Текст книги "Броненосец "Анюта""

Автор книги: Лазарь Лагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Лазарь Лагин
Броненосец «Анюта»

Рисунки С. Бойма

Обложка В. Щеглова

Трое уходят в море

Три краснофлотца лежали на вершине невысокого холма. Степан Вернивечер с «Червоной Украины», долговязый и молчаливый Никифор Аклеев с «Быстрого» и Василий Кутовой, которого все в батальоне считали пожилым человеком, потому что ему уже минуло тридцать два года. Он пришел в бригаду не с корабля, а из запаса, и с его ладоней еще до сих пор не совсем отмылась угольная пыль. До войны он был шахтером.

Над холмом безмятежно голубело июльское небо. В нескольких метрах позади плескались о крутой берег теплые волны негромкого прибоя.

Впереди, за крохотной сопочкой, залегла смерть, близкая и неминуемая. Краснофлотцы знали это, и у них сейчас было только одно желание: подороже продать свою жизнь.

По совести говоря, у них было еще одно желание: попить. Но напиться было негде. В последний раз им удалось хлебнуть воды в пять часов утра, а теперь уже день клонился к закату. Ну что ж, нет так нет. Придется умирать не напившись.

В нескольких километрах к северо-западу дымились развалины Севастополя, и краснофлотцы старались в ту сторону не смотреть. Там уже были немцы. И, кроме того, они были здесь, за сопочкой. Они залегли за ней и не очень торопились: краснофлотцам деваться было некуда.

Но вот один из немцев не утерпел и осторожно высунул из-за склона сопки свою длинную физиономию в запыленной каске. Аклеев нажал спусковой крючок автомата, но выстрела не последовало.

Так и есть, кончился диск. Последний диск.

Правда, немца это не спасло. Потому что одновременно с Аклеевым нажал спусковой рычаг своего «максима» Степан Вернивечер. Короткая очередь разорвала невыносимую тишину, и немец клюнул носом в раскаленную землю. Потом голова убитого исчезла за сопкой. Его, очевидно, оттащили за ноги.

– Чистая работа! – похвалил Аклеев Вернивечера.

Он повернулся к пулеметчику и увидел, что Вернивечер, отделив замок «максима», незаметно для немцев, по-над самой травой, швырнул его вниз, на берег. Слышно было, как замок звякнул, стукнувшись о гальку.

Значит, и у Степана кончился боезапас. Выходит, дело совсем дрянь. У Кутового в диске его ручного пулемета давно уже оставалось только несколько патронов. Он должен был стрелять последним, за секунду до того, как все будет кончено.

Просто удивительно, как незаметно иссякли у них патроны. Ведь выпотрошили подсумки у всех убитых, и все-таки не хватило. У Аклеева мелькнула мысль, что в дальнейшем надо будет по экономней обращаться с боезапасом и бить только наверняка. Но он тут же насмешливо хмыкнул: о каком это там дальнейшем он размечтался? «Дальнейшего» уже никогда не будет. Печально, но факт. Они прекрасно понимали это, когда вызвались прикрывать отход своего батальона. Батальон благополучно добрался до пристани. Значит, все в порядке.

Сзади послышался шорох. Аклеев обернулся и увидел ползущего к нему Вернивечера. Сразу из-за сопки раздался выстрел. Крохотное облачко возникло и тотчас же растаяло чуть впереди Вернивечера. Тот замер, привычно прильнув к выгоревшей траве, и громким, срывающимся шепотом произнес:

– Давай кончать, братки!.. Нету больше моего терпения!

– Ну, и что? – спросил его Аклеев.

– Кинемся вперед! Крикнем «ура» – и вперед…

– Помереть спешишь, – холодно заметил Аклеев. – Не понимаю, почему такая спешка. Царства небесного нету. Это я тебе заявляю официально.

Он бросил взгляд на Кутового. Кутовой был очень бледен. Он молчал, крепко вцепившись в рукоятку своего пулемета.

– В нашем положении первое дело – спокойствие, – продолжал Аклеев и сам удивился своей разговорчивости. – Я так считаю: еще не все кончено. Например… например… – он лихорадочно думал, что бы такое предложить, и вдруг придумал: – например, мы еще пляж не обследовали. Надо его хорошенько обследовать.

