Текст книги "Кровавая свадьба"

Автор книги: Лариса Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Дождавшись темноты, она пробралась к домикам, заглянула в окна и… многое увидела, чего лучше было бы не видеть. Народ хорошо проводил времечко: пили, ели, танцевали. Мужчины сменяли друг друга в бильярдной, выходили покурить, тогда Кира Викторовна замирала под окнами. Многих она прекрасно знала лично. Феликс восседал во главе стола, являясь центром вселенной, его окружали повышенным вниманием и подобострастием. А ее Петя не отходил от молодой девушки, то и дело целовал ей ручки, ноготки на пальчиках. Девушка предложила искупаться в реке, согласился лишь Петя, остальные сослались на то, что «еще холодно».

Как следопыт-охотник кралась за ними Кира Викторовна, прячась за кустами и стволами деревьев. Ее муж, ее Петр, и девушка разделись донага, бросились в воду. Они плескались и резвились, как дети, а она сидела в кустах, зажав руками рот, чтобы не закричать. Проклятая луна, круглая, как сковородка, и огромная, зависла на звездном куполе, высвечивая подробности измены. Оказывается, Пете не страшна холодная майская вода, он умеет красиво и страстно любить, от него веяло молодостью. Потом, закрывая глаза, она восстанавливала в памяти картину: гладь воды с лунной дорожкой, песчаный берег в сказочно-нежном свете, два обнаженных тела, на которых дрожали и замирали лунные блики. И слышала шепот Петра и девушки, которой ее муж говорил «люблю»! А когда Кира слышала последний раз от него «люблю»? Десять лет назад, двадцать? Она кусала руки, чтобы не выскочить из-за кустов, не разодрать когтями грудь девушки и не вырвать оттуда ее коварное сердце.

Любовница мужа – бывшая ее ученица, лучшая ученица, которую Кира Викторовна вытянула на золотую медаль, гордость школы. Таня окончила университет, теперь работает у Петра. Они еще купались, он заботливо растирал полотенцем тело Тани и целовал ее так, как когда-то в юности целовал Киру. Они ушли, а она не могла встать, словно из ног выросли корни и впились в сухую землю. Собралась с силами на рассвете. Закоченевшие и онемевшие ноги едва переступали. Подойдя к домикам, где расположилась на ночлег вся бражка, хотела поджечь их, щелкала зажигалкой, но тщетно, даже деревянное крыльцо не загорелось. Измученная, Кира Викторовна вернулась домой, где встретилась с пустотой, с нею бродила по комнатам, разговаривала. Затем села на пол и завыла. Жгучая обида, лютая ненависть прорезались в том вое.

Петр появился вечером следующего дня бодренький, с чистыми глазами ангела. Впервые Кира Викторовна взглянула на мужа со стороны и с ужасом обнаружила, что он еще хорош собой, седина только придавала ему импозантности и благородства, его не портило даже обозначившееся брюшко, он вполне может нравиться женщинам. А она рядом с ним старуха, заезженная кляча. Как все-таки больно! Она никогда ему не изменяла, он же так легко забыл лучшее тридцатитрехлетней совместной жизни, а ведь было многое, а он ЗАБЫЛ. Она нашла в себе мужество не высказать накипевшее, а переговорить с Феликсом.

Вот в ком она видела причину перемен в муже – в Феликсе. С ним ее и Петра связывала многолетняя дружба. Учились в одной школе, жили по соседству, семейные торжества отмечали вместе. Кира Викторовна пришла к нему в офис как к другу за советом и помощью, но гипертрофированная гордость помешала поговорить по душам. Феликс сам должен был просить прощения и предложить помощь, посчитала она, поэтому вместо откровенных излияний вывалила на него вагон обвинений:

– Значит, так, Феликс. Ваши мерзости мне известны во всех подробностях. Я могу сказать, где и как вы провели майские праздники, сколько шлюх с вами было, которые годятся вам во внучки. Ты – ладно, человек одинокий, но моего Петра не смей развращать. Друг называется. Ты стал посмешищем в городе, развратным, богатым мешком, который лезет на молоденьких девочек, – так о тебе говорят. Но я не хочу, чтоб и над Петром смеялись, он приличный здравый человек, это ты его сбил с толку, развратил, ты… ты спаиваешь его. Пить он начал, когда вы совместно занялись бизнесом.

