Текст книги "Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни"

Автор книги: Лазарь Монах (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Вспоминают, что в Пасхальную ночь о. Ферапонт стоял возле канона. Его теснили, но он как бы не видел никого, – кто знает, как высоко душа его воспарила? Когда ему передали свечу для поставления на канон, он зажег ее, но поставил не сразу, а долго стоял с ней, склонив голову и как бы благоговейно прислушиваясь к никем не слышимому голосу… Но вот он медленно перекрестился и, поставив свечу, пошел на исповедь.

«За несколько часов до убийства, – вспоминает иеромонах Д., – во время пасхального богослужения у меня исповедовался о. Ферапонт. Я был тогда в страшном унынии и уже совсем был готов оставить монастырь, а после его исповеди мне стало как-то светло и радостно, как будто не он, а я поисповедался: "Куда уходить, когда тут такие братья!.." – Так и получилось: он ушел, а я остался».

Служба кончилась. Народ стал расходиться и разъезжаться под ликующий звон колоколов – на звоннице были иноки Трофим, Ферапонт и иеродиакон Лаврентий… Потом они пошли разговляться. Когда монастырский двор уже почти опустел, на звонницу пришли отцы Трофим и Ферапонт и начали звонить вдвоем… И тут к ним метнулась черная тень: блеснула сталь… иноки упали один за другим. Последние звуки колокола прозвучали набатом. Мученическая кровь обагрила доски помоста под колоколами.

Из далекого совхоза в Кемеровской области прислал письмо отец инока Ферапонта, участник Великой Отечественной войны Л. С. Пушкарев. Он очень сокрушался о том, что не смог побывать на похоронах сына… «Мой единственный сын, – писал он, – погиб от руки дьявола, антихриста…. Я не верю, что нет его. Нет тела, но душа его живая».

Инок Трофим

1

Леонид Иванович Татарников (так звали убиенного инока-мученика в миру) родился 4 февраля 1954 года в Сибири, в поселке Датой Тулунского района Иркутской области. Отец его, Иван Николаевич Татарников, был местный житель, а мать, Нина Андреевна, приехала вместе с родителями сюда в 1933 году из Белоруссии, спасаясь от голода. Младенец появился на свет болезненным и кричал почти беспрерывно – думали, что он не жилец на свете… Около двух лет Нина Андреевна маялась с ним, а потом, по настоянию своей бабушки, окрестила его в православном храме, и он затих, стал здоровым и улыбчивым.

Он был крещен, но не слышалось возле него молитв… В семье, кроме бабушки и матери Нины Андреевны, никто не имел веры в Бога. Храм был очень далеко. Да и бабушка Леонида жила далеко—в Барнауле. Кончина ее была удивительной. Ее перевозили из Барнаула в родную деревню, чтобы похоронить, в цинковом гробу. Пока везли, прошло несколько дней, перед похоронами не знали, как быть – открывать гроб или нет, потому что, судя по времени, тело разложилось… Все же решили открыть. Нина Андреевна вспоминала, что, увидев покойную мать, закричала: «Мама живая!» Тело оказалось нетленным…

Когда отрок Леонид подрос и стал учиться в школе, он решил помогать семье, жившей в бедности. Все свои летние каникулы он трудился подпаском, пасли коров. Пастух был строгий, и отроку, случалось, крепко попадало, но он не жаловался и не сердился на пастуха. Стадо было большое, и они ездили верхом на конях, объезжая стадо, догоняя отбившихся коров. Им помогали собаки.

Когда Леонид стал юношей, у него выработался спокойный и незлобивый нрав, хотя силой его наделил Господь весьма незаурядной. Он нравился девушкам, иные прямо сами предлагали ему жениться, но он не знал для них другого слова кроме как «сестренки» и предпочитал оставаться в одиночестве. Молодые парни завидовали ему, даже пытались бить, но всегда неудачно: он не отвечал на удары, а лишь уклонялся от них, и ни одного синяка на нем не бывало. «Не умеете бить и не лезьте», – говорил он добродушно, не чувствуя никакой злобы на обидчиков.

