Текст книги "Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни"

Автор книги: Лазарь Монах (Афанасьев)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

В апреле 1904 года в числе пяти иеромонахов из Калужской епархии о. Варсонофий был назначен военным священником в действующую армию, в лазарет имени преподобного Серафима, Тамбовского отряда Красного креста. «Здоровье мое плохое, – думал он, – куда такому хилому старику проехать несколько тысяч верст… Не доеду…» В Москве, в Богоявленском монастыре, он посетил епископа Трифона и просил благословить его иконой св. великомученика Пантелеймона. В Синодальной конторе калужские иеромонахи получили деньги на путь, документы, и каждому из них был выдан ящик с церковной утварью и облачением – походная церковь. Девятнадцать суток поезд шел на Восток. 26 апреля прибыли в Манчжурию, в город Харбин, а отсюда в городок Муллин. Здесь, в госпитале преподобного Серафима, отец Варсонофий приобрел друзей среди обслуживающего персонала. Но нелегко ему там было.

«Ежедневно привозили множество раненых, и я, как Господь даст, – писал он, – помогал, утешал, а умирающих соединял со Христом причащением Св. Тайн. Часто случалось: подойдешь к какому-нибудь больному, – у кого живот пробит и вырваны куски кишок, у кого рука или нога раздроблена, – подойдешь к нему, а он страдает не столько от боли, сколько от воспоминаний о родной земле… Надо иметь каменное сердце, чтобы пройти мимо такого страдальца».

С Божией помощью осенью 1905 года, по окончании Русско-японской войны, о. Варсонофий, усталый, но здоровый, вернулся в родной Скит, получив за свою службу около десяти наград, в том числе – наперсный крест. Не успел отдохнуть с дороги – вызывает его в Петербург митрополит Антоний (Вадковский) с предложением какого-то высокого места в столице. Тут о. Варсонофий приложил все старание, чтобы не расстаться с Оптиной Пустынью. 14 мая 1907 года он был назначен скитоначальником с возведением в сан игумена. За ним же оставалось духовное окормление братии и богомольцев.

Сделавшись скитоначальником, о. Варсонофий увидел, что материальные дела Скита в плохом состоянии: большие долги, а в казне всего 46 рублей. Смутившись этим поначалу, он потом подумал: «Ведь Скит-то не мой, а святого Иоанна Крестителя, он нас и прокормит, что мне смущаться?» При этом он внес в казну сохраненное им жалованье за проведенное в Китае военное время и другие сбережения – всего шестьдесят тысяч рублей. Смог уплатить долги и отремонтировать все келлии – домики весело зазеленели крышами среди деревьев, затем обновил ризницу, привел в порядок библиотеку. Он был тверд и деятелен в хозяйственных делах, зная, что этот внешний порядок способствует и внутреннему устроению монахов.

По кончине св. праведного Иоанна Кронштадтского (20 ноября 1908 рода), а также старца Варнавы Гефсиманского, отошедшего ко Господу еще в 1906 году, поток богомольцев в Оптину увеличился. Старец Иосиф по немощи не принимал почти никого, кроме своих духовных чад, поэтому люди толпились возле дома скитоначальника и внутри, в коридоре с лавками. Никто не уходил без ответа на то, с чем пришел. «Веруйте, что на пользу говорю вам то, что для вас потребно, – говорил о. Варсонофий. – Вот приходят ко мне с верой, и я сам удивляюсь, откуда что берется». Он добивался от каждого полного раскаяния в грехах, сам напоминая людям забытые ими грехи, несказанно удивляя их такой прозорливостью. Он умел быть настойчивым и властным, но у него была настоящая любовь к людям, поэтому каждый кающийся чувствовал не только его искреннюю заботу, но и сердечную нежность. Один Бог знает, сколько он исправил судеб, сколько добрых зерен посеял в души. Особенно к нему стремились люди интеллигентные, запутавшиеся в новомодных сложностях бездуховной культуры «серебряного века», и многим он помогал выпутаться – с Божьей помощью. Мир поражал о. Варсонофия – радости там мимолетны, мгновенны. Да и какие радости? Самой низшей пробы. И вот, несмотря на все трудности и искушения, о. Варсонофий противопоставляет «миру» свой Скит: «У нас – блаженство, даже немного как бы походит на рай». Этим светлым мироощущением о. Варсонофий родствен как преподобному Серафиму, так и всем Оптинским старцам прошлого от старца Леонида до старца Амвросия.

