Текст книги "История странной любви"

Автор книги: Лариса Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

8

Матвей Куницын никак не мог заснуть, хотя сегодняшнее его убежище вполне позволяло это сделать. Во-первых, у дома были стены, во-вторых, в стенах этих обнаружился оставленный кем-то вполне добротный матрас и почти целая половина теплого одеяла, которое, если закутаться поверх куртки, грело очень даже хорошо без всякого костра. С костром оно, конечно, было бы лучше, но в помещении Матвей теперь разводить огонь остерегался. Два года назад они с Сашкой набрели на такое же строение (то ли недоснесенное, то ли недостроенное), огонь развели. Не могли не развести – у них тогда было отличное настроение: в котомке лежала селедка, пара банок с тушенкой, батон хлеба, кефир и, конечно, она, родимая! Заработали перед Новым годом на разгрузке в супермаркете, когда везде запара и лишние руки на подработку берут и без медкнижки, и без регистрации. Поработал пару часов – и отвалил. А отвалил не просто так, а с припасами, да еще и с тысчонкой в кармане, так что не только на сегодня хватит, но и надолго вперед, если не шиковать. В общем, посидели они тогда славно. Повспоминали, поплакали. Приняли, конечно, нормально. Всю бутылку уговорили, да и заснули. От сытости и тепла развезло влегкую…

Очнулся Матвей в инфекционной больнице, где узнал, что товарищ его угорел в пожаре, а его, Матвея, пожарные, к счастью, вытащили живого и доставили прямо сюда. А куда его еще везти без документов и в лохмотьях, если не к инфекционистам? Матвей, конечно, поспорил бы с тем, что вытащили его, «к счастью». Он даже завидовал Сашку́. Повезло. Отмучился. Да и не мучился вовсе – заснул и не проснулся. Честно говоря, если бы не страх перед болью, Матвей уже давно завязал бы со своей никчемной жизнью, но единственный известный ему относительно безболезненный способ самоубийства был прием изрядной дозы снотворного. Вроде бы все, как с Сашком – уснул и не проснулся, но риск все же был: рассчитаешь дозу неправильно, и привет – останешься безмозглым овощем. А если ум не пострадает, то проверять это будут в психушках столько времени, что сам не заметишь, как все-таки слетишь с катушек. Это тем самоубийцам, у которых любящие родственнички имеются, подобная судьба не грозит. Эти, обвиняющие себя во всем случившемся, и побегут куда надо, и сунут кому следует. В общем, уберегут своего самоубийцу от диагноза и лечения. А у Матвея с любящими родственниками напряженка. У него с любыми как-то не очень. То есть где-то, наверное, имеются какие-то дальние, о которых он только и помнит, что они должны быть, а есть ли на самом деле или и нет уже – точно не знает. Друзья? Ну, здесь, как у классика: «Иных уж нет, а те далече». Одних растерял, с другими поругался, с третьими жизнь развела.

Еще были дети. В этом никаких сомнений не было. Это у Матвея все катилось по наклонной, а у них наоборот – по восходящей. Сначала в школе отучились, потом в институтах. Про школу-то он точно знал – приходил к калитке, стоял в отдалении, наблюдал, как они со стайкой таких же, чем-то озабоченных, но, по сути, безмятежных подростков идут к дому. Он провожал, отмечал, как взрослеет сын и хорошеет дочь. Однажды осенью дочь осталась одна. Матвей произвел нехитрые расчеты и осознал, что сына в этом дворе ему уже не встретить. Он переместился в другой, бывший когда-то родным, увидел, что юноша каждый день выходит из дома с рюкзаком. Конечно, он не выдержал, полюбопытствовал, проводил. Буквы МАРХИ на учебном заведении его удивили. Он и не догадывался о таких талантах ребенка. А как догадаться? Сам Матвей не умел ни чертить, ни рисовать, да и с воображением было туговато. А из семьи его в первый раз турнули, когда сынок если и рисовал что-то, так только на обоях в коридоре.

