Текст книги "Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни"

ОСТАТКИ РАЯ
(рассказ из жизни преподобного Варсонофия Оптинского[5]5
  Преп. Варсонофий (1845–1913); в миру Павел Иванович Плиханков. – Сост.


[Закрыть])

В бедных домах Казани хорошо знали полковника Павла Ивановича Плиханкова и его денщика, солдата Александра. Вот 14 мая 1889 года, накануне праздника Вознесения Господня, перед всенощной, отправились они на окраинные улицы города. Павел Иванович в белом кителе и фуражке с белым верхом, худощавый, стройный, с седеющей бородкой и внимательными, немного грустными глазами. Александр нес на плече довольно тяжелую котомку. Сдвинув бескозырку на затылок, он поспевал за полковником немного позади, вразвалку, так как отвык уже в денщиках от строевого шага.

У одного невзрачного, с пятнами облупившейся штукатурки дома они остановились, огляделись. Потом спустились по нескольким ступенькам к дверям полуподвального жилья. Постучались… В большой комнате с низким потолком сумрачно: два окна, лишь на треть выглядывая из-под земли, давали мало света. В углу перед иконами теплилась лампадка. Вошедшие помолились. Их встретила хозяйка, еще молодая женщина, и десятилетний сын ее Митя. Хозяина не было – он подрабатывал на волжских пристанях где-то под Нижним. Женщина зарабатывала на жизнь стиркой белья. Митя же, благодаря Павлу Ивановичу, учился у одного иеродиакона Иоанно-Предтеченского монастыря церковнославянскому чтению, – он хотел стать чтецом в храме.

– Митя, – сказал Павел Иванович, – завтра праздник, и у нас, как прошлым летом, будет лесной пир. С нами будет один монах. Оповести наших друзей, чтобы завтра после службы собрались у моста через Казанку.

– Я мигом, Павел Иванович! – говорит Митя. – Кого звать-то? Павел Иванович на минуту задумывается.

– Федюшу Прохора, трех сестричек Зотовых… Матвея хроменького… Танюшу – он назвал еще несколько имен. – Если кто еще попросится, то не зови совсем маленьких, им тяжело будет, далеко идти. Таких, что старше тебя, тоже не надо, это уж по другим соображениям.

Мите не нужно было долго объяснять все это: в прошлое лето на четырех таких «лесных пирах» побывал. Там дети хорошо друг друга узнали, сдружились. Он хлопнул дверью и исчез. Денщик Александр в это время беседовал с хозяйкой, спрашивал, какие есть неотложные нужды.

– Хорошо, передам, – кивал он головой на ее слова. – А пока вот небольшой гостинчик к празднику.

Он вынул из сумки несколько коробочек и кульков и положил на стол. Смущенная женщина поклонилась и перекрестилась, говоря:

– Спаси вас Господи… Дай Бог здоровья!

Потом Павел Иванович и его денщик навестили еще несколько бедных семей. Вернувшись домой, выпили наскоро чаю и отправились ко всенощной.

2

Погода в день Вознесения Господня была прекрасная – теплая, солнечная, благоуханная… Павел Иванович вышел после обедни из собора Иоанно-Предтеченского монастыря, где он всегда стоял у раки с мощами святители Варсонофия, и пошел через кремль к реке. Весело звучал праздничный колокольный звон. У моста он увидел Митю и нескольких мальчиков.

– Митя, мальчики, поздравляю вас с праздником Вознесения Господня! Были у обедни?

– Были, были! – отвечали отроки.

– Хорошо. Ждите остальных и идите в лес на нашу поляну. Ты, Митя, будь за старшего. А я привезу все, что нужно.

Спустя час Павел Иванович и его знакомый афонский иеромонах Афанасий сели в нагруженный припасами экипаж и поехали в лес. Денщик Александр ушел немного раньше – понес в узлах то, что не решился доверить экипажу расплещется, разобьется…

Чем ближе подъезжали к поляне, тем слышнее становились детские голоса. Дети не скучали. Искали ягоды, аукались, пели… Так и всегда бывало: Павел Иванович сначала давал им нагуляться и наиграться вволю. «Господи, – молился он, – не попусти им остаться без Тебя… Призри на них, бедных, поставь на путь спасения!»