Однако, живя в скитском «раю», о. Варсонофий чувствовал, что страшные времена совсем близко. Так, однажды (это было 5 июня 1909 года), он, просматривая какую-то книгу, подозвал о. Никона и, показывая ему одну из иллюстраций, спросил: «Что это?» Тот прочел подпись: «Развалины Колизея». «Да, заметьте, – сказал батюшка, – это театр, где язычники любовались на мучения христиан, где лилась рекою кровь христиан-мучеников. Ад тоже разрушен, но не уничтожен, и придет время, когда он даст себя знать.

Так и Колизей, быть может, скоро опять загремит, его возобновят. Попомните это мое слово. Вы доживете до этих времен… Тогда вы скажете: "Да, помню, все это мне говорил батюшка Варсонофий…" Это время на за горами». В другой раз тому же отцу Никону сказал: «До ужасных времен доживете вы. А кто может ручаться? Может быть, и я буду жив…» – «Затем батюшка говорил, – пишет о. Никон, – что все идут против России, вернее сказать, против Церкви Христовой, ибо русский народ – богоносец, в нем хранится истинная вера Христова».

Отзвуки грозных событий, потрясавших страну, пробивались в беседах отца Варсонофия со своими духовными чадами – этом замечательном памятнике эпохи, дошедшем до нас благодаря любви этих чад к духовному слову своего наставника. Они вели записи где придется, даже по дороге из Скита в монастырь. По духу эти беседы во многом близки книгам С. А. Нилуса, вернее сказать – книги эти близки беседам оптинского старца, так как многое из них возникало при разговорах со старцем. Падение веры в обществе, «близ грядущий антихрист», политические страсти, замешанные на страстях человеческих, отчаяние безбожной души, а с другой стороны, – монашество и молитва как надежный оплот Православия, как небесная роса, спасающая от адского пламени, – вот их постоянные темы.

Еще раз отметим, что среди чад о. Варсонофия было много интеллигентов, учащейся молодежи, семинаристов, студентов Духовных Академий – их покоряла высокая культура батюшки и тонкость его душевного мира. Духовные вопросы он в своих беседах как бы иллюстрировал иногда примерами из литературы, цитируя по памяти стихи, приводя различные случаи из жизни писателей, художников, музыкантов. В «Беседах» (они изданы не раз) встречаются неожиданные переосмысления известнейших произведений с духовной точки зрения на них. Старец, например, считал, что в стихотворении Лермонтова «Молитва» («В минуту жизни трудную…») речь идет о Иисусовой молитве. Отсюда – естественный переход в беседе к рассказу о Иисусовой молитве. Есть у старца и стихотворение «Молитва Иисусова» (о. Варсонофий писал стихи не только в миру, но и в Скиту), напечатанное в духовном журнале «Душеполезное чтение» под псевдонимом «Странник». О. Варсонофий говорил об этом стихотворении о. Никону: «Здесь нет ничего сочиненного, все это вылилось у меня из сердца». В 1908 году о. Никон переписал это стихотворение в свой дневник, сопроводив его такой оценкой: «Мне нравится его глубина, сила; мне нравится оно потому, что оно есть поученье… Это самое верное, истинное воззрение на молитвенный подвиг».

Нередко, как истинный духовный поэт, старец Варсонофий обращал внимание своих учеников на красоту сотворенного Богом мира природы. «Красота была нарушена грехом первых людей, – говорил он. – Воспоминание об этой первой красоте питает великие произведения искусства, несущие в себе скорбь по утраченной гармонии. Нигде эта скорбь, растворенная, впрочем, утешением, не выражается так сильно, как в наших церковных песнопениях и молитвах».

