Текст книги "И все-таки это судьба (сборник)"

Автор книги: Лариса Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Откуда у тебя этот снимок? – спросила Мила без обиняков, подсев к подруге за столик. Алка, как обычно, при параде. Сапоги на шпильке, платье неприличной длины, макияж искусный, улыбка призывная. «Можно выйти за хлебом и встретить свою судьбу», – утверждала она, подкручивая реснички даже для того, чтобы вынести мусор, и нисколько не смущаясь от того, что судьбу свою вроде как уже давно встретила. Аллочка закинула ногу на ногу, успев посмотреть, заметил ли кто-нибудь в ресторане эту красоту, и только потом ответила подруге.

– Значит, увидела почту?

– Увидела. Так откуда?

– Места надо знать. – Она наклонилась, взяла со стола бокал и принялась потягивать коктейль с самым безмятежным видом.

– Ал!

– А что ты злишься? Тебя ведь пока не заинтригуешь, с места не сдвинешь. – Алка сделала еще несколько глотков.

К столику подошел официант, обратился к Миле:

– Для вас?

– Спасибо, ничего не надо, я ухожу.

Алка тут же поперхнулась своим коктейлем, закашлялась, замахала руками.

– Даже не думай! Ей, пожалуйста, клубничный мохито. – И как только официант отошел, продолжила: – Фотка, между прочим, с симпозиума. Он доклад читает.

– А ты там каким боком?

– Да я ее в инете скачала.

– Здрасте приехали! Ты с ним, вообще, знакома? Или просто наткнулась на снимок приличного мужика и решила мне послать? Тогда спешу тебя огорчить. У него точно жена, любовница, и у каждой по паре ребятишек.

– Не пори ерунду! Любовницы у него нет, жены практически тоже. Дети есть от первого брака, отношения поддерживает, участие принимает. Но они уже взрослые. Кажется, даже школу закончили.

– Откуда такая осведомленность?

– Милка, ты мне надоела! То тебе не нравится, что я ничего не знаю, то ты недовольна моей информированностью.

– Твоя информированность может мне дорого обойтись.

– Да брось ты. Хороший мужик – надо брать. – И обе они засмеялись известной цитате. Отсмеявшись, Мила кивнула:

– Рассказывай!

– Короче, он женат (пока) на Лизе Зайчик.

– Коллега Лешика?

– Ну да, помнишь, ты ее как-то видела у нас.

– Раза три, наверное, только муж был, насколько я помню, другой.

– Был. Сплыл два года назад из-за романа с этим вот красавцем.

– Ну, насчет красавца…

– Не ёрничай! Симпатичный мужчина, очень даже. Короче, случилась страсть, сломались две семьи, образовалась новая. Стали жить вместе, Лизкину дочь воспитывать. А теперь вроде как страсть угасает. Так что если вовремя подсуетиться…

– Слушай, Алка, а я же помню этого Зайчика. Она прехорошенькая.

– Да, этого не отнять. На то и купился. Только простенькая, а ему, похоже, умные бабы нравятся. У него первая супруга какая-то ученая, говорят, известная не только в узких кругах.

– То-то он сбежал от этой ученой.

– Так ненадолго ведь. Ну, случилось помутнение рассудка. С кем не бывает? Зато тебе достанется уже все понюхавший, все отведавший, все…

– Потрепанный, в общем.

– Мил, твой скептицизм…

– Ал, твоя уверенность, что он мне достанется…

– А почему нет? Просто надо оказаться в нужное время в нужном месте. Познакомимся, возьмем в оборот. А не получится – развеемся хотя бы. Весело ведь.

– Обхохочешься!

– Мил, ну чем ты рискуешь, а? Взрослые ведь люди. Понравились друг другу – замечательно. Нет – разбежались. И никаких претензий. А ты так боишься, будто тебя с ходу заставят с ним прожить лет пятнадцать, прежде чем принять решение.

– Не заставят, конечно, но…

У Алки зазвонил телефон.

– Да! – Она рявкнула в трубку так, как рявкала только тогда, когда в самое неподходящее, с ее точки зрения, время звонил муж. – Ну! Высокая? Так врача. Вызвали уже? Хорошо, хорошо, сейчас приеду. Вот ведь семейка. – Алка засунула телефон в сумку, вытащила кошелек, бросила на стол несколько купюр и встала. – Ни дня без приключений. Только мать на свободу – ей жирную фигу. У Юльки температура, пошла лечить. Видите ли, со здоровым ребенком он остаться может, а с больным сразу не знает, что делать.