Феликс слушал, не перебивая, он умел давить гнев. На необоснованные (по его мнению) обвинения ответил беспощадно:

– Ты думаешь, человека можно развратить, если он этого не желает? Ты уверена, что я заслужил твои обвинения? – Она хотела ответить, однако Феликс остановил ее: – Стоп, Кира, теперь я говорю. Его что, два молодца держат за руки, третий разжимает челюсти, а я заливаю ему водку в рот? Полагаю, спаивают именно так. Дальше. Я привязываю его за руки-ноги, а потом на член сажаю шлюх? Я правильно тебя понял? Докажи, что я так делаю, тогда соглашусь, что я развратил твоего мужа. Нет, дорогая, его развратила ты. Вон зеркало, подойди, посмотрись в него. Кого ты там увидишь? Злую, неухоженную бабу. Ты давно красила волосы? Посмотри, посмотри!..

Феликс энергично вышел из-за стола и грубо подтолкнул Киру Викторовну к зеркальной стене. Он любил много света и пространства, поэтому в офисе стена напротив окон была оформлена зеркалами.

– Чего глаза опустила? – добивал ее он. – Смотри на себя. Волосы у корней отросли, отчего голова кажется грязной. Это мужчину, Кира, седина украшает, женщину она делает омерзительной. Да, случается, что и женщине идет седина, но только умные бабы умеют недостатки превратить в достоинства. Ты же плюнула на себя. Петя пьет? Да как же не запить? Ведь у вас дома находиться невозможно. Ты там цербер, охраняющий порядок. Вот только порядок у тебя какой-то вывернутый: громко говорить нельзя, громко смеяться – пошло, анекдот рассказать – упаси бог, танцевать, отрываться с визгом – вульгарно. Ты запрещаешь радоваться, а требуешь, чтобы тебя любили. Куда делись ваши друзья, Кира? Их же много было. Ты отпугнула всех. С тобой пресно, скучно, тоскливо. Не вини никого, только себя…

Заметив на ее лице выражение адовых мук, Феликс замолчал, походил по кабинету, затем сел в кресло, исподлобья взглянул на нее. Старая, несчастная женщина смотрела в зеркало на себя. Он пожалел ее:

– Прости, Кира, я погорячился. Ты и Петя мне дороги, но… Я хочу, чтобы ты сделала выводы. Думаю, наладить отношения никогда не поздно.

Она с трудом двигалась на ватных ногах к выходу, еще бы, такое услышать! Взявшись за круглую ручку, задержалась. Слегка повернув голову к Феликсу, не глядя на него, она произнесла тусклым голосом:

– Ты страшный человек, Феликс, страшный…

– Неужели ты ничего не поняла? – поразился тот. – Неужели ты настолько упрямая и… тупоумная, что не способна смотреть правде в глаза? Извини, я о тебе был лучшего мнения. Кира, ну, кто скажет тебе правду, как не я? Ты только сядь одна и подумай.

Она горько усмехнулась, не попрощавшись, вышла. За спиной услышала резюме Феликса, не предназначенное для ее ушей:

– Какая дура!

Он наблюдал из окна офиса за выезжающей со двора машиной, которую вела Кира – когда-то милая, обаятельная Кирочка, на которой он хотел в юности жениться. Как меняются люди! Машина рывками, словно за рулем сидел новичок, удалялась по дороге.

Ее била дрожь, будто отбойным молотком, глаза набухли от слез, она громко жаловалась себе вслух, ведь больше ей не с кем было поделиться:

– За что, за что он меня ненавидит? За то, что я вышла замуж за Петра? Значит, вот как отомстил! Разрушил мою жизнь. Выждал и разрушил. Мерзавец, какой мерзавец!..

