Текст книги "На границе чумы"

Автор книги: Лариса Петровичева

Соавторы: Антон Петровичев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ты так закричал, – прошептала Дина. – Я подумала, что ты умираешь. И ты говорил на незнакомом языке…

– Неважно, – сказал Шани. – Все это неважно…

И, протянув руку, он коснулся ее волос.

– …Отвернись, пожалуйста, – очень серьезно попросила Дина и выскользнула из-под одеяла.

За окном начало сереть дождливое осеннее утро. Где-то далеко, в Мельничной слободе, будочники били по своим чугунным доскам, будя благочестивых хлебников. Во дворце просыпались первые слуги, а ночная охрана собирала в мешочки игральные кости, готовясь сдавать очередную смену.

– Отчего же мне не посмотреть на мою даму? – поинтересовался Шани. После вчерашнего коктейля из вина и фумта он все еще чувствовал слабость, но не собирался оставаться в положении лежачего больного и планировал прямо с утра отправляться в инквизицию – следовало быть в гуще событий, на собственном примере показывая преданность монарху и верность делу Заступника.

– Не надо, – сказала Дина, собирая волосы в прическу. По контрасту с огненными прядями, ниспадавшими на плечи, ее кожа казалась молочно-белой. Скоро дневной свет окончательно вернет ее волосам рыжий цвет, и Шани снова почувствует знакомое отвращение – в этот раз, наверно, к себе в первую очередь. Конечно, теперь это уже бессмысленно, ведь сделанного не воротишь, но тем не менее.

– Думаю, я должен извиниться, – сказал Шани. – Ты не шлюха.

Дина обернулась и пристально посмотрела на него.

– Конечно, нет, – устало ответила она. – Надеюсь, ты в этом убедился, – натянув вчерашнее бальное платье, уже помятое и совершенно не торжественное, Дина продолжала: – И я не травила тебя. И я не знала, что там яд. И вообще…

Казалось, она вот-вот расплачется. Парик скрыл заколотые рыжие волосы, и Шани вздохнул с облегчением.

– Не надо так открыто мной брезговать, – посоветовал Шани. – Я тебе еще пригожусь.

Дина одарила его еще одним выразительным взглядом, но промолчала.

– И не строй из себя оскорбленную добродетель, не к лицу тебе это.

По поводу этой реплики Дина тоже предпочла не высказываться. Завязав все шнурки на платье, она заняла кресло, в котором вчера сидел государь, и погрузилась в молчание. Шани подумал, допил оставленный Олеком напиток и решил, что пора и ему поблагодарить дворец за стол и приют и отправляться по своим делам.

Он едва успел надеть рубашку, как дверь распахнулась, явно от хорошего пинка, и в Красную спальню ввалился Шух собственной персоной с небольшим охранным отрядом в десять человек. Дворцовые охранцы, все как один, были вооружены и явно готовились применить оружие по назначению, грозно тыча им в воздух. Эх, вы, горе-вояки, усмехнулся Шани, вас самих охранять надо.

– Что случилось, господа? – холодно осведомился он, застегивая пуговицы, хотя ему и так все было понятно: государеву фаворитку пришли арестовывать за попытку отравления шеф-инквизитора.

Шух важно выпятил грудь.

– Ваша бдительность, доброе утро! Я пришел арестовать девицу Дину Сур по подозрению в государственной измене и покушении на убийство.

Дина даже не вскрикнула, просто сползла с кресла и прижалась к стене. Шани покосился в ее сторону: широко распахнутые глазищи на пол-лица, дрожащие губы – хоть картину с нее пиши. Он подхватил с пола штаны и сказал:

– Шух, выведите ваших людей. И позвольте мне для начала портки надеть. А там поговорим.

Шух махнул рукой, и охранцы вывалились в коридор и даже закрыли за собой дверь. На Дину Шани старался не смотреть, а ее натурально трясло от ужаса. Видимо, она уже успела представить в красках то, что с ней сделают в пыточных. Шух важно поглядел по сторонам и осторожно присел на табурет.

