Текст книги "Преступления"

Автор книги: Лекси Ф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ф Лекси
Преступления

Ф Лекси

П Р Е С Т У П Л Е Н И Я

"Посредственные книги от великих

отличает чувство превосходства

читателя над автором"

(П.В., А.Г.)

ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Убийство было совершено ночью. Оно было совершено в полночь. Убийца влез по телеграфному проводу в слуховое окно чердачного подвала и подкараулил невинно зазевавшуюся жертву с изрядной жестокостью и кровавым садизмом. Одиннадцать металлических ножей для картофеля он вонзил в испещренную револьверными пулями спину, подключил телеграфный ток к захваченному с собой электрическому стулу, растворил труп в лимонной кислоте, а оставшееся жестоко избил ногами, обутыми в сапоги с подметками из нержавеющего циркония. Преступник скрылся. Весь вопрос состоял в том, было ли совершено убийство, и если да, то с какой целью оно было совершено. Все же о содержании состава преступления ничего совсем не было установлено. Следователь Херардо – немолодой, но уже с покрасневшими от времени бакенбардами и приземистым носом – намерен был не решать дело в одиночку, а воспользоваться поддержкой служебного подчиненного инспектора Мастурбаки. На темной железнодорожной станции с подъехавшим поездом инспектор дедуктивно размышлял о значении для хода следствия дела задвижечного шпингалета щеколды, повернутой на шесть оборотов изнутри, в то время как снаружи была обнаружена осыпавшаяся с известки побелка со следами отпечатков пальцев, и в этот момент на него упали башенные часы (со стрелками на пол -второго), ударившись о тяжелую массу которых инспектор угодил в хитроумную таким образом западню ловушки и был убит насмерть. Его тело нашли раздавленным маневровым локомотивом, а голова закатилась в шахту лифта, где и сгорела при неожиданно случайном пожаре от недолгого замыкания. Следователь Херардо – немолодой, но с уже поседевшей строчкой бровей над моргающими зрачками глаз – намерен был решать дело не в одиночку, а привлечь содействие объединенных всесторонне-массовых сил Федерального Штаба, в котором и работал сам. Следствие затягивалось. Вот так бывает: следствие зашло в тупик; хотя на трех федеральных автомобилях с сыщиками и был расслежен преступник, преступно коротавший дни в ограбленном им же коттедже. "Сдавайтесь! Вы окружены!" – произнес Херардо в федеральный рупор, и началась перестрелка. В переулок влетел автомобиль с двухтональной сиреной, эхо его звуков красиво отскакивало от зданий и распылялось в жилых кварталах. Наступила весна. Был ранен сержант Пуэбло в коленную ложечку, а остальные убиты. Следователь Херардо – немолодой, но с уже обветрившимися зубами и многослойной задумчивостью на лбу спрашивал юную повернувшуюся к нему спиной женщину: "Что вам известно о сути дела?" – которая развешивала белье на веревочную тесемку и отвечала "Не знаю, вот только одна деталь... то ли собака, то ли крыса мяукнула за углом – и все стихло". В бельевом ящике под ее ногами лежал труп сержанта Пуэбло, простреленный в грудную лопатку.

Следователь был близок. Он был близок к разгадке и последующей развязке. Если преступник действовал так, как он должен был действовать, то он должен был клюнуть. Действительно. Преступник клюнуть был должен. Заподозрить можно было любого. Любой мог бы клюнуть, но если он не преступник, его не стоило бы заподазривать. Жена следователя, синеокая Парабелла, была недурна собой. Следователь поворачивался к стене своим немолодым телом и размышлял, потому что его тоже могли убить. Но, поскольку он был немолод, его не стали убивать, ведь в субъекте его образа было и так достаточно недостатков.

Наконец страдая подагрой и хрустя складками своего лица, Херардо допрашивал преступника, который клюнул и появился с повинной, врасплох захваченный при вооруженном сопротивлении собственной поимке работниками Федерального Штаба еще до того, как все они были убиты. "Задфинуфф шпингалет на три оборота и кашлянуфф за углом", – сказал негодяй – "Я никоффо не убифал!" Но Херардо завернул его запястье в замочную уклюжину, и расследование выбежало на финишную прямую, причем убийство было признано недействительным.