Заработки в колхозе были небольшие, а дети в семье подрастали, надо было одевать и обувать их, в школу снаряжать. Леонид и здесь помощник родителям. Они с матерью собирали грибы, ягоды и сдавали в сельпо. «Груздей нарежем – не донести. Тащим с Трофимом на палках-коромыслах по четыре ведра каждый», – вспоминает Нина Андреевна. Уставали крепко, зато можно было всех детей осенью одеть и обуть, и купить им все для занятий в школе.

Дома все дети имели послушания: кто дров наколоть, кто воды наносить, кто хлев вычистить и разное другое. Их пятеро было. Леонид – старший. Он быстро справлялся со своим делом и начинал помогать младшим. Но не всегда это можно было сделать. Вот спрашивает он: «Мам, Лена маленькая… давай я за нее работу сделаю!» – «Сынок, – отвечает мать, – а вырастет Лена ленивой, кто тогда лентяйку замуж возьмет?» Дети Татарниковы жили очень дружно, и большие, и маленькие, играли всегда у себя во дворе, и им хватало своей компании.

Семья несколько раз меняла место жительства. И вот, наконец, появился у нее достаток. «Земли у нас было семьдесят соток, – вспоминает Нина Андреевна. – Свой хороший дом с усадьбой, а в усадьбе коровы, овцы, свиньи, куры, своя пасека и моторка для рыбной ловли. Я в пекарне тогда работала – хлеб горячий всегда был к столу. Не нарадуюсь, что встали на ноги. А у Лени грусть порою в глазах… Не понимала я сына. Уж больно он книги любил! Ночь напролет, бывало, читает, а у меня досада в душе… что толку от книг? Одно мечтанье! У меня же мечтанье свое: насадить бы побольше картошки да еще поросят прикупить».

Закончив сельскую восьмилетку, Леонид поступил в железнодорожное училище, а потом до призыва в армию трудился машинистом мотовоза. О его службе в армии почти ничего не известно. Там получил он специальность электромонтера. Демобилизовавшись, отправился в дальнее плавание на траулере Сахалинского океанического рыболовства. За пять лет плаваний побывал во многих странах – в Скандинавии, Европе, Америке… «В отпуск Леня приезжал как дед Мороз, – вспоминает Нина Андреевна. – Большой мешок за плечами и чемодан в руке. Вытряхнет из мешка вещи на пол и говорит: "Вот, разбирайте: кое-что привез". Модные, заграничные вещи, – нас с головы до ног оденет и еще родне достанется. Народу набежит, все расхватают, а Лене, смотрю, не остается ничего. Мне обидно. Вот привез он себе хорошую кожаную куртку и ходит в ней, а смотрю – куртки уже и нет… "В чем ходить будешь? – говорю сыну. – У тебя даже куртки нет". А он спокойно: "Ну, нет – и нет". Ничего ему для себя было не нужно. А большую зарплату, какую получал в плавании, всю до копейки отдавал мне».

Два года вместе с Леонидом плавал на траулере и младший его брат Геннадий, который рассказывал, как трудился Леонид в корабельном цеху, укладывая штабелями мороженые туши… Заграничную жизнь, сколько он мог ее видеть, Леонид не принял. Но в плавании Божий мир увлекал его своей красотой и бесконечным разнообразием природы. Ему хотелось хоть что-то запечатлеть из увиденного. И он занялся фотографированием. Купил даже кинокамеру.

Решив покончить с плаванием на траулере, Леонид сошел на берег в Южно-Сахалинске и сделал попытку устроить как-то здесь свою жизнь. Он стал работать на железной дороге и сотрудничать фотокорреспондентом в местной газете. В один из своих отпусков он приехал в деревню, где было описанное Ниной Андреевной изобилие, и нашел там потрясшую его душу обстановку. Отец, никогда раньше не употреблявший спиртного, стал сильно пить – враг рода человеческого попутал… Он заведовал складом лесничества, где имелись дефицитные запчасти к бензопиле «Дружба». «А в тайге у каждого бензопила, – говорит Нина Андреевна, – и отцу самогонку чуть не за шиворот лили». Нина Андреевна говорит, что теперь бы никогда не ушла от мужа, а молилась бы за него. Но тогда она не молилась… Это было бедствие. Леонид увез семью в Братск. На первых порах им пришлось ютиться в одной комнате. Нина Андреевна стала зарабатывать на хлеб уборщицей, успевая в четыре места.

