Текст книги "Дюжина аббатов"

Автор книги: Лаура Манчинелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

В эту же самую ночь философ тайно покинул Париж. Он хотел добраться до Италии, своей родины, где он намеревался продолжить свои изыскания. Он прожил около месяца в монастыре Сант'Орсо, где ему дали кров и пищу. Обеспокоенный тем, что его инкогнито может быть раскрыто, а слухи о его учении уже распространились, он решился уехать оттуда рано утром на заре и направился в долину, по дну которой протекала река. Здесь он вдруг потерялся в тумане и обнаружил в какой-то момент, что поднимается по дороге в гору. Он двигался по этой дороге в надежде, что она приведет его в какое-нибудь место, где он сможет найти приют. Так он добрался до замка.

– Здесь вы можете оставаться так долго, как вы того сами захотите, – сказала донна Бьянка, которая задумчиво слушала молодого философа, внимательно глядя на него.

И он, конечно, заметил ее неулыбчивые голубые глаза, поскольку, пока он говорил, ее взгляд надолго останавливался на молодом человеке.

Те же разговоры продолжались за ужином. Герцог говорил мало, отчасти потому, что не очень интересовался философией, а отчасти потому, что был слишком обеспокоен взглядами маркизы, обращенными все время в одну и ту же сторону, и молчаливым диалогом, который, казалось, связал ее с гостем. Герцог пребывал в дурном расположении духа.

По окончании ужина, когда разговор иссяк, компания распалась. Философа провели в его комнату, а герцог под присмотром аббатов удалился в свою. Венафро поднялся в башню описывать гербарий. Маркиза сидела в опочивальне перед зеркалом и задумчиво расплетала длинные черные волосы.

Неожиданно в ее дверь решительно постучали. Она подскочила, уже зная, кто там. Рука, лежащая на задвижке, чуть-чуть задрожала.

– Я пришел рассказать вам историю Изольды, – сказал философ.

– Вы не устали, синьор?

– Я отдохну позже, – ответил мужчина, закрывая за собой дверь.

СКОВОРОДКА ШАЙЯН

После долгой зимней ночи заря встала над миром, погруженным в снега. Тумана больше не было, но пошел густой, сильный снег, который потихоньку накрыл все предметы мягкими белыми шапками. Философ почувствовал его приход еще прежде, чем увидел его, угадал по молочно-белому свету из узенького окна и по царившей в мире глубокой тишине. Острое желание выпить горячего молока заставило его подняться.

В спящем замке каминов еще не разжигали. Философ направился туда, откуда слышал слабое шевеление жизни; он спустился по длинной лестнице, которая по мере продвижения становилась все уже и темнее, и углубился в столь же узкий коридор, в котором витал теплый запах молока и дыма. Он оказался на огромной кухне, освещенной жарко горящим камином. На прочной цепи над огнем весело кипел котел с молоком, вокруг которого хлопотало несколько слуг.

– Добрый день, – сказал Венафро, слегка приподнявшись над скамейкой, на которой он сидел верхом.

В этот момент философ заметил в слабо освещенном углу кухни то, на что вначале не обратил внимания. На толстых крючках, вбитых в стену, висели целые ряды котлов и медных сковородок; вдоль этой же стены стоял длинный и тяжелый еловый стол со скамьями по обеим сторонам. На скамье, около прохода, сидел Венафро и пил из плошки горячее молоко.

– Хотите молока? – спросил у молодого человека Венафро и, подав слуге знак обслужить гостя, продолжил: – Как же быть, если разрушается принцип, согласно которому из определенной посылки вытекает определенное следствие?

Философ немного помолчал, а затем ответил:

– Я не говорю, что он повержен: это может быть так, равно как может быть правдой и противоположное. Например, – продолжил философ, указывая на одну из самых больших сковородок, висящих на стене; это была сковородка с очень длинной ручкой, от которой в темноте расходились красные всполохи, – эта сковородка висит на прочном крючке, значит, сковородка не может упасть, если верить принципам однозначности причинно-следственной связи, не так ли? Кто нам может гарантировать, однако, что сковородка действительно не упадет?

