Текст книги "Он и она минус он и она"

Автор книги: Лариса Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Вошли, надо полагать, в гостиную, на это указывал интерьер, который Феликс не стал рассматривать, другое бросилось в глаза. Труп «сидел» точно напротив входа в глубоком кресле у стены, причем с открытыми глазами. Нет-нет, он не производил впечатления ни живого, ни даже полуживого, хоть и смотрел на всех полузакрытыми, будто пьяными, глазами. Это мертвый человек. Нечто нелепое показалось Феликсу в фигуре убитого, возможно, из-за воротника, который находился выше шеи и выше затылка, словно убитый пытался выскользнуть из пиджака и соскользнуть на пол. На самом деле после выстрелов тело просто немного сползло по спинке кресла и замерло, а Феликсу пришла на ум дурацкая мысль, что пиджак великоват.

Вениамин, тоже опер, фотографировал труп по собственной инициативе, однажды его снимки очень даже пригодились, это было в деревне, где парень работал участковым. Кивнув Феликсу, он продолжил снимать столик с бутылкой шампанского и тремя бокалами, криминалист Огнев, энергичный мэн средних лет, работал тут же – искал отпечатки на столешнице. Ольга колдовала над трупом, сидя на скамеечке, которую постоянно возит с собой, к ней и подошел Феликс:

– О, Марихуана… Как давно я тебя не видел…

Марихуана – наиболее ласковое обращение, ее фамилия будит фантазию Феликса, ведь конопля растение многогранное. Ольга взглянула на него, глаза у нее дьявольские, нет, не в смысле – прекрасные или колдовские, они непонятного цвета: то серые, то бесцветные, то почему-то темные, словно из них на тебя смотрит кто-то другой, некая инфернальная и недобрая сущность. Чтобы не сунуть ответную шпильку – так это будет не Ольга, она парировала на ядовитой ухмылочке:

– Я тоже тебе не рада.

– Ладно, один ноль в твою пользу, я запомнил. – Нет, она не обидела его, напротив, Феликс развеселился. – Что скажешь дельного, умного, полезного?

– Пока только то, что в теле этого господина несколько пуль. Когда раздену его у себя, потом вымою это щуплое тельце, тогда и назову точное количество.

Конечно, ведь рубашка на трупе черная, Оля сидит в километре от него, дырки посчитать на черном фоне ну никак невозможно. М-да, это Конопля, она не преминет намекнуть, что без ее участия вся группа гроша ломаного не стоит, а потому будет тянуть резину до последнего, чтобы остальным служба медом не казалась. Ему ничего не оставалось, как задать следующий программный вопрос:

– Ну, хотя бы время убийства можешь сказать?

– Вчера вечером. Пока только это. Не смотри на меня, как на заклятого друга, я приехала буквально перед тобой, еще не успела просчитать.

Феликс усмехнулся про себя: тридцатилетнюю старую деву (оттого злющую, хотя, скорей всего, она не дева) прорвало на юморок, обычно Оля стервь стервячая. Если б жили они при дворе короля Людовика (неважно какого по счету) Конопля стала бы непревзойденной отравительницей, причем собственного яда ей хватило бы на всю команду придворных. Феликс уже открыл было рот, чтобы его слово стало последним, да тут подошел Вениамин и предложил:

– Двинем ко второму трупу? Тут пока без нас обойдутся. Я сфоткал все комнаты, включая кухню и ванную с прихожей. На всякий случай для Терехова.

Молодые люди отправились втроем в соседний дом, квартиру сторожил юноша из полиции, он сидел в прихожей, уткнувшись в смартфон. А квартирка-то – просторная, двухуровневая, мебель стильная, невольно троица остановилась и осматривалась.

– Богато, – выразил общее мнение Сорин.

– Знаете, что меня поразило? – готовя камеру к работе, произнес Вениамин. – Никого из любопытствующих нет ни здесь, ни в том доме. Соседи, те, кто дома оказался, ничего об убитом не смогли сказать, они его не знают! Обалдеть! А живут на одной площадке. Никто не вышел узнать, что случилось у соседей, к которым пожаловала полиция.