Леонид оставил Южно-Сахалинск и также стал жить в Братске. Он устроился в фотоателье, но скоро ушел из него и создал свою фотостудию при клубе. Своего брата Геннадия начал учить художественной фотографии. А вскоре бросил это занятие и оставил аппаратуру брату. Братья и сестры рассказывают, что Леонид многим увлекался. Он собирал книги по разным отраслям знания и внимательно их прочитывал. Какое-то время состоял в яхтклубе и плавал под парусом.

Для сестер Леонид был как бы отцом – очень строго и с любовью он оберегал их от всяких дурных влияний, за что они потом были благодарны ему.

Никто не знает, о чем он тогда думал, что означали эти переходы от одного увлечения к другому… Он по-прежнему был одинок, молчалив, и чувствовалось, что в противоположность наружной разбросанности в нем крепнет некий внутренний стержень…

И вот новое занятие: ремонт и даже шитье обуви. Купил он специальную швейную машину и всевозможную фурнитуру… Для первоначального обучения поступил в сапожную мастерскую. Быстро стал лучшим мастером, и к нему начала выстраиваться очередь заказчиков. Зарабатывал он, тем не менее, очень мало, так как каждую пару обуви старательно и долго доводил до совершенства. А дома всем знакомым чинил обувь бесплатно. Ему больше, чем заработать, хотелось помочь людям. Мастерам в сапожной мастерской все это не понравилось, и Леонид, чтобы не нарушать мира, ушел оттуда. «Первые сапоги сын сшил мне, – вспоминает Нина Андреевна. – Уж до того нарядные вышли сапожки и прочные, что и поныне целы… Одной бабушке сшил сапоги, так она все Бога за него молила: "У меня, – говорит, – такой удобной и красивой обувки во всю мою жизнь не было"».

Но заработка не было, не шел и рабочий стаж… Леонид поступил скотником на ферму, в ночную смену. Скотники других смен своей работы почти не делали, и Леонид убирал за всех – ему жаль было коров, не хотелось ему, чтобы они стояли в грязи. Но и тут, ради сохранения мира, так как скотники сердились на него, он уступил: ушел.

Интересовался Леонид травами, изучал их целебные свойства, собирал рецепты. Не стал есть мяса, голодал по какой-то системе. Поехал на заработки в Забайкалье, но там его систематически обворовывали, причем он это воспринимал спокойно, говоря, что «им, видно, нужнее…» Зная, кто и что украл, он воров не преследовал.

Семья в Братске наконец получила квартиру. Младший брат Леонида Александр женился. Сестры подросли, начали также работать. А Леонид не думал о каком-то устройстве своей жизни. Молчаливый и задумчивый, он подолгу читал или просто сидел в глубоком размышлении… О чем? Это один Господь знает. Но вдруг, неожиданно для родных, он уехал на Алтай, в Бийск, где жил его дядя, брат матери. Но Леонид не стал жить у дяди, вероятно – снял комнату. Дядя же, зайдя однажды в городской собор, вдруг увидел племянника одетым в стихарь… Леонид был чтецом, прислуживал в алтаре. Кроме того, в то время он трудился на восстановлении храма в селе Шубенка близ Бийска. Он был главным деятелем в хлопотах по его открытию – составлял прошения, собирал подписи, ездил в городские учреждения… Бийские власти не разрешили открыть в этом селе храма.

На Троицу 1990 года в Бийске произошло событие, описанное тогдашним знакомым Леонида Иваном: «Вечером родительской субботы мы шли с Леонидом на всенощную в храм. Вдруг он припал на колени и сказал: "Смотри, брат!" – и мы увидели на траве икону Святой Троицы необыкновенной красоты: три юноши в белых одеждах… Леонид сказал: "Неужели, брат ты мой, это смерть моя?" Я ответил: "Ты молод и должен много полезного совершить. Не надо думать о смерти"… Мы подошли к о. Петру под благословение. В это время светило солнце и при солнце пошел редкий и теплый дождь. На нашу просьбу освятить икону о. Петр сказал, что ее освятил Господь».

