Текст книги "Снег Святого Петра"

Автор книги: Лео Перуц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Она откинула голову назад и захохотала. Ее глаза и ноздри улыбались.

– Сегодня я больше не приду,– отсмеявшись, сказала она.– Я ужасно устала и хочу лечь спать. Пожалуйста, не делай такого кислого и возмущенного лица! Я приду завтра. В девять вечера? Нет, раньше, гораздо раньше! Как только стемнеет. Раздастся стук в дверь, и появится Бибиш. Только сделай, пожалуйста, так, чтобы у тебя больше никого не было. А впрочем, завтра воскресенье. Как, ты не знаешь, что завтра воскресенье? Скажи мне, пожалуйста, в каком мире ты живешь? Тебе, очевидно, очень хорошо в твоем мире. Ведь только во сне или когда необычайно хорошо живется, не знаешь, какой завтра будет день недели.

* * *

Поздно ночью я снова пришел в господский дом.

Я вошел в примыкавший к зимнему саду зал. В этом огромном помещении было жарко натоплено. Густые клубы едкого табачного дыма ударили мне в лицо. Здесь пахло пивом, остывшей едой и потными телами набившихся в огромном количестве в зал людей. Откуда-то неслись звуки гармоники. Крестьяне сидели за пивом и разговаривали гораздо громче, чем обычно. То тут, то там раздавались не совсем понятные мне шутливые выкрики. Женщины уговаривали своих мужей отправиться по домам. Мой хозяин-портной подошел ко мне с каким-то крестьянином, которого представил как своего шурина, и начал настаивать на том, чтобы мы чокнулись.

Барона не было видно. Зато был князь Праксатин. Это он играл на гармонике. Он восседал на пустом пивном бочонке и распевал окружавшим его и взиравшим на него с нескрываемым изумлением крестьянским бабам старинную русскую песню об отправляющихся в бой гусарах.

Он был единственным, кто выпил лишнее.

* Вы витаете в облаках, мой милый. О чем вы думаете? Возьмите, пожалуйста, ваши карты! Вам первому ходить (фр.).

Глава XXI

Весь следующий день я просидел дома. Когда стало темнеть, я отложил в сторону книгу, в чтение которой был погружен до того времени. Я не испытывал нетерпения, поскольку был убежден, что Бибиш обязательно придет, и смаковал свое исполненное счастья и легкого возбуждения ожидание, как смакуют какой-нибудь экзотический плод или старое, выдержанное вино. Время идет – что ж, пускай себе идет! Настанет момент, говорил я себе, и на дворе стемнеет. И тогда раздастся стук в дверь, и на пороге появится Бибиш.

"Но когда же, черт подери, наконец стемнеет?" – спрашивал я себя. Я все еще свободно различал все наличествующие в мой комнате предметы – стул, стол, зеркало, шкаф – и мог еще в деталях обозреть висевшую на стене гелиогравюру – все тот же Шекспир, фигуры короля, шута, молящей о покровительстве женщины и каких-то непонятных послов. Значит, до темноты было еще далеко. Некоторое время я упорно смотрел на картину. Контуры начинали постепенно расплываться... И вот я уже мог распознать только короля и шута, а потом и они растворились в сумраке, и лишь одна позолоченная рамка все еще отчетливо выделялась на стене. А раз так, то на улице еще не стемнело окончательно.

Я не смотрел на часы. Мне было совершенно безразлично, который теперь час. Что-то около шести, а то и все семь... Нет, семи еще не могло быть, потому что между половиной седьмого и семью моя хозяйка обычно приносила ужин. Я не ощущал ни малейшего голода. Я лежал на диване и курил до тех пор, пока не стало так темно, что я был не в состоянии разглядеть дыма от папиросы.

– Уже стемнело, Бибиш! – произнес я громко.– Уже давно стемнело. Никто не увидит, как ты идешь ко мне. Ты должна прийти... Слышишь меня? Должна! Ты больше не смеешь заставлять меня ждать, слышишь?