– Игрушки! – сказал Вернивечер. – Самим себе головы морочить!

– А может, там какая пещера есть, – вмешался в разговор Кутовой. – Тогда мы там сховаемся. А может, там что другое найдется…

– Броненосец найдется! – фыркнул Вернивечер. – Броненосец «Анюта» с лакированной палубой!

– Я тебе удивляюсь, Степа, – мягко возразил ему Аклеев, – ты же военный человек. От тебя еще может большая польза в военных действиях произойти, а ты: ах-ах, дайте мне моментально погибнуть! Спускайся вниз и разведай берег!

Вернивечер не тронулся с места.

– Товарищ Вернивечер, исполняйте приказание! – чуть повысил голос Аклеев. – Спускайтесь вниз и разведайте берег.

– Вот еще командир нашелся на мою голову! – горько улыбнулся Вернивечер, но все же быстро отполз назад и скрылся за обрывом.

Прошло несколько очень долгих минут.

В стороне, в районе тридцать пятой батареи, два вражеских самолета неторопливо кружили над маленькой пристанью и сбрасывали бомбы.

Поднимая за собой тучи пыли, прогрохотали и скрылись вдали на дороге немецкие танки.

Снова стало тихо. Немцы за сопочкой не торопились. Им не хотелось зря рисковать. Их дело было верное. Они ждали, пока им подбросят миномет.

И вот наконец над краем обрыва показалось возбужденное лицо Степана Вернивечера. Он торопливо поманил к себе пальцем Аклеева. Аклеев, осторожно пятясь, подполз к нему.

– Там катерок! – прошептал Вернивечер, тяжело переводя дыхание, и мотнул головой в сторону небольшого мыска. – Раздолбанный лимузинчик… Прибило к берегу… Ей-богу! На нем один старшина… Только он скорее всего убитый… А может, и не совсем еще убитый, но только он весь окровавленный… И еще там цинки с патронами…

– А мотор как? – спросил Аклеев.

– Вот как раз про мотор не скажу. Не проверял. Чтобы не было лишнего шума, – ответил Вернивечер извиняющимся тоном.

– Это ты, Степа, правильно сделал, – сказал Аклеев. – Тогда тебе вот какая задача: экстренно сюда штук сто патронов.

– Уже! – подмигнул Вернивечер и выложил на траву несколько картонных коробочек. От прежнего его настроения не осталось и следа.

– Опять правильно! – заметил Аклеев. – Тогда мы живем.

Он подбросил патроны Кутовому, и тот набил два диска до отказа, чтобы прикрывать своим огнем отход Аклеева и Вернивечера. Но стрелять ему не пришлось. Немцы за сопочкой не проявляли никаких признаков жизни.

Когда все трое уже были на берегу, Вернивечер вспомнил про свой разоренный «максим», поднялся за ним, спустил его на ремнях вниз, разыскал валявшийся на гальке замок, водворил его на место и установил пулемет на корму «лимузина».

– Главный калибр броненосца «Анюта»! – промолвил он, ласково похлопав по исцарапанному и помятому кожуху пулемета. Потом он окинул критическим взором потрепанное фанерное суденышко, вздохнул:

– Типичный не крейсер! – и пошел обследовать мотор.

Мотор был в порядке.

– Полный вперед! – скомандовал Аклеев и лег за «максим».

Мотор заурчал, винт вспенил теплую прозрачную воду, и катер рванул вперед как раз тогда, когда немцы, обнаружив, что их перехитрили, вытащили свой миномет на самый край обрыва.

– Не будем разбрасываться боезапасом, – сказал сам себе Аклеев и выпустил по противнику несколько коротких очередей.

Если говорить честно, катерок серьезного уважения к себе действительно не вызывал. Предназначенный для передвижения в пределах порта, он в открытом море был так же нелеп, как носовой платок в качестве паруса, как мальчишеская рогатка взамен четырнадцатидюймовой пушки.

Ко всему прочему, он был в нескольких местах продырявлен осколками. Выгоревшие синие шторы, которыми были занавешены его окна, просвечивали, как рыбачьи сети.

Зато ниже ватерлинии пробоин не было.