– Да брось. Ты же сама разнервничалась и хочешь домой.

– Ладно. – Алка улыбнулась тепло, по-домашнему, как улыбается добропорядочная мать семейства. – Пойду лечить. Только с тобой мы еще не все решили. Завтра герой твоего романа будет по этому адресу часов в десять утра, – Алка начирикала на салфетке улицу и номер дома. – Пойдешь, поглазеешь. Понравится – будем знакомиться. Нет – значит, нет.

– Погоди-погоди! Как это «поглазеешь»? Я что, к незнакомым людям попрусь?

– Мил, глаза разуй. Тут квартиры нет, он во дворе там будет, уж как-нибудь узнаешь по фотке.

– А откуда ты знаешь, что он там будет?

– Лешка для меня у Лизы узнал, – невинно сообщила Аллочка.

– Фу, гадость какая! Не пойду я никуда! Еще и у жены спрашивают, где застать мужа, чтобы увести.

– Нельзя увести того, кто не хочет быть уведенным, – резонно заметила подруга и добавила, грозно сведя брови: – Пойдешь! Ты мне обещала! Ладно, все, побежала. Хотелось бы врача застать, а то перепутают все, забудут, разбирайся потом. – Алла побежала к выходу, но через несколько шагов обернулась: – И без фокусов мне! Без стонов «хотелось поспать» или «да что я как дура глазеть буду». Глазей как умная. Погоду, кстати, завтра хорошую обещают. Пойдешь! Поняла?

Мила кивнула. Против танка переть сложно. А против танка по имени Алка просто невозможно.

Танк стремительно упорхнул. Мила осталась в полной растерянности. Дала дурацкое обещание. Не выполнить теперь характер не позволит, а выполнять тошно. Куда-то ехать, за кем-то подсматривать. Главное, неизвестно за кем. Ведь ничего не спросила. Ни чем занимается, ни где живет, ни как зовут, наконец! Хотя, если он ей не понравится, какая разница, что у него за имя. А если понравится, так тем более.

– Заказывать что-нибудь будете? – Официант рассматривал Милу с плохо скрываемым раздражением. Пришла, понимаешь, в прайм-тайм, заняла столик и сидит сиднем с пустой тарелкой. Мила внезапно почувствовала сильнейший приступ голода. Такое часто случается, когда сильно нервничаешь, или очень чего-то ждешь, или хочешь вкусной пищей заесть свою неустроенную судьбу. В Милином случае все три «или» звучали в унисон.

– Салат «Оливье», жульен и бараньи ребрышки.

– Без гарнира? – Тон официанта мгновенно стал почтительным.

– С картошкой.

– Отварная?

– Жареная. С луком. – К черту диету!

– Десерт?

Ох, ну это точно будет перебор, но Мила улыбается и отвечает:

– Возможно, позже.

– Что будете пить?

– Чай. – Нет, после него не уснешь. Так и буду всю ночь лежать и представлять характер этого злосчастного снимка. – Лучше кофе без кофеина. – И ничего не лучше. Цвет лица землистый, на зубах темный налет. Дался ей этот кофе. – Давайте просто воды без газа.

– Может быть, бокал вина?

Мила смотрит на официанта с таким удивлением, словно тот предлагает ей нечто кощунственное. Она качает головой и спешит ответить:

– Нет-нет, завтра с утра я должна быть абсолютно трезвой.

– Но от бокала…

– Абсолютно, понимаете?

По глазам очевидно – не понимает. Ну и не надо. Мила и сама до конца не понимает всего.

Шура

Конечно, он позвонил. Приманка сработала. Еще бы! Шура – знатный рыбак.

– Думаю, вашей матушке можно попробовать помочь.

– Отличная новость, доктор! Я вам так благодарна. – Конечно, новость просто замечательная, но, надеюсь, ты не только за этим мне звонишь.

– Потребуется время, терпение и деньги. Александра… э-э-э…

– Можно просто Шура.

– Немалые деньги, Шура. Не думаю, что научные сотрудники располагают такими средствами.

– Это не проблема. Мне есть что продать. – Уже давно решила: если появится хоть один шанс вытащить маму, продаст квартиру, не задумываясь. Конечно, потом несладко будет все время куковать втроем на малой пощади, но лучше уж втроем, чем вдвоем с сыночком в хоромах.

– Хорошо. Тогда я буду готовить ее к операции.

– Понимаю. – И это все? И никаких вопросов о лекциях? Никакой просьбы о встрече?

– Про лекции с утра вы говорили серьезно?

Ну наконец-то!