В этот момент в темноте послышался шорох, и философ заметил, что в темноте, прямо под сковородкой сидел на скамье один из аббатов; он сидел там чуть-чуть скорчившись, наверное, потому, что сильно страдал от холода, что, как известно каждому, является одним из признаков болезни крови. Философ рассеянно кивнул тому, кого прежде не заметил в темноте, и продолжил:

– Я утверждаю, что она может и упасть, несмотря на прочность крючка; причины ее возможного падения мне неведомы, но упасть она может.

После его слов послышался шорох посильнее, и все различили в полутьме силуэт встающего аббата, который, не попрощавшись, вышел из кухни.

– Кто это? – спросил философ у Венафро.

– Аббат Челорио, старик, мучающийся от холода. Он все время сидит здесь в кухне, поскольку это самый большой камин в замке и огонь в нем никогда не угасает, даже по ночам. И он всегда сидит на одном и том же месте, прямо под самой большой сковородкой, потому что нет теплее места на кухне. Но скажите мне: если бы в нашем случае сковорода все же упала бы, причина была бы – причина, которой мы можем и не знать. То есть принцип причинности спасен.

– Но не в том смысле, о котором я говорил, – возразил философ, – ибо в этом случае следовало бы сказать так: хотя сковорода и висит на крепком крючке, она падает. А какая могла бы быть этому причина?

Действительно, какая причина?

– Ну конечно же, дьявол, монсиньор, – сказал, смеясь, философ. – Когда случается что-нибудь неподвластное нашей логике, это козни дьявола!

Слуги, услышав, что речь зашла о дьяволе, прекратили работать и уставились на философа.

– И разве дьявол, – продолжил он, смеясь, – не живет охотнее всего в каминах? Как и везде, впрочем, где потрескивают языки пламени. И не один. Прошу заметить: поворошите золу, и они выскочат оттуда дюжинами; брызните воды на огонь, и вы услышите, как они яростно затрещат; а уж если рядом с камином сидит святоша…

Слуги в испуге смотрели на огонь.

– Закрепите этот крюк, монсиньор! И тогда, может статься, принцип причинности восторжествует! – С этими словами молодой человек направился к дверям вместе с Венафро.

– А красивая, однако, сковородка! – сказал философ, бросив на нее с порога последний взгляд.

– Действительно, замечательная, – подтвердил Венафро. – И было бы очень жаль, если бы от падения она погнулась.

– А зачем ей такая длинная ручка?

– Чтобы переворачивать блины, – ответил Венафро. – Прямо сегодня вы сможете увидеть ее в действии. Очень увлекательное зрелище: двое слуг держат ее за ручку и по команде подбрасывают вверх ее содержимое. Сегодня будут печь лепешки. Я видел, что слуги перетирают с молоком каштановую муку.

– Я хотел бы на это посмотреть, – сказал философ, направляясь в свою комнату.

Несколько позже, когда уже приближался час трапезы, Венафро постучал в комнату философа, чтобы пригласить его посмотреть на сковородку в действии. Это было поистине замечательное зрелище. Кухню освещали смоляные факелы, размещенные по стенам; все слуги были очень оживлены. Раздавалось звучное пение в четком ритме, время от времени прерываемое очень громким «опля! ». Два дюжих молодца голыми руками держали огромную сковородку за ручку над сильным огнем, а другие длинными кочергами шевелили угли. Еще двое молодцев стояли наготове, чтобы сменить первую пару в любой момент. Все слуги на кухне громко пели, и при каждом «опля!», которое выкрикивалось во все горло, они подбрасывали сковородку кверху, и лепешки, разбрызгивая в воздухе капельки жира, перевернувшись, снова падали обратно. К пению примешивались смешки, что создавало вместе веселый шум. Венафро и философ стояли на пороге и, смеясь, смотрели на эту сцену, окутанную клубами дыма и жаром. Аббат Челорио сидел на своем обычном месте.