– В этих домах, Веня, живут граждане, которые с ужасом и не без причин ждут полицию в свою квартиру, – индифферентно сказал Сорин. – Мы для них – как плохая примета, как черная кошка, перебегающая дорогу.

Вениамин не обратил на его слова внимания, он о своем долбил:

– У нас в деревне, когда узнали, что тетку Гришак нашли мертвой, собрались люди у ограды, во двор даже не вошли. Стояли и тихонько переговаривались, чтобы не мешать нам работать, сочувствовали, женщины слезы утирали, а здесь… я с трудом нашел понятых, одного с улицы заманил.

– Да, урбанизация отдаляет людей друг от друга, – философски заявил Сорин. – Вот как жену искать в таких нечеловеческих условиях?

– На работе, – сказал Феликс. – Я же нашел.

– Труп на втором этаже, – указал в сторону закругленной лестницы Вениамин и первым двинул туда.

Все трое поднялись наверх по ступенькам, не касаясь руками перилл, и сразу же увидели женские босые ступни на полу в дверном проеме, остальное тело находилось в комнате, его перекрыла дверь. По тому, как лежали ступни – пятками вверх, ясно, что женщина лежит ничком, Вениамин сфотографировал эту часть ног, вдруг Сорин позвал их:

– Мужики, идите сюда!

Он стоял у перилл, ограждающих площадку, где все трое находились, так что далеко идти не пришлось. Когда Феликс с Вениамином подошли, Женя указал глазами и подбородком вниз. Да, отсюда отлично виден столик, окруженный креслами, на нем три длинных бокала, бутылка дорогого вина и ваза с шоколадными конфетами. Как-то так получилось, что Феликс с Вениамином одновременно перевели взгляды на Женю, мол, и что ты там нашел?

– Три бокала, – ответил Женя, как будто этого никто не заметил. – На столе у Пешкова тоже три бокала.

Поскольку Феликс молчал, Вениамин уточнил у Сорина:

– Намекаешь, что убийц было двое там и тут? – Женя утвердительно кивнул. – И это одни и те же люди? – Тот снова кивнул с самым умным видом, какой смог соорудить на своей мальчишеской физиономии. – Феликс, а ты как думаешь?

– Никак, – ответил тот и отправился к трупу.

– Почему – никак? – опешил Женя. – Все и так понятно.

– Понятно, это когда можешь назвать имена преступников, – возразил Феликс, не оборачиваясь. – А мне будет понятно, но кое-что(!), когда княжна морга исследует трупы и хоть что-то полезное вытащит оттуда, в чем я сильно сомневаюсь. Но есть еще криминалисты. Вот тогда и стану делать выводы, думать о версиях вместе с Тереховым, не раньше. Вы оба тоже.

Подойдя близко к двери, которая открывалась наружу, он стал так, чтобы заглянуть в достаточно широкую щель и увидеть все тело. Желательно ничего не трогать, пока не сделают свою работу эксперты, Феликс обуздал искушение приоткрыть немного больше дверь – на ней в любом месте могут оказаться «золотые» пальчики при условии, что преступники здесь что-то искали.

Одета женщина в длинный шелковый халат оранжевого цвета, спина в крови и на ней видны дырки от пуль. Удалось ему немного рассмотреть лицо, но частично: профиль, подбородок и губы с носом закрыла прядь волос, понял, что убитая не старая.

– Эй! – крикнул снизу Сорин, он уже там шастал. – А тут ее тапки! Чего это они здесь валяются? Ну, спуститесь, посмотрите.

Первым сбежал по ступенькам Вениамин. Кто бы мог подумать, что этот двадцатипятилетний парень способен легко двигаться, при небольшом росте он довольно плотный, сбитый, как пуховик, круглое лицо серьезное, Веня все делает степенно и основательно. Домашние туфли синего цвета на каблуке с меховой опушкой находились далеко друг от друга, Женя поспешил поделиться мыслями:

– В разных местах валяются, видите? Думаю, она убегала от убийц, хотела закрыться в спальне, и на бегу сбрасывала тапки.

– Сорня-ак… – перебил его Феликс. – Не части́. И не спеши с выводами, как правило, первые впечатления не бывают верными, я же говорил. Купи таблетки для памяти.