– Вполне!

– С кем надо обсуждать возможность проведения?

– А, собственно, и обсуждать нечего. У нас почтут за честь…

– Кроме вашей чести, Шура, есть еще мой гонорар, время проведения и количество лекций. Мы можем с вами обо всем этом договориться?

А он противный. И едкий. И надменный даже. Конечно, Шура нуждается в нем гораздо больше, чем он в ней, но зачем подчеркивать ее ничтожность? Микробиолог – это, между прочим, человек, а не какая-нибудь там бактерия. Хотя сейчас Шура чувствует себя именно никчемной амебой. Инфузорией такой, которая только и может, что спрятаться в свою туфельку. А договариваться о гонорарах – куда уж ей!

– Наверное, лучше с директором института. – Похоже на поражение, но другого выхода нет.

– Я так и думал. Как я могу с ним связаться? – Настоящий сноб и зазнайка! Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Это про Шуру. Свела концы с концами и свободна. Вы – лишнее звено. Ну уж нет, дудки!

– Если вы сможете подъехать сегодня во второй половине дня, мы – подчеркнутое «мы», – сможем обо всем договориться. У Артема Игоревича как раз приемные часы.

– А на прием к директору института не надо записываться заранее?

Ну вот это уже слишком! Он теперь не Шуру унижает, а весьма уважаемого человека – академика.

– Необходимо. Но для меня, – для нее, для Шуры, а не для этого горе-лектора, – смогут сделать исключение. – Что, съел? И никакая она не бактерия, а очень даже значимая величина. Многоклеточная, и каждая клетка особенная.

– Буду в семнадцать тридцать по адресу, указанному на визитке.

– Хорошо. Наберите с проходной.

«Может быть, я сделаю одолжение, спущусь и проведу тебя на встречу, самовлюбленный индюк».

– Если буду задерживаться, сообщу.

«Нет! Ну это уже ни в какие ворота не лезет. Он, видите ли, будет задерживаться, а не опаздывать. А академики тут должны сидеть и ждать. Ладно, и чего она так раскипятилась? Опоздает – будет виноват. Ей-то что? Главное, пусть приезжает, а там она уж расстарается. Хотя уже и охота стараться пропала. Когда ты со всей душой, а тебя, как собачку, на место, всякое желание исчезает. И на что он ей сдался? Вот маму вылечит, и спасибо. А остальное где-нибудь в другом месте найдем. Ну, может быть, найдем. Если очень повезет. С местами нынче как-то не густо».

– Операция может продлиться дольше запланированного.

Шура даже вздрогнула. Она так увлеклась собственными мыслями, что забыла – Владимир все еще висел на проводе.

– Я говорю, что у меня сейчас операция, и она может задержаться. Если от меня нет звонка до половины шестого, значит, все в силе. Договорились?

– Да-да, конечно. – Шура почувствовала себя виноватой и даже добавила: – Удачи.

– Спасибо. – Без всякой, кстати, напыщенности. Очень искренне и серьезно. Наверное, даже самому отъявленному самовлюбленному снобу, который собирается покопаться в человеческих внутренностях, удача не помешает.

Шура побросала мышей на аспирантов и понеслась в парикмахерскую. Перед этим, конечно, заглянула в приемную к директору и двумя шоколадками уговорила секретаршу организовать ей аудиенцию в конце дня. В салоне Шура расщедрилась не только на укладку, но и на макияж. И даже брови привела в порядок – мука мученическая, зато ровные линии вместо кустистых зарослей. Мозги мозгами, а привлекательная внешность тоже не помешает. Тем более что у доктора в арсенале очень даже симпатичная жена. И чего вдруг Шуре вздумалось с ней тягаться? Наверное, интуитивно чувствовала, что может побороться. Или взыграл хищный интерес. Проголодалась она, заскучала, затосковала, хватку начала терять. Да и проверять ее особо не на ком. Одни мальки кругом – такими не насытишься. А тут настоящий карп вырисовывается. С этим и побороться не грех. Достойный соперник – может и ускользнуть, оказаться не по зубам. Так что надо быть во всеоружии. Не только зубы наточить и включить интеллект, но и огонь в глазах зажечь, и укладку на голове продемонстрировать.

Ровно в половине шестого Шурин мобильный зазвонил.

– Я внизу, как договаривались.