Всех виновно замешанных привлекли к криминально-процессуальной ответственности. Поголовное большинство действующих лиц данной фабулы получило смерть без права реинкарнации, кроме Херардо, который по немолодости как-то выкрутился. Перечитав написанное, я принялся было созидать рассказ "НАКАЗАНИЕ", но тут мне стало так тоскливо, так тоскливо...

ИСТОРИЯ

Теплым июльским вечером Пиперазин вышел из дому, имея при себе собаку, 15 то ли рублей, то ли денег и заграничный паспорт. На нем были любимые пижамные штаны и майка.

Он двинулся к центру, наслаждаясь сответствием настроения погоды своему имеющемуся сегодня состоянию души, однако дойдя до Елисеевского обнаружил, что таковой уже закрыт. Пиперазин подошел тогда к заднему выходу в поисках рабочих людей из магазина и не замедлил обнаружить двоих из них. Мне нужно две бутылки шампанского, сказал он – вот вам 15. Э, возразил рабочий, да за 15 такое уже давно не делаем; здесь 20 по прейскуранту!.. Да, но вы же видите, что я босой, нашелся Пиперазин! И то верно, вздохнули рабочие. Давай свои 15. Спустя минуту они вышли, имея в руках шампанское, и тут спохватились: но ведь ты же с собакой, сказали они! Да, но ведь это же дворняжка, парировал Пиперазин; с этими словами он взял шампанское, и история на том завершилась, оказавшись таким образом вовсе изрядно короткой.

ШЕСТЬ УТРА

Великий ученый Рудольф Родриго Гонзалес и его друг писатель Тургенев сошли с троллейбуса, и приветствующие почтительно зааплодировали от одобрения; "Прилипла, что ли??" – спросил Родриго Тургенев и попытался отодрать швейную машинку от резинового пола ступеньки – "А ну, наконец-то!" – и упал на руки визжащей от боли аудитории. Гонзалес был умным человеком, поэтому лег на лавровые венки и уснул. Когда все более-менее рассосалось (ни людей, ни троллейбуса, ни швейной машины), Тургенев сочинил, как на станции "Сортировочная" пропали ключи от комнаты, где всех обыскивали на предмет, а то и на несколько, причем некая женщина уговорила господа Бога серьезно насолить своему более удачливому соседу, и тот насолил, но не одному соседу, а всем; кстати, ключи нашлись. Кстати, причем здесь комната, возмутился Гонзалес; и вообще, все твои произведения... его внимание пересек радиоприемник, напевавший следующее: "От ухмылки станет всем хмелей, перестанет какать самый злостный кактус..." дальше не помню, помню рифму – Водолей, а в конце – "АргУменты и факты" (в слове гУ "г" произносится по-украински, что невидимый исполнитель и хотел сделать, но не успел, потому что скобки раскрылись, и оттуда вышел Тургенев, весьма опечаленный собой.

– Опоздали, – сказал он, – в этом городе у же сорок минут восьмого!

ДЕТСКАЯ СКАЗКА

Гек и Кег жили на одном этаже, но окна их квартир выходили в разные стороны. Когда за окном у Гека была зима, у Кега за окном было лето, а когда у Гека наступала весна, у Кега случалась осень, и так далее. С двух остальных сторон дома вообще не было окон.

Подъезд также выходил на обе стороны, и это было весьма удобно: когда кому-нибудь из жильцов хотелось выбить ковер или поиграть в снежки, он одевался потеплее и выходил через зимнюю сторону, а если нужно было сходить на пляж или нарвать букетик ромашек, выходили туда, где со всех сторон было лето. Только весной и осенью погода была похожей, но это обычно тянулось недолго. Главное, походив по городу и сделав все свои дела, нужно было вернуться через тот же подъезд, из которого вышел иначе зима и лето менялись местами.