На поляне, на яркой весенней траве, уже расстелено было нечто вроде длинного полотенца. Тут хлопотал Александр. Он взял благословение у о. Афанасия и начал выгружать припасы. Вот уже расставлены тарелки, горшочки, кружечки, ложки и вилки… Чего тут только не было! Но все самое простое: творог, сметана, холодная говядина, вареные овощи, яйца, хлеб… В кустах ожидал своей очереди довольно большой самовар. Около него сложено было всякое чайное угощение – пряники, сахар, варенье, конфеты. Александр улыбался, ему было очень приятно устраивать такое застолье. Посреди тарелок поставил он и два букета цветов.

Павел Иванович и отец Афанасий сидели на походных стульчиках, прислушиваясь к детским голосам, наслаждаясь весенними запахами леса, яркой зеленью, щебетанием птиц, приятной теплотой нежаркого дня. «Где-то сейчас мои сослуживцы? – думал Павел Иванович. – Да ясно где: в ресторанах, разных заведениях или дома за вином и картами… Как жаль, как жаль! Помоги им, Господи, перемениться». В тишине прозвучал задумчивый голос кукушки.

– Какая благодать! – сказал Павел Иванович. – Кажется, ничего прекраснее этого леса и не найти.

– Слава Господу! – отозвался отец Афанасий. – Это все Его… «Возвеселил мя еси в творении Твоем…» Остатки рая сладости… Каков же рай-то был?

– Уму непостижимо. Неужели эта чудная красота только остатки? Птицы поют – Господа славят… Сколько поэтов вдохновлялось природой: Тютчев… Фет…

– Не только. Глядя на красоту творения славили Бога великие Отцы наши – Златоуст… Ефрем Сирин… «Всё воспевает Бога и славит Его бессловесными гласами, и чрез меня приносит благодарение Богу», – сказал Григорий Богослов.

– Душа наслаждается всем, что тут видишь.

– Утешает Господь нас, грешных. Да вот и детки! Какие чудные, сколько веселья, радости!..

3

Дети, отроки и отроковицы от пяти-шести до десяти лет, одетые хотя и бедно, но чисто, наконец собрались на поляне, запыхавшиеся, веселые, с блестящими глазами.

– Стол готов! – провозгласил денщик Александр. – Благослови нам трапезу, отче!

И отец Афанасий благоговейно благословил все приготовленное. Тропарь пели все вместе: «Вознеслся еси во славе, Христе Боже наш, радость сотворивый учеником…»

– Не стесняйтесь, дети, берите все сами, сколько хотите, и помогайте маленьким, – сказал Александр. – А я сейчас и самовар раздую.

Когда подошла очередь чая и сладостей, Павел Иванович сказал:

– Дети! Если что хотите узнать, спрашивайте батюшку… Так, отец Афанасий?

– Так, так, – закивал головой монах.

После некоторого общего молчания Митя, покраснев, выпалил:

– Батюшка! Почему бедные – бедные?

– Да, по обычному мирскому представлению, – начал тихую речь отец Афанасий, – все вы – бедняки, чада людей неимущих… Многим, а может, и вашим родителям, кажется, что Господь обделил их, дав участь трудную, скудость во всем, множество печалей… Но так ли это, если судить по-нашему, по-православному?

Тут даже Павел Иванович поставил на землю свою кружку с чаем. «Ну-ка, – подумал он, – куда это клонит отец Афанасий?»

– Все дело в том, – продолжал батюшка, – что считать богатством, а что бедностью. На Святой горе Афон, да и в любом монастыре, подвизаются ради спасения души иноки, давшие обет добровольной нищеты – «Блаженны нищие духом…» У человека все от Бога – и вещественное, и духовное. И вот Господь велит искать духовного, прилепляться к Нему, принимать от Него все. Верный Господу человек не желает себе ничего, что не от Бога, ни даже самой жизни… Верному Господь дает необходимое. Посмотрите, что вы, бедные дети, имеете. У вас верующие родители. У вас есть Церковь. Веру и Церковь отнимет ли кто? Не завидуйте богачам, не знающим Христа. У них в карманах сор и в душе сор… Конечно, и богатый может стать праведником. Вспомним Филарета Милостивого или боярина Лукьяна Стрешнева… А такой богач, который нищему Лазарю в куске хлеба отказывал, – где он? Чего удостоился? Помните?