– Спускаюсь. – И где эта чертова помада?! Когда не надо, вечно в руки попадается, а теперь не найдешь. Шура под удивленными взглядами коллег вытряхнула на стол содержимое сумочки, выхватила помаду и, намалевав себе перед зеркалом алые губы, выскочила из кабинета. Халат! Халат, идиотка, забыла снять. Вернуться? Да нет, и так сойдет. Под халатом-то ничего выдающегося. Вот у докторской жены декольте так декольте, а у Шуры два отвисших миньона. Раньше, до родов, вполне аккуратная была маленькая грудка, а после и то, что было, сыночек высосал. Но что ж теперь делать? Не грустить же с утра до вечера по этому поводу? Кто может себе позволить – исправляет ситуацию. Режет, вставляет, увеличивает. Кто стеснен в средствах – пользуется корректирующим бельем. А кто-то вообще не заморачивается. Вот Шура никогда и думать о таком не думала, а сейчас распереживалась. Ведь и показать нечего. Сисек нет, бедра как у пацана, ножки стройные, но не слишком длинные. К тому же в джинсах и кроссовках, да еще и закрыты халатом. Конечно, и на такой товар купцы найдутся. Полным-полно любителей субтильных, анорексичных барышень, но у доктора-то аппетит нормальный. Так что придется брать лицом, которое под макияжем превратилось в прехорошенькое и теперь рассчитывало сорвать куш.

– Здравствуйте. – Шура постаралась: тон официальный, равнодушно протянутая рука.

– Здравствуйте. – Удалось произвести впечатление. Голос удивленный, правая бровь поползла чуть вверх, рукопожатие теплое и на секунду дольше приличного. Наверное, задумался, эта ли женщина приходила с утра к нему в кабинет. Теперь все наоборот: она в белом халате – официальная принимающая сторона, и очень даже презентабельная. А он, хоть и заносчив, и самолюбив, все-таки в роли просителя. Может, и не возьмут его лекции. Мало ли желающих тут выступать. Хотя, надо признать, вид у него тоже очень и очень репрезентативный. Вот есть такие люди, что мужчины, что женщины, умеющие носить одежду. Хоть простыню на себя повяжут – она будет смотреться модно, свежо и к месту. На докторе оказались джинсы, однотонный бежевый свитер и темно-синий щегольский пиджак с дизайнерскими заплатами на локтях. Шура задержала взгляд на груди гостя, и это не осталось незамеченным.

– Наверное, надо было одеться солиднее для визита к директору института, но уж в чем с утра из дома вышел…

– Отлично вышли. Пойдемте?

– Да-да, конечно. – И тут Шура впервые увидела, как он улыбается – очень тепло и по-детски беззащитно. Владимир напомнил ей Валерку, когда тот был совсем маленьким. Он забирался к Шуре на колени, засовывал голову куда-то ей под мышку и замирал. А когда поднимал глаза, то всегда улыбался именно так: мягко, вопросительно, с какой-то затаенной надеждой, будто спрашивал: ты ведь меня в обиду не дашь, правда? В Валерке эта жажда защищенности осталась до сих пор, хотя уже не за горами то время, когда ему самому придется становиться материнской опорой. Но пока он все еще выглядел, да и вел себя, как беспомощный теленок.

У Владимира же только на мгновение промелькнула на лице тень какой-то растерянности. Уже в следующую секунду он был собран, уверен в себе и решителен. В этой же решительной, деловой манере он и построил разговор с директором института. За каких-то пятнадцать минут, сдобренных крепким кофе, мужчины договорились об условиях сотрудничества, ударили по рукам и разошлись, весьма довольные друг другом.

Шура отправилась провожать гостя. Она была разочарована. Столько планов, столько приготовлений, а зачем, если он говорит только о том, что «читать лекции каждый третий четверг месяца в течение года – весьма и весьма достойное предложение». И что же теперь делать? Сейчас карп уплывет в пучину и будет появляться из нее лишь для того, чтобы обсудить с Шурой здоровье ее матушки.

– Спасибо вам. Отличное, отличное предложение!

Шура сама не поняла, как только язык осмелился повернуться:

– Может, отметим?

Что это? Он смутился? А почему? Потому что она ему нравится? Он что-то такое чувствует, но старается не дать волю чувствам? Докторская этика не вступать в отношения с пациентами, а теперь еще и практически с коллегами? Ну да, конечно! Поэтому он и был так сдержан и сух, чтобы не сорваться, не позволить себе. Да расслабься, расслабься! Можно позволить, можно! Ну, что же ты мнешься? Решайся! Не можешь? Ах да, думаешь о жене. Дело в ней, а не во мне, потому и смущаешься. Как бы так извернуться, чтобы не обидеть наивную дурочку? Куда ей до моей декольтированной женушки! Да ладно уж, не тяни, руби правду-матку!

