Текст книги "Крылья ветров (сборник)"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Венский или медленный?

– Венский, – сказала Настя. Вряд ли солдат и медсестричка будут выписывать в минуты мирной передышки дикие связки медленного вальса. Аспирант включил музыку и подошёл к ней.

«Не хватает только 'пермете ву, мадмуазель'«, – думала Настя, кружась в его объятиях по сцене. Танцевал он действительно хорошо, а у Насти плохо работала больная нога, и хотелось Насте, чтобы всё оказалось сном, и она проснулась в далёком Богоявленске, дома, весной, и открыла окно, чтобы цветущие сливы заглянули в комнату, и чтобы было раннее утро, и солнце едва-едва выглядывало из-за горизонта…

– Тренируетесь?

«Нет, блин, сваи заколачиваем», – сердито подумала Настя. Хохлова стояла возле сцены и рассматривала их с интересом и удовольствием: так кот рассматривает новое блюдо, которое явно собирается быть вкусным. Аспирант выпустил Настю, та немедленно и демонстративно принялась растирать ногу.

– Тренируемся, Анна Леонидовна, – сказал он. – Всё получается.

«Оптимист хренов», – хмуро подумала Настя. В зал тем временем влетела стайка девчонок с её потока – судя по всему, им невероятно приспичило полюбоваться, как аспирант обнимается с Настей под видом вальса.

Настроение стало хуже некуда.

– Девки, вы чего? – спросила Настя. Леночек Васильева улыбнулась ей максимально широко и белозубо и ответила:

– А вы тут танцуете, да?

– Нет, мы тут сваи заколачиваем, – мрачно ответила Настя. Хохлова довольно улыбнулась и обернулась к студенткам:

– Девочки, идёмте! Поможете мне с плакатами.

Девчата, искренне ненавидевшие бесплатный труд после окончания пар, уныло поплелись за ней. Аспирант покосился на Настю и подмигнул:

– Ну что? Будем надеяться, делегаций сегодня больше не будет?

– Давайте танцевать, – устало предложила Настя.

Получалось, конечно, не ахти. Аспирант хмурился, сердился, в конце концов сказал, что устал считать Настины ошибки и ждёт её на тренировке завтра в это же время. «Будто бы за ночь что-то может измениться», – устало подумала Настя, спускаясь со сцены к своим вещам. Аспирант некоторое время пристально рассматривал её, по-птичьи склонив голову набок; Настя не выдержала и спросила:

– Что?

Аспирант усмехнулся.

– Завтра у тебя социология. Не забудь.

Насте стало неприятно.

В половине шестого корпус был практически пуст. Волоча за собой по полу мешок с чешками и гетрами, Настя шла по коридору, мимо запертых аудиторий, и думала, что вот и ещё один день прошёл, через десять дней наступит весна, а это уже хорошая новость. Откуда-то издалека доносилась неуловимо классическая музыка: спецкурс по мировой культуре у первокурсников, автоматически отметила Настя. Скучно. Тяжко.

В читальном зале она вытянула со стеллажа папку с заданиями для практических по социологии, взяла на выдаче учебник Батыгина и забилась в самый дальний угол. До закрытия оставалось около часа, ксерокс уже не работал, и, глядя на объём того, что надо законспектировать, Настя едва не расплакалась. Всё было не так, всё было плохо, нога болела; Настя села за стол, решив записать всё, что успеет, но, начав предложение, бросила на полпути и уронила голову на тетрадь.

Жить не хотелось. Вот не хотелось, и всё; попробовав понять, почему ей так не везёт с начала семестра, Настя едва не расплакалась. Пикировки с Зонненлихтом, отсутствие стипендии, вывих, танец этот проклятый, и аспирант, который сунулся, куда не просят! Отбрехалась бы она от Хохловой, не впервой, так нет же, влез сам, и завтра семь шкур спустит на занятии, к которому она не успеет подготовиться… И крупное, и мелочи – всё в кучу, всё на неё.

Кто-то проходил мимо, потом остановился. Настя физически ощутила взгляд, равнодушно-спокойный, скользящий по ней с каким-то привычным, что ли, любопытством. Настя подняла голову и не удивилась, увидев Зонненлихта.

– Что? – спросила она, краем сознания отметив, что голос дрожит.

– Ничего, – сказал он. – Вы слишком громко плачете, Ковалевская.