Когда же она подошла к телу Феликса, лежащему в гробу центнеру мяса, приготовленному на корм червям, наклонилась якобы поцеловать в лоб, но не сделала этого, а торжествующе, еле слышно прошептала:

– Получил, сволочь?

…Свистел свисток, вода в чайнике закипела давным-давно, а Кира Викторовна не слышала, стояла у окна, повторяя, как заведенная машина:

– Сегодня Петя не придет. Что мне делать?

11

А Рита добралась до остановки. Общественный транспорт перестает ходить часов в девять вечера, так, один автобус или троллейбус катит по маршруту, и все. Поэтому главные улицы города в летнее время становятся пешеходными, по ним гуляет молодежь, целуется на виду, а, что отрадно, пуритане в это время сидят у телевизоров, не посылают в след парочкам плевки. Рита села на скамью у автобусной остановки отдышаться. Теперь домой к маме, мамочке. Дома поплачет, все-все расскажет, мать успокоит. Да, она всегда на стороне Риты… Но как добраться? Сумочку забыла у Германа! А там деньги. Совсем без мозгов. По закону подлости ни одного знакомого не видно, у кого можно перехватить денег. Ко всем неприятностям, слетела набойка с каблука, за полтора часа ходьбы по паршивым тротуарам, не ремонтировавшимся со времен царя-батюшки, туфля превратится в лапоть. И босиком не пойдешь, наш уважаемый народ обожает сморкаться и плевать на тротуары, наступить на чьи-то сопли – бррр! При всем при том Риту окрыляло чувство свободы. Вырвалась из мрачной, тяготившей атмосферы, сбежала от Германа благодаря…

– Какая же я дрянь! – укорила себя Рита, шагая по направлению к дому. – Воспользовалась гибелью Егора. Смерть мальчика освободила меня. Я бросила Германа, удрала, чтобы не видеть его мучений. Выходит, я тоже забочусь о себе. А почему, собственно, я должна кидать свою бесценную жизнь к его ногам? Он того не стоит. Уже руки распускает!.. А вдруг с ним что-нибудь случится по моей вине?..

– Рита! – кто-то окликнул ее совсем рядом.

Подстроившись под ее шаг, по проезжей части медленно плыла машина, а из окна торчали голова и локоть Андрея. Не дожидаясь приглашения, Рита поспешила сесть к нему:

– Мне тебя Бог послал.

– Ты только сейчас догадалась об этом? – рассмеялся он.

– У тебя есть аптечка? Дай. И включи в салоне свет.

– Кто тебя так покалечил? – присвистнул Андрей, когда она сдвинула юбку.

– Упала.

Ранка оказалась приличная и в грязи.

– Подожди, у меня есть минеральная вода, давай промоем, – предложил он.

Андрей смочил носовой платок и аккуратно прикладывал его к ранке. Потом Рита обработала кожу вокруг йодом, залепила пластырем и с наслаждением, какого давно не чувствовала, откинулась на спинку сиденья. Пришел покой, словно тело каждой клеточкой разом сказало: фу-ух!

– Почему ты одна в такое время и с залитой кровью конечностью? – поинтересовался Андрей, заводя мотор. – Идешь, бормочешь что-то под нос, я за тобой минут пять наблюдал.

– Андрюша, отвези меня, пожалуйста, домой.

– Уточним: ко мне домой?

– Ко мне! – встрепенулась Рита, но, увидев хитроватое выражение лица Андрея, поуютнее устроилась на сиденье. – Никогда не поймешь, когда ты шутишь.

– Моя мать тоже так считает, а я серьезен всегда. Значит, ты хочешь домой? Так, брела одна ночью, можно сказать, раненая… Поссорилась с Германом?

– Вроде того.

– Я очень рад.

Он вел машину на минимальной скорости, автомобиль мягко перекатывался на ухабах, баюкал. Рита подумала, что сейчас с Андреем ей легко, не надо притворяться… Выходит, с Германом притворялась? Вполне может быть. Приходилось многое скрывать, играть чужую роль волевой женщины, которой незнакомы ревность, страх потерять Германа, презрение к нему, – такое тоже было. А это и есть притворство.