– А почему бы и нет? Давайте поужинаем. Есть тут какой-нибудь приличный ресторанчик?

Ух ты! Шуру захлестнула радость, тут же сменившаяся паникой. Ну и куда ты попрешься в таком виде? Верх, конечно, впечатляющ, но все, что ниже шеи… Ну не в халате же идти. А если отказаться, перенести ужин? Нет, надо брать быка за рога. Второго шанса может и не быть. Ну не ждать же, в самом деле, какого-то там третьего четверга. А в больнице ему не до флирта будет. Да и ей там не до того, маму надо поднимать, бульоном отпаивать да разговорами оптимистичными занимать. Роман с врачом, кстати, маме понравится. Надо уж постараться, чтобы было чем больную порадовать. Значит, в ресторан. Что ж, придется идти как есть и надеяться на полумрак.

В лаборатории одолжила у студентки тяжелые яркие бусы, выгодно оттенившие блеклую водолазку и удачно скрывшие безобразие под ней, достала из шкафа туфли на шпильках, что хранила на работе для редких публичных выступлений. Сегодня, пусть публика совсем не многочисленная, очень важное выступление, еще поважнее всяких научных конференций. Глянула на себя в зеркало – а вроде и ничего. Сойдет. Ноги стали длиннее, грудь больше, еще добавим призыва во взгляд – и вперед.

Ужин сначала мало напоминал свидание. Беседа на общие темы, не переходящая на личности. Поговорили о погоде – какая-то быстрая осень, мрачная и холодная. Потом о политике – довольно странная тема для симпатизирующих друг другу и оставшихся наедине мужчины и женщины. Затем, конечно, о биологии. Ну, тут уж грех не затронуть персоналии.

– А какова тема ваших научных изысканий? – И что его больше интересует: ответ на вопрос или помидоры черри в салате, которые он так старательно выискивает и разжевывает со смаком?

– Влияние различных импульсов на нервные клетки.

– Издеваетесь над мышами?

– Приходится.

– Вы – молодец! Все болезни от нервов.

– И рак?

– А он тем более. Знаете, от чего заводится в организме всякая гадость?

– От чего же?

– От грустных и пакостных мыслей. А когда человек спокоен, у него и думы ясные, и помыслы чистые.

Шуре и задумываться не надо – у матушки было достаточно поводов для волнений, чтобы угодить в сети страшной болезни.

– Бывает, что рак – расплата. Не всегда, конечно, но случается.

– Расплата? – Тут у Шуры недоумение. Маме-то за что расплачиваться? Всю жизнь лямку тянула, только о близких и думала. Конечно, позволила себе прожить несколько счастливых лет, так разве это грешно?

– Да. Если не за свои грехи, то за грехи близких. – Владимир просто философствует, он не замечает реакции собеседницы. Все, как она хотела: свечи, полумрак. Не видно ни одежды, ни лиц, ни настроения.

А к Шуриному лицу приливает кровь. За грехи близких, значит. Что ж, этого добра у Шуры хватает. Вот и Аленка за нее расплатилась, и Дашка этой жуткой жизнью у черта на куличках. Правда, сама сестричка вроде бы и довольна, только какое тут довольство, когда детишкам еды не всегда хватает. И как тут маме не нервничать, как не переживать? А Шурина жизнь? Много она маме радости добавила? Валерка, конечно, радость, но сквозь слезы. Ведь не устроена жизнь, не сложена. Вот и последнее замужество – просто насмешка судьбы. Счастья хотела? Надкуси, но не поперхнись. Тебе не положено. Ты не принять стремилась, а урвать, захапать, украсть. Вот и результат. Одна сестра в могиле, другая на краю земли, мама в больнице. Сынок здоров, слава богу, но уже видно, что каким-то мямлей растет. Ни рыба ни мясо. Сказалось женское воспитание. Мама на мальчике душу отводит: «Валерочка, лапочка, заинька», а у Шуры времени почти нет. А когда есть, так и она нежности расточает. И рыбонькой назовет, и приласкает, и приголубит, и пожалеет.

– Поставь сумочки, сына, я сама справлюсь.

– Ой, не трогай стол, надорвешься!

– Шапочку надень, простудишься. А шарфик, шарфик, Валерочка? Давай я тебе носик вытру, моя радость.