Леонид купил билет до Калуги, намереваясь поехать в Оптину Пустынь. Враг нашего спасения не дал ему, однако, уехать спокойно. У него украли деньги, кажется, и билет. Потом явились новые препятствия… Леонид сказал: «Хоть по шпалам, а уйду в монастырь». Но вот один священник из Бийска организовал паломническую поездку в Оптину Пустынь – с ним отправился туда и Леонид.

2

В августе 1990 года Леонид приехал в Оптину Пустынь, где начал трудиться на послушаниях. Вскоре он заметил в себе большую перемену. Всю свою молодость он чего-то искал, не удовлетворяясь полностью ни одним делом. В миру, кажется, никому не рассказывал о своей внутренней жизни, искании веры, – во всяком случае, решение его сначала трудиться в храме, а потом идти в монастырь созревало тайно. Говоря о разнообразии его занятий в миру, надо, вероятно, выделить главное: поиски Бога. Нет сомнений, что они двигали им. Вернее – Сам Господь вел его. Недаром, как только он оказался в Оптиной, его покинуло беспокойство, исчезла усталость и скорбность напряженных размышлений. Многое стало ясно. «Как же я раньше не знал про монашество! – сказал он. – Я бы сразу ушел в монастырь». Благодушие и веселость о Господе наполнили его душу.

Как и о. Ферапонт, Леонид (в будущем монах о. Трофим) был помещен в скитской гостинице. Очень скоро он смог применить на деле свои разнообразные знания. Чего только он в обители ни делал… Он был трактористом, пек хлеб, чинил часы, занимался кузнечными и слесарными работами, как электрик он был незаменим. Еще в Бийске он начал подниматься на колокольню, и вот здесь, в Оптиной, достигает больших успехов как звонарь, умеющий не только звонить, но и наладить звон технически. Это разнообразие коренным образом отличалось от того множества дел, которыми Леонид занимался в миру: здесь – послушания. Здесь – все с Иисусовой молитвой.

Поселившись в келлии, он сразу стал брать на прочтение книги из монастырской библиотеки. Это были творения святых Отцов.

Раньше он читал беспорядочно, хотя и много. Теперь появилась система и один предмет: православная аскетика. Леонид раньше не занимался переплетным делом, но здесь, видя ветхую, зачитанную книгу не мог ее не починить. Он так и делал, быстро постигая переплетное искусство. Вскоре он и послушание получил – трудиться в переплетной мастерской.

Понемногу стала собираться у него и небольшая келейная библиотека. Многое – на церковнославянском языке. Однако главное – пятитомное «Добротолюбие», составленное святителем Феофаном, – на русском. Это собрание таких текстов, такая школа аскетики, такое многообразие единого по духу, что, пожалуй, трудновато было бы воспринять это на церковнославянском языке при начале обучения иноческому деланию. Леонид, открыв для себя это чтение, всей душою припал к нему. Когда, через семь месяцев после его появления в обители, он был принят в число братии (это произошло в неделю Торжества Православия, 27 февраля 1991 года), он внутренне был уже готовый инок, аскет, жаждущий постоянной молитвы и покаяния. А 25 сентября того же года был совершен над ним и постриг в рясофор. Он наречен был именем Трофима, апостола от семидесяти. Когда случалось ему дать кому-нибудь совет, – он поражал силой убедительного слова, ободряя унылого, утешая скорбного. Эти слова его потом люди вспоминали с благодарностью.

Пост он держал в подвижническом духе. В Четыредесятницу на первой и последней седмицах не вкушал ничего. Несмотря на упадок сил, продолжал усердно трудиться на послушаниях. Как бы поздно ни возвращался с работы – первым приходил на полунощницу на которой советовал всем бывать неопустительно. Конечно, ему, как и отцу Ферапонту помогала здесь его большая физическая сила. Однако, «не в силе Бог, а в правде», – и он это понимал и добивался непрестанно Иисусовой молитвы. Господь помог ему утвердиться в ней. Свидетельствуют, что он много молился по ночам, делая земные поклоны.