Я сжал зубы, придержал дыхание и попытался сконцентрировать свои мысли на том, что сейчас в дверях появится Бибиш. Я приказывал ей это. Затем я закрыл глаза, и мне представилось, как она под воздействием моей воли выходит из пасторского дома и маленькими пугливыми шажками пересекает покрытую снегом проселочную дорогу. Этого мне нельзя, говорил я себе, она должна прийти добровольно... Я был совершенно уверен, что через несколько секунд раздастся стук в дверь. Нет! Не нужно, чтоб она стучала! Я открыл дверь и принялся напряженно вслушиваться. Больше всего на свете в тот момент мне хотелось услышать ее легкие шаги, поднимающиеся по скрипучей деревянной лестнице. В то время как я стоял, прислушиваясь и ожидая, на колокольне начали бить часы.

Значит, было всего лишь шесть часов. Семи не могло быть никак, ибо в таком случае мой ужин давно уже стоял бы на столе. А может быть, моя хозяйка впервые за все это время запоздала? Я не считал ударов, а потому, на ощупь найдя спички и запалив лампу, решил все-таки взглянуть на часы.

Часовая стрелка стояла на восьми. Как это ни удивительно, но в первый момент я почему-то подумал о своей хозяйке и не на шутку испугался ее непонятному поведению. "Что с ней стряслось? -спрашивал я себя.– Почему она до сих пор не принесла мне ужин?" И тут я спохватился. Господи, какое мне дело до хозяйки, если со мной все еще нет Бибиш! Где она? Куда она подевалась? Что с ней могло случиться?

И только теперь мною овладел подлинный страх.

Бибиш приняла дурманящий яд. Кто знает, какие побочные эффекты он вызывает в человеческом сознании? До сих пор с этим ядом не производили опытов на человеке. Вернее, пытались произвести, да я помешал. Меа culpa!* Если с Бибиш приключилось что-нибудь серьезное, виноват буду я один! Может быть, она больна. Может быть, у нее сердечный приступ, она зовет, но никто не слышит ее. Она ждет, что я подам ей стакан воды, а меня нет рядом...

Я выбежал на улицу. Вот тогда-то мне и повстречался мотоциклист. Образ человека с двумя привязанными к седлу убитыми зайцами, мчащегося по проселочной дороге, а потом соскакивающего с мотоциклета у постоялого двора, был первым впечатлением, воскресшим в моей памяти, когда я очнулся в больничной палате. Я едва увернулся от столкновения с ним и при этом упал на землю. "Где он раздобыл этих зайцев? – подумал я, поднимаясь на ноги.Ведь сейчас нельзя охотиться ни на зайцев, ни на куропаток..." Тут я заметил, что все еще держу в руках карманные часы, у которых при падении разбилось стекло. Я сунул их в жилетный карман и побежал дальше. Дверь в лабораторию была открыта, и я вошел внутрь. В комнате было темно, и царил леденящий холод. Я зажег свет. Бибиш не было дома.

Я облегченно вздохнул. Нет, Бибиш не больна, она просто вышла из дому. Во мне зашевелилась слабая надежда. Может быть, она сейчас у меня? Взяла да и пришла сразу же после того, как я выскочил из дому. Вчера она тоже поджидала меня в моей квартире, а я как дурак, разыскивал ее по всей деревне.

Я торопливо направился домой и с выскакивающим из груди сердцем взобрался по лестнице наверх. Я поднимался медленно, нарочно оттягивая время. Надеясь застать Бибиш врасплох, я медленно и беззвучно отворил дверь.

Ее не было в комнате. В комнате ничего не изменилось – все было так, как и в тот момент, когда я побежал на улицу, и только огонь в камине совсем погас. Мною овладело чувство беспредельной грусти, и я потерял всякую надежду на встречу с Бибиш. Что-то случилось, какое-то неведомое мне событие заставило ее забыть о своем обещании. Но какое именно? Что могло произойти?

В то время как, содрогаясь от холода и налетевших на меня мрачных мыслей, я стоял у потухшего камина, меня вдруг осенило.

Она в церкви! Где же ей еще быть, как не там? Как эта мысль сразу не пришла мне в голову? Конечно, во всем виноват дурман. Это его действие. Она снова обрела веру и впервые за долгие годы молится Богу. Она коленопреклоненно стоит на холодных каменных плитах в окружении толпы экстатически возбужденных или дрожащих от страха крестьян, а орган гудит, пастор расточает благословения и молится Пресвятой Деве. Душа. Бибиш соединилась с Господом.