– Какие у вас доказательства вины девицы Сур? – хмуро спросил Шани, натягивая черную инквизиторскую шутру – одеяние, чем-то напоминавшее свободный широкий свитер. Кольцо на палец, серебряный Круг Заступника на цепи – на шею: все, экипировка закончена, гроза еретиков во всей своей красе.

– Пятый кравчий, подавший вам отравленное вино, после допроса с пристрастием дал признательные показания, – сказал Шух. – По его словам, девица Сур встречалась с ним вчера ночью и передала ему яд, чтобы отравить вас. Попутно он произнес множество еретических речей и хулу на государя, так что я принял решение переправить подлеца в ваше ведомство.

– Это правильно, – одобрил Шани, – но участие девицы Сур в заговоре, многоуважаемый Шух, – это клевета.

Дина встрепенулась, а Шух непонимающе забормотал:

– То есть как же это клевета, отчего же клевета?

– Безусловно, признание – царица доказательств, – сказал Шани, – однако девица Сур никак не могла встретиться с подсудимым и передать ему яд, поскольку провела со мной как предыдущую, так и нынешнюю ночи.

Шух поразился настолько, что даже встал с табурета. Подобного поворота событий он совершенно не ожидал, да и вообще представить себе не мог, что такое возможно. Дина же совершенно окаменела и не издавала ни звука.

– И прошлую, и нынешнюю ночи? – только и сумел переспросить Шух.

– Совершенно верно, – кивнул Шани. – Я полагаю, что вы пощадите честь дамы, и мне не придется вам рассказывать о том, чем мы занимались.

Надо сказать, что само понятие Прекрасной Дамы в Аальхарне возводилось в культ. Особенно недоступных и идеальных женщин чтили армейцы и вояки, которые преизрядно отличались на поприще дуэлей и серенад под окнами. При этом собственных «прекрасных дам» они, не обинуясь, частенько гоняли почем зря и чем придется, и не одна офицерская супруга красовалась, бывало, с синяком на лице, что заставляло ее пылких поклонников вопить: «Я убью этого солдафона! Я растопчу его!» Поэтому Шух важно надулся и выпятил грудь, словно ему вручили золотой орден.

– Разумеется, ваша бдительность, честь дамы – превыше всего. Однако как же быть с показаниями кравчего?

Шани безразлично пожал плечами. Жаль парня, конечно, но он должен был понимать, что никто за него в подобной ситуации заступаться не станет. Тем более тот, кто дал ему бокал с отравленным вином.

– Ну вы же сами рассказали о его еретических высказываниях и хуле на особу государя. Пожалуй, я лично его послушаю. Там и узнаем, с кем он успел поделиться своими соображениями по этому поводу и насколько глубоко поражен ересью. Полагаю, и девицу Сур он оклеветал потому, что она, как истинная и верная аальхарнка, не стала слушать его бред.

Истинная и верная аальхарнка тем временем едва не падала от пережитых эмоций. К тому же ее снова начал терзать кашель, и, пытаясь удержать его, девушка покраснела, и на ее глазах выступили слезы. Шани это заметил и решил, что Шуху пора и честь знать.

– Вы уже отправили еретика в инквизицию? – спросил он.

– Хотел отвезти лично, – отвечал Шух, – вместе с девицей Сур, но у нее алиби.

– Вот именно, – произнес Шани. – Тогда, если вы не против, я составлю вам компанию. Подождите меня внизу и отправимся вместе.

Шух несколько смутился.

– Дело в том, ваша бдительность, что я намеревался еще завернуть в трактир Шатора, – смущенно признался он. – За всю ночь крошки хлеба во рту не было.

– Прекрасно, позавтракаем вместе, – сказал Шани, ненавязчиво, но твердо выставляя Шуха за дверь. – Так что подождите меня, я скоро буду.

Он закрыл дверь и обернулся к Дине. Та, будто став бесплотным призраком, сползла по стене и упала перед Шани на колени.

Шани твердо взял ее за подбородок и сказал:

– Я ошибся. Государю ты не нужна. Поэтому уезжай прямо сейчас на строительство и сиди там тише воды ниже травы. Когда за тобой придут, – Дина вздрогнула, и по ее щеке пробежала слезинка, – то кричи, что есть информация, которую ты скажешь только мне. Возможно, тебя все-таки доставят в столицу. Если нет… что ж, такое тоже случается.