– Рита… – вывел ее из задумчивости Андрей, произнеся ее имя по-особенному, точно собирался сказать нечто очень важное.

– Не говори ничего, Андрюша, – поспешила остановить его Рита и, заметив вопросительно поднятые брови, добавила: – Ты сейчас будешь прямо спрашивать, а я начну изворачиваться, не давать конкретных ответов. Извини, на серьезные беседы у меня аллергия.

– Конкретный ответ ты уже мне дала. Напомнить?

– Я помню, – улыбнулась она. Его настырность начинала Рите нравиться.

– Так вот, я намерен не спрашивать, а требовать. Когда ты выйдешь за меня замуж?

– Требовать… – задумчиво произнесла Рита. – Вот-вот, Герман и ты всегда чего-то требуете. Вас обоих к черту следует послать.

– Германа и пошли, меня-то за что? Что я тебе сделал плохого?

– Действительно. Ничего.

– Тогда объясни.

Он остановил машину, развернулся к ней корпусом. В темном салоне почти не было видно его лица, однако по колебанию воздуха, по биотокам Рита определила, что он слегка раздражен:

– Вы с Германом далеко зашли. Сколько бы ни старались склеить горшок, усилия будут напрасны. Это хоть ты понимаешь?

– Еще как.

– Отлично. Что же тебя во мне не устраивает? Я предлагаю надежную руку…

– Понимаешь, Андрюша, ты слишком красив, а красивые мужчины никогда не бывают надежными. Как Герман.

– Где ты слышала эту чушь? – Он поехал дальше. – Столкнувшись с подонком…

– Герман не подонок, он просто такой, как есть.

– Я подчеркиваю: столкнувшись с одним подонком, ты сделала выводы обо всех мужиках. Красивый! Хм! Меня на протяжении всей жизни всовывали в прокрустово ложе, причесывали под одну гребенку с альфонсами, потому что я красивый. А для меня это было сущим адом. Девчонки в школе не хотели со мной дружить, боялись, что я посмеюсь над ними, а у меня даже мысли такой не возникало. В институте девушки спали со мной, но замуж выходили за других. Знаешь почему? «Ты все равно меня бросишь», – говорили. Поразительная у человека натура – заранее предусматривать то, что предусмотреть невозможно. Все стараются избежать переживаний, однако заставляют переживать других, да и все равно не избегают этой чаши. Красивый – значит, плохой. Не сейчас, так потом станешь плохим. Я ведь одно время комплексовал, однажды в школе попросил друга разрезать мне лицо, сам не решался обезобразить себя. Я мечтал о жутком шраме. Идиотизм, сейчас вспоминать смешно.

– Ну и что друг?

– В ответственный момент сдрейфил. Красивые, Рита, чаще бывают несчастными.

– Не прибедняйся. Ты же был женат.

– М-да, был, – скривился он. – Думал, больше не захочу жениться. Видишь ли, бывшая моя теща пожелала улучшить породу, идея пришлась по душе моей маме, а моя бывшая э… жена подходила ей по всем параметрам, короче, я у них был вроде быка-производителя. Невеста мне, в общем-то, понравилась, но откуда я мог предположить, что она так изменится после свадьбы? Милое, ласковое создание напялило шкуру тупой, ограниченной бабы. Она замучила меня ревностью, превратила мою и свою жизнь в какой-то искусственный, беспочвенный кошмар. Причем девушка из хорошей семьи ругалась как сапожник. Я поначалу и не думал ей рога наставлять…

– А потом наставлял?

– Естественно. Чтобы скандалы и обвинения имели под собой почву. Признаюсь честно, на сторону бегать мне было противно, за это я возненавидел жену еще больше. Наверно, я не любил ее, да и она меня тоже, просто имела обостренное чувство собственницы. Тогда я понял: без любви брака быть не может.

– Почему же ты не спрашиваешь, люблю ли я тебя? – подловила его Рита.

– Полюбишь. Я очень хороший, к тому же, как ты сама заметила, красивый, а хорошего и красивого человека любить легко. Вначале достаточно уважения.