Настя провела ладонью по щекам: действительно. И сама не заметила, что ревёт белугой, обливая горючими слезами учебник. Всё в порядке, всё нормально, всё будет хорошо…

– Вам-то что? – спросила она. Какое-то лихое бесшабашное чувство, стучавшее в виски, говорило, что ей нечего терять. Можно и похамить слегка. А можно и не слегка. – Какое ваше дело, идите себе мимо…

Зонненлихт демонстративно выдернул из-за соседнего стола стул и сел в проходе. Бросил портфель на колени.

– Всем преподавателям так грубишь или это моё особенное счастье?

– Со всеми людьми такой гад или это мне так повезло?

Внутренний голос сказал, что дни Насти в институте сочтены. Сейчас Зонненлихт встанет, пойдёт в деканат и напишет докладную на имя декана, что студентка Ковалевская обхамила его с ног до головы. Дальше будет тройной завал зачёта, не сдача оного комиссии и отчисление. Она прекрасно понимала, что так и будет, даже видела себя пред декановыми очами в позе царевича Алексея с известного полотна, но остановиться не могла: Остапа понесло.

Зонненлихт откинулся на стуле и стал рассматривать Настю с чувством и расстановкой, неспешно, будто изучая неожиданно попавший в личное пользование раритет. У Насти шумело в ушах.

– Что, думаете, как дальше издеваться?

– Вы знаете, нет, – покачал головой Зонненлихт. – Над вами и так уже судьба поиздевалась. Упавших я не добиваю.

Настя закрыла глаза. «Этого не может быть, – опустошённо подумала она. – Я не могу так с ним разговаривать. И он не может так разговаривать со мной. Это неправильно».

– Но вот поднять упавшего, и бить, пока он снова не упадёт, – медленно проговорила Настя, – это совсем другое удовольствие, правда?

– Разве я вас бью?

– Не только меня, Антон Валерьевич.

Зонненлихт вопросительно вскинул бровь.

– Вы же всех ненавидите, – сказала Настя, глядя на него в упор. – Как же вы так живёте, словно мы все грязь… Грязь под вашими роскошными ботинками… С чего вы так решили, хотела бы я знать…

Зонненлихт отвёл взгляд, и по его лицу скользнуло что-то вроде печали. Настя испуганно подумала, что сейчас он её ударит, и будет совершенно прав, она это заслужила. Пощёчину, и за лохмы, и об стол.

– Первое чувство, которое испытываешь, попадая сюда, – раздумчиво произнёс он, будто разговаривал сам с собой, – это отвращение. Самое настоящее отвращение. Ко всем, в том числе и к себе. Представьте себе то, что вам не нравится, то, чем вы брезгуете, то, что никогда не взяли бы в руки…

«Точно ударит», – подумала Настя и испуганно предположила:

– Какашка?

Зонненлихт усмехнулся. Не язвительно, как раньше, а почти по-доброму.

– Лучше жаба или паук. Страшно?

– Противно, – призналась Настя, уже ничего не понимая.

– Представьте, что вы, с вашим человеческим разумом, опытом, талантами, вдруг превратились в паука, – всё так же раздумчиво продолжал Зонненлихт. – В существо, которое вам омерзительно. Вы вынуждены жить по паучьим законам, установкам общества, морали, которая вам чужда. Вся ваша человеческая суть, все возможности, все силы и навыки ограничены уродливым телом насекомого, и из-за этого огромного количества вещей вы в принципе сделать не можете, – он ещё раз посмотрел на Настю, и теперь в его взгляде не было ехидной язвительности – только глубокая подлинная печаль, и Насте стало действительно страшно. – Самое страшное то, что вы помните, чем были. И видите, чем стали. Поэтому не стоит удивляться. Всё предельно логично.

Настя кивнула, растерявшись совершенно от полной нереальности происходящего, и тут её ткнули в плечо. Она вздрогнула…

…и проснулась в читальном зале. Шея затекла от лежания в неудобной позе, на щеке отпечатался контур учебника, и нога болела так, что Настя засомневалась, сможет ли встать.

– Они закрываются, – процедил Зонненлихт.

Настя ойкнула, судорожно схватившись за книгу. Дура, дура! Проспала целый час вместо того, чтобы конспектировать, и что делать завтра на семинаре? Она физически ощутила, как внутри что-то оборвалось и упало.