Вторая слезинка. Третья. Шани осторожно взял девушку под мышки и поднял с пола. Дина шмыгнула носом, провела по лицу ладонью и хмуро спросила:

– Почему?..

– Наверно, я просто неравнодушен к женщинам, с которыми сплю, – ответил Шани и подтолкнул ее в сторону двери.

Глава 7
Дина

– Сиди там и не высовывайся. В столицу – только официальные документы о строительстве, лично государю, копия – в инквизицию. Никаких вольностей, ничего личного. Письма придут с обычной почтой и пройдут перлюстрацию, так что не стоит тебе искать новых приключений.

– Хорошо, – кивнула Дина. – Хорошо, я все поняла.

Глаза шеф-инквизитора очень неприятно сощурились, сверкнув сиреневыми искрами. Дина подумала, что человек, сидящий на соседней лавке в ее дорожной карете, не имеет ничего общего с тем мужчиной, который провел с ней эту ночь. Ужасный тип, отвратительный тип, насквозь промороженный государственным цинизмом чиновник… Карету тряхнуло на одной из колдобин – они приближались к заставе при въезде в столицу. Шани протянул руку и постучал в стенку: кучер послушно остановился.

– Сейчас в столице будет жарко, – задумчиво произнес Шани, будто говорил не с Диной, а сам с собой. – Государь наш умница, сообразил, как залезть в карман к народу во славу истинной веры… Каждый второй окажется еретиком или ведьмой, – он сделал паузу, словно увидел, что не один. – Поэтому не попадайся. И молись, чтоб Луш о тебе не вспомнил.

Дина качнула головой, и Шани взялся за ручку и открыл дверцу кареты. Когда он уже выскочил на улицу, Дина высунулась за ним и тихо спросила:

– Послушай… все, что было между нами… это для тебя важно?

Шани пожал плечами, поправил отороченный серебристым мехом капюшон.

– Не знаю, – ответил он. – Но если б нет, то ты бы сейчас общалась с мастером Ковашем, а не со мной.

Дина вздрогнула, а Шани захлопнул дверцу и махнул кучеру рукой: дескать, не стой, езжай. Карета тронулась: Дине предстоял унылый путь под холодным осенним дождем среди опустевших лугов и хмурых лесов, похожих на зверей с облезающей рыжей шкурой. Она поудобнее устроилась на жесткой лавке и едва не расплакалась.

Дороги Аальхарна славились своими кочками да колдобинами, и карета прыгала по ним так, словно ей постоянно давали хорошего пинка. За окном тянулись бесконечные растрепанные леса, Дина вспоминала, как совсем недавно они с Шани ездили выбирать место для строительства – два мрачных дождливых дня теперь казались самыми светлыми в ее жизни…

Влюбилась она, что ли? Или просто испытывает благодарность?

На память Дине пришло вчерашнее утро. Едва она появилась в приготовленном к празднику дворце, как государь назначил ей приватную встречу в Белой гостиной, но обошелся без любезностей и сразу же перешел к делу.

– Пятый кравчий поднесет вам вино, – сказал государь. – У тебя будет свой бокал, так что себе с подноса ничего не бери. А Торну передашь крайний правый бокал. Выпьете за мое здоровье.

– Повинуюсь, сир, – ответила Дина и склонилась в почтительном реверансе. – Позвольте узнать, что же будет в бокале его бдительности?

Луш посмотрел на нее очень неприветливо, но все же снизошел до ответа.

– Несколько капель фумта, – Дина ахнула, а он продолжал: – Ничего, не помрет. Завтра уже будет здоров.

– Ваше величество… – выдохнула ошеломленная Дина. – Ваше величество, но если он все-таки умрет?..

Она хотела добавить «что тогда будет со мной?», но промолчала. Государь брезгливо поморщился.

– Ну и умрет, – скривившись, ответил он. – Все в руках Заступника.