– От пули, Жека, далеко не убежишь, – высказался Вениамин. Он обладатель завидной наблюдательности, сообразительный, впрочем, Женька Сорин тоже далеко не дурачок. – Раз преступник пришел сюда с пушкой, то хозяйка, разгадав его намерения, не добежала бы до лестницы. А подтверждает мое предположение труп мужчины в первой квартире.

Женя очень дотошный, он будет монотонно долбить в одну точку, пока не упорядочит мысли, однако тем Сорин и полезен:

– А как же она очутилась наверху, при этом потеряв тапки внизу? Стреляли ей в спину наверху, правильно? Не слышу – правильно?

– Судя по всему… да, – нехотя подтвердил Феликс.

– Она так и упала – плашмя в комнату, – доказывал Сорин уже Вениамину. – Что, есть еще варианты?

Пожав плечами, но ничего не сказав, Веня защелкал фотоаппаратом, снимая изящные тапки со всех сторон крупным и общим планом. Феликс тоже оставил Женю без ответа, дав задание, поскольку без Терехова главный он:

– Сбегай-ка к соседям, постарайся добыть хоть какую-нибудь информацию, у тебя это хорошо получается, ты же у нас обаяшка. А мы тут побродим.

– Вот так всегда: самый нудный участок работы достается мне, – забухтел Женя, идя к выходу.

В ответ на бухтение Феликс повелительно выставил руку с указующим перстом в его сторону:

– Самый ответственный!

Он прошелся по гостиной, остановился у столика с чашками и присел на корточки, так как на блюдце увидел надкусанную конфету с четким отпечатком зубов. Это улика, она может оказаться бесполезной, а может сыграть важную роль.

– Н-да… – протянул Феликс, выпрямляясь. – Мы надолго застряли.

Шел третий час дня.

Тяжелые шторы плотно закрывали окно, не пропуская солнечные лучи, только поэтому удалось проспать чуть ли не до вечера. Платон еще спал, а Камилла тихонько поднялась, набросила легкий халатик и бесшумно выскользнула за дверь. Умывшись, она отправилась на кухню, понимая, что с мамой разговор будет непростой, но от него никуда не деться, стало быть, надо запастись терпением, выдержкой и пониманием. К счастью, Камилла не относится к вспыльчивым людям, внешне она всегда в ровном состоянии, а что уж там у нее внутри – туда никому не проникнуть, включая родную мать.

Дачный дом, перешедший к матери от ее родителей, достраивался и перестраивался, когда водились деньги, оттого смотрится необычным, словно его собрали из коробочек разной величины. Мебель здесь повсюду старая, однако теплая, навевающая приятные воспоминания о том времени, когда были живы дедушка с бабушкой. Единственное по-настоящему большое помещение – кухня, совмещающая и столовую. Камилла присела за длинный стол, накрытый клетчатой скатертью, и потянулась к яблоку в вазе. Есть не стала, просто нюхала, августовские яблоки из сада удивительно пахнут. Надежда Артемовна жарила-парила у плиты и спиной почувствовала, что кто-то пришел, оглянулась и снова вернулась к своему занятию, спросив:

– Чай? Кофе?

– Кофе… если только с молоком, – сказала Камилла.

Мать поставила перед ней фаянсовую кружку:

– Молоко в холодильнике, сама возьми.

– Конечно, – смутилась Камилла.

Ее мама не прислуга – это она усвоила с детства, хотя Надежда Артемовна свои обязанности ни на кого не перекладывала, но у нее четко все распределено, от правил она не отступает. Ей сорок девять, да, она бабушка, но Ваню незнакомые люди принимают за ее сына, а не внука – Надежда Артемовна отлично сохранила красоту, фигуру, стать, модно одевается, а ведь могла согнуться «под ударами судьбы». Нет, только не она, характер у нее не просто железный, он из нержавеющей стали.

Платон и Камилла приехали ранним утром, разумеется, у матери глаза выкатились наружу, правда, ни одного вопроса она не задала. Дочь отправила Платона отдыхать, он едва держался на ногах, а сама вкратце рассказала, что произошло, ведь скрывать не имело смыла. Надежда Артемовна после длинной паузы, не задав ни одного дополнительного вопроса, выдавила всего четыре слова:

– Иди спать, завтра поговорим.