Как-то вечером, стоя перед окном келлии, батюшка сказал присутствовавшему здесь о. Никону, указывая на луну, светившую сквозь ветки деревьев:

– Смотрите, какая картина! Это осталось нам в утешение… Недаром сказал пророк Давид: «Возвеселил мя еси в творении Твоем»… «Возвеселил мя», – говорит он, хотя это только намек на ту дивную, недомыслимую красоту, которая была создана первоначально. Мы не знаем, какая тогда была луна, какое солнце, какой свет… Все это изменилось по падении. Изменились и видимый и невидимый мир.

О. Варсонофий обладал удивительной полнотой любви к Богу и к Его творению, ко всему, что Он сотворил. Старец нежно любил людей, вернее, может быть, человеческие бессмертные души, и все то, чем Господь окружил падшее Свое создание на земле. Старец страдал за всех и за всё. И Господь дал ему чудесную возможность «таскать души из ада» – как в младенчестве было ему предсказано, – возвращать к истинной жизни грешные души, то есть вносить в мир все больше и больше гармонии.

В. П. Быков, автор книги «Тихие приюты для страдающей души» (1913 года издания), посещал Оптину был и у старца Варсонофия. «О. Варсонофий, – писал он, – был человек высокой богословской начитанности. По внешнему виду он очень напоминал одного из Евангелистов… Лицо его носило отражение великой думы, высокой воли, недюжинного ума, глубокого чувства и безгранично сильной веры. Но, что особенно поражало и приближало к нему, – это его глаза. В них таился какой-то глубокий, проникновенный свет. Стоило только раз попасть под взгляд о. Варсонофия, чтобы почувствовать на себе всю чистоту и боговдохновенность этого человека».

Душа старца устремлялась к небу но его здоровье, и всегда слабое, к началу 1910 года сильно пошатнулось. Он часто терпел недомогания, а 10 июля слег после всенощного бдения в сильном жару. Утром пришел оптинский врач иеромонах Пантелеймон. Больному стало совсем плохо, у него появилось такое чувство, что он умрет. Пришли настоятель монастыря архимандрит Ксенофонт и с ним отцы Феодосии и Нектарий. «Отец Феодосии, – вспоминал старец, – говорил, что замечал у меня уже недели три опухоль на лице, и поэтому сразу предложил мне схиму… Я сказал: "Да будет воля Божия, ибо страшно отказываться от схимы. Схима дает прощение всех грехов". Отец Феодосии сказал: "Кто может ручаться, что вы останетесь живы эту ночь?" – Старец Иосиф дал свое благословение. Вечером этого дня, 11 июля 1910 года, о. Варсонофий был пострижен в схиму и, когда все было окончено, сказал: «Теперь должна начаться другая жизнь». Дня через два или три он поднялся с одра болезни. «Схима – это край: или смерть, или выздоровление, – говорил он, – я чувствую, схима меня подняла. Мне надлежало умереть, но дана отсрочка». Это пострижение о. Варсонофия было тайным. Схимническое имя его осталось неизвестным.

В начале ноября 1910 года в Оптиной Пустыни была получена телеграмма со станции Астапово, что близ Москвы, по Рязанско-Уральской железной дороге. Лев Толстой, заболевший в пути после посещения Оптиной и Шамордина, вынужденный сойти с поезда, призывал к себе старца Иосифа. Толстой, как известно, был 22 февраля 1901 года отлучен Св. Синодом от Церкви за хулы на нее и за свое лжеучение. 28 октября 1910 года Толстой бежал из Ясной Поляны… В Оптиной, на запрос настоятеля, была получена и телеграмма из Синода, где разрешалось вместо болящего старца Иосифа (который, впрочем, намеревался, несмотря на болезнь, ехать) командировать игумена Варсонофия. С ним поехал о. Пантелеймон, врач. О. Варсонофий не верил, что Толстой покается, но его телеграмма – как бы предсмертный крик отчаяния – вселяла некоторую надежду… Нужна была беседа с ним, исповедь… По правилам Православной Церкви, Толстой должен был бы предать анафеме свое богохульное лжеучение. И вот старец в Астапове, но родственники Толстого даже не пустили его в дом.