На кожаном, облитом кровью сиденье умирал неизвестный старшина. Он бредил и все просился в разведку. Около него возился Кутовой, пытавшийся оказать ему хоть какую-нибудь помощь. Но слишком много у старшины было ран, и все они были рваные, осколочные: в голову, в грудь, в бедро, в плечо.

Немцы торопливо били по уходившему лимузину из миномета. Первая мина разорвалась по левому борту метрах в двадцати. Осколки с визгом пронеслись где-то высоко над головой Аклеева, а поднявшаяся от взрыва волна хлынула через пробоину в левом борту, окатила с головы до ног Кутового и привела в сознание умирающего.

– Пить… – прошептал он.

Но Кутовой выразительно развел руками, и старшина понимающе кивнул головой. Потом он сделал знак Кутовому. Когда тот наклонился, старшина еле слышно прошептал:

– А Севастополь-то… а? – и заплакал.

– Ничего, – сказал Кутовой, – Севастополь вернем… И очень даже скоро… Ты не волнуйся.

На корме Аклеев прижимал фашистских пулеметчиков к земле экономными пулеметными очередями.

Умирающий послушал, хотел что-то спросить, но снова потерял сознание.

Несколько минут он пролежал спокойно, а потом отчетливо произнес:

– Костя, а где утюг?

Ему, очевидно, казалось, что он готовится к увольнению на берег, и он все время порывался приподняться с сиденья. Кутовой растерянно удерживал его, а старшина бормотал:

– Дайте же человеку брюки выгладить!.. Вот морока на мою голову… Ведь надо же… Дайте… человеку… брюки… выгладить…

Вскоре он затих, и Кутовой пошел на корму к Аклееву.

– Ты чуток отдохни, – сказал он Аклееву и отодвинул его от пулемета.

Катер уже порядком отошел от берега, но мины все еще продолжали лопаться неподалеку и все время по левому борту. Вернивечер уводил катер все мористей и западней. Это тревожило Аклеева. Он пробрался в моторную рубку и сказал Вернивечеру:

– Ты голову имеешь или что?

– А в чем дело? – отозвался Вернивечер.

– А в том, что ты, верно, собираешься в Констанцу, а нам с Кутовым требуется на Кавказское побережье.

– Я от мин ухожу, – рассердился Вернивечер, – а ты цепляешься!

– А ты виляй! – Аклеев сделал рукой зигзагообразное движение. – Описывай зигзаги.

– Есть вилять! – сказал Вернивечер.

Солнце быстро ушло за горизонт, далекий берег слился с почерневшим морем, и Аклеев приказал Вернивечеру выключить мотор.

Он сам не заметил, как пришел к убеждению, что должен возглавить крохотный экипаж этой дырявой скорлупки. Недоуменный взгляд Вернивечера он воспринял как нарушение дисциплины и не на шутку рассердился.

– Выключайте мотор, товарищ Вернивечер! – жестко повторил Аклеев, переходя на официальное «вы».

– Уже приехали? – иронически откликнулся Вернивечер. – Прикажете швартоваться, товарищ генерал-адмирал?

– Где ваш компас? – ответил ему Аклеев вопросом.

– Какой компас? – растерялся Вернивечер. – Нет у меня компаса… Будто не знаешь.

– Тогда где ваша карта?

– И карты нету. Забыл, извиняюсь, на крейсере. Нет, ты, верно, тронулся…

– Тогда выключайте мотор, и будем ждать утра. А то забредем черт знает куда и все горючее переведем. Понятно?

– Вот теперь понятно, – примирительно и даже с оттенком уважения промолвил Вернивечер и выключил мотор.

Сразу стало совсем тихо. Тишина разбудила Кутового, незаметно для себя задремавшего у пулемета, и он был очень доволен, что Аклеев не застал его спящим. Кутовой уже боялся Аклеева, как боятся требовательного, но справедливого командира.

Аклеев между тем выбрался из моторной рубки в каюту и склонился над старшиной. Старшина лежал, прямой и очень тихий. Аклеев прижался ухом к его груди. Сердце не билось.