Через несколько лет он рискнул настолько приблизиться к стайке девчонок, выпорхнувших из школьных дверей, что услышал, как его Ксюша сказала подружкам, что хочет поступать «либо в медицинский, либо в школу-студию МХАТ». Ну, вот это как раз ему было неудивительно. По женской линии в этой семейке, видимо, актерство четко передается по наследству. Конечно, Ксения первой решила оформить призвание профессионально, но бабку с матерью ей еще наверняка догонять долго. И неизвестно, удастся ли перегнать. Хорошо бы, только на сцене. И вообще, может, она свои таланты только там и будет использовать. Может, останется человеком, в отличие от своих воспитательниц. Хотя надежды, конечно, пустые. Яблочко, как говорится, от яблони…

Помнится, пару лет назад Матвей все-таки рискнул, подошел к дочке. К сыну-то даже и не пытался – догадывался, что тому личность отца расписали так, что тот не то что разговаривать, смотреть в его сторону не станет. А если и посмотрит, то, скорее всего, лишь для того, чтобы двинуть как следует. Зря, что ли, пару раз в неделю он выходит из дома с привязанными к рюкзаку боксерскими перчатками? В общем, с сыном вступать в беседу Матвей не решился, а вот дочку окликнул. Выражение ее глаз запомнил навсегда: испуг (чужой, грязный дядька зовет по имени, приближается и хочет, кажется, схватить своими немытыми ручищами), нотки понимания, узнавание и немедленная, всепоглощающая брезгливость. Она поднесла руки ко рту так, как делает человек, еле сдерживающий рвоту, и бросилась прочь с такой скоростью, словно отец мог причинить ей самое ужасное из всех возможных зол. Новых попыток Матвей не делал. Зачем? Все правильно. В некоторой степени он заслужил то, что получил. Раньше надо было действовать, раньше стараться. А он все пытался что-то кому-то доказывать. Сначала обиженного из себя строил. Не думал как-то, что обиды обидами, а дети – детьми. Когда понял – решил, что обязательно сделает так, что они станут им гордиться. А когда не вышло, подступил стыд. Такой сильный, такой безы– сходный, такой постоянный! В сто раз горше и болезненнее, чем минутная брезгливость дочери…

В общем, встречи, объяснения, разговоры Матвей отложил или надолго, или навсегда. Довольствовался своими подглядками и радовался за детей. Сын окончил институт, устроился в какую-то, видимо приличную, контору, потому как хоть на автомобиль пока не заработал, но рыночный рюкзак и дешевые шмотки сменил на фирменные. А на машине какое-то время ездила бывшая жена. Сначала ее полгода возил не совсем юный, но хорошо сохранившийся мужчина, потом он же в день ее рождения стоял у подъезда рядом с перевязанной красным бантом «Ауди». А еще через полгода исчезли и мужчина, и «Ауди». Куда? Матвей проследить не успел. Но не все ли равно куда. С Татьяной попробуй уживись.

Особых эмоций Матвей от потери детей уже не испытывал. Да и откуда их взять, ничего не вкладывая? Человек – существо эгоистичное. Случается, больше любит того ребенка, в которого больше вложил. А Матвей ни в одного практически ничего не вкладывал. Смена подгузников и чтение сказок первые пару лет – не в счет. С сыном, конечно, успел повозиться, но слишком много воды утекло с тех пор. Ну, подойдет он к сыну, скажет: «А я ведь тебе про заюшкину избушку читал пару раз». И что ему Ванька ответит? Пошлет куда подальше, и правильно. Так что лучше не подходить, чтобы не расстраивать лишний раз ни себя, ни его. Матвею-то не привыкать быть обруганным и обтявканным, а вот Ваньке тявкать на отца ни к чему. Пусть живет спокойно, с чистой совестью и красивой душой. Пусть работает и зарабатывает. Пусть мечтает о многом и многого добивается. Молодость свое дело знает.

А вот Матвею уже давно ничего не надо, только бы найти, где поспать и что поесть. Хорошо бы еще с кем-нибудь сойтись из своих. Вдвоем все-таки не так тошно. Но что-то не везет ему с приятелями после смерти Сашка́. Тот был честный. Никогда не подставлял, куска себе лишнего не брал, все удобства и тяготы делил пополам. Таких больше не попадалось. Кто пытался оттяпать себе кусок побольше, кто прятал найденные вместе деньги, кто, услышав приближение стражей порядка, сваливал втихую, не разбудив, прихватыв его нехитрый скарб. Все верно. На кой ему, если его менты загребут, ржавый чайник и кусок мыла в обезьяннике? Выйдет – еще что-нибудь нароет. Мало ли хлама на помойках валяется?..