Это все, конечно, замечательно, когда ребенку три года, но сы́ночке уже тринадцать, и есть все шансы на то, что носик мама не перестанет ему вытирать и в тридцать три. Нет, пусть другие будут слабыми, добрыми, амебными. Будут сидеть сложа руки и ждать у моря погоды. Да что Шура такого сделала? Она ведь и не ради себя старалась. Для семьи все, для сестренок родненьких. А за роман с женатиком расплатилась уже. Валеркой. И хорошая цена, между прочим. Ребенку нужен папа. Нужно мужское слово, нужна мужская рука. Да и Шура устала тянуть на себе всех и вся, хочется опереться на кого-то сильного и надежного. Что? Опять отнимает чужое? Жизнь покажет какое. Чужое к ней в сети не попадет, а свое не отстанет.

– Знаете, у меня есть сын, – говорит она неожиданно.

– И мама, – отзывается доктор.

– Да, еще сестра, но она очень далеко живет.

Он молчит. Не спрашивает, есть ли кто-то еще и с кем сейчас ее сын. Наверное, ему это не интересно, потому что не интересна она.

– Маленький ребенок?

Лед тронулся!

– Нет, вполне взрослый. Уже тринадцать.

– Трудный возраст.

– Пока не замечаю, он у меня послушный мальчик.

– Повезло. Мои такие пируэты устраивали.

– А у вас их много?

– Трое.

Трое?! Вот у этой мадам с декольте трое детей? Нет, я решительно чего-то не понимаю. Ну, у него-то, ясное дело, их хоть семеро по лавкам сидеть будет, он и не заметит. Он должен видеть зажим и скальпель, а остальное как-нибудь само приложится.

– Ну, старшие выросли уже, они с матерью отдельно живут.

А! Ну, слава богу, значит, еще не выжила из ума. Кое-что соображаю.

– Не сошлись характерами? – И зачем она лезет не в свое дело? История-то уже давняя, прошлая, забытая, наверное. Наладилось ведь все у человека, зачем ворошить?

– Ага. Не сошлись. Она и моя работа.

– Предательница, да?

– Нет. Просто хорошая женщина, которая знала, что заслуживает большего, чем муж, скачущий по больницам и забегающий домой иногда только затем, чтобы сменить рубашку.

– Трудно вам было?

– Да и ей нелегко. Дом, дети полностью на ней. Кто-то выдерживает, кто-то ломается. Она сломалась.

– Наверное, не любила?

– Ну, почему же. Это только кажется, что любовь у всех одинаковая, а на самом деле она у каждого своя.

Вот это точно. Он прав. У Шуры вот с Валеркиным папашей очень своеобразная любовь получилась.

– Заговорились мы что-то, Шура. Вас, наверное, сын ждет.

– А вас? – Погибать, так с музыкой. В конце концов, надо понять, можно ли еще на что-то надеяться.

– Меня, Шура, кроме пациентов, никто особо не ждет.

– Хотите, я вас буду ждать?

Он смотрит на нее очень серьезно. Даже в полумраке читается грусть, наполняющая его глаза. Он молчит, молчит долго, кажется, целую вечность. Наконец кивает и говорит тихо, слишком тихо, но даже эта тишина звучит в Шурином сердце оглушительным радостным набатом.

– Я подумаю.

Шуре бы остановиться, притормозить, но она уже мчится галопом, и ничто не в состоянии удержать теперь ее напор. Прежде чем включается разум, душа ее в бешеном натиске требует точного ответа:

– Долго?

– Разве что совсем чуть-чуть.

С другой стороны стола его ярким пламенем жжет пара пылающих надеждой глаз. Как обмануть их? Как разочаровать? Разве можно вот так наотмашь резким отказом? Нет-нет, это только на работе он мастак по живому резать, а в личном никак, с личным он осторожничает. На теле рану зашить – плевое дело, а душевная, как ни зашивай, кровоточит годами.

– А давайте сходим в кино, Шура.

– А давайте! – Глаза полыхнули веселыми искрами. Хорошая она женщина, приятная, только одинокая очень и неустроенная. Такое не скроешь ни укладкой, ни макияжем. Хоть бы выкарабкалась ее матушка. Уж он постарается.

– В воскресенье? Или вы заняты с сыном?

– В его возрасте он будет только счастлив, если мама оставит его в покое. – Шура улыбается искренне и становится даже красивой.

– В таком случае выберите кинотеатр, фильм и сеанс, а я куплю билеты.