«Готов», подумал Аклеев. И хотя за войну он перевидел уже немало смертей и еще сегодня потерял шестерых товарищей, ему стало не по себе. Ему казалось, что будь здесь, на катере, доктор, он обязательно спас бы старшину. А сейчас вот парень так и помер. У Аклеева даже мелькнуло что-то вроде угрызений совести, как будто только по его личной нераспорядительности на катере не оказалось врача. Но он отогнал от себя эту мысль и стал думать, что ему делать с умершим. Человек погиб в бою и заслужил, чтобы его похоронили, как полагается. Тем более что и обстановка позволяет. Однако с похоронами он решил подождать до утра.

– Отдыхать по боевым постам! – скомандовал Аклеев и уселся рядом с Кутовым.

Вернивечера он не будил до самого утра, а Кутового часа в два ночи поднял и попросил разбудить его, когда начнет светать. Потом он спустился в каюту, лег на свободное сиденье и моментально уснул.

На заре состоялись похороны. Полагалось покойника зашить в койку, к ногам привязать колосник. Но не было ни коек, ни колосника. Старшину причесали, вымыли соленой морской водой его окровавленное лицо, надели ему поплотней бескозырку с золотой надписью «Черноморский флот», к ногам вместо колосника привязали винтовку, которой он защищал от врагов Севастополь, и уложили его на самом краю кормы. Аклеев, а вслед за ним и Кутовой и Вернивечер сняли бескозырки, и Никифор Аклеев произнес речь.

– Товарищи бойцы Черноморского флота! – сказал он, и оба его спутника без команды приняли стойку «смирно». – Дорогие товарищи севастопольцы! Мы сейчас будем хоронить нашего боевого товарища, геройского защитника нашей Главной базы. Он до последней минуты своей жизни не сдавался подлому врагу. Его краснофлотская книжка пробита осколком и до того кровью залита, что нет возможности разобрать его фамилию, имя, отчество, а также, с какой он бригады. Дело военное… Но мы обещаем тебе, дорогой наш товарищ, что мы жестоко отомстим за твою молодую жизнь и за наш любимый город Севастополь. И еще мы обещаем вспомнить тебя, когда снова вернемся в нашу Главную базу. Прощай, дорогой товарищ черноморец!

Он кивнул Вернивечеру и Кутовому, и пока они бережно опускали в воду покойного старшину, Аклеев отдал салют тремя короткими пулеметными очередями.

Его товарищи продолжали стоять «смирно», задумчиво следя за зыбкими кругами, расходившимися по воде над тем местом, где сейчас медленно шло ко дну тело старшины. А Аклеев, окинув рассеянным взором изувеченный лимузин, вдруг заметил за дверью флагшток с намотанным на нем флагом. И хотя до восьми часов было еще довольно далеко, он решил немедленно привести в исполнение возникший у него в то же мгновение план.

– С места не сходить! – крикнул он на ходу, схватил флаг, юркнул с ним в каюту и почти тотчас же вернулся на корму.

– На флаг, смирно! – скомандовал он и вставил флагшток в его гнездо.

Флаг тяжело повис в неподвижном воздухе. Алые эмблемы и почти черные пятна крови торжественно и грозно выделялись на его белом поле.

– Так вот, – сказал Аклеев. – Чья это кровь, вам известно, и что этот флаг означает – тоже.

Он взглянул на Вернивечера, вспомнил его остроты насчет броненосца «Анюты», и ему стало обидно за корабль, которым он сейчас командовал.

– И вот еще что, – продолжал он, и лицо его налилось кровью: – тут отдельные личности шутки шутят над этим лимузином, выражаясь обидным словом броненосец «Анюта». Так чтоб я больше не слышал это грубое слово! Понятно? Раз ты идешь на данном корабле, так он уже тем самым такой же непобедимый и опасный для врага, как броненосец, или ты не черноморец, а курица. Понятно? А теперь, – сказал он, не дожидаясь ответа от Вернивечера, – теперь за дело…

Золотой лимузин

Дел предстояло много. Сейчас, когда совсем рассвело, оказалось, что они оторвались от берега кабельтовых на восемьдесят, не больше. Уже гудели над самым горизонтом первые немецкие самолеты. Пока что это были только разведчики. Но вслед за ними должны были появиться в воздухе десятки бомбардировщиков и истребителей. Значит, надо было первым делом уходить мористей.