– Помним, помним, – раздалось несколько голосов.

Батюшка говорил не спеша. Дети слушали с большим вниманием. Митя думал: «Конечно, хорошо! Вот есть у нас и Павел Иванович, который всегда помогает нам… А уж эти "лесные пиры", как он их называет, разве не богатство для нас? И Господь… И как хорошо!..»

4

Вскоре дети совсем осмелели, и вопросы посыпались со всех сторон. И чего они только не спрашивали… «Дети, дети, – думал Павел Иванович, – хорошие, милые мои дети! Дай Бог вам чистой праведной жизни… Господи, убереги их от злых совратителей, поставь их твердо на путь спасения!»

Были вопросы об Афоне, о монашеской жизни, о молитве, о том, какие бывают чудеса. Отец Афанасий мог только подивиться тому, что видит у детей такой живой интерес к духовной жизни, какого часто не найдешь у взрослых мирян.

– Вот вы сейчас в лесу, дети, – сказал он. – Вы в доме, но в каком? Над головой не потолок, а небо, да такое яркое, синее… Стены блестят как изумруд… А ковер-то у нас под ногами какой… Вы в гостях, но у Кого? Кто скажет?

– У Бога! – раздалось сразу несколько голосов.

– Да, у Отца нашего. Дивной красоты дом! А до того, как согрешили Адам и Ева, он был еще более красивым, нам того и не представить, каким он был. Вы уж, конечно, не станете из озорства что-то портить в нем, ломать, жечь…

– Нет, нет, никогда!

– Будем беречь дом Отца своего.

На обратном пути, уже к вечеру, Павел Иванович предложил отцу Афанасию и детям посидеть на холмике у Казанки, не переходя моста. Так и сделали. На противоположном берегу реки, как некий древний и почти сказочный город, располагался кремль с его стенами, башнями, золотыми куполами и крестами… Солнце клонилось к закату. Река начинала поблескивать огненными струями, постепенно темнеющими… И в природе, и в душах детей был покой. Иной из них, может, и думал: «Вот оно, богатство-то! Господь-то с нами!»

НЕПОКОЛЕБИМЫЙ СТОЛП МОНАШЕСТВА
Оптинский старец схиархимандрит Варсонофий
(из Оптинского Патерика)

Расцвет Введенской Оптиной Пустыни, пришедшийся в основном на XIX, длился ровно сто лет – от основания Иоанно-Предтеченского Скита, где было положено начало Оптинскому старчеству, до закрытия монастыря в 1923 году. Два первых десятилетия XX века как бы собирают и напрягают все силы обители перед ее разрушением. Если в том столетии старчество передавалось от одного к другому – от старца к ученику, – то здесь возникает духовное сообщество: одновременно старчествуют отцы Иосиф, Варсонофий, Анатолий, Нектарий (хотя не все они числятся старцами официально).

Отец Варсонофий хотя и окончил свою жизнь еще в мирное время, но скорби, попущенные ему, были многообразны и тяжки: это был воин Христов, сраженный во время битвы и приявший едва ли не мученический венец. Он – предтеча тех мучеников, о которых предсказывал и которые явились на Руси всего через пять лет после его кончины. «Мы-то умрем, – говорил он одному своему ученику, – а вы будете участником и современником всех этих ужасов». Великие дары духовные получил от Господа преподобный Варсонофий, среди них – великое терпение скорбей.