Сейчас Камилла пила кофе с молоком, стреляя глазами в прямую спину у плиты, в небрежно закрученные пряди на затылке, но не решаясь вернуться к главной теме. Ей и Платону очень нужна помощь, вопрос только – какая? Смешно, Камилла всегда боялась матери, еще смешнее то, что Надежда Артемовна никогда пальцем ее не тронула, голос повышала в исключительных случаях. Наверно выдержкой она в маму, а вот твердости в характере не переняла, не унаследовала и ее разумности, и категоричности, Камилла совсем другая.

– И давно это у вас? – спросила Надежда Артемовна

Тут и козе понятно, о чем вопрос, Камилла, еще когда ехала сюда в машине с Платоном, решила быть с матерю честной до конца, поэтому скрывать не стала:

– Три года.

– М! Три… И конечно, вы не птичек считали на ветках в квартире Платона. Целых три года наставляли рога своим вторым половинам, но ни Костя, ни жена Платона не догадывались. Молодцы, крутые конспирологи – разумеется, это не похвала. Про Ваньку он знает?

– Да. Высчитал.

– Вот как! Высчитал, значит.

Надежда Артемовна выключила плиту и, наконец-то, повернулась лицом к дочери. Камилла чутко уловила сдерживаемый гнев в интонации матери, что случалось крайне редко, но все-таки случалось, и опустила ниже голову, слушая чеканку из слов:

– Оказывается, он арифметику знает. Ты сказала ему о беременности, когда было три месяца, остальные месяцы до появления Ваньки подсчитать – пара пустяков. А ты не припомнила ему, что он тебе сказал тогда? Я, например, помню твои слезы, отчаяние, желание сидеть в комнате с задернутыми шторами. Помню, как я боялась оставлять тебя одну, чтобы ты не натворила глупостей…

– Мама! Мне двадцати не было, а ему…

– А ему было двадцать четыре, вполне себе возраст для мужчины зрелый, чтобы брать на себя ответственность.

– Платон сто раз пожалел…

– И почему же не бросил свою нелюбимую жену? Ведь изменяют, когда не любят, я правильно понимаю? Так почему?

– Потому что я запрещала. Я не могла бросить Костика.

– У… как у вас все запущено, – протянула Надежда Артемовна с иронией. – Неужели тебя устраивало положение любовницы человека, который один раз уже предал? Значит, бросить Константина ты не могла, но спокойно изменяла мужу. Тебе не кажется, что твоя позиция аморальна, оскорбительна? Все же Костя взял тебя с чужим ребенком, холил, баловал, Ваньку любил…

– Поэтому и не бросала его, не хотела причинять боль.

Мать оперлась ладонями о стол и наклонилась к дочери, пытаясь заглянуть ей в лицо, но та не поднимала головы.

– А может, причина другая? – спросила.

– Какая?

Вот и подняла личико Камилла, Надежде Артемовне важно видеть глаза дочери, кстати, они у нее такие же, как у матери.

– Ты знала: Платон ненадежный, в любой миг может положить конец вашим отношениям, потому и не бросала Константина – надежного, любящего, верного.

– Нет, мама… – попробовала возразить Камилла.

– Да, – не захотела слушать возражения Надежда Артемовна. – Не верю, что можно легко простить подлость.

Неизвестно, до каких границ дошел бы невеселый диалог, как правило, подобные разговоры приводят к отчуждению и размолвке, внезапно раздавшийся голос Платона, наверное, спас ситуацию:

– Добрый день.

Надежда Артемовна выпрямилась, обернулась, задержала сканирующий взгляд на незваном, да и нежеланном госте, после, идя к плите, проворчала:

– Добрый? После ваших утренних вестей? Думаю, добрых дней нам теперь долго не видать. Садись, Платон, что бы ни произошло, а мозг работает лучше, когда тело сыто.

– А Ваня? Где он? – подала голос Камилла, удачно убежав от предыдущей скользкой и опасной темы.

– Четвертый час, Ваня давно пообедал, – бросила через плечо Надежда Артемовна. – Скоро прибежит за перекусом.