Скорее в церковь! Тут только я обратил внимание на то, что деревенская улица необычно пустынна,– на всем пути я не встретил ни единой живой души. Церковь была погружена в мрак; все было тихо, никаких звуков органа не слышно. Я толкнул тяжелую дверь и вошел внутрь.

Церковь была пуста.

В первый момент я был безгранично удивлен – настолько безлюдной церкви я в жизни не видывал. Но потом я вспомнил, что уже половина девятого и вечернее богослужение, должно быть, уже давно закончено. Но где же все-таки Бибиш? Дома ее нет, в церкви нет, ко мне она не приходила... Где же она могла быть?

"В господском доме!" – ответил я себе. У барона фон Малхина. У него дурное настроение из-за того, что они повздорили друг с другом, и она, конечно же, желает помириться с ним. Вот почему она не пришла ко мне!

Началась снежная метель. Ледяной ветер со свистом хлестал меня по лицу короткими, резкими ударами.

Я поднял воротник пальто и медленно пошел вперед, с трудом прокладывая себе путь сквозь снег и ветер.

С той поры прошла неделя... Четвертого февраля, в воскресенье, около девяти часов вечера, я в последний раз направился к дому барона фон Малхина.

По дороге я встретил одного-единственного человека. Я сразу же узнал его: то был мой пациент, жаловавшийся на невралгические боли. Он хотел было пройти мимо, но я остановил его.

– Куда это вы? – окликнул я его.– Не ко мне ли? Он отрицательно покачал головой.

– Я иду на проповедь,– закричал он мне.

– На проповедь? – спросил я.– И где же сегодня проповедуют?

– Сегодня проповедуют повсеместно, по всей деревне,– ответил он.Проповедуют беднякам. Собрались у булочника, у кузнеца и на постоялом дворе. Я лично иду на постоялый двор.

– Ну хорошо, идите, да только смотрите не простудитесь! – крикнул я ему.– И пусть вам придется по вкусу пиво на постоялом дворе!

– Прощайте! – ответил он и побрел дальше по снегу. Барона фон Малхина я застал в приемной. Бибиш там не было.

* Моя вина! (лат.) – классическая формула покаяния.

Глава XXII

Барон фон Малхин в одиночестве сидел в приемной. День, которого он так долго ждал, наконец наступил. Он встретил его спокойно – даже сейчас в нем не было заметно каких-либо признаков волнения. На столике перед ним стояла наполовину выпитая бутылка виски, в руке он держал сигару. Синеватый дымок неторопливо поднимался к потолку.

Он осведомился у меня о князе Праксатине, которого не видел весь день. Я ничего не мог сообщить ему по этому поводу. Охваченный тревогой, я постоянно думал о Бибиш. И здесь ее не было. Куда же она подевалась? У меня не хватало духу спросить об этом барона. Коротким, почти повелительным жестом он указал мне на стул. Я совсем уже было собрался уйти, но... Очутившись лицом к лицу с бароном, я поневоле почувствовал величие момента и был принужден остаться...

Он начал говорить.

Он еще раз набросал передо мною проект фантастического, готически устремленного в высь здания своих планов и надежд, а я слушал, потрясенный и захваченный смелым полетом его мыслей. Бутылка виски давно уже опустела, все гуще и тяжелей становились клубы сигарного дыма. Барон продолжал втолковывать мне об императоре подлинно королевской крови и о том новом царстве, которое должно было наступить вопреки заблуждениям и обманчивым надеждам толпы.

– А Федерико? – спросил я, ощущая, как некое необъяснимое чувство тревоги охватывает меня, повергая в трепет.– Знает ли он о своем предназначении? Чувствует ли он себя в силах справиться с возлагаемой на него задачей? По плечу ли она ему?

Глаза барона фон Малхина засверкали фанатичным огнем.

– Я учил его всему тому, чему обучал своего сына Манфреда Фридрих II,сказал он.– Я обучал его природе мира, созданию тел и становлению душ, преходящей материи и неизменности вечных вещей. Я учил его жить с людьми и вместе с тем над людьми. Но в крови этого царского рода таится истинная благостность. Тем, в чьих жилах течет эта полубожественная кровь, дано знать то, что мы можем лишь предполагать или с огромным трудом изучать. Федерико – это предреченный Сибиллами Фридрих II. Он перевоплотит время и изменит его законы.