Вот теперь как раз проклятое чувство голода шептало о том, что вылазки на помойку не избежать. Матвей, обнаружив теплый ночлег, решил, что с желудком удастся договориться, завернувшись в кусок одеяла и захрапев. Но сон, как назло, не приходил. Матвей пытался, но тщетно. Он уговаривал себя, что утром обязательно найдется какой-нибудь усталый грузчик у продуктового, который захочет перекурить и позволит Матвею за батон с кефиром поднести вместо себя пару ящиков. Но если учесть, что случая такого не подворачивалось уже три дня, договориться с пустым животом было очень сложно. Он бурлил, возмущался, требовал и назойливо подсказывал мозгу, что соседний двор – это не просто двор, а огороженная территория элитного дома. А там и помойка своя. Тоже элитная. Там вместо тухлятины можно и что-то вполне приличное обнаружить. Вопрос, конечно, как туда пробраться мимо охраны и шлагбаума, но попытаться-то можно. Попытка, конечно, может окончиться ментурой. И опять тогда – ни чайника, ни мыла, ни огарка свечи, только-только добытой Матвеем на прошлой неделе…

Матвей нехотя сполз с теплого матраса, натянул поверх старого пальто не менее старую, но все еще теплую куртку и вышел из своего убежища. На улице было холодно. Не так чтобы очень, но все же зябко. Конечно, не зима, которая уже не за горами (вот когда придется плюнуть на страхи и снова разводить костры), но уже пробирает. Повезло ему все-таки. Если и заметут, то пускай останется без чайника, зато при куртке. Вообще, все в мире относительно. Зима, например. Мороз – главный враг человека без крыши над головой. А снег – один из лучших друзей. Его зимой много. Чистенького, аккуратненького. Набрал полный чайник, растопил, сиди попивай. Красота! Летом вроде тепло. Хоть под открытым небом ночуй, все нипочем. Все-то оно все, да не совсем. А мухи, а комары, а жара, которая заставляет испускать зловоние так, что самому от себя тошно? В общем, как ни крути, а в середине осени – самая распрекрасная пора для Матвеева житья-бытья. Еще не слишком холодно, но мыться уже можно без вреда для окружающих, от случая к случаю.

Матвей подошел к забору, окружавшему высокий дом, увешанный кондиционерами. Осторожно пошел вдоль, тихонько трогая каждую перекладину: не подпилена ли, не согнута? Забор был цел и, казалось, неприступен. В поле зрения показался шлагбаум и КПП. В окошке сторожки виднелись затылки охранников, лица которых смотрели в мелькающий веселыми картинками телевизор. Матвей вздохнул. Он по опыту знал: телевизор – штука обманчивая. Это только так кажется, что охранники смотрят передачу и ничего вокруг не замечают. А на самом деле одним глазом они нет-нет да и зыркают в монитор внутренней камеры. И конечно, странная личность, что околачивается без дела у забора, им совсем не понравится. Так что лучше оставаться подальше и не попадаться им на глаза. Матвей поплелся в обратном направлении. Теперь он не трогал решетку, а шел, слегка надавливая стоптанными ботинками на сырую после дождя землю. А вот и то, что искал. Он остановился и стал выбивать башмаками танец, напоминающий чечетку начинающего неумехи. Движения были слишком плавными и несистемными. Но Матвей знал, что делал. Он ногами разгребал почву, которая в этом конкретном месте показалась ему достаточно рыхлой, в разные стороны, образовывая яму, все ближе подступающую краями к забору. Наконец, когда задел показался ему достаточно большим, он опустился на корточки, заботливо заткнув под грудь полы пальто, вытащил из кармана куртки заранее положенную туда алюминиевую ложку и принялся копать. Работал он сосредоточенно, довольно быстро, но все-таки долго. Во-первых, ложка то и дело гнулась и грозила сломаться при более сильном нажатии, так что приходилось давить не в полную силу. Во-вторых, постоянно приходилось прерываться, чтобы спрятаться в кустах от фар приближающегося автомобиля или от фонаря затеявшего обход охранника. Через час, когда лаз оказался достаточно большим, чтобы Матвей смог пролезть в него, у копателя совсем не осталось сил. Желудку казалось, что нос прямо-таки чувствует исходящие от довольно далеко стоящих мусорных баков призывные запахи, которые атаковали мозг все сильнее и требовали незамедлительно наполнить живот хоть чем-нибудь съедобным.

Матвей пролез через лаз, угваздав не только заботливо оберегаемое пальто, но и куртку, и брюки. Если сейчас повезет, то завтра можно будет озаботиться темой мытья, а не провианта. Стрелой он метнулся к помойке и только хотел открыть один из баков, как услышал приближающиеся женские шаги. В темноте фигура была неразличима на вид, но слух улавливал четкий стук тонких каблуков. Сомнений не оставалось – к его убежищу приближалась дама.

Матвей присел. Женщина подошла ближе, остановилась у одного из баков и, судя по звуку, поставила рядом с ним какую-то нетяжелую коробку. Она вздохнула и произнесла с сожалением:

– А вы почти такие же вкусные, как у Борьки.