Дождь усилился, несмотря на тряску, Дина стала дремать под успокаивающий стук капель на крыше. Встретятся ли они снова? Каким тогда будет этот сиреневый взгляд: добрым и радостным или равнодушным, будто подернутым инеем?.. Впрочем, она и не видела его добрым. Ни разу. Растерянным, гневным, скептическим, равнодушным – да, но не добрым.

И тем не менее он снова дал ей возможность уйти.

Сквозь невидимые щели в стенках в карету проникали тонкие струйки холодного воздуха. Поежившись, Дина плотнее укуталась в плащ; хорошо, что через час они остановятся на почтовой станции Лопушки – дать отдых лошадям и подкрепиться. Остается надеяться, что она к тому времени не превратится в ледышку.

В родительском доме всегда было тепло. Быстрые мысли Дины не мешкая перенесли ее из трясущейся кареты к украшенной изразцами печке, в которой с веселым треском горели ароматные смолистые дрова – мать не жалела поленьев, чтобы как следует натопить комнаты. Бывало, Дина устраивалась на лежанке и, охваченная живым теплом, читала отцовские книги или рисовала что-нибудь углем на листе бумаги. В одной из тех старых книг, кстати, она и прочла историю о проклятом городе, погребенном под Сирыми равнинами…

А потом в жизнь Дины вошел холод инквизиционной допросной, где ее одним махом выдернули из порванного соседями платья и подняли на дыбу. Тогда-то она и увидела Шани впервые и поначалу заметила только глаза: сиреневые, цепкие, они рассматривали ее с какой-то заинтересованной брезгливостью: так смотрят на насекомое, не виданное раньше, но вызывающее отвращение.

– Ты меня слышишь? – спросил Шани. По бледному горбоносому лицу инквизитора скользили отблески света от настенных ламп, делая его облик расплывчатым и каким-то нездешним. – Эй, рыжая!

Он несколько раз хлестнул ее по щекам, окончательно приводя в чувство, и вот тут Дине вдруг стало по-настоящему жарко…

– Госпожа Сур!

Дина встрепенулась. Надо же, умудрилась заснуть, а руки и нос совсем заледенели. За спиной кучера виднелся знакомый домик почтовой станции Лопушки.

– Лопушки уже, – сказал кучер, сжимая в руках шапку. Судя по всему, Дины он очень боялся. – Не желаете ли пообедать на станции?

– Спасибо, Ким, – ласково улыбнулась Дина. – Перекусить сейчас не помешало бы.

И, накинув капюшон плаща на голову, она выскользнула из кареты.

На почте ее знали, и почтарь, он же по совместительству кабатчик, уважительно кивнул Дине и принялся доставать из шкафчика закуски. Дина села поближе к жарко натопленному камину и протянула к огню озябшие руки. Невольно подумалось, что если бы не Шани, то она давным-давно сгорела бы в таком же огне, а пепел ее развеяли на все четыре стороны, дабы ведьмовская ересь исчезла безвозвратно. А он тогда поверил ее прерывистым рыданиям и спас…

Дина поежилась. В теплой комнате ее неожиданно пробрало зимним холодом.

– Вина, госпожа? – поинтересовался почтарь, ставя перед ней блюдо с дымящейся ароматным паром рыбой в овощах.

Дина подумала и кивнула. Почему бы нет? Дорога длинная…

– А кто там так шумит? – спросила Дина, когда почтарь принес бутылку вина – кстати, очень неплохого – и бокал. С улицы и впрямь доносился шум и говор людской толпы. Почтарь ухмыльнулся, и во рту его вспыхнул стальной искрой вставной зуб.

– У нас ведьму поймали, госпожа. Через час будут казнить, вот и народишко уже собирается. Изволите посмотреть?

Дина вздрогнула. Поймали ведьму… Наверняка такую же, как и она сама: молодую, рыжую, глупую, только на ее пути не встретился умный и хладнокровный инквизитор, который невесть отчего решил сохранить жизнь обвиняемой. Вряд ли в Лопушках есть дыба, но народ наверняка изобретателен и додумался, как выбить из ведьмы признательные показания, например, вставив ей в рот воронку и заливая воду – Дина слышала, что так делают по отдаленным деревням.