С тяжелым чувством вернулся о. Варсонофий в Оптину Погибла душа… «О. Варсонофию, – вспоминал современник, – всегда было трудно рассказывать об этом, он очень волновался». И. А. Бунин в своей книге «Освобождение Толстого» задает себе вопрос: «Что было бы, если бы Александра Львовна допустила его к отцу?» – и отвечает: «Можно предположить примирение с Церковью». Но вот И. М. Концевич в книге «Истоки душевной катастрофы Толстого» замечает: «Не промыслительно ли не состоялась встреча, так как истинного покаяния и не последовало бы?»

9 мая 1911 года скончался старец Иосиф. О. Варсонофий совершил первую панихиду. Затем панихиды шли беспрерывно. Служили скитский и монастырские иеромонахи. О. Варсонофий сослужил архимандриту Ксенофонту при совершении заупокойной Литургии и чина погребения. Хотя и был старец последние годы болен и почти не покидал своей келлии, но о. Варсонофий почувствовал утрату одной из сильных опор в духовной жизни обители. На его плечи легла как бы двойная тяжесть, и он, несмотря на свои слабеющие телесные силы, нес ее весьма достойно. Он духовно окормлял монахов, мирян-богомольцев, отвечал на многочисленные письма. Вот пишет ему кто-то: «Батюшка! задыхаюсь! Со всех сторон теснят скорби, нечем дышать». Другой: «Впадаю в уныние, что-то темное обступает меня». На это он отвечает: «Иные думают найти покой среди мира – и не находят. Отчего? Оттого, что не там ищут. Покой, и свет, и силы надо искать в Боге, через молитву Иисусову».

В беседе с чадами батюшка говорил так: «В тяжелое время мы живем. Монашество не отличается прежней строгостью, слабы мы и немощны, а приходится иногда ободрять других. Вот и я нахожусь в таком же состоянии, слабый и немощный, сам требую помощи и утешения, а приходится по долгу моего сана утешать обращающихся ко мне. В Оптину приезжают из мира, который уже не стонет, как прежде, а ревет; приезжают, ища утешения и успокоения… по вере своей получают искомое и уезжают умиротворенными».

«Помните, как мы собирались в моей маленькой моленной, которая едва могла всех поместить, – вспоминал он. – Кто располагался на диванчике, кто на стульях, а кто и на скамеечке. И беседовали мы иногда по два или три часа при мерцающем свете лампады перед ликом Спасителя, кротко взиравшего на нас, и с полнотой вырисовывалась белоснежная фигура Ангела. Хорошо нам было! Отдыхали и вы и я душою».

В келлии о. Варсонофия был Казанский образ Божией Матери, который написала для него одна шамординская иконописица-монахиня. Исполняя его заказ, она дивилась, как быстро, легко и хорошо ей пишется!.. Перед этим образом подолгу стоял старец на коленях, припадая к полу седой головой: Матерь Божия утешала его, посылая мир его душе.

Между тем мир в Оптиной Пустыни был несколько поколеблен. В 1911 году несколько человек из братии – иеромонах Моисей (письмоводитель о. Иосифа), иеромонах Ираклий, иеродиакон Георгий и монах Михей подняли бунт против архимандрита Ксенофонта, настоятеля монастыря, начали дерзко высказываться о нем, подбивать братию к непослушанию, словом – внесли в обитель мирской «революционный» дух. Набралась небольшая кучка недовольных «притеснениями» начальства, хотя и незначительная против всего количества братии (которой тогда в монастыре было более трехсот душ), но производившая большой шум. Архимандрит Ксенофонт призвал в монастырь на помощь себе скитоначальника о. Варсонофия, зная его твердость и решительность, и не ошибся. Им вместе удалось навести в обители порядок и удалить из нее смутьянов, но дело на том не кончилось. Пошли от изгнанных жалобы в Синод. К ним присоединились разные недоброжелатели Оптиной (иные и всей Церкви). Много клеветы было нанесено на отцов Ксенофонта и Варсонофия.