«Но куда? Каким курсом? – прикидывал в уме Аклеев. – На Турцию, а потом вдоль Кавказского побережья? Спасешься от самолетов, но сдохнешь от голода и жажды; без воды – раз, без продовольствия – два, без компаса – три, с малым запасом горючего – четыре. Или, что еще хуже, выбросит тебя на румынский берег. Нет, на Турцию – не резон. Идти надо прямым курсом на Новороссийск. А где он – Новороссийск? Новороссийск на востоке. Значит, сначала прямо на юг, а через часочка полтора сворачивать на восток».

Он определился по поднимавшемуся из-за горизонта солнцу, заметил на далеком берегу ориентиры, и одной заботой как будто стало меньше.

– Вот тебе ориентиры, – сказал он Вернивечеру, – действуй.

Лимузин задрожал и, оставляя за собой веселый пенистый бурунчик, тронулся в путь.

Издалека доносилось приглушенное расстоянием нервное хлопанье пушек-автоматов: наши катера-охотники отбивались от наседавших на них «мессеров».

Было ясно, что и лимузину предстояли, и, может быть, очень скоро, встречи с немецкими самолетами.

– Наблюдать за воздухом! – сказал Аклеев Кутовому.

И только Аклеев успел взгромоздить «максим» на крышу каюты, как Кутовой крикнул: «Воздух!» и пристроился рядом с ним со своим ручным пулеметом.

«Мессершмитт» шел из-под солнца на высоте около двух тысяч метров. Он быстро приближался, заметно увеличиваясь в размерах.

– Стрелять только по моей команде! – почему-то шепнул Аклеев Кутовому, как будто летевший там, вы соко наверху, немец мог услышать его слова.

– Та хиба же вин там чуе?! Ты говори громко. Под мою ответственность! – фыркнул Кутовой, и на его смугловатом с редкими оспинками лице появилась неожиданно такая милая и добродушная улыбка, что Аклеев, несмотря на серьезность момента, в свою очередь фыркнул и смущенно махнул рукой.

И сразу обоим стало легко и как рукой сняло напряжение, в котором они только что находились. Теперь они ожидали страшного момента, когда придется открывать огонь, так спокойно и уверенно, как будто и впрямь их пулеметы, не приспособленные для зенитной стрельбы, могли серьезно противостоять пушкам и пулеметам приближавшегося немецкого самолета.

Но открывать огонь не пришлось. «Мессершмитт» сделал несколько кругов над подозрительной скорлупкой и, очевидно, решив, что игра не стоит свеч, продолжал путь к берегу. А может быть, – и это тоже было не менее вероятно – он уже израсходовал свой боезапас и возвращался на базу за новой порцией бомб, снарядов и патронов.

– Отбоя тревоги не будет? – спросил Кутовой, чтобы только что-нибудь сказать, и, получив ответ, что не будет, понимающе кивнул головой.

Пролетели еще два самолета, прогудели над самым лимузином и, тоже ничего не предприняв, улетели восвояси.

– Ну, так ще воевать можно, – сказал Кутовой. – Мы их не трогаем, они – нас. Только шея болит. Бо все время с задраной головой, как той индюк.

– Еще война не начиналась, – ответил ему Аклеев. – Еще навоюемся до Новороссийска.

– И це вирно, – охотно согласился Кутовой, подумал немножко и добавил: – А я б сейчас ведро каши съел…

– Гречневой? Или какой другой? – усмехнулся Аклеев.

– Ну, пускай гречневой. Абы с салом.

– А мне бы дал?

– А то нет? Да мне в крайности и полведра хватит, – великодушно заявил Кутовой, хотел рассмеяться, но вместо этого только крякнул и сказал: – Хоть бы воды попить маленько…

– Так вот что, друг, – очень серьезно сказал ему Аклеев – продовольствия у нас нету и воды у нас тоже нет. Так что давай забудем о таких разговорах.

– Это можно, – ответил Кутовой самым что ни на есть бодрым тоном, и оба они вспомнили, как, вызвавшись вчера прикрывать отход батальона, выбросили из своих сумок консервы и хлеб, чтобы взять с собой побольше патронов. Вспомнили и нисколько не пожалели, потому что раз война, значит только так и можно поступать.