Однажды в февравгусте Гек и Кег одновременно вышли из дома: Кег – на летнюю сторону, Гек – на зимнюю; один пошел налево, другой направо. Но встретиться им не удалось ни по дороге, ни в подъезде, куда каждый зашел с другой стороны, обойдя дом – хотя они ждали друг друга минут десять; за это время Кег от скуки нарисовал на стене мелом козлиную морду, а Гек отколупал носком ботинка пару кафельных плиток с пола. Устав ждать, оба снова вышли: Гек – на летнюю, Кег – на зимнюю стороны, и, обойдя дом, Гек обнаружил в подъезде козлиную морду, а Кег споткнулся на выбитом кафеле, но друг друга они опять не нашли и на этот раз даже ждать не стали, потому что Гек вспотел, а Кег замерз, да и вообще все надоело ужасно. Придя домой, они созвонились по телефону и с тех пор решили больше не проводить всяких таких дурацких экспериментов. Вот так и живут...

РАСПАШКА

Костлявый пограничник, волоча грабли по пляжу, распахивал государственную границу. Когда граница была распахнута, повылезла различнейшая мерзость изо всех углов, что аж не продыхнуть – а солнце село уже за бугор – и истоптала всю распашку, так что граница оказалась обратно запахнутой и запахла. Наутро собачьи наряды повыловили всю мерзость, и на пляж были пущены местные отдыхающие. Отдышавшись, те ушли на свои места, не нарушая границу (это какой же кайф нарушать до двадцати трех ноль ноль?). Из-за горизонта вышел костлявый пограничник и, волоча грабли по пляжу, вернулся за горизонт. Как только стемнело, полезли нарушители. Они нарушили на распашку все, что только могло рухнуть, и под обломками вскоре не видно осталось ни капли, кроме таблички "Глубокоуважаемые сограждане! Во избежание расстрела настоятельно не рекомендуем заплывать за буй!", так что наутро пограничник не смог пахать, отдыхающие стали неуместны, а собачьи наряды, пробираясь в руинах, устали, остановились передохнуть и передохли на редкость быстро. Однако известно, что если границу не распахивать, то никакая мерзость не сможет в нее пройти, что и случилось. Граница перестала существовать. Вот ужас-то!

ХОЛМ

Однажды мне довелось бывать в X*-ских провинциях. Я выбрал дом на той стороне холма, которая упиралась в лесные болота и каменистые склоны Y**-ских нагорий. Солнце садилось прямо в зеленое месиво камней и редкого можжевельника на скалах; это было тем, что я искал.

Я покрасил стены и потолок в черный цвет, а пол уложил коврами, привезенными из Индии в 1***-м году. Здесь я должен был закончить рассказ о Й****-ских событиях.

Однажды вечером, когда в чавкающей тишине и комарином стоне разносились дикие волчьи симфонии (в этих местах луна восходит еще до заката), я услышал непривычный звук за дверями. Распахнутая дверь выходила на крыльцо – но за ним были болота, и дом приходилось обходить вокруг; поэтому я не видел источника. На столе горела свеча (я закрывал все окна даже днем), дорожка солнечного света касалась моих ног, но от этого светлее не было; по стенам были развешаны картины в багровых тонах – их рисовал художник специально для моего дома, и звук нарушал мое мрачное уединение. Это походило на шаги, только по мокрому хрустящему гравию, как бы по воде; болото звучит совершенно иначе, я привык к нему, и по нему пройти невозможно. Я отложил перо и выскочил за дверь, сжимая в руках двустволку нарезной работы фирмы Z***** и кинжал, изготовленный из бельгийской стали. На мне были охотничьи сапоги из австралийской кожи и короткая меховая куртка; в довершение всего черный колпак с мелкими зелеными звездочками по краям. За дверью ничего не было, кроме привычной картины; я обежал вокруг и оказался на вытоптанной колее дороги сзади дома – сюда не доходил старый забор за поломанными кустами, и дорогой давно никто не пользовался, потому что оползень снес ее участок внизу холма в мертвую топь; она мне досталась, как случайное наследство. Теперь дорога проходила в полутора милях отсюда, по другой стороне холма.

Мне пришлось взбираться по камням, соскальзывая в грязь и срывая кочки мха с черных выступающих глыб; я почти устал, но, несмотря на пологость склона и его незаметную шероховатость, никак не мог увидеть другую сторону...

...Наконец я поднял глаза в очередной раз, и перед взором моим расступились низкие кусты и туманная кочковатая равнина за ними; прямо передо мной, перед моими глазами, в каком-нибудь ярде или полутора (повествование наконец-то обрывается, и продолжения не предвидится совершенно!)