Тем временем Платон сел рядом с Камиллой, не решившись поцеловать ее хотя бы в щеку, но положил на кисть руки свою ладонь. Надежда Артемовна поставила на стол салат, котлеты, супницу, сама села напротив, переплетя пальцы и уткнув в этот замок нос, переводила глаза с дочери на Платона и обратно на дочь. Некомфортно сидеть под зорким оком предположительно будущей тещи, при условии, что повезет вырваться из жутких обстоятельств, а уж обедать – кусок в рот не полезет. Платон решил наладить хоть какой-то контакт с женщиной, от которой волны негатива обдавали обоих беглецов:

– Надежда Артемовна, мы не хотим ничего скрывать от вас и не будем, вы спрашивайте, если есть вопросы.

– Есть, есть, – выговорила она со вздохом. – Что намерены делать?

– Сначала найдем жилье в какой-нибудь деревне поблизости… нам необходимо затеряться… но чтобы до города было легко добраться. Как устроимся, начнем выяснять, кто и почему убил Татьяну и Константина. Нам предстоит доказать самим свою невиновность, иначе убийства повесят на нас.

– Может, мы останемся здесь? – робко спросила Камилла и перевела взгляд на мать, мол, ты же не выгонишь нас?

– Полиция не сегодня-завтра обязательно приедет сюда, – разумно рассуждала вслух Надежда Артемовна. – Здесь нельзя даже задерживаться.

– Вы правы. Что ж, мы отдохнули, пришли в себя…

Платон не договорил, Надежда Артемовна, перебив его, одернула повелительным тоном:

– Не торопись.

Она поднялась и ушла к окну, вернулась, держа в руках смартфон, с которого шел звонок. Наконец раздался мужской голос по громкой связи:

– Надюша, ты? Признаться, удивила. Что-нибудь стряслось?

– Стряслось, но об этом не по телефону, – сухо ответила она в трубку. – Ты много лет подряд не раз высказывал страстное желание помочь мне и Камилле, вот и представился случай. У нас большие проблемы, можно сказать, катастрофичные. Ты можешь приехать? Срочно приехать?

Это все что угодно, но не просьба – требование, приказ, а то и попросту команда типа «апорт!». Видимо поэтому у мужчины на другом конце связи возникла сначала пауза на осмысление, потом он произнес немного растерянно:

– А… насколько срочно, Надюша?

– Немедленно. Сел в машину и приехал – не знаю, как еще объяснить. (Снова пауза.) Не можешь? Так и скажи, мы никаких претензий…

– Я приеду, – перебил ее мужчина теперь уже слегка раздраженно, но, право слово, такой напор, который продемонстрировала Надежда Артемовна, ангела выведет из себя. – Просто в данную минуту решаю задачу, как быстро смогу свернуть дела. Я же не принадлежу только себе, от меня люди зависят… Мне понадобится час, может, чуть больше, ну и примерно час на дорогу. Через два-два с половиной часа устроит?

– Вполне. Мы ждем.

Она пошла к окну, чтобы положить смартфон на подоконник, паузой воспользовался Платон, наклонившись к Камилле, он шепотом спросил:

– С кем разговаривала Надежда Артемовна?

– Так моя мама может говорить только с одним человеком – моим отцом, – в тон ему ответила она.

– Отцом?! У тебя есть отец?

– Но я же есть, по логике отец у меня тоже есть.

– Я думал… Ты никогда не говорила о нем.

– Потом, потом…

В этот миг Надежда Артемовна развернулась, а дочь и Платон, как школьники перед строгой учительницей, выпрямили спины. Она не обратила на них внимания, потому что в кухню вбежал Ваня, рванувший с порога, никого не замечая, к столу у плиты, там стояло блюдо с пирожками, один он схватил и – в рот. Бабушка, конечно, переключилась на внука:

– О! Вот и наш Иванушка. Почему такой грязный?

– Мы ужиков искали, – ответил мальчик с набитым ртом.

– Понятно. Посмотри, кто приехал…

– Мама! – кинулся к Камилле с визгом Ваня, обнял ее за шею, не выпуская пирожка из рук. – Ма-а-а-а…

Мальчик явно не страдает отсутствием аппетита, он здоров физически и морально, набегавшись, примчался с красными щеками, будто их намазали свеклой, со спутанными темными волосами. Камилла обнимала его, целовала личико в грязных потеках, оба смеялись, радуясь встрече.