О состоянии духа о. Трофима в это время можно судить отчасти по его письму к родным от 28 декабря 1992 года: «Добрый день, братья мои, сестры и родители по жизни во плоти, – пишет он. – Дай Бог когда-нибудь стать и по духу, следуя за Господом нашим Иисусом Христом. То есть ходить в храм Божий и выполнять заповеди Христа Бога нашего.

Я еще пока инок Трофим. До священства еще далеко. Я хотел бы, чтобы вы мне помогли, но только молитвой, если вы их когда-нибудь читаете, – это выше всего – жить духовной жизнью. А деньги и вещи – это семена дьявола, плотское дерьмо, на котором мы свихнулись. Да хранит вас Господь от всего этого. Почаще включайте тормоза около церкви, исповедуйте свои грехи. Это в жизни главное… Дорог каждый день. Мир идет в погибель… Помоги вам Господи! – понять это и выполнять. Я вас стараюсь как можно чаще поминать… Я не пишу никому лишь только потому, что учусь быть монахом. А если ездить в отпуск и если будут приезжать родные, то ничего не выйдет. Это уже проверено на чужом опыте. Многие говорят: какая разница? а потом, получив постриг, бросают монастырь и уходят в мир, а это погибель. Монах должен жить только в монастыре – это житие в одиночку и молитва за всех. Это очень непросто… Вы меня правильно поймите: я не потерял – нашел! Я нашел духовную жизнь. Это очень непросто. Молитесь друг за друга. Прощайте друг другу. А все остальное суета, без которой можно прожить. Только это нужно понять. Дай вам Бог силы разобраться и сделать выбор. Простите меня, родители, братья и сестры. С любовью о Господе, недостойный инок Трофим».

Весной о. Трофим нес послушание пахаря. Много нужно было успеть сделать: вспахать участки Оптиной и Шамордина, огороды монастырских рабочих. Кроме того, о. Трофим не мог отказать бедным одиноким старушкам в слезных просьбах вспахать огород или привезти дров. Все это он делал с Иисусовой молитвой. Помогая бедным и больным между своими делами, он, чтобы успеть все, бегал бегом – с ведрами воды, с дровами… Там, где он пахал, всегда бывал хороший урожай, а на картофельных участках не было колорадского жука. Жители окрестных деревень это заметили. Иные приходили в монастырь спросить у о. Трофима, какую молитву он читал «от жука», когда пахал… «Да Иисусову молитву!» – отвечал он. Как ни спешил он, чтобы и послушание выполнить, и беднякам помочь, иногда то и другое не удавалось хорошо рассчитать, – он получал епитимью, обычно поклоны. И он делал их с полным сознанием своей греховности, как заслуживший наказание от Господа.

Однажды приехал в Оптину Пустынь из Братска, где жили родные о. Трофима, молодой священник о. Андрей. Здесь познакомился с земляком – о. Трофимом. Батюшка был еще неопытным в духовном отношении и много почерпнул полезного для себя из бесед с иноком. Он стал молиться по четкам, добиваясь непрестанной Иисусовой молитвы. О. Трофим подарил ему свои четки и просил не смущаться этим: «У меня их много, – сказал он, – в кармане, в келлии, в кабине трактора». Потом о. Трофим начал покупать духовные книги и церковную утварь и отсылать бандеролями о. Андрею в Братск, в храм преподобного Андрея (Рублева). Впоследствии о. Андрей будет крестить многочисленных родственников о. Трофима в Братске и станет их духовником. Но это уже после смерти о. Трофима.

Когда о. Трофима начали готовить к постригу в мантию (это было уже в начале 1993 года), он сказал: «Не хочу быть ни иеродиаконом, ни священником, а вот монахом быть хочу – настоящим монахом до самой смерти». Но не так отдаленной казалась ему в то время его смерть, памятованию которой он, как и Иисусовой молитве, с Божьей помощью сумел приобучиться. Летом 1992 года он как-то сказал, что надеется прожить еще «полгода». А перед Рождественским постом: «До Рождества доживу, а вот до Пасхи – не уверен»… В то же время он готовил для некоторых людей пасхальные подарки.