Побывала в Скиту, в «гостях» у старца Варсонофия, петербургская аристократка графиня И. Игнатьева, которая держала великосветский салон, где постоянными посетителями были и Великие Князья, и синодальные епископы. Салон был с сильным либеральным оттенком. По поводу разных клевет, обсуждавшихся в ее салоне, она решила побывать у о. Варсонофия, предупредив его, что будет у него не как у старца, а лишь как у скитоначальника. Приехала, пила чай с о. Варсонофием в приемной его, приглядывалась и присматривалась ко всему, а старец демонстративно молчал. Не говорил ни слова, кроме самых необходимых. Разливать чай он пригласил к этому случаю свою духовную дочь, старушку жившую давно в гостинице при Оптиной (это была супруга варшавского генерал-губернатора Максимовича). Старушка отчасти и развлекала гостью. Вернувшись в Петербург, графиня известила синодальные власти, что в келлии старца Варсонофия роскошь (цветы и картины!) и что гостей у него принимает и разливает чай дама. Сильно не понравилась ей висевшая в молельне картина, изображающая Ангела, утешающего скорбную душу. Сказала даже, что сам старец слишком изысканно (!) одет… Как бы то ни было, но Синод решил произвести в Оптиной ревизию и послал для этого епископа Кишиневского Серафима.

Владыка поставил вопрос о возвращении удаленных смутьянов в монастырь. Архимандрит Ксенофонт согласился, но с условием, что они во всем покаются. О. Варсонофий сказал, что не похоже, что их покаяние будет искренним… Монахи были возвращены. Мирянам, жившим возле Оптиной, предложено было выехать, а богомольцам не разрешалось теперь пребывать в гостинице более десяти дней. «Был даже поднят вопрос о закрытии Скита и о прекращении в Оптиной Пустыни старчества», – пишет И. М. Концевич. Этого все же не сделали, но о. Варсонофий пострадал.

Архимандрит Ксенофонт, обремененный тяжкими недугами, недолго жил после всех этих огорчений. Сократили они жизнь и старцу Варсонофию, которого Синод по предложению епископа Серафима перевел из Скита Оптиной Пустыни в подмосковный Старо-Голутвин Богоявленский монастырь. Он просил оставить его в Скиту хотя бы простым монахом – отказали. «Старец воистину тогда страдал, – вспоминал о. Никон. – Делясь со мною скорбью своею, однажды он сказал мне, что от великой внутренней борьбы и скорби он боится, как бы не сойти с ума. И ему, и нам было вполне понятно, что такое распоряжение высшего начальства было для старца наказанием, что оно устроено его недоброжелателями… Подорвалось его здоровье старческое, и без того уже слабое».

Писательница Елена Андреевна Воронова, духовная дочь старца Варсонофия, побывала в Петербурге у митрополита Антония, но он сказал, что не может отменить постановления Синода. Епископ же Трифон (викарий Московский) советовал старцу «Не отказывайтесь от назначения. Этот монастырь находится под моим ведомством, я все сделаю, чтобы вам здесь было хорошо». Единственное, чего добился о. Варсонофий, это возможности провести в Оптиной Страстную седмицу и первые три-четыре дня Светлой, – «чтобы, – как говорил он, – встретить Великий Праздник в родной семье иноков и некоторых мирян, духовных детей моих».

Легко ли было старцу Варсонофию, желавшему умереть в родном оптинском Скиту, покидать его? Но он был монах, душа его смирилась. Стал он собирать в дорогу немногие необходимые вещи, в основном оставляя в домике скитоначальника всё, также и иконы. В день отъезда он отслужил в скитском храме Литургию. Затем братия приходили прощаться к нему в келлию, каждому он кланялся в ноги, дарил на память мелкие вещицы (платочки, иконки, четки…). Многие плакали… Было прощание и в монастыре – молебен, прочувствованные прощальные слова… В три часа дня он оделся, взял ручной саквояж и отправился к парому. Было холодно, шел мокрый снег, дул сильный ветер… Через разлившуюся Жиздру на пароме провожали старца отцы Нектарий и Феодосии. До вокзала в Козельске добрались через три часа, причем о. Варсонофий сильно промерз и должен был в буфете согреваться чаем. Билет был взят третьего класса.

В Москве он остановился в Богоявленском монастыре у владыки Трифона. Тот поселил его в келлии, и он прожил здесь около недели, посещая святыни Москвы. А владыка Трифон в это время хлопотал о нем перед митрополитом Макарием и скоро получил разрешение возвести игумена Варсонофия в сан архимандрита. И вот старец покидает Москву. При подъезде к Коломне стал виден из окна вагона Старо-Голутвинский монастырь. Старец, перекрестившись, сказал: «Вот здесь место моего упокоения… Мне недолго остается жить».