– Ой, мы давно приехали, – ахнула Рита, ведь машина стояла у подъезда.

– Погоди, – задержал ее за руку Андрей. – Посиди со мной немного.

Она захлопнула открытую дверцу, подняла глаза на него, ожидая, что он еще скажет, но Андрей не произносил пустых слов, молча перебирал ее пальцы. Рите стало неловко.

– Андрей, а почему ты меня выбрал? – и высвободила руку. Он пожал плечами, мол, не знаю. – Еще вопрос: ты не ревнуешь…

– Когда ты с Германом? – угадал он. – Рита, я нормальный человек. Конечно, бешусь, злюсь. Ты довольна?

– Не знаю. Все это выглядит… неправдоподобно. И ты такой, извини, ненатуральный, как из сказки.

– В жизни сказок значительно больше, чем мы себе представляем.

– К тому же наивный, хотя, глядя на тебя, этого не скажешь. Я лично в сказки не верю, и вдруг мне повстречался, так сказать, принц…

– Престарелый, – пошутил Андрей. – Мне уж тридцатник стукнул.

– Нет, правда, мне встретился принц, а я… его боюсь, – наконец она сказала правду.

– Да? – рассмеялся он. – Странно. Не бойся, я в полнолуние не превращаюсь в оборотня. А если серьезно, почему бы нам не попробовать?

– На пробы может уйти вся жизнь, – грустно вздохнула Рита.

– Все равно их не миновать. Ладно, не буду тебя задерживать. Постой.

Один властный порыв – и она очутилась в руках Андрея. От неожиданности Рита замерла, широко раскрыв удивленные глаза. В следующий миг… Нельзя сказать, что его поцелуй был неприятен, а объятия грубы, и не напор испугал, а собственная слабость, даже ради приличия не сопротивлялась.

– Теперь иди, – отстранил ее от себя Андрей и включил зажигание.

Отъезжая, не оглянулся, словно обиделся. Рита поднялась к себе, одолеваемая сомнениями. Впрочем, они были понятны: она боится, избавившись от одного тирана, попасть в лапы к другому. В Андрее есть некая властность и сила, от чего Рита теряется. Потому и предпочла Германа, тот раскрыт как на ладони.

Мама слушала, подливая чай себе и дочери. Рита не спрашивала, как ей поступить, что делать, однако мама все равно высказала свое мнение:

– У русской женщины существует патологическая тяга к слабым мужчинам. Ей, глупой, кажется, что без нее он пропадет, не выживет, вот она и рвет жилы, опекая мерзавцев с лентяями. Мужики наглеют, становятся упырями, а женщины – их рабынями в полном смысле этого слова. Кто виноват? Конечно, женщина. Не с моральными уродами следует нянчиться, а с детьми. Подминать себя под чужие интересы, пусть даже любимого человека, нельзя, это тоже грех, Рита.

– Думаешь, Герман моральный урод? – с надеждой спросила Рита, ей необходима была поддержка, что она поступила правильно.

– Я просто рассуждаю. А думать и решать тебе, но ты должна точно определить, чего хочешь. Ты полноправная хозяйка своей жизни, как и Герман, и Андрей. Запомни: это не главное, что ты любишь, важно, чтобы тебя любили.

Последняя фраза запала глубоко в душу. Может, мама и права. Может быть…

Мать есть мать, ей небезразлично, как живет сын с невесткой. Маратик не звонит, не приезжает ни с женой, ни без нее. Небось эта выдра его не пускает, при себе держит. Такие мысли мучили Галину Федоровну постоянно, терпеть страдания по сыну было невмочь. Собрала она сумки с продуктами – нашла предлог посетить молодоженов, взвалила килограммов двадцать на плечи и села в троллейбус. Ехала, а думы были одна тяжелей другой. Стоило представить воочию невестку, ее глупое и некрасивое личико, толком не оформившееся тельце на тоненьких ножках, два прыщика вместо женской красы – грудей, и Галина Федоровна непроизвольно издала стон. На нее оглянулись пассажиры.