Прозорливые старцы XIX века предсказывали, что испытания будут возрастать. Они и сами несли скорби, хотя это и были, в основном, скорби внутренние. Им не пришлось пережить гонений по-настоящему лютых – тюремного заключения, ссылок, мученической кончины. Но были начатки и подобного: о. Леониду запрещали старчествовать, о. Амвросия пытались перевести в другой монастырь и насильственно выдворить из Шамордина. Весьма тяжело переживали все старцы непонимание даже некоторыми епископами сути старчества. И все же они ощущали свое время как относительно спокойное. Жалуется, например, духовное чадо старцу Амвросию, что «тяжело что-то», а он отвечает: «Ну что там тяжело? Это еще что! А вот, погоди, настанут времена…» Все старцы предсказывали, что злая сила из безбожного мира начнет крушить монастыри и избивать иноков.

В жизни старца Варсонофия был один весьма знаменательный момент, когда во время болезни совершился в нем благодатный переворот. Старец Нектарий, близкий к о. Варсонофию человек, бывший его многолетним наставником, так передает суть происшедшего: «Из блестящего военного в одну ночь, по соизволению Божию, он стал великим старцем». Да, произошло чудо очевидное! Перед взором умирающего человека, лежавшего в комнате, раскрылось небо, послышался удар колокола и, как вспоминал старец Варсонофий, «в душе моей кто-то сказал: "Будешь жив…" (а по приговору доктора он не должен был дожить и до утра). В это время излилась щедро на будущего старца Божия благодать. Он стал медленно выздоравливать.

Обратившись к фактам жизни старца Варсонофия, мы увидим, что переворот готовился многие годы: Господь с самого детства избрал этого человека на служение Себе и вел его путями многих испытаний, попустив ему быть и «блестящим военным».

Павел Иванович Плиханков (таково было имя старца в миру) родился в Самаре 5 июля 1845 года. Это был день памяти преподобных Афанасия Афонского и Сергия Радонежского, великих и святых иноков. Преподобного Сергия он считал потом своим покровителем. Мать мальчика скончалась во время родов, а сам он остался жив благодаря таинству Крещения, немедленно совершенному над ним священником. Отец его был из потомственных дворян, но, подобно купцам, занимался торговлей. Дед и прадед великого старца были весьма богаты. В Самаре Плиханковым не один дом, а вся улица принадлежала, по названию Казанская, так как здесь был храм во имя Казанской иконы Божией Матери. Семья Плиханковых находилась под особым покровом Казанского образа Богородицы.

Мать умерла, но мальчик не остался сиротой. Отец женился вторично, и в лице мачехи (кажется, не очень-то ласковое слово для русского уха) Господь послал младенцу глубоко верующую, добрейшей души наставницу, – «так что вполне заменила мне мать и, может быть, родная мать не могла бы дать мне такого воспитания», – вспоминал старец. Ее, как и покойную мать Павлуши, звали Натальей. И вот Павлуша с раннего возраста – настоящий православный человек, раб Божий; он ходит с матерью (так он звал мачеху) в церковь, причащается Святых Христовых Тайн, читает с нею домашнее правило, а также каноны и акафисты. Пяти лет он начал прислуживать в алтаре и нередко слышал, как люди предсказывали: «Быть тебе священником!» А однажды он со своим отцом гулял в парке их собственного имения в Оренбурге, и к ним вдруг подошел седобородый старец. «Помни, отец, – сказал он, – что это дитя в свое время будет таскать души из ада». Пока отец, озадаченный, раздумывал над этими словами, старец исчез. Потом спросили сторожа, не видел ли он кого, – нет, тот не видел, никто посторонний в парк не заходил.

Мирное, золотое, счастливое детство было у преподобного Варсонофия. Когда он стоял в церкви, ему казалось, что Матерь Божия с иконы улыбается ему…

Девяти лет Павлуша поступил в Полоцкую военную гимназию (кадетские корпуса в то время были переименованы в гимназии, впоследствии к ним снова вернулось название кадетских корпусов). Потом он учился на офицерских штабных курсах в Петербурге. Молодой офицер вел жизнь, которую сам впоследствии назвал «постепенным отпадением от мира». В Оренбурге он жил с матерью. Комната его простотой убранства и порядком, а также иконами напоминала жилище монаха. Нет, как раз о монастыре-то он в это время не думал, а если он и приходил на ум, то в некоем как бы отрицательном виде: «страшная скука: редька да постное масло».