Зонненлихт протянул руку и легко вытянул книгу из стиснутых Настиных пальцев. Сделал несколько шагов в сторону выдачи.

– Маша, я возьму Батыгина до завтра?

– Конечно, Антон Владимирович! – звонко крикнула библиотекарша, выпускница мехмата и такая набитая блондинка, что становилось страшно. Зонненлихт криво ухмыльнулся.

– Неужели так трудно запомнить, как меня зовут… – сказал он и бросил книгу Насте. – Учи.

* * *

Социология стояла первой парой, и не нужно быть предсказателем, чтобы иметь уверенность в том, что Настю обязательно спросят. Аспирант вызвал её сразу, по первому же вопросу, и изучающе рассматривал, пока она рассказывала о социальных проблемах распределительных отношений. Его улыбка, одновременно жёсткая и плотоядная, красноречиво говорила о том, что халява Насте не грозит, и всем бы неплохо это уяснить.

Группа уяснила. Настя вернулась на своё место на последнем ряду, бросила учебник в котомку и открыла лекции Юльки по философии. Философ был давнишний Юлькин ухажёр, но лекции она записывала безукоризненно, памятуя о прошлогоднем провале, когда весь курс провёл один человек, а на экзамены пришёл совсем другой, и Юлька едва выплыла на тройку. Игорь, сидевший рядом, сосредоточенно списывал у Насти английский.

– С грамматикой он дрючит нереально, – заметил Игорь. – Даже Юльку.

– Что значит «даже» Юльку? – спросила Настя. – Юлька такая же, как мы. И английский знает ненамного лучше.

– Её никто больше не дрючит, – сказал Игорь. Настя хмыкнула.

– Понятное дело.

Аспирант постучал ручкой по столу, призывая к тишине. Настя сделала вид, что усиленно слушает доклад Лоры.

– А Сашка ушёл на заочное, – прошептал Игорь и пояснил: – Николаев Сашка, пятый курс.

Настя натурально раскрыла рот. Сашка? На заочное? На пятом курсе, за полгода до диплома?

– Да ты что… – только и смогла вымолвить она. – Как же его перевели-то? Пятый же курс…

– Сказал, по личным обстоятельствам. Он вообще хотел уходить, декан еле отговорила.

– Последний ряд, тихо! – рявкнул аспирант.

* * *

Английский был на четвёртой паре. Зонненлихт сидел за столом над журналом и не поприветствовал группу даже кивком.

– Сборник упражнений, с тридцатого по тридцать восьмое, – сказал он, не поднимая головы. – Сделаете и можете идти домой.

По группе прошёл лёгкий ветер шёпота.

Копаясь с завершённым и простым прошедшим временем, Настя периодически поглядывала в сторону Зонненлихта. Выглядел он сегодня не очень: бледный, осунувшийся, какой-то опустошённый, он создавал впечатление тяжело больного либо потерявшего всё и смирившегося с потерей. Прежний глумливый и язвительный хлыщ куда-то подевался: за столом сидела его оболочка, не более.

Насте стало жутко.

Повинуясь уже знакомому чувству, она сгребла со стола тетрадь и учебник и подняла руку.

– Можно вопрос, Антон Валерьевич?

Зонненлихт скользнул по ней невидящим взглядом и кивнул. Настя выбралась из-за стола и подошла к преподавателю.

– Вот тут мне не очень понятно, – сказала она, указывая на пункт в упражнении. – По-моему, и так, и так получается…

Зонненлихт взял её тетрадь, просмотрел записи, а затем вынул ручку и написал правильный вариант – всё это, не произнеся ни звука.

– А почему? – спросила Настя. – Ведь по правилу на завершённое время похоже…

Зонненлихт вздохнул и закрыл тетрадь.

– Потому что здесь факт в прошлом, без привязки к настоящему времени, Ковалевская.

Настя издала невнятное «угу», ожидая, что получит знакомый презрительный взгляд, но этого не произошло: Зонненлихт потерял к ней даже минимум интереса и стал смотреть за окно. Сев на место, Настя снова занялась упражнениями: мало ли что у кого произошло? Не суй нос в чужой вопрос, дольше проживёшь: для неё сейчас важно то, что есть возможность уйти с занятия раньше и сходить в столовую перед тренировкой.