Насупившись, она отвернулась к окну. Надо же, боль так и рвется наружу даже в общественном месте, так и рвется. Да и как ей не рваться? Разве ж о такой невестке она мечтала, о ссыкухе-бездельнице, которая ее, родную мать мужа, знать не желает? Подумаешь, первые люди в городе! Да и какая из Светки первая леди? Феликса укокошили, а братец ее натуральный подонок, негодяй, мерзавец, скотина, сволочь… Галина Федоровна сморщилась, вспоминая ругательства, которыми щедро награждала Германа. Одно ясно как божий день: облапошит он Светку с наследством. «Надо проследить, документы проверить при вступлении ее в права, – подумала она. – Сама этим займусь, моим бестолочам не доверю».

Она имела опыт в подобных делах, с братом и сестрой судилась из-за наследства и выиграла. Собственно, тем судиться надоело, они и кинули желанную кость сестре, мол, подавись. И ничего, не подавилась, а получила то, что считала по праву своим. Теперь еще раз предстоит вырывать богатство невестки, правда, Герман своего не упустит. «Кто же Феликса укокошил?» – напрягала ум мать Марата. Опять же, грохнули его на свадьбе сына! Позорище! По всему городу трескотня идет, на улицу стыдно выйти, даже на рынке слышала: «Кровавая свадьба… Кровавая свадьба…» И вдруг показалось ей, что пассажиры исподволь наблюдают за ней, переглядываются, перешептываются. Хотя вряд ли ее, жену Ступина и домохозяйку, знают, а все ж показалось! «У, гниды! – обожгла их ненавистью она, заерзав на сиденье. – Назад на такси поеду».

То, что Феликса убили, – неплохо, поделом ему. Уж сколько хлопот доставил он мужу, сколько валокордина выпито, сколько ночей не досыпал Леня, а с ним вместе и она! Кстати, наверняка Герман ту девчонку, что в лесочке нашли, до смерти довел, была уверена Галина Федоровна. Вдруг и Светка в брата и отца? Возьмет, гадина, и сына, и всю их семью… От ужаса мать Марата зажмурилась, ее в жар бросило. Самое паскудное – что она изолирована от информации, новости от соседей узнает. Вчера рассказали, будто мальчишка, подозреваемый в убийстве Феликса, повесился. А мужа как подменили, ну ни словечка из него не вытянешь, будто в рот воды набрал, на работе сутками пропадает, говорит, с убийством Феликса разбирается. Ага, так она и поверила. Это ж когда начальник с преступным элементом разбирался? На то он и начальник, чтоб в кабинете сидеть и орать на подчиненных, самому ничегошеньки не делать. От мужа и наслушалась, что бандюг ищут сыщики, следователи, а не начальники. Да и найден убийца – пацан тот, потому и повесился, чтобы перед судом не отвечать. Значит, Леня на сторону бегает. Если она застукает его – пускай распростится с яйцами, отрежет на хрен. И она снова издала стон, но теперь похожий на угрозу, на рык крупного зверя.

– Женщина, вам плохо? – поинтересовалась соседка.

– Хорошо мне, – огрызнулась Галина Федоровна. – Хорошо!

Соседка скорчила недовольную рожу, мол, обидели ее. А чего ты лезешь? Сидит женщина, стонет, какое твое дело? Галина Федоровна открыла рот, чтобы те же вопросы направить по адресу, затем отчитать нахалку (страсть как хотелось зло сорвать на ком-нибудь), но вовремя передумала, угадав, что пассажиры станут на сторону соседки, начнется свара… Нет, она, конечно, отгавкается, однако силы стоило поберечь, ведь неизвестно, какие сюрпризы ее ждут у сына. К тому же она наметила разобраться со скотским поведением мужа. На три объекта нервов может не хватить.

Вот и дверь. А Феликс жмот – купил всего двухкомнатную квартиру молодым. Иметь столько денег… Скупердяй! Украсив лицо приветливой улыбкой, Галина Федоровна позвонила. Открыл Марат. Так, все понятно, в лакеях у Светки числится. Радостного выражения мать не поменяла, напротив, подкрепила его радостными возгласами:

– А вот и я! Ваша мама пришла! Не ждали?