Во время Великого поста о. Трофим был в храме ежедневно. «Он пономарил, – вспоминает о. М. – Старались его заменить, но он проявлял большое рвение к исполнению своей чреды». Несмотря на свою силу, он так уставал, что однажды в храме даже упал – однако быстро встал и продолжал свое дело. В предрассветном сумраке, когда люди шли на полунощницу многие удивлялись, что о. Трофим, обычно ходивший быстро, еле брел… Господь давал ему силы. Вспоминают, что в Страстную седмицу он налаживал колокола. «Я любовалась о. Трофимом, – рассказывает пожилая трудница К. – Работаю на цветниках, а о. Трофим рядом работает на звоннице, обновляя к Пасхе колокольную снасть».

Инокиня С. видела и другое. Звонит как-то о. Трофим один. Падает снег… И вот с последним ударом припал инок-звонарь к гудящему колоколу щекой, закрыл глаза… Лицо изможденное, усталое. Отзвонив, приходит он в храм и снова «летает», и кажется, что силы в нем иссякнуть не могут. Он не только звонит и пономарит, но ищет – кому и в чем надо помочь. Вот починил электрочайник, необходимый в храме для приготовления запивки св. Причастия, а потом помог штукатуру, белившему в соборе к Пасхе, устранить течь, от которой размокал один из углов… Тогда рядом с братскими келлиями еще оставались и дома мирян. В одном из них жила бабушка Елена. «Увидел, что я унываю, – рассказывает она об о. Трофиме, – и спрашивает: "Что ты, матушка, такая грустная?" – "Ограда моя завалилась…" – "О, это мы сейчас исправим!" – Поставил мне новую ограду к Пасхе, все вымыл, вычистил сад».

Отроковица-киевлянка Н. П., приехавшая в Оптину Пустынь в Страстную Субботу 1993 года, привезла святыню – частицы облачения священномученика Владимира, митрополита Киевского и Галицкого, и раздавала братии. О. Трофиму дала перед пасхальным крестным ходом. Эта отроковица, в шестилетнем возрасте попавшая под чернобыльское облучение, была очень больна и часто приезжала в Оптину, где ей было легче. «С 10 до 12 лет, – вспоминает она, – я жила в Оптиной Пустыни, и без родителей было сперва одиноко… И тут Господь мне послал как наставника о. Трофима. Мой духовный отец не благословил меня пересказывать наши с ним разговоры. Но один разговор могу передать. "Отец Трофим, – говорю, – опять я провинилась и давно не писала домой". А он вздыхает: "Да и я давно домой не писал". А потом сказал, потупясь: "Вот мы оставили родных и приехали сюда работать Божией Матери. Неужели Царица Небесная оставит их?"

О. Трофим был веселый и часто подкармливал меня фруктами. Теперь я понимаю, что он не ел фрукты на братской трапезе, а приносил их мне…

Когда уже перед самым крестным ходом я отдала о. Трофиму частицу мантии священномученика Владимира Киевского, он благоговейно приложился к ней и сказал: "Как жаль, что я не знаю ничего о его жизни". – "Отец Трофим, – сказала я, – у нас в Киеве сейчас выходит книга о священномученике Владимире. Я обязательно привезу ее вам, и вы все прочтете". – "Если доживу", – ответил он так серьезно, что у меня оборвалось сердце. Я даже рассердилась: "Ну как вы можете так говорить? Вы обязательно доживете! Слышите, обязательно!" Приложился он еще раз к частице мантии и ушел с ней благовествовать свою последнюю Пасху».