– Женись, Павлуша, – сказала ему как-то мать. – Вот будет бал в офицерском собрании, подойди к девицам, побеседуй.

В самом деле подошел, послушал разговоры этих девиц, ужаснулся: выезды… наряды-шляпки… «О чем же это я буду говорить с женой? – подумал он. – Нет уж, оставлю это». Ему было тогда двадцать пять лет. Прошло еще лет пять или шесть – по просьбе матери он опять «подошел к женщинам» и, как он вспоминал, «вынес такое же впечатление» и «решил в душе не жениться». Последнее испытание ему в этом смысле было в 1880 году, там же, в Оренбурге.

– Что же ты, Павлуша, все сторонишься женщин, скоро и лета твои выйдут, никто за тебя и не пойдет, – сказала мать. – Смотри, чтобы потом не раскаиваться.

Послушался. Вскоре, идя на званый обед, решил: с кем рядом сяду, с тем и вступлю в пространный разговор… Почему-то не сомневался, что это будет женщина. А рядом с ним за столом оказался священник, и разговор шел, очень пространный, об Иисусовой молитве. Вечером он сказал матери, что твердо решил не жениться никогда. Она промолчала, но он заметил, что она обрадовалась, – ей хотелось, чтобы он посвятил себя Богу, и втайне она молилась об этом. А о женщинах – это так, для порядка.

Павел Иванович много читал – перебрал всю мировую классику и особенно хорошо знал русскую литературу, более поэзию, чем прозу, – он и сам с отрочества сочинял стихи. Все искал чего-то такого, чего смутно просила душа. «Блеснет иногда что-то, – говорил он о светских книгах, – как будто отдаленная зарница, и скроется, да и опять мрак».

Будучи офицером, Павел Иванович вынужден был отдавать некоторую дань тому образу жизни, какой вели его сослуживцы, например, – давать бал или вечеринку в день своего рождения, с танцами, вином и картами… На этих вечеринках нельзя было вести серьезных разговоров, беседовали о пустом, а если кто начинал «умничать», его по-дружески обрывали: «Ишь, пророк выискался». Приходилось также нанимать ложу в оперном театре, приглашать туда родных и друзей. Серьезную оперу (не комическую) он даже и любил тогда. Но вот однажды он (это уже в Казани) слушал «Гугенотов» Мейербера, и пришла ему на ум мысль: «Вот ты сидишь в театре, а если ты сейчас умрешь, что тогда?… С чем и как предстанет душа твоя Богу, если ты сейчас умрешь?» После некоторой внутренней борьбы («А что скажут знакомые?») вышел из ложи, бегом спустился по лестнице, кликнул извозчика и уехал. Больше в театре никогда не бывал.

Произошло это 4 октября, и позднее – уже в Оптиной – старец, вспоминая прошлое, вдруг сообразил, что это день памяти святых Казанских чудотворцев Гурия и Варсонофия (а сам он при постриге получил имя второго): «Господи! да ведь это меня святой Варсонофий вывел из театра!»

В Казани полковник Павел Плиханков жил с 1884 года. Он служил при штабе Казанского военного округа. Странен для многих был этот полковник… Одинокий (мачеха и тетка в это время жили отдельно от него, в Оренбурге), неразговорчивый, если когда и разговорится, то более с лицами духовными, особенно с монахами.

– Слыхали ли вы, Павел-то Иванович с монахами сошелся! Чай с ними пьет, беседует…

– Неужели? Вот несчастный человек..

Старец вспоминал, что его в то время считали едва ли не сумасшедшим «или, по крайней мере, не вполне нормальным». Он ведь был принят как свой в самых аристократических домах… А должность-то у него в штабе была не маленькая; он занимался «мобилизацией всех армий Восточной России», был на лучшем счету у начальства.

Но вот он впервые пришел во время Великого поста в Иоанно-Предтеченский монастырь, находившийся вблизи Казанского кремля. Исповедался, причастился. Между прочим спросил у одного монаха, как зовут игумена обители.