– Нет, – коротко ответил Марат и проследовал на кухню.

Нерадостно встретил сынок родную маму, в дом не пригласил! Галина Федоровна решила вида не подавать, что огорчена, шла за ним, тараторя:

– Я тут вам кое-что привезла. Колбаски копченой, окорок, курочку – сегодня отцу завезли. Апельсинчиков, ты же любишь, вот сыр, мяско…

Она быстро выкладывала на стол продукты. Еды навезла с целью проверить холодильник, чего наготовила невестка посмотреть. Просто так заглядывать неудобно, а продукты переложить – нормально. Открыла холодильник Галина Федоровна, а там… шаром покати! Лежат пять яиц и полпачки масла! Все!

– Марат… – беспомощно заморгала она. – Что вы сегодня ели?

– Я жарил яичницу, – сказал сын, будто питаться целый день яйцами полезно.

– А где Светочка? – нарочито громко спросила мать. – Что ж она ничего не приготовила?

– Мам, тихо, Света спит.

– Спит? – оторопела Галина Федоровна. – Да как же… В доме пусто, а она… спит?!

– Ты что! – шепотом и мимикой останавливая ее от дальнейших завываний, произнес Марат. – Не понимаешь? У нее отца убили.

– Так ведь время прошло, три недели! – зашипела Галина Федоровна, приветливость смыло с ее лица негодованием. – Сколько можно? Этак она привыкнет лежать да спать, что за жена будет? Мы, бабы, на то и бабы: горе горем, а семью, будь добра, накорми, напои! А она у тебя сутками лежит!

– Да откуда тебе известно, сколько она лежит? – разозлился Марат. – Я тебя знаю, насочиняла дома и приехала порядки свои устанавливать. С отцом поругалась?

– При чем тут отец! – она еле сдерживалась, чтобы не закричать. Ведь крик способен стену непонимания разбить, считала она. – Не так у вас все, не так. Это дураку видно.

– Не ори!

– Родной матери рот затыкаешь?! Говнюк! Я о тебе беспокоюсь. Ты на ком женился? Думаешь, я не заметила, что вы спите в разных комнатах?

– Свечку держала? – наступал на нее Марат. Побагровевшая мать хватала ртом воздух. – Только без концертов, я их видел сотни раз. Зачем приехала? Продукты привезла? Спасибо. Езжай теперь домой.

Галина Федоровна поменяла тактику: из оскорбленной и едва не падающей в обморок несчастной мамаши она превратилась в хабалку. Уперев руки в то место, где, по идее, должна быть талия, ехидно прищурилась и, уже не заботясь о громкости, поехала уничтожать сына:

– Да? Спасибо, и все? Вот так вырастила сыночка! Значит, я вам продукты вожу, а вы меня еще и оскорбляете за это! Я, можно сказать, от себя отрываю, чтоб вам – не перебивай! – повкусней жилось, а мне благодарность – пошла вон? Не перебивай! Ты женился? Так почему я вам продукты привожу? Деньги у вас есть… Не перебивай, сказала! Почему твоя жена не ходит на рынок, в магазины? Или сам не сходишь? Ты – неблагодарная свинья! Как и твой отец! Ну, погодите у меня…

– Марат… – послышался слабый голос Светланы. – Кто там?

Сын метнулся в спальню, а Галина Федоровна заходила туда-сюда по двадцатиметровой кухне, бормоча ругательства в адрес невестки и Марата… Разлеглась! Может, она вообще какая-нибудь больная? Однако Марат долго не выходит, бросил мать. Галина Федоровна на цыпочках подкралась к двери, навострила уши. Ни фига не слышно. Тогда приоткрыла дверь, просунула голову внутрь и елейно пропела:

– Ну что, дети, давайте обедать? Света (язык не повернулся назвать эту пигалицу ласково – Светочка), ты ничего не приготовила? Ну, ладно, я быстренько…

От собственного лживого голоса ее тошнило, но она не стушевалась, а сфотографировала спальню глазами. Не прибрано. Невестушка с видом туберкулезницы лежит на подушках, Марат сидит у ее изголовья, за ручку держит. Этого мало, Светка, перед которой свекровь стелется, даже бровью не повела, только буркнула:

– Я не хочу есть.