Никто особенно не замечал, как проводил о. Трофим пасхальную ночь. Но отдельные моменты известны. Храм был полон – очень много было людей из Козельска, Москвы и других мест. Отец Трофим носил записки от свечного ящика и несколько раз наталкивался в тесноте на незнакомого отрока, стоявшего у входа в алтарь. «Ты чего здесь вертишься?» – спросил о. Трофим. Тот отвечал: «Думаю… можно ли мне войти в алтарь?» – «А ну, брысь отсюда, – сказал о. Трофим, – и чтобы больше я тебя у двери не видел». Но не прошло и нескольких минут, как о. Трофим разыскал в толпе отрока. «Прости меня, брат, ради Христа, – сказал он. – Может, в последний раз на земле с тобой видимся, а я обидел тебя». На вопрос игумена Т., причастился ли он сегодня, – о. Трофим ответил: «Да», – и лицо его осветилось радостью.

Когда служба в Оптиной кончилась, двор монастыря опустел. Иеромонах А., направляясь в Скит на раннюю Литургию, проходил мимо братского корпуса и услышал стук сапог – это сбегал по деревянной лестнице о. Трофим. «Благословите, батюшка, – сказал он, – звонить иду». Тот спросил: «Да как же ты будешь один звонить?» – «Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет», – сказал о. Трофим. Он заглянул в храм – там уже началась уборка… И вдруг увидел о. Ферапонта, который тоже собирался звонить. И они начали славить Воскресение Христово, два лучших оптинских звонаря. О. Трофим не заметил, как упал, пронзенный насквозь, о. Ферапонт. В следующую секунду был поражен ударом в спину и он. Теряя сознание, он подтянулся на веревках и, произнеся: «…Боже наш, помилуй нас…», – несколько раз ударил в набат, дав тем самым сигнал к тревоге. Убийца, однако, успел поразить еще и о. Василия у ворот, ведущих на дорогу в Скит…

Убийцу потом нашли и арестовали. Но помнить имя его нет никакой нужды, а судьба его в руках Божьих. Убийство иноков – дело сатаны. Они приняли мученическую смерть как Христовы воины и удостоились от Него самых прекрасных венцов, кровь их пролилась на помост звонницы в Святое Христово Воскресенье!

Получив телеграмму о смерти о. Трофима, мать, братья и сестры его очень горевали. Мать, Нина Андреевна, была больна, но собралась с силами, встала и поехала с сыновьями в Оптину К погребению не поспели. И вот сыновья вернулись в Братск, а Нина Андреевна осталась в обители. Вот только тут пришла она к вере и даже стала творить Иисусову молитву по Трофимовым четкам… Стала она посещать все службы, начиная с полунощницы. Через сорок дней ее благословили ехать домой и приводить к вере своих детей и внуков. Когда отвезли ее на вокзал, оптинская машина на обратном пути вдруг остановилась, и ее никак нельзя было завести. «Решили искать, кто бы дотащил нас на буксире до Оптиной, – рассказывал шофер, ныне иеромонах. – Полез я за буксировочным тросом и увидел, что мать Нина забыла рюкзак. "Да это же Трофим нас остановил, – говорю, – скорей на вокзал!" И действительно, машина тут же завелась, и мы, развернувшись, полетели на вокзал и успели отдать Нине Андреевне рюкзак до отхода поезда».

В Братском соборе о. Андрей дал Нине Андреевне комнату и послушание – убирать храм. Сыновья иногда забирали ее оттуда, но она возвращалась опять. Ей казалось, что убиенный сын, о. Трофим, с ней тут и помогает ей и в духовной жизни, и в трудах. А самый большой ее труд был – молитва за некрещеных детей своих. По ее молитвам Господь и детей ее, и других родственников, тоже некрещеных, привел к вере, и однажды в храм преподобного Андрея (Рублева) явились четырнадцать человек родни – креститься. Летом 1997 года Нина Андреевна снова поехала в Оптину Пустынь с двумя внучками. 18 августа ее одели в подрясник и дали послушание трудиться в пекарне.

Стоят на кладбище монастыря три креста с неугасимыми лампадками. Здесь лежат тричисленные оптинские новомученики. Сюда часто приходят монахи и паломники, все, кто верит, что по их молитвам убиенные иноки помогут им, испросят им помощи от Господа.

И помощь действительно бывает. Эта чудесная помощь – духовная реальность.