Когда позже на разогретых медных подносах лепешки принесли на стол, сотрапезники нашли блюдо необыкновенно изысканным. Нежный сладкий вкус мякоти каштана подчеркивали кусочки еще более сладкого изюма и оттеняли крупные куски орехов с резким вкусом; лепешки были поджарены на соленом нутряном сале, которое создавало изысканный контраст со сладким вкусом самих лепешек. К очень горячим лепешкам подавали большие бокалы шипучего белого, охлажденного во льду вина слегка острого вкуса, которое, благодаря своим удивительным свойствам, не охлаждало тела сотрапезников, а, наоборот, согревало и возбуждало их.

Все долго наслаждались этим необычным блюдом, способным, как казалось, победить зимний холод, серое небо, грусть и печаль. И еда, и вино вызвали за столом живую легкую беседу; фразы еливались в неразборчивый гул, который разносился по всему замку. И маркиза уже держала в руках сосуд с той живительной влагой, которая суровой зимой приносит такое наслаждение душе и телу. Неожиданно в дверях возник побледневший паж Ирцио, который, запинаясь более обычного, пробормотал:

– Мадонна, монсиньор… сковородка…

Герцог рывком поднялся:

– Сковородка?

– Сковородка… монсиньор… мадонна… сковородка…

Поскольку, кроме этого, юноша был не в силах ничего сказать и уже почти лишился чувств от волнения, Венафро усадил его и убедительным тоном постарался его успокоить.

– Говори, сынок, что случилось со сковородкой?

– Сковородка, монсиньор… она упала!

– Она погнулась, скажи мне, она погнулась?

– Я не знаю, монсиньор, но аббат, ах, мадонна, аббат, аббат умер!

И тут только все заметили, что среди сотрапезников не было аббата Челорио. Наслаждаясь новизной блюда, никто не заметил его отсутствия.

– Умер? – переспросил герцог.

– Умер, монсиньор, у него раскололась голова, его нашли слуги, прямо на скамейке, это дьявол убил его, так они сказали, в каминах живет целое скопище бесов, не меньше тысячи, так сказали слуги, и они их даже видели, они прячутся в золе, и, если пошевелить кочергой, они выскакивают оттуда… – Во власти нервного припадка паж бросился к ногам маркизы и, всхлипывая, зарылся лицом в ее юбках.

Пока маркиза пыталась утешить мальчика, поглаживая его по голове, герцог с Венафро отправились на кухню, чтобы обозреть случившееся.

– Боюсь, монсиньор, что она погнулась, – сказал Венафро.

– Боюсь, что да, – ответил герцог. – Очень жаль… Это была лучшая сковородка в замке Шайян.

Несколько дней спустя, аббата Челорио уже проводили в последний путь. Похороны были не менее торжественны, чем у его предшественников, хотя количество исполняющих псалмы сильно и поубавилось – настолько, что герцог сказал Венафро прямо во время церемонии: «Знаете, Венафро, я думаю, что нам пора приглашать хор, голосов у нас осталось слишком мало». В этот вечер философ лежал на низенькой кушетке, положив голову на колени маркизе, а она, склонившись над его лицом, говорила:

– Скажи мне, философ, зачем ты едешь?

– Не знаю, маркиза, не могу остаться.

Она молча погладила ему лицо. Он взял ее руки в свои и поцеловал их.

– Твое тело было для меня центром вселенной. Мне не важно, кто ты. Мне достаточно того, что ты существуешь. Мне не важно, что я не могу любить тебя всю жизнь, хотя любить тебя чуть-чуть дольше было бы, наверное, прекрасно… Я прочувствовал твое удовольствие, как свое, я насладился им, как своим.