– А что же вы? – спросил я.– Где будет ваше место в это перевоплощенное время?

По губам его скользнула блаженная улыбка.

– Я буду для него тем,-сказал он,-чем был для Спасителя Петр. Маленький, ничтожный рыбарь, но всегда находящийся подле Него.

Он встал и начал прислушиваться к чему-то.

– Вы слышите колокольный звон? – спросил он.-Слышите?! Это крестьяне выстраиваются у церкви в процессию. Сейчас они придут, распевая старинные песни о Пречистой Деве Марии, как в незабвенные времена моего деда.

Я и впрямь услышал звон колоколов. "Церковь пуста! -гудели они.Церковь пуста!"

Каждый удар колокола молотом ударял мне в сердце. В душе моей проснулся страх, и страх этот рос с каждым новым ударом. Постепенно он возрос до таких размеров, что я больше не мог переносить его, и мне показалось, что сердце мое вот-вот разорвется.

Холодный порыв ветра пронесся по комнате. Барон поглядел поверх моей головы на дверь.

– Как, это вы?! – произнес он изумленно,– Что вам от меня угодно? Я не ожидал вас в этот час.

Я обернулся. В дверях стоял школьный учитель.

– Вы еще здесь, господин барон? – пробормотал он, едва переводя дыхание.– Я бежал сюда со всей возможной для меня скоростью. Почему вы еще не скрылись? Разве вы не знаете, что там творится?

– Знаю! – торжественно ответствовал барон фон Малхин.– Это звонят колокола, возвещающие приближение огромной процессии крестьян, распевающих гимны Пречистой Деве Марии.

– Деве Марии? – воскликнул школьный учитель.– Колокола? Господи, вы совсем с ума сошли! Да, колокола и впрямь звонят, но они бьют воровской набат. Да, крестьяне и впрямь поют, но только не гимны Деве Марии, а "Интернационал". Они хотят спалить ваш дом, господин барон!

Барон посмотрел на него недоумевающим взглядом и не произнес ни слова.

– Чего вы еще дожидаетесь? – закричал школьный учитель.– Идут ваши арендаторы, господин барон! Ваши крестьяне, вооруженные молотильными цепами и косами. Мы с вами никогда не были друзьями, но сейчас дело идет о спасении вашей жизни. Да перестаньте вы стоять как столб! Выводите из гаража автомобиль и бегите!

– Слишком поздно! – услыхали мы голос пастора.– Они оцепили весь дом. Они не выпустят его.

Опираясь на руку Федерико, пастор медленно спускался по винтовой лестнице с верхнего этажа. Сутана клочьями свисала с его тела, а большой белый в синюю клетку носовой платок, который он прижимал к своей щеке, был запачкан кровью. Из парка и с улицы доносились дикие возгласы и крики. Школьный учитель запер дверь и вынул ключ.

– Они напали на меня и стали избивать,– рассказывал пастор.– Среди них были и женщины. Они приволокли меня в амбар и заперли на замок. Но потом, как видно, они потеряли ко мне интерес, и я потихоньку выбрался.

"Где Бибиш?" – молнией пронеслось в моем мозгу. Во имя всего святого, я должен бежать к ней! Она там, на улице, лицом к лицу с этими взбунтовавшимися и разъяренными мужиками!

– Выпустите меня, я должен бежать к ней на помощь! -закричал я школьному учителю, но тот не обратил на меня никакого внимания.

– Эх, если бы я только мог спустить собак! – сказал барон.

Он вытащил из кармана револьвер и положил его перед собой на стол. Федерико молча стал подле него, и я увидел в его руках исполинский сарацинский меч. Должно быть, он сорвал это совершенно бесполезное оружие со стены кабинета барона.

– Заклинаю вас, господин барон, только не стреляйте! -воскликнул пастор.– Выслушайте этих людей! Попробуйте вступить с ними в переговоры, выиграть время... Жандармы уже выехали сюда.

Я схватил школьного учителя за руку.

– Я хочу выйти! Слышите? Дайте мне ключ! – закричал я.