Уже прошли годы после убиения новомучеников – отцов Василия, Ферапонта и Трофима, – за это время произошло много чудес по молитвам людей и на их могилках, и в других местах, вдали от Оптиной. Их помощь часто бывала на удивление скорой… Они не оставляют нас. Но они не только скоропослушные помощники в бедах земных – они наставники наши в молитвенной жизни по заповедям Господним.

Чудеса

«Через день после погребения было явлено чудо, – пишет инокиня Е. П., – на могилах новомучеников стали мироточить все три креста. Я видела это сама. Было сильное благоухание, а капельки текли, казалось, из трещинок, но на деле выступали из крестов прямо так. Все приходили помазываться. Помазалась и я, начав с той поры молиться уже не только о. Трофиму, но всем троим. Вот один из случаев помощи новомучеников. 29 августа 1995 года наша матушка игуменья благословила меня съездить в Оптину строго-настрого наказав, чтобы я вернулась в тот же день. В Оптиной я задержалась… спохватилась уже в семь вечера. Помолилась я на могилках Оптинских старцев и новомучеников, попросила их помочь мне добраться до Шамордина. Раба Божья Фотинья вызвалась меня проводить. Идем мы в сумерках через лес, кругом безлюдье, как вдруг вышли из кустов трое мужчин с гитарой и стали к нам приставать… Мы с Фотиньей очень испугались и договорились шепотом молиться: она Оптинским старцам, а я – новомученикам. Призывала их поименно. Сзади вдруг стало тихо… Смотрим, а эти трое как сквозь землю провалились. Стали мы в радости благодарить старцев и новомучеников, а тут нас нагнала машина из Оптиной и довезла до деревни Прыски. Полдороги проехали, но до Шамордина еще шагать и шагать, а стемнело уже… Стали снова молиться убиенным братьям, – вдруг навстречу нам едет машина и тормозит возле нас: „Куда подвезти? Садитесь“. Шофер ехал совсем в другую сторону, но будто специально на трассу выехал, чтобы, развернувшись, отвезти нас в монастырь. „За кого молиться? – спрашиваем шофера. – Скажите ваше имя“. А он улыбается: „Василий Блаженный“. Это имя отца Василия в монашеском постриге, и мы поняли, кто нам помог».

Нина Андреевна, мать о. Трофима, рассказала отцу М. следующую историю: «Сестра о. Трофима приехала в Оптину Пустынь и какое-то время жила здесь. У нее возникла необходимость купить платок и что-нибудь на ноги (у нее была обувь, неудобная для храма). Пришла она на могилку и в простоте говорит: "Братик, я пойду в магазин купить платок и тапочки". Пришла она в магазин и стала выбирать платок, нашла по своему вкусу какой-то пестренький и хотела его взять. И вдруг явственно услыхала голос о. Трофима: "Нет, этот не бери. Возьми вон тот". И она видит однотонный скромный платок и, потрясенная, покупает его. Потом она купила и тапочки и пошла в храм уже в церковном виде».

Иеромонах И., которому о. Василий подарил привезенный ему из Иерусалима крест, рассказал, что в том же 1993 году, 9 августа, «за пять дней до праздника Изнесения Честных древ Животворящего Креста Господня, мы обратили внимание, что на кресте о. Василия в моей келлии довольно обильно выступило миро – три или четыре капли на теле Господа с левой стороны, чуть ниже ребер. Благоухания не было, но капли выступали очень крупные, как капли дождя. Миро не высыхало больше двух недель и сейчас следы заметны… Это, я думаю, чудо, которым Господь подтвердил, что забрал к себе праведника».

Прихожанка храма Троицы Живоначальной в Троицком-Голенищеве Е. сообщает: «В августе 1993 года, во время посещения Оптиной Пустыни, я взяла камешек с могилы иеромонаха Василия. В феврале 1997 года я заметила, что камешек мироточит, иногда слышится легкое благоухание. Большую часть времени камешек остается сухим, а периодически появляются блестящие пятнышки от 1 до 7 мм в диаметре. Жидкость, выступающая на поверхности, по консистенции более вязкая, чем вода, но менее вязкая, чем масло».