На вокзале его ждал с лошадьми монастырский отец-эконом с золотым наперсным крестом и в шелковой рясе, – его удивил скромный вид приехавшего начальника. Обитель встретила о. Варсонофия колокольным звоном. Он прошел в храм и стал служить молебен. Утешительным для него было то, что здесь, в храме, хранился посох преподобного Сергия, покровителя его. Здесь, у слияния Москвы-реки и Оки, при жизни св. Сергия, ученик его Григорий и основал этот монастырь. Он тогда пришел сюда с посохом, данным ему преподобным.

Старо-Голутвин был в большом упадке. Пятьдесят братии и из них только шесть служащих. Келлии запущены, постройки обветшали, служба идет нестройно и не всегда. В трапезной – щи из прелой капусты и тухлая рыба. А отец-эконом в шелковой рясе и держит личного повара… Начал о. Варсонофий с того, что призвал эконома в трапезную и при всей братии ел с ним вместе прелые щи, выговаривая ему при этом, чтобы он больше не приобретал испорченных продуктов. Затем запретил и эконому, и всем готовить что-либо из еды в келлиях, обязал без опоздания приходить в храм. Позаботился о лучшей одежде для иноков, благоустроил гостиницу для богомольцев, поправил иноческие келлии, приступил к ремонту храмов… Монастырь ожил. О. Варсонофий начал принимать братию и мирян. Стали приезжать скитские братия и шамординские инокини.

Однако духовные чада о. Варсонофия со все большей тревогой приглядывались к нему – он таял у них на глазах, слабел и в начале февраля 1913 года, отправившись в Москву, вдруг вернулся с полпути и слег в постель. 15-го исповедался, приобщился Св. Христовых Тайн и пожелал собороваться, после чего встал как бы здоровый и даже 21 февраля совершил богослужение в кафедральном соборе города Коломны по случаю празднования трехсотлетия царствования Дома Романовых. Но прошло немного времени, и вот, 9 марта он опять вынужден был лечь в постель. 17 марта он составил духовное завещание, а 22-го – прошение к митрополиту Московскому Макарию, – просил перевести его из Старо-Голутвина в Скит Оптиной Пустыни. «Целый год нес я непосильный мне крест, – писал он, – ныне же изнемог до конца. Лежу на одре, может быть, уже смертном…. весь разбитый сокрушившими меня лютыми недугами». В то же время он не переставал принимать тех, кто хотел его видеть.

1 апреля 1913 года в 7 часов утра старец Варсонофий предал свою душу Господу. За час до смерти он говорил окружающим о рае. Его облачили в схиму, как он и завещал. Гроб, обитый черной тканью, был вынесен в церковь, и началось беспрерывное служение панихид, 6-го к монастырю был подогнан траурный вагон (железнодорожные пути проходили близ обители), в котором почивший старец должен был быть перевезен в Оптину Внутри вагона были хоругви, иконы, большой выносной крест и свещница для множества свечей. В Богоявленском соборе во время последней панихиды епископ Трифон сказал прощальное слово, которое все слушали в глубоком молчании. Но недолго длилось это молчание, так как слишком тепло и проникновенно было слово владыки, увлажненное его слезами. Он вспоминал свои встречи с батюшкой. «Сколько чудных вечеров провели мы в беседах! – говорил он. – Какие ценные наставления ты мне делал, какие возвышенные речи вел! Драгоценна была для меня твоя дружба, дорогой брат, батюшка!» Вся церковь рыдала… Владыка сделал земной поклон перед гробом и сказал: «Поклон тебе за твоих духовных детей. Как пастырю, мне прекрасно известно, какое море скорбей, сомнений и греха окружает современное человечество. Знаю я, что люди часто доходят до бездны отчаяния, до самоубийства, – и потому-то я знаю, как драгоценны в наше время именно старцы-руководители, подобные почившему батюшке».