Он встал перед ней и поднес ее руку к своим губам для поцелуя, а она взяла его руку и поцеловала ее.

МУДРАЯ СВЯЩЕННИЦА

– Почему это последние дни нас так плохо кормят? – спросил герцог у донны Камиллы, которая, будучи самой старой среди камеристок маркизы, выполняла функции кладовщицы и надзирала за кухней.

Казалось, донна Камилла ждала этого вопроса, ибо ответила сразу же:

– Именно так, и настало время что-то с этим делать. Как, по-вашему, можно готовить без очага? А слуги теперь напрочь отказываются приближаться к огню. Но что прикажете делать мне, если госпожа маркиза утверждает, что все это глупости, и наотрез отказывается приглашать священника для изгнания дьявола!

Герцог не вполне понял этот ответ, но не замедлил раскаяться в том, что задал вопрос, потому что вдруг вспомнил, что донна Камилла была в постоянном разладе со всеми женщинами на свете, и в особенности с теми, которых судьба поставила на ее пути. За исключением этой незначительной мелочи в ее характере, которая придавала несколько кислый привкус всему, что она говорила, делала и чем жила, это была прекраснейшая женщина и рачительная кладовщица, и маркиза не захотела бы расстаться с ней ни за что на свете. Особенно донна Камилла любила кухню: можно было бы даже сказать, что всю любовь и нежность, нерастраченную в других областях жизни, она изливала рядом с очагом, всю душу вкладывая в искусство сервировки и украшения блюд. Была у нее также книга рецептов, которую она держала в великой тайне ото всех, из которой она черпала вдохновение для особенно изысканных обедов и куда она записывала свои тайные соображения о том, как можно улучшить уже существующее блюдо, или новые рецепты.

– Донна Камилла хочет сказать вам, – вмешалась в разговор маркиза, – что слуги вот уже несколько дней не хотят подолгу оставаться на кухне, в особенности рядом с камином: должно быть, они где-то услышали, что в камине живут бесы, а после таинственной смерти аббата Челорио…

– Я уже много раз говорила о том, что необходимо изгнать бесов из камина, а мадонна и слышать об этом не хочет, – сухо сказала дама.

– Мне, однако, все это кажется преувеличением, – мягко прервала ее маркиза. – Эти мальчишки приняли всерьез то, что было сказано в шутку; что еще за бесы в камине? Все это пустая болтовня…

– Бесы там или нет, но мы не сможем довольствоваться сыром и хлебом до конца наших дней, – сказал герцог. – Значит, для того чтобы нормально есть, мы должны успокоить слуг и изгнать дьявола из камина. А кто этим займется?

Никто из присутствующих аббатов не обладал способностями к изгнанию дьявола, и тогда было решено пригласить мудрую Священницу.

– Мудрая Священница? – переспросил герцог. – А кто она?

– Самая главная по изгнанию дьявола в долине, – сказала маркиза. – Она живет в полном одиночестве в доме под названием «Fin du monde»[9]9
  «Конец света» (фр.).


[Закрыть], недалеко отсюда. Говорят, что у нее очень много книг и она проводит дни и ночи, изучая их. Говорят, что она принадлежит к древнему роду изгоняющих дьявола. Не знаю, почему ее называют Священницей, может быть, она вдова священника?

– Да что же вы такое говорите? Вдова священника? Да у священников никогда не бывает вдов, – с горячностью вступил в разговор аббат Фосколо. И строго добавил: – Следите за своей речью, мадонна, кое-что нельзя говорить даже в шутку.

Маркиза, которая говорила всерьез, посмотрела на него, приподняв брови, и замолчала. Тогда заговорила мадонна Камилла:

– Но как же нам ее заполучить сюда? Верхом она не поедет, а по таким дорогам карету за ней тоже не пошлешь.

– Но можно послать за ней портшез. У нас же был где-то портшез? Разве нет? – сказал герцог.