Всякий раз, когда она обнимала сына, одновременно вспоминала, как намеревалась избавиться от Ивана. В то время она не соображала ничего, а сейчас ее терзала жгучая вина за те мысли, продиктованные страхом остаться наедине с маленьким ребенком. Почему-то Камилла сразу отсекла помощь излишне принципиальной и строгой матери, боялась навлечь на себя ее гнев, а как было стыдно… словно она последняя шлюха из притона.

Надежда Артемовна уловила: с дочерью что-то не так, наблюдала за ней и поймала с таблетками – какая пошленькая тривиальность, безответственность. Мать не позволила ни умереть ей, ни избавиться от ребенка, поймав за руку дурочку. Без сюсюканий, а со свойственной прямотой Надежда Артемовна объяснила, что за удовольствия тоже надо платить, так устроен мир, платят все абсолютно. Кто-то дальнейшими успехами – если не нарушит законы мироздания, а кто-то крахом амбиций, когда переступит через все запреты. Расплата Камиллы – ребенок, она обязана его принять, и это не наказание, а наука. Впавшей в депрессию бедняжке сложно было понять, о чем шала речь, тем не менее суровая и бескомпромиссная Надежда Артемовна поддержала ее и окружила заботой опять же без сюсюканий.

– Боже мой, Ваня… – отстранив от себя сына, рассмеялась Камилла, забыв на минуту о двух смертях за плечами. – Какой ты грязнущий… а чернозем под ногтями… Мама, он легко одет, ведь на улице прохладно.

– Ничего, пусть иммунитет тренирует, – сказала бабушка.

Ваня лишь шмыгнул носом, спрятав руки за спину, и, нахмурив брови, уставился на маму серо-голубыми глазами, показывая своим видом, что его устраивают потеки и грязные руки.

– Ма, а где папа? – вдруг вспомнил мальчик.

Папа… и болезненный толчок в сердце на миг перехватил дыхание Камиллы. Она погладила его по щеке, натянув улыбку, но ответить… А что отвечать ребенку?

– Он уехал, – подсказал Платон.

– Дядя Платон! – наконец заметил Ваня гостя, несмотря на то, что тот сидел рядом с мамой. Но мужчины однозадачные существа, Ваня пусть маленький, но тоже мужчина. – Привет, дядя Платон.

– Привет, дружище, – протянул тот ему руку.

Мальчик по-мужски и со всего маха ударил своей ладошкой о мужскую ладонь, затем снова повернулся к Камилле, задав следующий вопрос:

– Ма, а папа надолго уехал?

– Очень надолго… – вымолвила едва слышно она, гадая, как долго придется врать сыну. – А что у тебя под футболкой шевелится?

Ваня запустил руку за пазуху и вытащил… Камилла, инстинктивно вскрикнув, подскочила с места, увидев змею, сын поспешил успокоить всех:

– Это ужик! Ужик! Мама, не бойся, он не кусается, только щиплется. Я же говорил, мы ужика искали… и нашли.

– Что, страшно? – злорадно ухмыльнулась Надежда Артемовна. – Да, так и живу с лягушками, ужиками, ящерицами. Постель проверяю перед сном, чтобы не лечь рядом с рептилией. Привыкай, Камилла, он у нас натуралист, главное, чтобы крокодила не завел.

– Ванечка, сынуля, – зачирикала дочь, не решаясь приблизиться к нему. – Ты не хочешь выпустить змейку на волю? Ей там будет хорошо…

– Не хочу, – заявил Ваня с вполне взрослой категоричностью, характер у него, по всей видимости, бабушкин. – Мы с пацанами полдня искали его, палочками норки ковыряли. В аквариум посажу, там ему будет хорошо, я подготовил среду обитания. Буду наблюдать, как он в спячку впадет.

– Ладно, – сдалась Камилла. – Тогда давай в аквариум ее… его… ага? И пойдем руки мыть?

Мальчик с места не сдвинулся, на помощь пришла бабушка:

– Ива-ан… Что мама сказала?