– Нет, – ответила Дина, стараясь не показывать волнения. – Мне скоро в путь, дорога длинная.

Почтарь кивнул и отправился за свою стойку, где уселся на высокий стул и уставился в окно. Ему очень хотелось пойти посмотреть на казнь, однако он не имел права оставлять почту – в любой момент могла прийти государственная депеша, и передать ее далее требовалось незамедлительно.

Шум с улицы усиливался. Посмотреть на казнь собирались все Лопушки. Удивительное, захватывающее зрелище! «Чего им еще желать? – думала Дина, глядя на огонь, лизавший поленья. – Зачатые во хмелю и живущие в собственной блевотине, они ненавидят тех, кто осмеливается подняться выше их привычного затхлого болотца. А потом их ненависть выплескивается наружу, и очередная несчастная, что осмелилась быть не такой, как все, отправляется на костер, чтобы пьяные от счастья соседи снова почувствовали себя легко и спокойно».

Она не заметила, как руки сжались в кулаки. Судьба безвестной ведьмы тронула ее сильнее, чем полагала Дина. Сейчас они были сестрами по общей беде, только вот Дине повезло, а ведьме не очень. И ведь сколько их было, таких ведьм… Процессы инквизиции в столице проводились постоянно и открыто, каждый желающий мог увидеть поучительное зрелище наказания преступниц. Перепуганных деревенских дурочек секли семихвостыми плетками до полусмерти, а потом отправляли в тюрьмы – судьи не зверствовали, и приговор часто оказывался не слишком строгим, хотя вряд ли из тюрем инквизиции кто-то возвращался. Были и те, кому не оставляли ни малейшего шанса, их привязывали к столбу и сжигали на костре. И таких было немало, и Заступник великий и всемогущий – как же они кричали в пламени!.. А шеф-инквизитор стоял рядом и с благочестивой физиономией творил молитву о заблудших дщерях Заступниковых, потому что лучше погубить грешное тело, чем ввергнуть душу в пучину греха.

Доброта… Какой, интересно, доброты она захотела от изувера и убийцы на государевой службе? Дурочка. Таких, как Дина, шеф-инквизитор Торн ненавидит люто и бесконечно. Она прекрасно помнила, как он смотрел на нее тем поздним вечером в безымянной гостинице – холодно и яростно. Будь у него топор – разрубил бы ей голову не задумываясь. Незачем обольщаться, незачем. Сегодня он укладывает ее в постель и гарантирует отличное алиби, а завтра обведет кругом Заступника и отправит на костер во имя спасения души от ереси ведьмовства. Просто потому, что ему так захочется.

Ей захотелось вымыться. Стереть жесткой мочалкой с кожи его отпечатки пальцев.

«Вообще-то он спас тебе жизнь, и не один раз, – внутренний голос вмешался в ее неистово бурлящий поток мыслей. Дина почувствовала, как у нее горят щеки. – Если бы не он, то ты бы сейчас была на дыбе в допросной – государь не будет хранить куклу, которая покорно сыграла свою роль. Будь благодарна».

Дина отодвинула тарелку с нетронутой едой и встала.

– Упакуйте мой обед, – холодно приказала она почтарю. – Я отправляюсь немедленно.

Однако ей не удалось миновать места казни.

Дорога, по которой двинулась карета Дины, проходила мимо маленькой площади Лопушков, где в обычное время проходили народные гуляния и объявлялись указы государя и распоряжения владетельных сеньоров, а сейчас стоял позорный столб с вязанками хвороста у основания. Народу было много, и почти все хмельные, люди пели и кричали, предвкушая казнь. Среди радостной толпы Дина заметила немолодого инквизитора в старом тонком плаще, который держал в руках послание Заступника. Его присутствие показалось ей необычным: как правило, у инквизиции хватало забот и помимо поездок в захолустье, и добрые поселяне, уличив кого-нибудь в колдовстве, либо брали дело в свои руки, возглавляемые местным священником, либо связывали ведьму и отправляли ее в столицу.