– Монсиньор, – перебила его маркиза, – портшез есть, и есть даже люди, чтобы его нести, но они увязнут в снегу по пояс. Я никогда не позволю ни моим слугам, ни кому-либо другому подвергать себя подобному риску и таким трудам. Пусть лучше уж бесы живут в камине… по крайней мере до весны.

Обескураженный решительностью маркизы, герцог замолчал, с грустью задаваясь вопросом, когда же наступит весна в этих заледенелых горах и сколько же еще дней гастрономической тоски выпадет ему на долю.

– Мы сделаем сани, – сказал Венафро, – маленький портшез на санях, которые мы соорудим из остатков саней аббата Невозо. И я сам поеду за мудрой Священницей.

Все с удовольствием приняли предложение Венафро. Позвали двух кузнецов, и через два дня портшез на полозьях – большая корзина, прикрепленная к пружинным саням, – был поставлен позади Рабано. Венафро гладил шею своего любимца и говорил ему вполголоса, чтобы он не обижался, что его используют как тягловую лошадь и что это в первый и последний раз. Рабано изогнул длинную гривастую шею, чтобы посмотреть, куда это его запрягли, а потом глянул в глаза своему хозяину. Они отбыли рано утром, и весь двор вышел с ними попрощаться и пожелать счастливого пути. Рабано шел веселой, легкой и изящной рысью. Маркиза смотрела на них из окна башни, выступающей из тумана.

Она первой заметила, что они возвращаются. Бьянка принялась махать большим белым платком из того же окна, у которого провожала их в путь. Венафро ответил на ее приветствие, глядя на нее снизу и улыбаясь. Рабано на этот раз шел мелкой рысью, санки явно сильно потяжелели. К ним бросились слуги и конюхи, а сам герцог помог мудрой Священнице выйти из портшеза. Как только она ступила на землю, сани показались еще более нагруженными, чем раньше: они были завалены горой корзин и узлов, которые слуги аккуратно разгрузили и отнесли во двор замка. Последним узлом, аккуратно завязанным в шерстяную шаль, оказался кот. Слуги отцепили от коня санки, и Венафро пустился галопом на своем прекрасном Рабано, несколько раз объехал вокруг двора, а потом поскакал, отбросив поводья и обняв самого коня за шею, к двойной стене замка, через которую он перемахнул легко, как через куст. Маркиза почувствовала, как по ее спине пробежал холодок, будто бы это она скакала, сидя на черной спине Рабано.

Мудрую Священницу приняли в замке наилучшим образом – чтобы обогреться, ей дали горячего молока с медовыми булочками, а затем провели в кухню. Кот, огромный и полосатый, с ленивым и безразличным видом вальяжно следовал за ней. Слуги удалились; удалились также и аббаты, предпочитая не уточнять, насколько то, что будет происходить в кухне, сочетается с учением Церкви; удалились и камеристки маркизы, опасаясь, что зрелище будет инфернальным. Остались только маркиза, герцог и Венафро. Герцог заговорил первым.

– Видите ли, синьора, – сказал он, указывая на камин, – говорят, что там живут бесы.

– «Говорят» – ничего не значит, – ответила Священница, строго глядя на герцога. – Или они есть, или их нет. И прежде всего нужно в этом убедиться.

Она долго рылась в корзине, которую принесла с собой, и вытащила оттуда длинный балахон с необычным капюшоном, подбитый перьями, который доходил ей до пят и полностью скрывал внушительную фигуру Священницы и ее рыжие вьющиеся волосы. Потом она вытащила из корзины глиняную плошку и стеклянный сосуд, в котором, по-видимому, находилось масло. Потом из другого сосуда, содержимое которого осталось неопознанным, поскольку стекло было слегка закопченным, плеснула в плошку какой-то светлой жидкости. Она подошла к камину, где уже был потушен огонь, но под золой еще тлели угли, и, покачивая над ними плошку, раскрутила ее содержимое.