Почему же ей тогда не по себе, причём настолько, что она готова вскочить и убежать?

Настя вытянула шею и заглянула под преподавательский стол.

Тени не было.

Совсем.

Настя шлёпнулась на место, закусив губу, чтобы не вскрикнуть. Тень исчезла, а за это время Настя так привыкла к тому, что Зонненлихт с ней неразлучен, что теперь её отсутствие… Тьфу ты! Глупости! Не мог же он потерять тень!

Настя высунулась снова и принялась рассматривать пол под ботинками Зонненлихта. На сей раз это не осталось незамеченным: преподаватель поднял голову и спросил:

– Что-то потеряли, Ковалевская?

– Нет, – промямлила Настя. Тень, конечно, была, но серая и мелкая, чужая, не принадлежавшая Зонненлихту никогда. Он потерял тень и заболел?

– Тогда работайте, – скучно посоветовал Зонненлихт. – Это полезно.

Колкость не прозвучала. Насте снова стало страшно. Зонненлихт с пустыми глазами варёной рыбы пугал её гораздо больше, чем Зонненлихт с тенью; вот уж верно говорят, что чёрт знакомый лучше чёрта незнакомого… Ну и денёк выдался: Саша ушёл так, что это похоже на паническое бегство, Зонненлихт пугающе иной, да ещё и тренировка с аспирантом сегодня. Скорей бы уже прошёл этот дурацкий концерт… Но всё-таки, где же его тень? Неужели действительно ушла? Настя сама не ожидала, что будет рассуждать об этом настолько серьёзно, хотя жизнь и приучила её к тому, что нельзя всё отметать сразу и напрочь.

– Ковалевская, вы спите?

Настя встрепенулась и увидела, что за размышлениями и не заметила, что вся группа уже сдала работы и разошлась по домам. Зонненлихт откинулся на спинку стула и рассматривал её с ироничным любопытством – не злым, как раньше, а почти спокойным.

– Н-нет, – промолвила Настя, – нет… Я уже… Я почти дописала…, – и принялась строчить в тетради. – Сейчас…

– Да не спешите, – милостиво позволил Зонненлихт и снова отвернулся к окну. Настя скосила глаза к стеклу: что там можно рассматривать? Серый двор, пара в хлам пьяных первокурсниц плетутся к воротам, мокрый снег к вечеру застынет, и с плясок Настя поползёт враскоряку и со скоростью черепахи…

Что-то тёмное дрогнуло под её стулом. Настя посмотрела вниз и увидела тень. И никуда она не делась – лежала на полу, окутав её ноги, и ждала.

Словно ледяной палец скользнул по её позвоночнику. Настя взвизгнула и запрыгнула на стол. Страх, охвативший её, был настолько велик, что она на какое-то мгновение потеряла связь с реальностью, а когда обрела его снова, то обнаружила, что уткнулась лицом в плечо подбежавшему к ней Зонненлихту.

– Что там?

– Там… там она…

– Кто? Крыса?

Настю трясло так, что зубы стучали. Прикосновение тени было мягким и влажным, и оставляло ощущение старого склепа, в котором замурован живой человек и не имеет сил выбраться – и поэтому лежит в пыли у выхода, пытаясь ловить растрескавшимися губами струйки свежего воздуха. Зонненлихт заглянул под стол.

– Никого там нет.

Настя посмотрела под стол. Тени там не было – она уползла на своё законное место, к ботинкам Зонненлихта. Сыто чавкнула, присосалась, растянулась по полу за ним: Настя поняла, что не сможет больше ходить на английский. Никогда, ни за что, её теперь сюда на верёвке не затянуть. Пусть отчисление, пусть академ, пусть заочное – но если тень прикоснётся к ней снова, это кончится деревянным сюртуком.

– Никого там нет, – повторил Зонненлихт. Взял Настю за подбородок сухими прохладными пальцами и посмотрел в глаза. – Нет никого, а если и было, то ушло.

Настя впервые заметила, что глаза у него не серые, а зелёные; впрочем, она впервые находилась к нему настолько близко так долго, и ситуация была неудобной, неловкой, нарочито комедийной… На английский больше не пойдёт, и самого Зонненлихта будет десятой дорогой обходить.