На том и решили. Через несколько минут Шура уже ехала домой в такси, заботливо оплаченном Владимиром. Она ликовала, испытывала торжество. Она радовалась. А еще ей неудержимо хотелось плакать. То ли сказалось нервное напряжение последних месяцев, что провела она в тревоге и тщетных попытках вылечить маму. То ли накрыла ее пелена облегчения. Накрыла светлой, прозрачной вуалью, что приподняла мрачную, тяжелую ткань жизни, в которую до этого куталась Шура. То ли расцвела яркими красками надежда и заголосила, запела утешительными словами о том, что все будет хорошо.

– Все будет хорошо, – прошептала Шура. Она прислонила лоб к запотевшему от дождливой осени стеклу и тихо, по-женски всплакнула счастливыми слезами.

Дина

В четверг после собрания Дина пришла домой с опозданием.

– Дина! – Бабушка стояла посреди коридора, опершись на трость, и укоризненно смотрела на внучку. – Но, право слово, разве можно заседать столько времени?! Себя не жалеешь – людей пожалей! У них других дел, что ли, нет, как только выслушивать про взносы и мероприятия?

– Ой, ба. – Дина скинула хлюпающие дождем боты, сняла мокрое пальто и взглянула в зеркало. Ну и чучело! Лицо красное, волосы висят мокрыми плетьми – и надо же было зонт дома оставить! – У меня, между прочим, тоже полно дел, кроме того, как им об этом докладывать.

– У тебя-то, – бабушка усмехнулась, – ну-ну.

– Не начинай, пожалуйста! – Дина скользнула в ванную, стянула мокрые брюки и колготы и прямо в блузке встала в ванну. Включила душ и подставила ступни струям горячей воды. Переминалась с ноги на ногу, блаженно улыбаясь. Бабушка заглянула и покачала головой.

– Вот дурында!

– Ба, а что на ужин?

– Сырники.

– Ух, мои любимые!

Дина отправила блузку в корзину с грязным бельем, завернулась в теплый халат (цвет розовый, на капюшоне заячьи уши – сплошной романти́к) и уселась за кухонный стол, где уже стояло блюдо с сырниками и дымилась горячим чаем большая кружка.

– Ну, рассказывай! – потребовала бабушка.

– Да все как обычно. Концерт, потом нудятина всякая про дисциплину, опоздания, внеурочные отъезды, субботник опять же. Вот и все дела.

– Что-то непонятно. – Бабушка в задумчивости пожевала губу.

– А что непонятного, бабуль? Сырники – объеденье!

– Непонятно, почему ты после этой обычной ерунды явилась домой на час позже и еще сияешь как начищенный самовар.

– Я просто рада, что пришла наконец. А задержалась, потому что родители договаривались о дополнительных занятиях. – Только бы не покраснеть. Она ведь и не врет даже. Родной дом с горячими сырниками, чайком и бабулечкой – это, конечно, радость. И об уроках она договаривалась. Не придерешься.

– Договорилась? – Бабушка пристально смотрит на внучку.

Дина пытается кивнуть с равнодушным видом. Интересно, получается? Наверное, да, раз бабушка вполне миролюбиво спрашивает:

– А как прошел концерт? Что играли?

– Да разное. Чайковского, Вивальди, Таривердиева даже, представляешь?

– Таривердиева? И кто же? – Бабушка оживляется. Еще бы, ее любимый фильм – «Семнадцать мгновений весны». Она не устает повторять, что, кроме сюжета и актерской игры, там потрясающая музыка. Дина, конечно, предпочитает Вивальди, но согласна с тем, что «Я прошу…» цепляет за душу. И что теперь делать? Как отвечать? Она совершенно напрочь позабыла, кто сидел за роялем. Музыку помнит, чувства свои помнит, мысли. Все смотрела на пятый ряд и повторяла, точно заклинание: «Ну и тип! Хам какой-то». Она и в музыке не растворилась, и исполнителя позабыла. Слыханное ли дело, чтобы концертмейстер не помнила, кого объявляла. Ведь не так много номеров было, да и учеников всех Дина прекрасно знает. А сейчас даже сообразить не может, мальчик играл или девочка. Или это дуэт был? Да, вполне возможно. Там такие переливы были, что одному не справиться. Да и разрыв в несколько октав. Но кто же играл?

– Сестры Финеевы, – говорит она просто, чтобы сказать что-нибудь.

– Эти девочки? – Конечно, бабушка удивляется. Она в курсе всего, что так или иначе связано с Дининой жизнью. И память у нее великолепная. Все, что Дина рассказывает, запоминает и может потом обсудить и через месяц, и через год. Вот и теперь: – Ты же говорила, что они слабенькие и не концертные.

– Подтянулись. – Дина пытается контролировать цвет своего лица. – Ба, давай в «Эрудит», а?