– Отец Варсонофий, – был ответ.

– Что-то знакомое в этом имени…

– Да вы, верно, слышали о святителе Варсонофий. Войдите в кремль, там-то, в Спасо-Преображенском монастыре, почивают его святые мощи. Он был основателем обители той, а прислан был в Казань с архиепископом Гурием из Москвы царем Иваном Грозным. Это первые Казанские святители и чудотворцы! Есть и служба им, написанная святителем Димитрием Ростовским…

С этого дня полковник Плиханков стал часто молиться у Казанского чудотворца, испрашивая у него покровительства себе.

Вспоминая все это, старец удивлялся обилию намеков, которые делал Господь штабному офицеру… Ведь он в Оптиной был «случайно», не прося об этом, наречен при постриге Варсонофием, и именно в честь Казанского святителя.

В казанский период жизни Павел Иванович утвердился в мысли уйти в монастырь. По делам службы ему приходилось ездить в разные места. Вот приехал он в Москву узнал, что в одном из армейских храмов служит отец Иоанн Кронштадтский, и поспешил туда. Когда вошел он в алтарь, о. Иоанн переносил Святые Дары с престола на жертвенник, то есть Литургия кончалась. Поставив чашу, он увидел военного, подошел к нему, поцеловал ему руку и молча отошел к престолу. Присутствовавшие переглянулись: конечно, это какое-то важное предзнаменование, – не будет ли этот полковник священником?..

То ли в Петербурге, когда он был прикомандирован к Преображенскому полку как курсант офицерских штабных курсов, то ли здесь, в Казани, видел Павел Иванович митрополита Санкт-Петербургского Антония, с которым беседовал о духовных своих заботах, и тот подарил ему только что вышедшие из печати «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему». Прочел, задумался: «Да, вот еще какой есть путь спасения, весьма надежный: Иисусова молитва». Кто-то из монахов благословил его четками. Стал он творить Иисусову молитву, но что тут началось! Бесы поднялись против него: стали раздаваться в его комнатах шелесты, стуки, шептания, удары в стену, в окна… Жутко стало… Четыре месяца продолжалось это, и Павел Иванович прекратил занятие Иисусовой молитвой, за что позднее укорил его старец Амвросий: «Надо было продолжать». А потом, уже в Оптиной, стал о. Варсонофий делателем Иисусовой молитвы, сначала устной, потом и умной. От духовного отца его, старца Анатолия (Зерцалова) достались ему записки преподобных Василиска и Зосимы о Иисусовой молитве – писание удивительное, сокровенное, если кому и читать – только посвященным в тайны этого делания.

Проплыл будущий старец по Волге, побывал во многих монастырях. «Я переживал минуты такого духовного восторга, – вспоминал он, – что с радостью согласился бы, чтобы резали и жгли мое тело, делали бы с ним что угодно». Но ни в одном из этих монастырей не решился остаться. Он положился на волю Божию. Господь все устроит!

Однажды, явившись в штаб с докладом, увидел он на одном из столов книжку православного журнала, в котором оказалась статья об Оптиной Пустыни и о старце Амвросии. Павел Иванович тут же сел, прочитал ее и как-то сразу решил – ехать в Оптину Пустынь. В конце августа 1889 вода он взял отпуск и отправился в Москву, а оттуда в Калугу, Козельск, – и вот Оптина. Старец Амвросий в то время находился в Шамордине. Он выслушал Павла Ивановича и сказал: «Искус должен продолжаться еще два года, а после приезжайте ко мне, я вас приму».

О. Амвросий предложил ему до Рождественского поста поговеть четыре раза и сделать пожертвования в некоторые храмы. Перед отъездом Павел Иванович еще раз побывал в Скиту. Он полюбился ему, тихий, цветущий, как сад. Все трогало его здесь – и негромкий, пустынный звон колоколов, и умилительность службы в храме Собора Иоанна Предтечи, торжественность старинных напевов, молчание векового бора вокруг…

Возвратившись в Казань, Павел Иванович оставил дорогую квартиру, продал обстановку и переехал на житье в меблированные комнаты, устроившись там почти по-монашески. Он взял к себе на воспитание двенадцатилетнего отрока – сына коридорного служителя. Этот отрок через несколько лет поступил в монастырь.