– Крыса? – спросил он, и Настя услышала, что он хотел сказать на самом деле: «Я знаю, что ты видела мою тень, но для тебя будет лучше, если ты решишь, что тебя напугала крыса. Впрочем, я не настаиваю».

– Угу, – кивнула Настя и сползла на стул, молясь о том, чтобы не коснуться его тени снова. Зонненлихт улыбнулся, холодно и спокойно, теперь это был прежний холёный и язвительный хлыщ, для которого все окружающие были грязью под ногами. «Я с ума схожу», – подумала Настя.

– Никого там нет, – произнёс Зонненлихт. – Заканчивайте работу.

* * *

Возвращаясь домой с тренировки – нога сегодня почти не болела, и аспирант был доволен, а завтра предстояло собственно выступление, и Настя несла в пакете зелёную форму – Настя наткнулась на Сашу.

Он стоял в гулкой подворотне, которую студенты называли Пьяной дыркой – на большой перемене здесь во все времена года все поколения студиозусов пили пиво. В первую минуту Настя Сашу не узнала: тусклый свет фонаря выявил не студента-отличника, а опустившегося наркомана, мимо которого хотелось пройти побыстрее, и только когда тот окликнул:

– Настя, привет, – та поняла, что перед ней именно Саша. Грязный, без шапки, с немытыми волосами, свисающими сальными прядями – но именно Саша.

– Что с тобой? – спросила она. – Саш, ты что?

Сашу качнуло; он выбросил руку и схватился за её плечо.

– Ничего… Неважно, – хрипло произнёс он. – Как твоя нога?

– Уже пляшу, – ответила Настя. – Саш, что происходит?

Саша резко втянул ноздрями воздух, будто принюхивался, и его губы трагически дрогнули.

– Саш, ты пьяный? Или курил? Саш… Да что с тобой?

По его щеке пробежала слеза.

– Всё напрасно, Насть… Вот совсем всё. Ты только держись, ладно?

Он всхлипнул и выпустил её плечо.

– Пока.

И исчез. Отступил во мрак, слился со стеной; Настя застыла с раскрытым ртом, пытаясь уловить его шаги, но Пьяная дырка была пуста, лишь откуда-то с улицы доносился шум машин и голоса людей.

* * *

Выступление прошло на удивление хорошо. Настя с аспирантом открыли концерт, три минуты кружились по сцене под аплодисменты зрителей, и, когда танец закончился, и пара вышла на поклон, то, глядя на зрителей, Настя поняла, что случился триумф, а не позорище. За кулисами, когда она снимала гимнастёрку, к ней подошла Катя из отдела по воспитательной работе и спросила:

– У тебя приличное платье есть?

– А что? – поинтересовалась Настя, по новой перематывая колено эластичным бинтом. Аспирант, давно сменивший гимнастёрку на дорогую рубашку, косился в её сторону с интересом.

– Сегодня банкет, Светлана Сергеевна хочет, чтобы вы танцевали.

Светлана Сергеевна Небейбаба была проректором, и ей как-то ни разу и никто не отказывал. Настя вздохнула, подумала, что скорее всего ей придётся покупать новую ногу и ответила:

– Нету.

Катя чертыхнулась.

– Сергей Владиленович, а вы сможете в этой рубашке танцевать?

Аспирант кивнул и снисходительно ответил:

– Разумеется.

Катя подхватила Настю под локоть и потянула за собой.

– Пошли, подберём тебе чего-нибудь.

В костюмерной пахло пылью, потом, и чем-то ещё, чему Настя не сумела дать названия – может быть, отыгранными на студенческой сцене ролями, сбывшимися мечтами, аплодисментами, обманутыми надеждами… За полчаса Катя подобрала ей несколько платьев, и Настя выбрала тёмно-синее с поясом под грудь, по моде девятнадцатого столетия. Отличная была мода: можно быть беременной, можно бинтовать ногу – никто ничего не заметит. К платью полагался ещё пышный берет со стразами и перьями; Настя надела его, подошла к зеркалу и не узнала себя.

– Красавица, – заявила Катя со знанием дела. – Может, и Владиленыча приодеть? А ты пока глаза посильнее подведи, что ли.

Аспиранту достался белый офицерский мундир с эполетами. Настя посмотрела на него, и скептически подумала, что они прекрасная пара.