Желудок Матвея издал победное ликование, усталое тело покачнулось, голова с гулким стуком ударилась о железную стенку бака. Женщина отскочила и спросила испуганно, но пока еще негромко:

– Кто здесь?

Матвей высунулся из-за бака. Сейчас она позовет охрану, и вряд ли ему удастся прихватить с собой коробку с чем-то неведомым, но, видимо, очень вкусным. Почти таким же вкусным, как у какого-то неведомого Борьки.

– Не кричите! Умоляю вас, только не кричите! – Матвей протянул к женщине руки и тут же скомкал движение, побоявшись напугать ее пуще прежнего.

Женщина быстро овладела собой и сказала довольно спокойно:

– Я не кричу.

Матвей продолжал сидеть на корточках и выглядывать из своего укрытия. Женщина стояла на расстоянии двух метров и смотрела на него с любопытством, лишенным всякой брезгливости.

– Вылезайте! – не сказала, а потребовала она.

Матвей подчинился и через мгновение предстал перед ней во всей красе.

Хорошо, что фонарь был не так близко. Он надеялся, что его убогость в ночной тьме не так очевидна. Хотя наверняка незнакомка с ходу составила о нем совершенно определенное впечатление. Сам-то он мог разглядеть, что перед ним ухоженная, очень симпатичная и уверенная в себе дама, одетая в дорогой (ну, точно дорогой!) домашний халат и почему-то – в туфлях на каблуках с переплетенными вензелем на носке вместо банта буквами LV. «Туфли-то ей зачем? – некстати подумал Матвей. – Хотя – не в тапках же ей на улицу выходить. Напялила, что поближе стояло. А стояло то, что она обычно носит. А носит вот такое-эдакое…»

– Что вы тут делаете? – строго спросила женщина и нахмурилась. Лоб ее при этом движении ни капли не сморщился, и Матвей почувствовал подступающее раздражение: «Лифтинг, ботокс, все дела. Чего она к нему привязалась?! Вовсе он не обязан перед ней отчитываться. Что хочет, то и делает. У нас демократия. В конце концов, он себя тоже не на помойке нашел…»

– Я себя не на помойке нашел! – сорвалось у него с языка против всякого желания.

Фифа недоуменно приподняла бровь (лоб, конечно, снова остался без малейшего изъяна), а потом неожиданно расхохоталась и фыркнула:

– Ну, конечно же, нет! Это я вас нашла.

В этой фразе, как ни странно, было столько искренней радости и даже гордости, будто Матвей был каким-то кладом, который она отыскала и теперь восторгалась своей победой, что он тоже засмеялся, хоть и несколько натянуто.

– Повторяю вопрос, – снова сказала женщина, резко оборвав смех, – что вы здесь делаете?

– Жду, когда вы уберетесь восвояси, и я смогу попробовать то, в приготовлении чего так преуспел ваш Борис.

– Никакой он не мой! С чего вы взяли?! – вспыхнула фифа. Этого в темноте Матвей, конечно, разглядеть не мог, но он был уверен в том, что она покраснела.

– Да плевать мне и на вас, и на Бориса, пускай даже и не вашего! Вы оставите меня в покое или нет? – Матвей забыл об осторожности и даже повысил голос.

Из-за угла показался фонарик охранника, приближающегося к ним неумолимой тенью.

– Блин! – одновременно выругались желудок, мозг и язык Матвея.

Конечно, сейчас она гневно завопит: «Это вы мне?!», обвинит Матвея во всех грехах и сдаст его со всеми потрохами, но, естественно, без вожделенной коробки, в лапы этой гориллы с фонариком.

– Вы правда хотите забрать себе эту коробку? – никак не отреагировав ни на ругательство, ни на предыдущий выпад собеседника, поинтересовалась женщина.

– Я есть хочу, – усмехнулся Матвей. – Хотя вас это вряд ли тронет.

Он презрительно взглянул на дамочку и процитировал услышанную где-то песню Трофима:

– «Любит муж и жизнь в достатке…» В общем, вам в ваших хоромах не до нас, несчастных. Вы знать не знаете, что такое одиночество.

Она кивнула и устало согласилась:

– Конечно, не знаю, куда мне.

Потом, резко развернув свои фирменные вензели, коротко бросила:

– Пошли!

– Куда? – Матвей продолжал стоять.

– Есть будем, – бросила она через плечо. – Да, а коробку все-таки прихвати. Это в одиночестве жрать тошно, а вдвоем – как раз сойдет.

– Стой! – раздался в ночи окрик охранника, луч фонаря запрыгал по грязной спине Матвея.

– Все в порядке, Кирилл. Это ко мне, – отозвалась женщина.