И хотя Надежда Артемовна не повысила голоса ни на полтона, ребенок понял: несмотря на приезд мамы, бабушка здесь все равно остается генералом. Вздохнув тяжко, Ваня подчинился и отправился с ужиком в свою комнату, Камилла последовала за ним. Лишь только затихли на втором этаже шаги и голоса, Надежда Артемовна подошла к столу, села напротив Платона, получив возможность высказаться:

– Пока нет Камиллы и Вани, хочу кое-что сказать тебе… Видишь ли, герой-любовник, у моей красавицы дочери и внука была нормальная, благополучная жизнь, был любящий муж, а у Ваньки любящий отец, но вдруг явился ты… Не перебивай! – подняла она ладонь, упреждая желание Платона возразить, но опять не повысив голоса. – Появился ты и снова навалились проблемы: твоя жена убита, но почему-то убит и муж Камиллы. В один день! То есть вечер. Тебе не кажется это чересчур странным?

– Кажется, – наконец и он вставил слово. – Я пока не знаю, не понимаю связи, но обещаю разобраться.

– Да уж попытайся. Не хочу, чтобы моя дочь угодила в тюрьму. Один раз ты едва не убил ее, кстати вместе с Ваней, я не позволила ей умереть, следила за каждым шагом. Так вот, если ты задумал что-то дурное, если хитришь и снова обидишь мою Камиллу, тем более нашего Ваньку, я тебя в порошок сотру. Запомни, Платон, хорошо запомни, я не шучу.

Уф, ее слова – просто серпом по одному очень болезненному месту, но Платон прекрасно понимал, чем они вызваны, чай не дурак. Вина-то лежит на нем, он ее осознает, отсюда, затолкав обиду глубоко внутрь, Платон предпринял попытку направить диалог в мирное русло:

– У меня нет задней мысли, Надежда Артемовна, поверьте.

Куда там мирно – она огрызнулась:

– Трудно мне верить тебе, трудно.

А как трудно ему говорить с ней, она не только не принимает его, но даже не скрывает этого хотя бы из вежливости! К тому же они в неравном положении, у Надежды Артемовны преимущество: она на своей территории, а потому нападает, предъявляет претензии таким образом, что Платон вынужден помимо желания оправдываться. С другой стороны, если бы он сейчас находился на своей территории, было бы иначе? Вряд ли, воспитание не позволило бы хамить, а потому он придерживался умеренной тональности:

– А вы поверьте. Я много раз просил Камиллу переехать ко мне вместе с Ваней, для этого купил квартиру, кстати, на свои заработанные деньги, а не на деньги жены, – на всякий случай уточнил. – Но она всегда отказывалась…

Он осекся, так как Надежда Артемовна закачала головой, причем выражение ее лица стало кислым-кислым. Этой женщине что-либо объяснять – легче головой потолок пробить.

– А тебе не приходило в голову, – заговорила она после паузы с упреком в интонации, – что у нее есть моральные границы? Да, она не смогла, встретив тебя, пройти мимо, но Костя… Это он женился на беременной Камилле. Он встречал ее из роддома, потом растил Ваню, заботился о них тоже он. Ютились в одной комнате, Константин пахал, как папа Карло, чтобы создать условия жене и сыну. Кстати, Камилла не работала ни дня в своей жизни, институт по твоей милости бросила, занималась домом, воспитанием сына, ей нравилось. Считаешь, за все это она обязана была заплатить черной неблагодарностью только потому, что появился ты? Если б я знала раньше, что у вас снова интрижка…

На этот раз Платон позволил себе перебить ее:

– У нас не интрижка. Я люблю Камиллу, Ваню само собой…

– Опять: я… я… я… А тогда, выходит, не любил?

– Любил! Но… дурак был молодой. Мама истерику закатила… Растерялся я, понимаете? Не знал, где и на что жить, я еще учился…

– А сейчас мама не закатит истерик?

– Ее нет. Гипертонический криз и – все, впала в коматозное состояние, да так и не вышла из него. Мама слишком близко к сердцу принимала любой шум на улице, события, дрязги на работе, не умела управлять собой.

– Прости, не знала.