– Давай! – соглашается бабушка. – Неси!

Дина в коридоре достает из своего портфеля листок и ручку, кладет на кухонный стол:

– Вот, очки записывать, пойду за игрой.

Когда она возвращается, бабушка пристально рассматривает что-то на обратной стороне листа, который принесла внучка.

– Как это понимать? – спрашивает она с чувством оскорбленного достоинства.

– Что? – недоумевает Дина и тут же вспыхивает. Она дала бабушке программу концерта. Естественно, никаких Финеевых там и в помине нет.

– Ты вообще была на собрании? – Бабушка отбрасывает листок.

– Да, – мнется Дина, – но не совсем.

– ???

– Концерт Ольга вела, а я только к собранию успела, с отстающим учеником надо было позаниматься.

– Не хочешь говорить – не надо. – Бабушка обиженно поджимает губы. – Что-то мне расхотелось играть.

– Бабуль, да я уже все сказала.

– Если бы это было все, ты бы сказала сразу.

Бабушка, конечно, права. Но как признаться другому человеку в том, в чем боишься признаться даже себе? Как сказать, что впервые за долгие годы Дине понравился не вымышленный герой, не красивая сказка, а реальный мужчина из плоти и крови? Да и потом, нечего ведь рассказывать. Понравился и понравился. Она ведь не знает о нем ничего. Хотя и того, что знает, предостаточно для того, чтобы с мечтаниями завязать. У человека есть дочь и, скорее всего, жена. Только этого бабушке знать не хватает. Начнет переживать, пить свои капли и, естественно, причитать:

– Не для того я тебя растила…

Хотя она и без того уже причитает:

– Не для того я тебя, Диночка, растила, чтобы ты мне на старости лет не доверяла.

– Ну вот и приехали! Бабуль, что ты такое говоришь?

– Правду. – Бабушка всхлипывает и театральным жестом прикладывает к глазам кружевной платочек. – Прав, прав был Тургенев – детям никогда не понять отцов.

– Как и отцам детей, – вздыхает Дина.

– Дина! – Бабушка взмахивает сухим платком. – Когда, когда я тебя не понимала, моя дорогая?

Примеров сколько угодно. Те времена, когда бабушка и внучка были одной командой, давно ушли. Конечно, Дина бабушку обожает, да и та во внучке души не чает, все ее обиды и упреки исключительно от переживаний. Дина все понимает, но не может избавиться от усталости из-за этих упреков. Конечно, она давно выросла. Ей хочется самостоятельности, а бабушка слишком ответственна, чтобы приподнять крыло и выпустить пташку. Раньше бабушка была безусловным авторитетом. Дина и сейчас не сомневается в том, что ей досталось лучшее воспитание. Ее одноклассницы уже и замуж сбегать успели, и развестись не по одному разу, и детей нарожали, а интересы у них остались как в школе: что, где, почем и как провести выходные. Последнее предполагает только варианты прогулок по паркам или торговым центрам. Ну, иногда, может быть, в зоопарк детишек сводят или в цирк поразвлечься. Вся жизнь – одно веселье, и никакого интеллектуального развития. Скучная жизнь, серая. А у Дины, хоть и одинокая, зато насыщенная. Она то на фотовыставке, то в галерее, то в консерватории. Вместо сериалов балеты смотрит по каналу «Культура», а вместо журналов о звездах читает классику. И еще говорят, жизнь у нее пустая. Что за ерунда. Это у них бульон, а у нее гуща событий. И все это сделала бабушка. Уберегла от танцулек, тусовок, клубных вечеринок и дурных компаний. Дина, правда, была покладистая. Она и сама старалась уберечься. Как цветок, впитывала все то, чем ее поливали с детства: хорошая литература, манеры, музыка, живопись, архитектура. Искусство – смысл жизни. А пьянки, гулянки, вечеринки, алкоголь и обжимания по подъездам к искусству отношения не имели и проплыли мимо Дины, не захлестнув волной. Даже брызгами не обдали. Думать надо было не о мальчиках, а об учебе. И мечтать не о Генке из соседнего подъезда, а о романтике под алыми парусами. Не полагалось краситься, носить мини-юбки и вообще заботиться о внешности. Внешнее – показное, а настоящее, нужное, цельное только внутри. Для Дины все эти установки были неоспоримыми догмами. И лишь в последнее время она начала сбиваться с пути. Бабушка и сама подталкивала ее к этому своими рассуждениями о странном и непонятном мире, в котором не ценятся важные вещи.