А затем из крохотной церквушки вытолкали ведьму, и Дина ахнула: та была практически точной копией ее самой. Такие же рыжие кудри, хрупкая фигурка, бледная кожа, а главное – огромные глаза, распахнутые от ужаса. Кто-то толкнул ее в спину, и она свалилась в грязь; Дина зажмурилась и опустила голову, не желая смотреть на собственную смерть.

– Заступник милосердный и всепрощающий, – зашептала она, – помоги…

Ей хотелось, чтобы карета как можно скорее миновала площадь, однако кучер не разделял этого желания, и лошади едва шли, а потом вообще встали. Дина стукнула в стенку, призывая кучера ехать дальше, но он сделал вид, что не расслышал, – очень уж шумела толпа.

После пыток и побоев ведьма едва могла передвигаться и то и дело падала на землю, но кто-нибудь из добрых односельчан обязательно ставил ее на ноги и придавал пинками нужное направление. В конце концов, инквизитор выступил вперед, крепко взял девушку за предплечье и повел к столбу, что-то приговаривая, – его слова были неразличимы среди людского говора, но ведьма слышала его и шевелила губами в ответ. Наверняка уговаривал отречься от сил зла и со спокойной совестью принять огненное очищение, чтобы невинной предстать перед судом Заступника.

«Я не могу этого видеть, – думала Дина, зажмурившись и забившись в угол. – Не могу…»

Однако картина происходящего всплывала перед ее мысленным взглядом с безжалостной четкостью. И к костру волоком тащили уже не жалкую деревенскую девчонку, а ее саму, да и костер ожидал Дину не в крохотных Лопушках, а на столичной площади. А вместо седого инквизитора за руку Дину держал Шани. Он был на несколько лет моложе, и в его взгляде Дина прочла сочувствие и жалость – то, чего там не могло быть ни при каких обстоятельствах.

Ее охватил ужас. Дину окружали людские вопли, и она не отдавала себе отчет, звучат ли они в ее не в меру пылком воображении или доносятся с улицы: жители Лопушков искренне радовались поимке и казни мерзкой колдуньи.

«Желаешь ли ты умереть дочерью Заступника, пусть и заблудшей, или же останешься отступницей?»– спросил Шани. Дина заплакала. Шани обвел ее кругом Заступника и глухо начал читать молитву.

В конце концов кучеру вспомнилось, что к вечеру он должен быть на Сирых равнинах, а за опоздание хозяин с него семь шкур спустит. С нескрываемым сожалением он хлестнул лошадок, и карета двинулась в путь. Когда Дина окончательно выплакалась и, всхлипывая, вынула из дорожного сундучка зеркальце, чтобы привести себя в порядок, они уже выехали на безлюдный тракт – теперь до конца пути не планировалось никаких остановок, и столб с сожженной ведьмой остался далеко позади. Ей хотелось думать, что его не было вовсе.

«Вот в Подгузках был намедни случай. Провожал парнишка свою дивчину с вечорки – глядь, что такое? Бегает вокруг них здоровенная бурая свинья. Парень подумал: надо же, у кого-то хрюшка в сарае подрыла землю да и сбежала, а потом смотрит: непростая это хрюшка! Глаза у нее злым красным огнем так и пылают, а изо рта клыки торчат такие, что не свинье-лупоглазке, а старому медоеду впору».

Соседки Дины по родительскому дому, лохматые белобрысые близняшки Альва, обожали травить байки про злые дела ведьм и колдунов. Надо сказать, это у них прекрасно получалось. Альва-вторая умудрялась корчить настолько жуткие рожи и так протягивала к слушателям руки со скрюченными пальцами, что чудилось, будто ведьма или неупокоенный мертвец вот-вот выпрыгнет из темного угла.

«А парнишка не будь дурак, ухватил палку поудобнее и так свинью огрел, что она взвыла от боли человеческим голосом и бросилась бежать. Парнишка дивчину проводил до дому да и спать пошел. А наутро прибегает мать от соседки и рассказывает, что бабка той дивчины слегла в постель да хворает: дескать, шла она вечером домой от товарки, так напал на нее кто-то да всю дубиной исколотил. Так и узнал парнишка наш, что это была никакая не свинья, а ведьма окаянная».