Из монастыря к траурному вагону гроб несли несколько духовных чад о. Варсонофия в сопровождении многолюдного крестного хода. 7-го встречали его в Москве. «Целый день, – писал очевидец, – на платформе сменялась публика: мужчины, дамы, молодежь, монахи, лица духовные, облачавшиеся и служившие литии и панихиды… Ярко горели у гроба принесенные молящимися свечи».

Такая же картина была и в Козельске: панихиды, литии… А на берегу Жиздры на стороне Оптиной гроб ожидали насельники обители и Скита. И вот гроб поднят с парома, процессия с хоругвями под погребальный звон направилась во Введенский собор. Это было в Великий Понедельник. А в Великий Вторник после обедни и соборной панихиды в скитском храме, которую служил о. Феодосии с братией, состоялись похороны. Место упокоения о. Варсонофия устроено было рядом с могилой о. Анатолия. Склеп выложен был изразцами и покрыт кирпичным сводом. Наконец, – отслужен чин погребения… Брошено многими по горсти персти земной в могилу, свод заложен, засыпан землей, над ним установлен большой белый крест с образком Успения Божией Матери и фонариком-лампадкой перед ним…

На сороковой день по кончине старца Варсонофия в храме Скита игумен Феодосии произнес от лица всей братии слово, в котором говорил: «Если, по слову Апостола, "обративый грешника от заблуждения пути его, спасет душу его от смерти и покрыет множество грехов" (Иак. 5, 20), то сколь большей награды достоин тот, кто, может быть, целые сотни, если не тысячи душ привел ко Христу, кто не гнушался никаким грешником, даже, напротив, старался излить на него всю силу своей любви, дабы ею оторвать его от греха».

И эти души платили батюшке преданной любовью, а многие из них навсегда прилеплялись к нему. Среди его чад были также известные духовники и наставники. Письмоводителем и ближайшим учеником о. Варсонофия был о. Никон (Беляев) – последний старец Оптиной Пустыни, окормлявший обитель в самые тяжелые годы разгрома и окончивший свою жизнь в ссылке возле Пинеги. В 1908–1912 годах он вел дневник, куда записывал почти каждое слышанное им слово старца. Исповедовался у о. Варсонофия игумен Феодосии, сменивший его на должности скитоначальника и духовника монашеской братии. Духовным чадом о. Варсонофия был Сергей Александрович Нилус, который впервые побывал в Оптиной в 1901 году и, возможно, уже тогда познакомился с о. Варсонофием. Он стал наезжать в Оптину а в 1907–1912 годах жил возле ее стен в доме, который нанимал ранее у обители К. Н. Леонтьев. Нилус и его супруга исповедовались (причем вместе) у о. Варсонофия. В эти годы разбирал Нилус оптинский архив и многое из него использовал в написанных тогда книгах («Святыня под спудом», «На берегу Божьей реки» и других).

Гонение, которому подвергся батюшка Варсонофий, было отчасти связано и с пребыванием в Оптиной Нилуса, потому что этого православного писателя ненавидела аристократическая верхушка того именно общества, которое собиралось в Петербурге в салоне Игнатьевой. Клевета преследовала Нилуса в Петербурге, а потом и здесь, – тайные недоброжелатели постоянно доносили властям о разных небывалых вещах. Осудить и изгнать Нилуса из Оптиной предлагалось и о. Варсонофию, но он отказался, конечно. Но вот и о. Варсонофий вынужден покинуть обитель, а за ним и Нилус…

По свидетельствам современников, старец Варсонофий обладал такими же дарами, какими Господь наделил прочих Оптинских старцев: прозорливостью, чудотворением, способностью изгонять бесов, исцелять болезни. Он сподобился истинно пророческих видений о рае, о будущем России, много раз открывал ему Господь глубины ада. Ему зримо являлись бесы и однажды сам антихрист. Его видели озаренным небесным светом на молитве и как бы объятым пламенем при служении Литургии. По смерти своей он являлся многим скитским монахам и своим духовным чадам, за которых молился пред Престолом Божиим. Твердо верим и мы в силу его молитвы о нас грешных.

Старец Варсонофий прославлен был Русской Православной Церковью в лике святых 26–27 июля 1997 года вместе с другими Оптинскими старцами. Общее празднование им – 11/24 октября. Отдельное ему – 1/14 апреля.