Но он высвободился, и я тщетно сотрясал запертую дверь.

– Жандармы? Кто вызвал жандармов? – услыхал я голос барона.

– Я,– сказал пастор.– Сегодня я три раза говорил по телефону с Оснабрюком. Два раза утром и один – вечером, совсем недавно.

– Вы вызвали жандармов, ваше преподобие? – воскликнул барон.– Значит, вам было все известно еще днем?

– Да нет же! Я ничего не знал, но я все предчувствовал. Я боялся. Я ведь всегда говорил вам: вы думаете призвать Господа, а придет Молох. Вот Молох и пришел. Слышите, как он беснуется?

Снаружи изо всех сил колотили в дверь кулаками, дубинами и топорами.

Барон взял револьвер со стола и обратился к Федерико.

– Ты пойдешь наверх, в свою комнату,– приказал он.

– Нет,– ответил Федерико.

Барон вздрогнул от этого "нет", как от удара кнутом.

– Ты отправишься наверх и запрешься на ключ у себя в комнате,повторил он.

– Нет,– ответил Федерико.

– Федерико! – воскликнул барон фон Малхин.-Ты забыл, чему я тебя учил? В законах старой Германской империи сказано: "Тот сын, который откажет в повиновении своему отцу, да будет навеки лишен чести, так, чтобы он никогда не смог вновь обрести ее".

– Я остаюсь,– сказал Федерико.

Таким я видел этого мальчика в последний раз, таким он и сохранился в моей памяти: он неподвижно стоял, опершись руками на исполинский меч Гогенштауфенов, и бесстрашно глядел на дверь, вот-вот готовую рухнуть под напором нападающих. В этот момент он напоминал каменное изваяние своего великого предка.

– Отоприте! – раздался снаружи голос, услышав который, я вздрогнул, как от удара электрического тока.-Отоприте, иначе мы взломаем дверь!

То был голос Бибиш.

Мне помнится, что дверь отпер лично барон. В то же мгновение в приемную ворвалось дюжина крестьян, вооруженных топорами, молотильными цепами, ножами и дубинами. В числе первых была – Бибиш! Бибиш со сверкающими ненавистью глазами и резкими складками в углах холодно сжатых губ. За нею следовал князь Праксатин, последний отпрыск рода Рюриков. Он потрясал красным знаменем и пел во всю глотку "Интернационал" на русском языке.

– Ни с места! – закричал барон.– Стойте, или я буду стрелять! Чего вы хотите? Что вам нужно? Как осмелились вы вторгаться в частное владение?

– Мы представляем Революционный Совет морвердских рабочих и крестьян. Мы пришли, чтобы забрать то, что принадлежит нам по праву,-закричал стоявший у дверей мой хозяин-портной.

– Какой вы Совет? Вы сволочи, сброд! – закричал на них барон.Обыкновенные мятежники и пьяные бандиты!

– Вставай, проклятьем заклейменный! – орал князь Праксатин.

Лавочник протиснулся обратно в дверь и закричал стоявшим перед домом крестьянам:

– Он у нас в руках! Мы захватили его!

– Война дворцам! – надрывался князь Праксатин.-Да здравствует экономическое раскрепощение пролетариата! Смерть помещикам!

– Вздернуть его! Повесить! – доносились снаружи разъяренные крики.Деревьев здесь хватает. Да и телеграфные столбы имеются!

– Дети мои! – жалобно кричал пастор.– Ради всего святого, образумьтесь!

– Убейте этого попа! – завизжал чей-то голос; и среди крестьянских голов замелькало искаженное злобой лицо какой-то женщины, размахивавшей ножом.

– Назад! – повелительным тоном крикнул барон фон Малхин, и на мгновение в комнате воцарилась тишина.-Еще один шаг, и я буду стрелять. Если вы хотите мне что-нибудь сказать, то пусть один из вас выступит вперед. Остальные пусть молчат. Вот так! А теперь пусть ваш представитель скажет мне, в чем дело. Ну что, кто будет говорить?

– Я! – сказала Бибиш.– Я буду говорить! Барон фон Малхин наклонился и посмотрел ей в глаза.

– Вы, Каллисто? – воскликнул он.– Вы хотите говорить от имени этой сволочи?