Сидеть за рулем в моторной рубке во время воздушной тревоги было для пулеметчика Степана Вернивечера горше смерти. Конечно, Степан сознавал, что раз он один только и умеет обращаться с мотором, то тут уж ничего не поделаешь. Но он все равно был очень зол и чертыхался с необычным даже для него ожесточением.

Он слышал, как наверху один за другим прогудели три «мессершмитта». Каждый раз его небольшое, но ладное мускулистое тело напрягалось, и он начинал вести катер зигзагами. Его бесила полная неизвестность. Что там происходит в воздухе? Почему не стреляют Аклеев и Кутовой? А вдруг это наши самолеты? Хотя нет… Судя по звуку моторов, это немцы.

Вернивечер понимал, что раз никто к нему в рубку не приходит, значит опасность еще не миновала. И все-таки с трудом удерживал себя, чтобы не выскочить хоть на одну секунду на корму, узнать обстановку, самому глянуть на самолеты, пролетающие над лимузином.

Так прошло с полчаса, а может быть, и больше. И Вернивечер, окончательно потеряв терпение, совсем было собрался кликнуть кого-нибудь, когда в рубку ворвался Аклеев.

– Право руля! – крикнул он, и Вернивечер положил право на борт. – Видишь? – спросил Аклеев.

– Теперь вижу, – сказал Вернивечер. – Торпедный катер.

– Только ты ему бортов не показывай! Держись к нему носом и действуй по обстановке! – одним духом выпалил Аклеев и стремглав помчался обратно к своему пулемету.

Торпедный катер шел в атаку на предельной скорости, наполовину приподнявшись над водой, обрамленный высокими и тяжелыми стенами белой пены. Низкий рев его моторов приближался с неотвратимостью бомбы.

А лимузин еле заметно колыхался на месте, носом к атакующему врагу, и ждал, когда тот приблизится на дистанцию прицельного огня.

Вот немцы остервенело застрочили из пулемета, и густую, как бы желатиновую поверхность воды беспрерывно рябило всплесками пуль.

Потом, сотрясая легкое тело лимузина, застучали пулеметы Аклеева и Кутового. А Вернивечер всматривался в приближавшийся торпедный катер, прислушивался к очередям своего «максима», из которого сейчас бил по врагу Никифор Аклеев, и злился: разве так стреляют! Эх, ему бы ударить по фрицам! Он бы им дал жизни!

Три немецкие пули, одна за другой, оставили круглые лучистые дырочки в ветровом стекле машинной рубки и просвистели над самой его головой.

Торпедный катер был уже совсем близко, и лимузин сейчас беспрестанно содрогался от яростных пулеметных очередей.

Вернивечер успел заметить на промчавшемся катере долговязого немца в мокром, блестевшем на солнце клеенчатом реглане. Немец падал, как доска, навзничь на ребро рубки. Потом катер рванул в сторону, и сразу часто затарахтела его мелкокалиберная кормовая пушка.

Снаряды подымали невысокие столбики воды, и брызги играли на солнце всеми цветами радуги. Но то ли немецкие комендоры нервничали, то ли им не хватало выучки, они все время мазали мимо цели, и пушка вскоре замолкла: немцы снова выходили в атаку.

Лимузин медленно покачивался на волне, оставленной вражеским катером.

– Считаю, все прекрасно! – сказал Аклеев Кутовому и вытер тыльной стороной ладони свой чуть вспотевший лоб.

Кутовой в ответ только кивнул головой – ему было некогда. Стиснув зубы, он с непередаваемой быстротой бывалого пулеметчика набивал диски. Только покончив с дисками, Кутовой счел возможным поддержать начатый Аклеевым разговор.

– Подходяще, – промолвил он и улыбнулся. – Бо сразу и фрицев бьешь и про голод забываешь.

Он вспомнил подстреленного немца – скорее всего, это был офицер. Кутовой хотел поделиться своими соображениями на этот счет, но Аклеев его уже не слушал. Просунув голову в каюту, он окликнул Вернивечера:

– Степан! Ты живой?

– Живой! – отозвался Вернивечер через раскрытую дверцу рубки.

– А ты, часом, не раненный?

– Пока целый.