Корпоратив преподавателей ничем не отличается от всех остальных корпоративов. Столы, заставленные снедью и выпивкой, шумные разговоры, тамада, который традиционно упивается первым, но держится на ногах до конца вечера, шутки, тосты, аплодисменты и даже тривиальное «Пошли выйдем» – всё было в наличии. Настя и аспирант танцевали, дуэт с мехмата томными голосами пел итальянские песни, и все имели успех. К Насте подошла Хохлова с тарелкой мясной нарезки, и сказала:

– Ну вот, а ты отказывалась. Премию вам выпишем.

Настя натянуто улыбнулась. Нога болела, предстояло ещё несколько танцев, причём приходилось импровизировать – по счастью, гости уже хорошо приняли на грудь и не замечали ляпов – а Хохлова про премию даже не вспомнит. Аспирант во время передышки успел принять на грудь со своим научным руководителем, и его левая рука теперь лежала не на лопатке Насти, а на талии. В банкетном зале было жарко; берет Настя сняла и положила на свой стул – после того, как они вернулись с танца, обнаружилось, что берет исчез в неизвестном направлении. Настя только чертыхнулась.

Когда еды было ещё много, а спиртное принесли ещё, в зале обнаружился Зонненлихт. Настя почувствовала, как её охватило стужей среди банкетной духоты. Зонненлихт сидел в дальнем углу, перед ним стоял наполовину пустой бокал красного вина; судя по всему, он просто наблюдал за собравшимися с любопытством энтомолога, который рассматривает колонию муравьёв. Вот в муравейник бросили мармеладину: чем занялись муравьи? Сперва удивились, потом возрадовались, потом взмолились муравьиному богу, благодаря его за щедрый и незаслуженный грешниками дар, а потом принялись кушать, и процесс кушанья мы как раз и наблюдаем. Из остатков наверняка сделают что-то вроде камня Каабы.

– А давайте танцевать! – провозгласил проректор по учебной работе, и Настя порадовалась было, что сейчас под шумок возьмёт и уйдёт. Переоденется в костюмерной, где сиротливо брошены её свитер, джинсы и сапожки, и поползёт домой, стараясь не поскользнуться и не упасть.

Не тут-то было.

Сухие жёсткие пальцы придержали её за локоть. Настя обернулась: Зонненлихт. Холоден, спокоен, абсолютно трезв; тень съёжилась в крохотную лужицу возле ботинок.

– Позвольте вас пригласить, – сказал он, и, не дожидаясь отказа или согласия, взял Настю за руку. Аспирант, который опоздал к партнёрше, смерил соперника оценивающим взглядом и решил не связываться.

– Мальчик положил на вас глаз, – равнодушно прокомментировал Зонненлихт. Настя двигалась, повинуясь его ведению, и думала о том, что теперь в полной мере поняла смысл фразы «ни жива, ни мертва». Рассказать Игорю, с кем танцевала – не поверит. Такое даже Юльке не по плечу.

– Не может быть, – ответила она. Губы Зонненлихта дрогнули в ироничной улыбке.

– Мальчик бедовый. Сейчас дотанцуем, и вы пойдёте переодеваться. Он будет ждать в костюмерной. Ясно, зачем, или мне сказать?

Настя скривилась. Покосилась в сторону аспиранта, который сидел за столом и что-то обсуждал с Хохловой, а та расплывалась в улыбке. Сейчас Настя видела его будто бы впервые: типичный ботаник в очках с узкими стёклами, тощий, некрасивый и невероятно самоуверенный, с манерой держаться, которая явно была позаимствована у какого-нибудь знакомого доктора наук. Он будет ждать её в костюмерной, чтобы сделать предложение, от которого Настя, по его мнению, не откажется, потом натянет штаны и скажет, чтобы она не забыла подготовиться к практической.

Её замутило. Зонненлихт удовлетворённо кивнул.

– Собственно, вариантов два. Первый самый сложный: я сейчас дотанцую вас до выхода, и мы уйдём куда-нибудь. Например, курить. Мальчику надоест вас ждать, и он отправится домой, отложив всё на потом.

– Я не курю, – прошептала Настя. Не смотреть в сторону аспиранта, не смотреть…

– Напрасно.

Она ощущала спиной его взгляд – взгляд прилежного ученика, который сидел за книгами, когда однокурсники пили и гуляли, который решил, что от человека в зависимом положении отказа ждать не придётся – и это был тяжёлый, нехороший взгляд.