– Ты не хочешь, а муж хочет, – сказала Галина Федоровна, улыбаясь и продолжая изучать спальню. – Идемте, посидим по-семейному… Горе надо вместе переживать.

Любимое чадо, младший сынок, которого выходила в течение многих лет, так как рос он болезненным и субтильным, грубо потеснил родительницу грудью аж на кухню, грозно рыча:

– Почему без стука вошла? Какого черта тебе надо? Ты чего нос суешь в мою жизнь? Мы, может, трахаться собрались…

Господи боже! Таких слов в их доме не произносилось. Нет, матом разговаривают и она, и муж, так он милиционер, ему положено. Но «трахаться»!.. Откровенно говорить про это самое маме!.. Испортился сын. Она рявкнула:

– Я мать! Мне можно!

– Да ты совсем того! – Он бросал в сумку пустые пакеты. – Короче так. Чтоб без предварительного звонка не смела являться. Еще: полный холодильник или пустой – не твое дело. Ясно? Теперь уходи домой, у меня жена болеет, мне некогда.

Вытолкал. И Галина Федоровна поняла: пришел конец света. Она глотала слезы обиды. И первое, что сделала, когда влезла в троллейбус, бесцеремонно растолкав желающих туда попасть, подняла крик, переполошив всех пассажиров. Дескать, ей ноги отдавили, обхамили ее. Ругались все. Полегчало. Теперь осталось дождаться мужа.

Леня приперся в двенадцатом часу ночи. Галина Федоровна не спала, до сна ли тут, встретила пьяного мужа, надувшись:

– А чего так рано? Чего не утром явился? Вот бы я пришла в такое время.

– Быстро пожрать на стол, – сказал он, плюхаясь на стул.

– А вы что же, без закуски водку хлестали? Неужто некому было вам поднести? – намекнула на адюльтер она.

– Палка колбасы была и бутылка хлеба на восьмерых, – устало сказал он.

– Допился до бутылок хлеба!

На стол собрала быстро. Леонид Гаврилович слопал тарелку борща, полкурицы с гарниром, а она не торопила события, ибо сытый он миролюбивый. Но вот муж откинулся от стола, ковыряя в зубах зубочисткой. Первое – высказать материнские тревоги:

– Была сегодня у Марата. Ну, скажу, и невестка нам попалась… Ни свекровь встретить по-человечески не может, ни поесть приготовить… Марат яичницу жарит! Это что такое? А не прибрано… Вещи валяются, а она лежит целыми днями. Ты слышишь или совсем оглох?

– Спать хочу.

– Только и знаешь: жрать да спать, со мной в этом доме никто не считается! Сын вытолкал меня домой безобразным безобразием. А ты… вообще стал… Не, устроили свадьбу, грохнули отца Светки…

– Что ты сказала? – Медведь очнулся от спячки.

– А то и сказала, что слышал! – огрызнулась она.

Он стал краснее вареного рака, подскочил неожиданно к Галине Федоровне, сцапал ее за грудки, как мужика, рванул на себя, оскалившись, захрипел:

– Ты! Дура, бля!.. Ты что, бля, несешь на мужа и сына?! Ты совсем, корова, ох… (и много-много слов, смысл которых – оскорбление). Если еще раз, бля, такое услышу, хоть во сне, хоть шепотом… Если даже подумать посмеешь, блин, разорву на части, поняла? Запомни: разорву!

И отшвырнул ее так, что бедная женщина врезалась в стену. Леня рванул из столовой в спальню, ругаясь матом. Галина Федоровна пребывала в полном потрясении:

– Взбесился! Ополоумел! Что я такого сказала? С чего он взбеленился? Из-за какой-то чахоточной твари разлад в доме! Ничего не понимаю.

Она налила водки в стакан, залпом осушила его, только потом горько заплакала:

– За что они меня? У, гады! Вот заболею и умру, будете знать!