В ноябре 1889 года Павел Иванович заболел и пришел в такое тяжкое состояние, что пришлось позвать священника как к умирающему. Священник прочитал молитвы и начал его исповедовать, но больной был так слаб, что мог повторять лишь одно слово: «Грешен…» Это было семнадцатого числа. Приобщившись Святых Христовых Тайн, он получил некоторое облегчение, но доктор ему прямо, как военному, сказал, что у него очень мало возможностей дожить и до утра… Денщик укрыл его потеплее, и он забылся с мыслью: «Ты сейчас умрешь». Но вдруг произошло что-то такое, что он мог понять только как Божие посещение. Сначала раздался, как бы с неба, удар колокола. Потом послышался явственный голос в душе: «Будешь жив». И все существо его наполнилось чем-то новым, благодатным, словно он возродился – на пороге смерти к какой-то новой жизни. Утром он попросил денщика прочесть ему дневное Евангелие, – и была притча о бесплодной смоковнице. «Это о моей прошедшей жизни», – подумал он. Прошлая жизнь его кончилась.

Он еще довольно долгое время выздоравливал, а потом начал хлопоты об отставке. Сначала съездил к матери в Оренбург за благословением на иночество, а потом в Петербург, в военное ведомство, где хлопотал об ускорении отставки. Там возникли неожиданные затруднения: так как он имел блестящие отзывы из Казани, его не хотели выпускать на пенсию, а обещали скорое представление к генеральскому чину. Он настаивал на своем, а от генеральского чина решительно отказался.

Проезжая через Москву, остановился в ней ненадолго. Ехал как-то на извозчике по Театральной площади, сидел, задумавшись, опираясь руками на шпагу. Лошадь бежала быстро, и вдруг кто-то невидимый выхватил шпагу из его рук, прямо на ходу… Осмотревшись, он никого не увидел на пустынной площади. Когда потом рассказал об этом старцу Амвросию, тот сказал: «Что ж удивительного? Шпага более вам не нужна. А вот вам меч духовный…» – и подал ему четки. Будучи в Москве, Павел Иванович съездил в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру помолиться у мощей своего святого покровителя – преподобного Сергия, а оттуда в Черниговский скит к старцу Варнаве.

Наконец, с Божией помощью, все препятствия устранились. Идут последние дни жизни Павла Ивановича в Казани. Едет он как-то мимо храма Пресвятой Троицы, на стене которого было изображение Спасителя во весь рост, – задумался, опустив голову, и вдруг поднял глаза и видит эту икону, и какой-то голос сказал в его сердце: «Теперь ты Мой!» Старец вспоминал об этом: «Я умилился, слезы выступили на глазах, извозчик давно проехал, а перед моими глазами все стоит эта икона. Это так мне врезалось в память – на всю жизнь».

17 декабря 1891 года, в день памяти трех святых отроков Анании, Азарии и Мисаила, которых Господь невредимыми вывел из распаленной пещи в Вавилоне («И меня Господь сподобил уйти из мира, который тоже есть пещь страстей»), бывший полковник навсегда покинул Казань. 20 декабря приехал в Москву – под день памяти святителя Петра, митрополита Московского и всея Руси. Пошел ко всенощной в Храм Христа Спасителя и там пережил некоторое искушение: пение ему не понравилось, хотел даже уйти. Но оказалось, что в эти минуты просто не было на клиросе регента, – и вот он пришел, пение сразу изменилось. Клиросные с таким чувством запели «Христос раждается, славите…», что будущего инока охватил духовный восторг. К Рождеству Христову он прибыл в Оптину Пустынь и 26 декабря был принят в число скитской братии. Старец Амвросий скончался за два с половиной месяца до его приезда, 10 октября.

Новоначальному иноку в это время шел сорок седьмой год, и уже сильная седина пробивалась в его волосах.