Таким тоном посылают на три известных буквы, а не извиняются, Платон решил не подливать масла в огонь злобы Надежды Артемовны, благоразумно держал паузу. А ведь она хотела еще что-то сказать ему, но помешал Ваня, прибежав, мальчик уселся за стол и затребовал пирожков – много. Он взял все внимание взрослых на себя, ел и одновременно рассказывал про свои очень важные дела – про взросление крысы от рождения, про богомола, который умер по неизвестным причинам, про улиток, которых ему купила бабуля. Как правило люди умиляются, глядя на акселерата, но трое взрослых лишь кивали, чтобы мальчик видел: его слушают. На самом деле каждый находился в своих невеселых думах.

Незаметно и вечер наступил.

Пока делали обыск в квартире Пешковых, женский труп во второй квартире ждал очередности на полу спальни. Потом Коноплева мучила всех, исследуя Татьяну Лукьянову, заодно действуя на нервы Феликсу своей нарочитой медлительностью, ей же нужно продемонстрировать, какая она трудяга-работяга. Наступил и час, когда Ольга вместе с двумя трупами и складным стульчиком укатила в царство мертвых – в морг. Феликс, что называется, перекрестился и дал команду оккупировать спальню.

Криминалист Огнев занимался отпечатками и уликами по всей площади первого уровня. Квартира большая, заморишься искать здесь что-либо, вот и парились все до вечера, копаясь в каждом углу, перебирая книжки, шмотки, а барахла – ого-го сколько! И в каждом кармане может лежать какая-нибудь фигня (по словам Жени), способная пролить свет на тайну двух трупов, которую Феликс безуспешно складывал в уме, чтобы дать завтра полную картину Терехову.

– Мне интересно, – рассматривая в гардеробной полки-полки-полки, промямлил с кислой миной Сорин Женя. – Зачем женщине столько сумок? Там одних карманов не перечесть.

– А ты не считай их, а заглядывай туда, – дал практичный совет Вениамин. – Кстати, дно сумок смотри с внешней стороны, иногда и там карманы лепят.

– Слыхал? – ухмыльнулся Феликс. – Давай, Сорняк, осваивай профессию барахольщика, в жизни все пригодится.

Услышав голоса, он подошел к перилам и глянул вниз. Там стояла девица неопределенного возраста, первое, что резануло по глазам – волосы разных цветов от розового до темного красно-каштанового, все это богатство торчком зиждется на голове. Она закинула ремешок сумочки на плечо и о чем-то спорила с полицейским, который, подняв голову, позвал его:

– Феликс, мадам хочет поговорить с Танюхой.

Тот с готовностью сбежал по лестнице, не спуская алчных глаз с гостьи, про себя радуясь, что свидетельница сама нарисовалась, чего никто не ждал. Нет, ну раз она хочет поговорить с Танюхой, значит, хотя бы толику инфы выложит про нее, а это уже кое-что. Вот повезло!

– Добрый вечер, меня зовут Феликс, – галантно представился. Да, когда хочет, он может прикинуться хоть герцогом. – А вас…

В его голове счетчик мгновенно просчитал: ей за тридцать (и с большим хвостом), молодится, но выглядит при этом нелепо – одежда немыслимо ядовитых оттенков, молодежная, обтягивающая деформированные отличным аппетитом формы. Не замужем – это видно без лупы, расписанное личико, словно только что гостья сошла с подмостков сцены, замерло… а то! Увидела брутала во всей красе и в осадок выпала, подумалось Феликсу (он себе цену знает), а под пышной прической, кажется, думающего вещества мало-мало, что ж, тем проще будет с ней болтать о том о сем. Он самодовольно улыбнулся, показав белые крупные зубы, и напомнил:

– Так как вас зовут?

– Ирэна, – выговорила она с достоинством бизнес-леди, но надолго ее не хватило, следом перешла на простецкий язык жительницы трущоб. – Не, ты мне скажи, чё за бардак здесь? А вы все кто такие? Что здесь делаете? Где Танюха?

– Дорогая Ирэна, – взял ее под локоток Феликс, – давайте пройдем на кухню, чтобы не мешать моим сотрудникам. Выпьем чаю, если найдем, и побеседуем.

– А чё это вы тут хозяйничаете? Чего вон тот мужик ползает?