– Да, они там есть, – пробормотала она, – еще как есть! – И она показала на капельки масла, которые все раздробились.

Потом она неожиданно плеснула содержимое плошки на пепел, и оттуда с дымом и треском взметнулись языки пламени и тысячи искр.

– Вы сами видели, что они есть! – обернулась она к присутствующим. – И все демоны первого ранга. – Присутствующие смотрели молча. – Теперь их нужно изгнать. Раздуйте огонь посильнее, положите еловых поленьев и оставьте меня одну. Я сама позову вас, когда настанет время, и вы их увидите собственными глазами.

Герцог и Венафро сделали то, что приказала Священница, затем все вышли.

Она долго оставалась в кухне одна, а когда призвала обратно господ, сцена была еще мрачнее. Все огни были погашены, и кухня освещалась только светом камина. Везде были расставлены кресты, сделанные из оливковых веточек; в нескольких шагах от порога была проведена линия, которую Священница запретила присутствующим переступать при каких бы то ни было обстоятельствах; сама она, полностью укутанная в мантию с перьями, стояла посреди круга, нарисованного углем на полу, левой рукой она махала кадилом с ладаном, правой рукой держала кропило, а на земле стояла плошка. На поверхности жидкости плавали четыре оливковых листочка в виде креста. Большой кухонный стол был заставлен сосудами различной формы. Посреди сосудов величественно сидел кот Священницы. Все остановились на пороге, молча глядя на Священницу. В камине бушевал огонь.

Стоя в своем круге, Священница замерла в долгой молитве. Потом погрузила в плошку кропило, достала его, выпрямилась и закричала звучным голосом:

– Габаал, Саваал, Миттернаал, обитатели царства теней, приказываю вам удалиться! – С этими словами она брызнула на огонь из кропила.

Огонь затрещал и поднялся до самого верха в облаке искр.

Потом Священница снова встала на колени, погрузившись на какое-то время в транс, обмакнула кропило, поднялась, брызнула на огонь и закричала:

– Веддаал, Стендаал, Бабельдаал, обитатели царства теней, приказываю вам удалиться!

Снова последовал треск, снова кверху взметнулось пламя и поднялись искры. Затем Священница поднялась, оставив натюлу кадило, обеими руками подняла плошку, еще полную жидкости, над головой и произнесла ужасным голосом:

– И ты тоже, кто бы ты ни был, повелитель теней, со всеми своими отродьями, властью, данной мне магическим кругом, приказываю тебе навсегда оставить этот камин и этот дом! – С этими словами она выплеснула содержимое плошки в очаг.

Огонь с гудением высоко поднялся, искры летели во все стороны, и едкий дым заполнил всю кухню. В этот момент у всех по спине пробежал холодок, и все зачарованно смотрели на кухню, заполненную дымом, неподвижную Священницу с воздетыми руками посреди кухни и на высокий огонь, бушующий в камине мириадами искр. Когда дым рассеялся и пламя смиренно поутихло, Священница обернулась к дверям и сказала:

– Я закончила! Они бежали все до единого.

Она положила обратно в корзину флаконы, оливковые кресты и кадило и направилась к дверям; за ней шел ее огромный кот, зритель, а возможно, и молчаливый участник этого таинственного действа.

Бьянка решила лично проводить Священницу в ее комнату, которую ей приготовили в покоях самой маркизы, и задержалась, чтобы поговорить с нею, поставив светильник на столик, рядом с которым уселись обе женщины. Но маркиза не заметила, что, пока она шла за Священницей, за ней увязался ее крошечный черный котик, маленький от природы, но еще и потому, главным образом, что в первые дни своей жизни страдал от голода. Маркиза нашла его на опушке леса во время одной из конных прогулок в конце октября; котенок сидел под деревом, зарывшись в сухие листья, пытаясь, видимо, согреться. Он заблудился, убегая от какой-то опасности. Бьянка принесла его домой и назвала Миро. Те три месяца, что он прожил в замке, он ел очень много, но вырос мало, по крайней мере в весе не набрал. Зато научился разбираться в иерархии обитателей замка; например, он совершенно не выносил, если его игнорировали, когда дома были гости. В данном случае гостем был кот, к тому же очень толстый, лежащий сейчас, лениво растянувшись, перед камином.