«Из монастыря виднее сети диавола, – говорил старец Варсонофий, – здесь раскрываются глаза, а там, в миру, действительно ничего не понимают. Возблагодарим Создателя, что мы отошли от мира, этого чудовища». «Монашество есть блаженство, – говорил он, повторяя слова старца Амвросия, известные каждому оптинскому монаху, – какое только возможно для человека на земле. Выше этого блаженства нет ничего. И это потому, что монашество дает ключ к внутренней жизни». Да, это так. Поэтому «мир» больше всего не любит именно монахов.

2

Прозорливые старцы Оптиной знали, что это за военный стремится в монахи. Преподобный Амвросий, в общем всех почти принимавший полулежа или сидя из-за постоянных недомоганий, при первой встрече в Шамордине с Павлом Ивановичем встал и так вел с ним беседу. «Он, кажется, провидел, что я буду скитоначальником и старцем», – говорил по этому поводу о. Варсонофий. Непосредственно принимавшему его в Скит о. Анатолию, а также иеромонаху Нектарию его будущее было, конечно, открыто. Но это открыто было и бесам, которые с первого дня пребывания послушника Павла в Скиту начали против него жестокую брань, действуя испытанным путем, то есть восстанавливая против него некоторых из братии. Он же не позволил себе никаких подготовительных этапов и сразу принял подвижнический образ жизни. Бывший тогда иеромонахом и студентом Духовной Академии епископ Трифон (Туркестанов), знавший его еще в миру, побывал в Скиту и зашел в келлию к бывшему полковнику. Он увидел скудную обстановку, иконы, книги и ничем не покрытое жесткое ложе.

С 1892 по 1894 год послушник Павел вел в большой конторской книге с алфавитом «Келейные записки», располагая по словарному принципу поучительные отрывки из духовных сочинений, услышанное о чудесах, рассказанные ему замечательные в духовном отношении сны, предсказания, случаи из монашеской жизни. Когда книга заполнилась, он до начала 1902 года продолжал писать в небольших книжках без алфавита, но с особенной стержневой мыслью о духовном возрастании инока в монастыре, используя при этом свой опыт. По этим «Запискам» видно, что послушник Павел ведет очень внимательную жизнь, собирая отовсюду – от Оптинских старцев и монахов, из книг и журналов – полезное для души. В то же время он очень серьезно проходил Иисусову молитву, в которой через несколько лет достиг таких результатов, что удивлял опытнейших монахов. Старец Анатолий, скитоначальник и духовный его отец, говорил о нем одной монахине: «Знаешь, мать, какой человек у нас есть в Скиту? Вот с ним я бы мог быть вполне единомысленным».

После кончины Старца Анатолия в 1894 году духовным отцом послушника Павла стал иеромонах Нектарий, у которого он был келейником около десяти лет, начиная со времени вступления в Скит. 28 марта 1893 года Павел принял постриг в рясофор. В 1900 году старец Иосиф, скитоначальник, назначил его письмоводителем, и он должен был исполнять много разных поручений – писать письма под диктовку, вести Летопись Скита (и вел ее до апреля 1902 года), участвовать в подготовке рукописей духовных книг – Оптина Пустынь продолжала начатое старцем Макарием в 1840-х годах издание святоотеческой литературы. Готовились к печати письма старца Амвросия к духовным его чадам.

1 декабря 1902 года о. Варсонофий был пострижен в мантию, но, по обстоятельствам, не в храме, а келейно. Он тяжко занемог во время приготовления к этому великому событию, так что почти не осталось надежды на его выздоровление, и скитоначальник старец Иосиф, сменивший на этой должности о. Анатолия, решил приобщить его к иноческому чину прямо на одре болезни. Павел Иванович был почти в беспамятстве, и когда его спросили, имя какого святого он хотел бы носить, он едва промолвил: «Все равно». И его нарекли Варсонофием, в честь Казанского святителя. С этой минуты он стал поправляться. 29 числа того же месяца он рукоположен был во иеродиакона, а 1 января 1903 года – во иеромонаха. Указом Калужской консистории он был назначен духовником в Скиту и в Шамордине, а также богомольцев, посещающих Скит.