– Я говорю от имени рабочих и крестьян Морведе,-сказала Бибиш.-Я говорю от имени трудящихся масс, которые здесь, как и всюду, страдают от голода, холода и прочих лишений. Я говорю от имени эксплуатируемых и угнетаемых.

Барон фон Малхин сделал шаг по направлению к ней.

– Вы меня обманули, не так ли? – спросил он с ледяным спокойствием.Вы обманывали меня изо дня в день. Вот к чему сводилась ваша работа! Чем вы отравили этих людей? Сознавайтесь!

Он схватил ее за руку. Она высвободилась.

– Поглядите на него! – закричала она крестьянам.– Вот тот паразит, который живет за ваш счет! Вот тот человек, который угоняет последнюю корову из вашего сарая, когда вы не в состоянии уплатить арендную плату за ваше поле и ваш огород. Не проходит дня без того, чтобы вы не голодали по его вине! Не проходит дня без того, чтобы он не обогащался за счет вашей нищеты. Теперь вы стоите с ним лицом к лицу. Так рассчитайтесь же с ним!

– Довольно! – закричал барон.– Прежде всего я должен рассчитаться с вами. Вы обманули меня. Вы уничтожили результаты моих многолетних трудов, свели на нет работу всей моей жизни. Зачем вы это сделали? Кто вам за это заплатил?

Я не знаю, в состоянии ли я воспроизвести с точностью все, что произошло затем. Возможно, хронологический ход событий был несколько иной. Я увидел, что какой-то тяжелый предмет, топор или молоток, пролетел на волосок от головы барона, который тотчас же поднял револьвер и прицелился. Раздался выстрел – и пуля попала в меня, ибо я прикрыл своим телом Бибиш.

Сначала я не почувствовал, что ранен. Крестьяне ворвались в комнату, и я больше не видел барона.

– Назад! – услыхал я грозный окрик Федерико.

– Дети мои, дети мои! – причитал пастор.– Ведь это же смертоубийство! Сейчас сюда прибудут жандармы...

Мимо меня пробежал с окровавленной головой князь Праксатин. Хозяин постоялого двора зашатался от удара, плашмя нанесенного ему Федерико, и повалился на пол.

Кузнец схватил одно из массивных кресел и замахнулся им на Федерико, но я схватил со стола бутылку из-под виски и изо всех сил ударил его по руке. Он вскрикнул от боли и выронил кресло.

Вдруг я ощутил острую боль в плече. Комната заколебалась и пошла кругом у меня перед глазами. Я увидел поднявшийся над моей головой молотильный цеп... Вот-вот на меня обрушится ужасный удар...

– Жандармы! Жандармы прибыли! – воскликнул пастор, и я услыхал сигнальные звуки рожка и слова команды. Цеп все еще висел над моей головой... Затем я потерял сознание.

Глава XXIII

Я лежу, укутавшись в одело, в своей постели. Сестра милосердия на несколько минут открыла окно, и в комнату вливается холодный зимний воздух. Это очень приятно. У меня ничего не болит, и я даже могу двигать рукой. Меня только раздражает, что я небрит,– я ощущаю на своем лице отросшую бороду, а я этого терпеть не могу. Мне хочется встать и пройтись по комнате, но сестра не позволят мне этого и говорит, что необходимо спросить разрешения старшего врача.

Как ненавижу я эту женщину! Она сидит у окна и с шумом потягивает свой утренний кофе. Ее рукоделие лежит подле нее на подоконнике. Вот она глядит на меня поверх чашки с кофе, которую только что поднесла ко рту, и ее глуповатое лицо выражает нечто вроде неодобрения. Должно быть, она желает, чтобы я лежал спокойно, а лучше всего поскорее заснул. Но я не могу спать, я не чувствую себя утомленным, хотя и не мог сомкнуть глаз почти всю ночь.

Я не мог сомкнуть глаз и всю ночь напролет думал. Я видел барский дом, по красноватым стенам которого ползут голые побеги дикого винограда, видел колодец, садовую беседку, четырехугольную колокольню церкви и деревенские домики, над которыми постоянно, день за днем, с утра до вечера, нависает белый туман. Как о потерянном рае вспоминал я о своей бедной и скромной комнатке, в которой Бибиш стала моей любовницей. Бибиш! Как изменилась она в ту страшную ночь! Какое безумие овладело ею? А морведские обыватели! Что побудило их, подобно стае диких волков, напасть на этого безобидного мечтателя барона фон Малхина?