– А второй вариант?

Зонненлихт ухмыльнулся.

– А то вы не понимаете! Пойти и раздвинуть ноги, разумеется.

«Я открываю для себя много нового, – подумала Настя. – Например, физическое омерзение». И действительно, чувство было такое, будто её уронили в застарелую вонючую лужу, в которой начала зацветать вода и жидкая тёплая грязь обнимала с отвратительным чмоканьем.

– С чего вы взяли? – сказала Настя нарочито резко, только ради того, чтобы разогнать вязкий туман тошноты. – Сергей Владиленович порядочный человек.

Зонненлихт глумливо хмыкнул.

– Хотите в этом убедиться?

– Откуда вы знаете?

– Знаю.

– Глупости!

Песня закончилась. Зонненлихт улыбнулся. Настю передёрнуло от его улыбки, спокойной, всё понимающей: он просто смотрел на неё и прикидывал, как дальше развернутся события. Не потому, что ему жаль Настю, или он хочет ей помочь – нет, это всего лишь жизнь в муравейнике, за которой он наблюдает. Она вежливо улыбнулась Зонненлихту и выскользнула из его рук.

– Спасибо, Антон Валерьевич.

Он кивнул и в следующий миг растворился среди гуляющего народа.

Настя подхватила котомку и выбежала из банкетного зала. Гадко, мерзко – настолько противно она давно себя не чувствовала, да и не ожидала подобных намёков. Кто-кто, а Зонненлихт их не мог делать в принципе. Настя задумалась: а воспринимают ли его как мужчину? Есть ли у него дети, жёны, любовницы – или он только преподаватель, машина для приёма-передачи знаний, не настроенная на что-то, помимо основной задачи.

Вечернее здание университета, пустое и гулкое, нагоняло тихую тревогу. Настя сбежала по лестнице, подёргала дверь костюмерной – открыто – и вошла внутрь.

Всю огромную костюмерную освещала одна лампа в центре, и углы тонули во мраке. Платья, пиджаки, рубашки, блузы на длинных рядах вешалок казались трупами удавленников; Настя быстро пробежала мимо них к скамеечке, на которой оставила одежду. И никого здесь нет; сейчас она быстро натянет своё немудрящее барахло и пойдёт домой. Всё-таки дрянной человек этот Зонненлихт, наговорил гадостей, испортил настроение… Надо будет рассказать Игорю, хотя он и не поверит. Скажет, что Настя над ним потешается… А если она ещё и расскажет про тень, и то, что Зонненлихт наговорил про социолога, то Игорь точно решит, что Настя с глузду съехала. Особенно в том месте рассказа, где повествуется о том, что англичанин напророчил ей интим по принуждению с молодым аспирантом – вот тут Игорь точно будет хохотать в голос. И будет прав, потому что поверить такому – себя не уважать.

Когда знакомые ладони легли на её обнажённые плечи, то Настя даже не удивилась. Тебя предупреждали? Тебе говорили по-хорошему? Ты не послушала? Теперь нагибайся и раздвигай.

– Не бойся, – прошептали сзади. – Это я.

Чужое дыхание щекотало её ухо. Словно со стороны Настя увидела себя: дрожащие губы, огромные глаза на пол-лица, слезинка, стекающая по щеке… «Хотите в этом убедиться?» – спросил полумрак насмешливым голосом Зонненлихта. Что ж, возможность предоставлена.

– Сергей Владиленович, не надо, – только и смогла вымолвить Настя. «Мальчик бедовый… Мальчик положил на вас глаз…», – откликнулись тени из всех углов.

– Не бойся, – повторил аспирант, расстёгивая бюстгальтер. Лямки скатились по рукам; пальцы социолога накрыли Настину грудь, сжали. Настя поняла, что сейчас ничего не сможет поделать: ни закричать, ни банально дать в морду – абсолютно ничего, она оцепенела, как кролик перед змеёй, и даже дышать не может… Кровь бухала в ушах, чужие руки скользили по её коже, аспирант шептал что-то успокаивающее – наверно, так разговаривают с животными перед тем, как забить на мясо. Господи, если где-то там, в твоём недостижимом блаженстве тебе есть дело до того, что происходит в пыльной костюмерной провинциального университета, то пожалуйста, переиграй всё это…