– Это вы, Виктория Сергеевна? – растерянно спросил сторож, переводя луч на очень стройную даже под халатом женскую фигуру.

– Да, все в порядке.

– Вы уверены, что мне не следует позвонить куда следует? – неуверенно прокричал им в спины охранник.

Женщина развернулась и отчеканила:

– Если вам неймется, Кирилл, то можете позвонить в «Сплетницу» или любое другое низкопробное издание и сообщить им, что Виктория Струнова принимает у себя по ночам сомнительных типов. И не забудьте заснять наше дефиле на мобильный телефон. Он ведь у вас с собой? – Закончив тираду, она снова развернулась, сделала приглашающий жест в сторону Матвея и пошла вперед, нарочито покачивая бедрами.

В лифте ехали молча. Матвей отчаянно старался не реагировать на окутавшую его со всех сторон невиданную роскошь: мраморные полы и хрустальные люстры в вестибюле, анфилада зеркал, золоченые перила на лестнице и не поддающееся описанию изобилие всевозможных цветов в красивых горшках. «И это еще не квартира», – только и мог подумать он.

Женщина, казалось, не думала ни о чем.

Она, казалось, не замечала ни внешнего облика своего гостя, ни его внутреннего состояния. С внешним он, конечно, ошибся. Полотенца она выдала ему буквально на пороге и, распахнув одну из дверей, скомандовала: «В ванну!» Спорить с этим приглашением не хотелось. Матвей с такой скоростью влетел под душ, что даже забыл смутиться, когда через минуту хозяйка бесцеремонно вернулась в ванную и объявила:

– На банкетке – мужской спортивный костюм и смена белья. Вам должно подойти.

– Спасибо, – выдавил он, прячась за практически прозрачной шторой.

Впрочем, женщина на эту штору не бросила ни единого взгляда.

– В правой стойке, во втором ящике сверху, – новая зубная щетка и лезвия. Можете пользоваться. Только недолго, а то пельмени переварятся.

Она хлопнула дверью.

От слова «пельмени» у Матвея так заныло под ложечкой, что он стал тереть исстрадавшееся тело с такой яростью, будто хотел оттереть его не до чистоты, а до дыр.

Когда он показался на кухне – свежевыбритый, хорошо одетый и вполне похожий на обычного человека, пельмени уже дымились в тарелке, а хозяйка колдовала над стаканом с мутной жидкостью, всыпая туда какие-то травы и пришептывая, словно повивальная бабка.

– Ешьте! – Она мотнула головой в сторону тарелки, бухнула рядом с тарелкой стакан: – Пейте!

– Вот уж нет! – Матвей решительно отодвинул от себя пойло. – Я, конечно, личность, доверия не вызывающая, но не конченая. Я не из этих. Наркота – это не по моей части.

– Вот и славно, – неожиданно улыбнулась хозяйка. – Значит, вас точно возьмет. Конченых это пойло никогда не берет, а не совсем пропавшим помогает.

Она села напротив, мягко, но вместе с тем неуклонно подвинула стакан обратно в его сторону и представилась:

– Вика.

– Матвей.

Он закинул в рот сразу несколько пельменей, с трудом сдерживаясь, чтобы не проглотить всю тарелку разом.

– Вы, Матвей, пейте, не бойтесь. Это лекарство. Хорошее. Лечит все хвори. И мышцы, и суставы, и внутренние органы. Бабушкин рецепт, проверенный.

– Мне бы для души что-то, – усмехнулся он, но послушно отпил глоток.

– Не вопрос.

Она поставила перед ним рюмку и достала из морозилки бутылку, на которой почему-то по-иностранному было написано «Серый гусь», хотя на поверку содержимое оказалось родимой водкой.

Тепло и сытость, конечно, быстро сделали свое дело. Матвея развезло и стало откровенно клонить в сон. Хозяйка с трудом подняла его и потащила куда-то в глубь квартиры, рассказывая по дороге, что сейчас он уснет, а наутро проснется настолько отдохнувшим и с таким неожиданным запасом сил, что станет вспоминать ее волшебное снадобье чуть не каждый день. Матвей пытался освободиться и говорил что-то о том, что неудобно и надо идти. Но уже минут через десять лежал на диване, укрытый пледом. Ему было так хорошо, как не было уже столько лет, сколько он уже и не помнил. Последнее, что он услышал сквозь окончательно подступивший сон, был вздох и грустное:

– А чаю мы так и не попили.

– Завтра попьем, – пообещал Матвей кому-то неведомому с расплывающимися очертаниями и отбыл в объятия Морфея.