Я не находил ответа на эти вопросы. Я гнал от себя мучительные мысли, стараясь больше не думать об этом. Мне казалось, что на моей груди лежит тяжелый камень, и я никак не могу избавиться от этого бремени.

Только под утро мне удалось заснуть.

* * *

В комнату вошел старший врач со своими ассистентами. На этот раз он не стал менять мне повязку.

– Ну что? Как вы себя чувствуете сегодня? Хорошо ли спалось? Чувствовали боли в голове? Как насчет аппетита? Посредственный, говорите? Ну ничего, со временем он восстановится. И все-таки заставляйте себя есть. Да, о чем же я хотел вас спросить?.. Ага! Что все-таки там у вас произошло с молотильным цепом? Вы обещали мне рассказать об этом.

– Вы же все равно не верите,– сказал я.– Да вы и не хотите верить.

Он погладил свою остроконечную бородку.

– Вы предубеждены против меня,– сказал он.– Я принципиально верю всему, что говорят мои пациенты. Мои пациенты всегда правы.

Однако он больше не вернулся к этой теме. Дав сестре милосердия необходимые указания по поводу моей диеты, он повернулся к дверям и собрался уходить. Я удержал его и попросил прислать мне парикмахера.

– Я распоряжусь на этот счет,– сказал доктор Фрибе и записал что-то в свой блокнот. Старший врач улыбнулся.

– Вот и хорошо! Значит, мы снова возвращается к жизни,– заметил он.Вы начинаете заботиться о своей внешности, а это хороший признак.

Врачи удалились, а пять минут спустя в комнату вошел князь Праксатин о кисточкой и бритвенными принадлежностями в руках.

У него было очень недовольное выражение лица, как если бы возложенное на него поручение было ему чрезвычайно неприятно. Однако он уже неоднократно под разными предлогами заходил в мою палату. Очевидно, его тянуло ко мне – он хотел удостовериться в том, что я его не узнал. При этом он всячески избегал подходить ко мне слишком близко и лишь украдкой, в те мгновения, когда ему казалось, что я не смотрю на него, наблюдал за мною. Впрочем, могло быть и так, что я абсолютно неверно истолковывал его поведение. Может быть, в нем говорили вовсе не недоверчивость и страх? Может быть, он искал удобного случая поговорить со мной тайком? Если ему нужно было мне что-нибудь сказать, то теперь для этого представлялся подходящий момент.

Он склонился надо мною, намылил мне щеки и начал брить. К моему изумлению, он очень ловко справлялся с делом. Должно быть, он научился этому уже здесь, в больнице, подумал я. В Морведе его каждый вечер брил перед ужином один из камердинеров.

Закончив свою работу, он поднес к моим глазам небольшое ручное зеркальце. За все это время он не произнес ни слова. Но теперь уже я хотел поговорить с ним. Мне изрядно поднадоела вся эта игра, и я не мог допустить, чтобы он ушел, не дав мне ответа на все терзавшие меня вопросы. Я должен был наконец узнать, где находится Бибиш, что произошло с бароном фон Малхиным и Федерико. Ему это было наверняка известно, и он должен был все рассказать мне.

– Как вы попали сюда? – спросил я тихо. Он сделал вид, будто я говорил не с ним.

– Как случилось, что вы оказались здесь? – продолжал я допрашивать его.

Он пожал плечами и сказал своим мягким певучим голосом:

– Вы, кажется, выразили желание побриться. Вот доктор и послал меня.

Я потерял всякое терпение.

– Неужели вы до сих пор думаете, что я вас не узнал? -спросил я резким тоном, но все же достаточно тихо, чтобы сестра милосердия не могла услыхать моих слов.

Он сразу забеспокоился и стал упорно прятать от меня глаза.

– Узнали меня? – пробормотал он угрюмо.– Что ж, пусть так. Да вот только я-то вас не знаю. Ну вот, я вас побрил... Нужен ли я вам еще? Видите ли, мне необходимо побрить еще несколько человек.