Слушатели дрожали, и было им жутко и весело.

«Это что, – говорила Альва-первая серьезным взрослым голосом, поправляя пухлыми пальчиками расшитый передник. – Слыхали вы, что случилось на соседней улице перед прошлым Заступниковым Рождением? Всем известно, что это за время. Накануне святого праздника верные слуги Змеедушца ходят по земле да поджидают, как бы кого натолкнуть на грех. А тут как раз так приключилось, что решила белошвейка Заза принарядиться для такого важного дня. Посчитала она собранные монетки и поняла, что никак не купить ей хороших нарядов. А аккурат в ту пору умерла жена богатого законоведа, и лежала она в гробу в церкви святого Игнатия. Вот и подумала белошвейка Заза: „Возьму-ка я с мертвой платье, расшитое каменьями да кружевами. Ей все равно без надобности, а я на празднике покрасуюсь да парням в красивом виде покажусь“. Дурное дело не ленивое, побежала белошвейка в церковь, а того не знала, что покойница была заклятая колдунья».

Дина и сама не знала, с чего вдруг ей вспомнились эти старые истории. Она выглянула в окошко: кругом тянулись унылые опустевшие поля, обрамленные у горизонта кромкой леса. Казалось, что им скучно и одиноко, Дина подумала: хорошо бы, поскорее выпал снег и скрыл эту неприглядную серую пустоту. Что еще делать в пути, кроме как предаваться воспоминаниям детства? Снова переживать последние события своей жизни Дине не очень-то хотелось.

«И вот, как только пробили часы полночь, в доме погасли все огни, и ледяной ветер прокатился по комнатам, словно чье-то дыхание. Тотчас же раздался стук в дверь, и голос жены законоведа произнес: „Отдавай мое платье, белошвейка!“ Сняла белошвейка Заза платье и выкинула его в окошко, но в тот же миг колдовской наряд снова оказался на ней. „Не принимаю! – вскричала ведьма. – Ты забрала его из церкви, так поди туда же и верни!“ Стала она ходить вокруг дома и стучать в стены так, что даже камни задрожали, посыпалась на пол посуда, люди столпились, читая молитвы Заступнику, а бедная белошвейка сидела ни жива ни мертва. Ведьма сунулась было в окошко, да, к счастью, косяки были натерты святой солью, так что ее нечестивые лапы тут же пламенем и обожгло. Тогда призвала ведьма Змеедушца, своего покровителя, и ударила рукой в дверь. Разлетелись железные запоры, и покойница вошла в дом…»

Смеркалось. Дина зажгла маленькую дорожную лампу и вынула из сундучка авантюрный роман о приключениях отважного рыцаря Дитриса, но прочла только пару первых строк. Мысли ее то убегали в далекое прошлое, то возвращались к делам нынешним. В конце концов, Дина убрала книгу обратно и посмотрела в окно. За ним уже сгустился мрак – ночь была темная и дождливая. Совсем как та, которая привела ее и шеф-инквизитора Торна в безвестный трактир.

Шани… Интересно, думает ли он о ней. Дина потерла виски и решила больше не вспоминать ни о столице, ни о шеф-инквизиторе Торне – по крайней мере, пока не доберется до дома. Дорога сама по себе навевает меланхолию, незачем усугублять ее грустными мыслями.

На околице поселка Дину встретил второй прораб Кась. Невероятный болтун, он, по всей видимости, положил на Дину глаз, потому что немедля сообщил ей, что у него дома уже накрыт прекрасный ужин для госпожи архитектора. Дина покачала головой и ответила:

– С дороги я предпочитаю ванну и сон, – и уточнила: – В своей постели.

А через час, подремав в ванне и поужинав в своей комнате, она села в кресло и вдруг подумала, что терять ей нечего и прятаться не от кого. Некоторое время Дина наслаждалась нахлынувшим на нее облегчением, а затем придвинула к себе письменный прибор, обмакнула свежеочиненное перо в чернила и написала на листе бумаги:

«Его бдительности, шеф-инквизитору всеаальхарнскому…»