– Ну, смотри. Если тебя ранит, так ты не стесняйся. Сразу докладывай! – крикнул Аклеев в заключение и снова взялся за пулемет: торпедный катер ложился на боевой курс.

И тут случилось неожиданное. Вместо того чтобы терпеть, пока немцы приблизятся на расстояние действительного пулеметного огня, Вернивечер запустил мотор, и лимузин стремительно помчался навстречу торпедному катеру.

– О це вирно! О це ты вирно приказал! – с веселым бешенством крикнул Кутовой. Он был уверен, что Вернивечер действовал по приказанию Аклеева, а Аклееву некогда было его разубеждать.

Теперь к скорости торпедного катера прибавился самый полный ход лимузина. Они сближались с такой быстротой, словно падали друг на друга. Рев моторов, будоражащая дробь пулеметов, рокот и тяжелый плеск мощных бурунов разметали в клочья ясную и прохладную утреннюю тишину.

– Попытаемо нервы у фрицев! – не унимался Кутовой, с которого его обычную невозмутимость как ветром сдуло.

Каждый раз, когда он участвовал в наступательном бою, когда над ним нависала угроза скорой, но славной смерти, Кутовой преображался. Его чуть тронутое оспой лицо с милыми хитрыми ямочками на щеках покрывалось жарким степным румянцем, и он начинал жестоко крыть Гитлера и Геббельса. Незаметно для себя он в такие минуты целиком переходил на свой родной, украинский язык.

Немецкие пули невидимыми стайками неслись над головами краснофлотцев. С хрустом прошивали они хилое тело лимузина. Летели щепки. Уже слышны были приближавшиеся слова команды на чужом, ненавистном языке. Вот сейчас в треске дерева и грохоте взрывов столкнутся насмерть немцы и русские. Но Вернивечер продолжал идти на сближение.

Снова круто рванул в сторону торпедный катер, но не успела еще заговорить его пушка, как над машинным отделением заполыхало почти незаметное синее пламя, и тотчас же повалил густой черный дым.

– Горыть, жаба! Горыть, гад, як тая свича на пасху! – восторженно закричал Кутовой и стал вместе с Аклеевым бить по немцам, выскакивающим наверх тушить пожар.

Один из немцев, коротенький, в трусах, выбежавший с огнетушителем, завертелся на одном месте, не выпуская из рук огнетушителя, упал на скользкую покатую палубу и плавно скатился за борт. Другой, с расстрепавшейся желтой шевелюрой, свалился обратно в люк, из которого он только наполовину успел высунуться.

Теперь уже немцам было не до повторных атак.

Вернивечер сгоряча кинулся их преследовать, но зря рисковать было не к чему. К тому же надо было экономить горючее. Аклеев, просунув голову в распахнутую дверь каюты, во всю мощь своих легких рявкнул:

– Лево руля!

И Вернивечер послушно переложил руль.

– Стоп! – скомандовал Аклеев минуты через две-три.

Фашистский катер выжимал из своих подыхавших моторов последние силы, чтобы выйти из зоны прицельного огня и в безопасности тушить пожар. Но огонь полз быстрее катера, он добрался до боезапаса, и высоко в небо поднялся в зловещем грохоте взрыва столб огня, дыма и обломков. Потом, немного повисев в воздухе, дым рассеялся, и на расходившихся широкими кругами волнах, покачиваясь, поплыли несколько закопченных щепок и измочаленная взрывом половинка спасательного пояса.

– Считаю, нам все-таки повезло! Расскажешь, так, пожалуй, еще и не поверят, – сдержанно произнес Аклеев.

Но как он ни старался сохранить безразличное выражение лица, рот его невольно расплывался до самых ушей. Совсем по-мальчишески он задорно ткнул Кутового кулаком в бок и, уже нисколько не заботясь о выражении своего лица, побежал в моторную рубку, к Вернивечеру.

– Вот тебе, Степка, и броненосец «Анюта»! Золотой у нас лимузин! Скажешь, нет? – крикнул он, вваливаясь в рубку, и от полноты чувств хлопнул Вернивечера по плечу.

Вернивечер взвыл от боли и, потеряв сознание, рухнул на палубу.

Ладонь Аклеева была в крови.

Назад к карточке книги "Броненосец "Анюта""