Аспирант развернул её к себе. Впился в рот жадным горячим поцелуем. Не переиграли…Теперь сознание воспринимало всё тягуче-медленно, будто кто-то решил насладиться пыткой, имея возможность растянуть её в мельчайших деталях: каждый вздох, каждое прикосновение, каждое крохотное движение, каждый удар сердца. «Это происходит не со мной», – так думала Настя, когда аспирант спихнул одежду на пол и уложил её на скамейку. «Я не здесь», – говорила она себе, когда он расстёгивал рубашку. «Мне это снится», – уверяла она, когда его пальцы потянули за язычок молнии на её джинсах; надо же – она успела надеть джинсы…

За стойкой с одеждой кто-то громко чихнул. Забрякало, покатившись по полу, старое ведро для мытья полов. Время дрогнуло и потекло прежним, нормальным ходом; аспирант, как был, в рубашке нараспашку, бросился к выходу. За ним громко хлопнула дверь, эхо раскатилось по всему зданию, от чердака до подвала, и только тогда Настя смогла скорчиться на лавке и зареветь белугой.

Когда Зонненлихт вышел из-за стойки и сел на корточки возле лавки, то Настя не удивилась.

* * *

– Господи, да как же…

– Очень просто.

– Ну почему, я не понимаю… как он мог! И почему вот так, подло…

– Так приучен.

– Когда он… вот так, сзади… Я же испугалась до смерти, я пошевелиться не могла, сказала только «Не надо…», и как язык отнялся…

Настю трясло. Вовсе не фигурально: она смотрела на свои пальцы и видела, как их колотит мелкой дрожью, и никаким усилиям разума эта дрожь не поддаётся. А сперва она вообще не могла пошевелиться, и Зонненлихту пришлось застёгивать ей штаны, надевать свитер и практически нести в раздевалку.

Гардеробщица посмотрела на них с явным и неприкрытым неуважением, но, разумеется, промолчала. Настю вроде бы начало отпускать, она даже сумела влезть в куртку с первого раза. Но на улице возле ворот ей померещился силуэт аспиранта, и её снова сковало неподвижностью и страхом. Тогда Зонненлихт обнял её и повёл на стоянку.

А в машине Настю начало трясти. И прорвались слова.

– Что же теперь будет… Что же теперь будет, Господи… Мне же ему экзамен сдавать, как я на занятия буду ходить..?

Зонненлихт не смотрел в её сторону. Подчёркнуто внимательно следил за дорогой. Настю это почему-то радовало.

– Не подавая виду. Не было ничего.

– Как же не было?! – вспыхнула Настя.

– Поцелуи и объятия. А потом он трусливо покинул поле любовной брани. И сейчас думает, что это шляхетской чести обида.

Машина свернула на Пушкинскую и провалилась в бесфонарную тьму. Далеко впереди горели окна жилых домов; Настя подумала, что её никто не ждёт, и, войдя в прихожую своей крохотной квартирки, она тоже погрузится во мрак.

– И в этой обиде виновата я…

– О, разумеется.

Настя уронила лицо на руки. Потёрла щёки.

– Что же теперь делать…

– Ничего. Делайте вид, что ничего не случилось.

Машину слегка тряхнуло на колдобине. Громада заброшенной стройки нависла над дорогой, словно хотела посмотреть, кто это тут едет и как с этим кем-то можно позабавиться. Среди обнажённых рёбер этажей что-то двигалось, и Настя искренне понадеялась, что это местная шпана ищет приключений на филейные части.

– Надо мне было вас послушаться, – произнесла она. – Тогда бы ничего этого не случилось.

Зонненлихт усмехнулся.

– Я прекрасно знал, что вы этого не сделаете.

– Откуда вы знали, что сделает он?

Тот пожал плечами. Вывел машину во двор.

– Знал.

Возле подъезда слонялась дворовая собака, что-то вынюхивала в снегу. Настя подумала, что сейчас за ней захлопнется дверь, и она останется наедине со своим омерзением и одиночеством. Может быть, достанет из загашника бутылку вина, может быть, даже выпьет, чтобы забыться. Наверняка пойдёт в ванную, чтобы жёсткой мочалкой соскрести с тела отпечатки чужих пальцев. И наверняка уснёт в тёплой воде, и это станет финалом…