Миро несколько раз обошел вокруг него, оценивая его вес, пол, возраст и даже ум. Уверившись в том, что он был одного с ним пола и, следовательно, интерес определенного рода следовало сразу исключить; уверившись в том, что он был его старше и, следовательно, мудрее; уверившись в том, что он был толще, а значит, важнее, Миро оставалось только проверить хитрость гостя. И именно по этому пункту Миро решился бросить вызов противнику. Он предпринял несколько попыток, притворяясь совершенно равнодушным: пружинистой походкой он прошел вдоль стены, вернулся обратно и, скользя по полу, оказался у его лап. Он повторил упражнение, двигаясь в противоположную сторону, и остановился буквально в нескольких сантиметрах от усов противника. Кот был вынужден открыть глаза, уже смеженные сном. Миро решил, что, наверное, пришел момент уничтожить толстяка, испытав его ловкость. Он вспрыгнул на стол, притворился, что падает вниз, и, зацепившись за край стола одной передней лапой, изогнулся, а затем рывком вспрыгнул на стол. Затем он повторил фокус: прыгнул на землю и начал скакать, снова вспрыгнул на стол, бросился к светильнику, замер в нескольких, сантиметрах от него, потом бросился вниз и снова принялся болтаться на одной лапе. Толстяк между тем, лежащий по-прежнему неподвижно перед огнем, вместо того чтобы принять вызов, посмотрел недолго на все это без всякого интереса и снова заснул. То, что произошла потом, можно объяснить только своеобразной логикой неуемного кота. Миро поболтался еще немного в воздухе, ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы победить нерешительность, в которую его повергло поведение противника, потом, хорошенько примерившись, он прыгнул и, выпустив когти, приземлился прямо посреди спины противника, который с шипением туг же вскочил, сбросил Миро на землю и прижал его лапой. Вновь обретя спокойствие, он принялся размышлять, как наказать надоеду, когда маркиза, бросившаяся Миро на помощь, вытащила его из когтей и отнесла на безопасное расстояние.

– Прошу простить меня, синьора, – сказала она Священнице, – малыша часто обижали в детстве, и он очень ревнив.

Миро, как никогда раздосадованный, пытался восстановить попранное чувство собственного достоинства, устраиваясь поудобнее в чеканном серебряном кубке, куда маркиза имела обыкновение ставить ветки жасмина, чтобы в комнате был приятный аромат, а женщины снова вернулись к прерванной беседе.

– Мадонна, я никогда не попросила бы вас об этом одолжении, если бы удаленность «Fin du monde» от всего остального мира не делала невозможным для ученого подобного толка любую деятельность и любой контакт с миром. Отдаете ли вы себе отчет в том, что означает оставить во цвете лет университет в Салерно по подозрению в ереси? И оказаться в этих горах?

– Я понимаю, не сомневайтесь, – ответила маркиза, – и я повторяю вам, мне это совсем нетрудно. Замок большой, и для нас нет вовсе никакого беспокойства в том, чтобы принять этого молодого ученого; более того, нам будет приятно с ним познакомиться и иметь возможность с ним пообщаться. Что же касается подозрений в ереси, не беспокойтесь: у наших аббатов совершенно другие заботы…

– Итак, мы договорились, маркиза. Когда завтра монсиньор Венафро отвезет меня домой, он привезет сюда мессера ГЪффредо да Салерно.

– И мы примем его наилучшим образом, не сомневайтесь, – ответила маркиза.