– Аркадий Федорович! – произнес я тихо.– Когда я видел вас в последний раз, вы несли в руках красное знамя и распевали "Интернационал".

– Что, вы говорите, я нес? – спросил он.

– Красное знамя.

Тут он не на шутку перепугался. Лицо его сначача залилось краской, а потом побледнело.

– Никому не может быть никакого дела до того, что я делаю в свободное от работы время,– сказал он громко, так что сестра милосердия подняла голову и стала прислушиваться.-Я исполняю свои обязанности не хуже остальных.

Он злобно посмотрел на меня, быстро уложил свои вещи и, выходя из комнаты, буркнул на прощание:

– И вообще все это никого не касается!

Затем он вышел, громко хлопнув дверью.

Немного погодя в палату вошел доктор Фрибе. Он присел на край моей постели и принялся болтать о разных вещах. Вдруг он сказал:

– Послушай, ты, кажется, крепко повздорил с нашим больничным служителем? Бедняга совсем растерялся. Пришел ко мне и стал жаловаться на тебя. Якобы ты упрекал его за политические убеждения. Господи, да тут у нас каждая собака знает, что он носит Красное знамя во время коммунистических демонстраций! Он состоит в партии. Нельзя, конечно, сказать, чтобы это был светоч ума, но он хорошо справляется с возложенными на него обязанностями и вообще совершенно безобидный человек.

– Я так не считаю,– сказал я.– Этот человек притворяется. Он разыгрывает из себя идиота, неизвестно ради какой цели.

– Не может быть! – воскликнул доктор Фрибе.– Неужели, правда? Откуда ты его, собственно говоря, знаешь?

– Я встречал его в деревне, в которой исполнял обязанности врача.

– Вот как? А как называется эта деревня?

– Морведе.

– Морведе,– задумчиво повторил он,– Да, в этой местности действительно имеется поселение с таким названием. Однажды у нас в больнице был пациент из Морведе, он служил там на сахарном заводе.

– В Морведе нет никакого сахарного завода,– возразил я.

– Ты ошибаешься, там должен быть сахарный завод. Итак, ты встретил нашего больничного служителя в Морведе? Это любопытно. Что же он там делал?

– Он служил управляющим в барском поместье.

– Брось! – сказал доктор Фрибе.– Этот человек столько же понимает в сельском хозяйстве, сколько я в охоте на кенгуру. В лучшем случае он сможет отличить быка от коровы, да и то с трудом. Как же он мог быть управляющим имения?

– Ты мне не веришь,– безнадежно вздохнул я,– Нет смысла дальше распространяться на эту тему. Может быть, ты не поверишь и в то, что... Скажи-ка, ты еще помнишь ту студентку-гречанку, которая работала с нами в бактериологическом институте? Ее звали Каллисто Тсанарис.

– Конечно,– ответил он.– Я ее отлично помню.

– С нею я тоже встречался в Морведе.

– Вот как! – недоверчиво хмыкнул он.– Дело в том, что она замужем здесь, в Оснабрюке. Ты уверен, что говоришь именно о ней? Ты точно разговаривал с нею в Морведе?

Я не смог удержаться от смеха.

– Разговаривал? – воскликнул я.– Да она была моей любовницей.

Конечно, я сейчас же пожалел о том, что у меня вырвались эти слова. Я был страшно зол на себя. Я позволил ему выпытать мою тайну, отдал и Бибиш, и самого себя в его руки.

– Естественно, ты будешь молчать об этом! – накинулся я на него.– Я задушу тебя, если ты кому-нибудь хоть слово скажешь об этом.

Он улыбнулся и сделал успокоительный жест.

– Успокойся! – сказал он.– Само собою разумеется, что я не стану выдавать твоих секретов. Итак, она была твоей любовницей?

– Увы, всего лишь одну ночь. Может быть, ты и тут мне не веришь?

– Ну что ты! – ответил он очень серьезным тоном.– Разумеется, верю. Да и почему бы мне не верить тебе? Ты очень хотел, чтобы она стала твоей любовницей, значит, она должна была стать ею в твоем представлении. Ты добился невозможного – но лишь во сне, Амберг! В лихорадочном бреду, посещавшем тебя, когда ты лежал и бредил вот на этой самой больничной койке.