Текст книги "Остатки былой роскоши"

Автор книги: Лариса Соболева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

3

Николай Ефремович и Валентин Захарович засиделись в отсеке мэра. Оба отменили приемы, совещания, посещения, презентации, открытия, закрытия и прочие очень важные мероприятия. Они отбросили скрытую вражду, потому что сейчас нуждались друг в друге. Так заведено в их кругу: если беда извне грозит одному, объединяются все и дают отпор. Приходится даже не обороняться, а именно давать отпор, что подразумевает всяческое уничтожение врага, и тут уж цель оправдывает средства. В таких случаях сатрапы всегда становятся плечом к плечу, стеной, ведь угроза одному их них – угроза всем. Меж собой борьба – явление вполне приемлемое, в своем садике допускаются размолвки. Но когда со стороны идет угроза – их действия можно поместить под лозунгом «Смерть оккупантам!».

В городе N чиновник – это образец чиновничества, таких вряд ли еще где встретишь. Он бездушен, упорен и упрям, в меру туп – насколько нужно вышестоящему начальству. Когда же сам становится начальником, требует определенной доли тупости от подчиненных. Он груб с электоратом – надоедливыми просителями и жалобщиками, не выносит споров и напряжения. Если закон написан не двусмысленно, а вполне конкретно и стоит на стороне все того же электората, то он, чиновник, все равно перевернет его на свой лад, еще и выставит встречные обвинения. Чиновник в данном городе – ходячая машина. У нее бесполезно искать сочувствия, бессмысленно взывать к ее милосердию и благородству. Все это отсутствует у машины, однако у нее имеются свои программы. Например, запрограммирована она на агрессию. Только вздумается кому-нибудь бросить неосторожное слово – сразу начинает работать, подключаются другие машины. Против них не устоять, они не проигрывают.

Законодателем негласного кодекса администрации является Сабельников. Это его команда разработала новую тактику борьбы со всяким инакомыслием. Только понятие это следует понимать не в прямом смысле. В городе не существует революционеров, бунтов, даже забастовки проходят с согласия и с рекомендациями белого дома, которые послушно исполняются. А все почему? Потому что команда Сабельникова в свое время пешек и ферзей расставила по клеточкам. В городе знают: если ты вступил в конфликт с начальством независимо от предприятия, то тебе не жить. То есть с этой работы тебя попрут на сто процентов, и суды не помогут. И на другую работу не устроишься, так как существует негласная договоренность: один директор уволил – другой из солидарности не должен брать непокорного. Тогда остается ему, непокорному, собрать вещички – и вон из города.

В шутку Николай Ефремович говорил, что Сталину и Ленину не хватило ума хитрыми благородными способами истребить народ, все делали впрямую. А вот он бы, Сабельников, мог это сделать бескровно. Он даже собирался книжку издать под псевдонимом – советы начальствующему классу по борьбе с электоратом, мешающим жить. Так что в городе N любой, вздумавший отстаивать свои права, попадает в инакомыслящие. И когда в очередной раз удавалось победить недругов путем сплочения, Сабельников за банкетным столом высоко поднимал бокал с виски и произносил патетически:

– Смотрю на вас, и слезы счастья наворачиваются на глаза. За нас, за людей!

И его поддерживали.

Теперь настало время Сабельникову с Ежовым прийти к единению и единодушию, изменив лозунг – «Все на борьбу с покойником!». Жаль, не призовешь к содружеству коллег, которые этот лозунг посчитают сдвигом по фазе. Следовательно, он предназначен для избранных. Или обреченных. Вырабатывая стратегию, Сабельников и Ежов к согласию не пришли – просто не представляли, как бороться с несуществующим Рощиным или хотя бы как от него защититься. Получалась абракадабра!

В два часа дня пожаловала бледненькая Зиночка. Несмотря на страх и фактически бессонную ночь, щечки ее не опали, животик тоже. Жировых накоплений у нее пока хватало, чтобы возбуждать в мужчинах интерес. Правящая верхушка города обожает женщин дородных, чтобы и в профиль, и анфас, и с тыла было на что посмотреть. Мэр иногда тоже неравнодушен к пышным прелестям Туркиной, но не в присутствии чертей. Секс не в кайф, когда рогатые нахаленки находятся тут же и уморительно передразнивают партнеров. Вот и в тот миг, когда Зиночка, покручивая круглыми бедрами в обтягивающей юбке, прошлась по кабинету, Николай Ефремович вынужден был лишь слюну проглотить. А зеленые мерзавцы, выросшие с поллитровую бутылку, похоть заметили, принялись безобразно гоготать, разозлив мэра. И он попросил антракт на часок, потому как котелок уже не варит.

Пока Сабельников воевал с чертями, Туркина с Ежовым работали в кабинете Зины, совещаясь о чем-то важном. Совещание проходило в столь интенсивном ритме, что секретарь на цыпочках вышла из приемной, плотно закрыла дверь и прижала ее своим телом. Так стояла, как верный часовой на страже, полтора часа, не пропуская желающих попасть к Зинаиде Олеговне на прием.

Маленькие слабости первых людей в виде сексуальных утех на рабочих местах никого в белом доме не шокировали, воспринимались как потребность организма в тех или иных функциях. Некоторым повезло, и они умеют использовать потребности плоти. Так думали мелкие клерки. К этим «некоторым» относится Зиночка. Всем, кроме ее мужа, известно, что карьеру она сделала вовсе не умом и талантом. Это ее умение в определенных кругах вызывало уважение, потому как красотой Зинаида не блистает. Личико у нее заурядное, а смотри-ка, поднялась от простой служащей до заведующей культурой. Нанося сокрушительные удары по культуре города тем, что совала нос туда, где ровным счетом ничего не понимала, она чувствовала в себе неисчерпаемые силы, которым негде было развернуться. Зина указывала музыкантам и артистам, как надо играть, художникам – писать, танцорам – танцевать и во что одеваться, чтоб выглядеть прилично. Она наказывала, разгоняла пусть способных, но непочтительных, заявляя во всеуслышание: «Незаменимых нет». Это была самая крылатая фраза во времена культурной революции в городе, проходившей под руководством Зиночки. Покончив с культурой, она добралась – где лестью, где настойчивостью, где на спине, где на четвереньках, как в музее, – до социальной сферы. И попала в круг, не пускавший в свой клан женщин. В городе N патриархальные традиции, но Зина смогла их преодолеть. В общем, приходится признать: она – незаурядная личность.

Часа в четыре они вновь собрались у мэра, выглядевшего немного всклокоченным, измученным и отекшим. Попробовали выработать стратегию втроем. Не выработали. Созвонились с Фоменко, Медведкиным и Бражником. У первого запарка в банке, второй примчался сразу же, третий выдержал паузу. Одновременно с Медведкиным пожаловал и Хрусталев. Выслушав сбивчивые предложения, по его мнению совершенно глупые, он неуверенно высказался, что следует поискать средства борьбы с привидениями и призраками в книгах. Вопреки ожиданиям, компания загалдела одобрительно: мол, неси, что ж ты раньше-то не доставил литературу!

Хрусталев умчался за пособиями по спиритизму, а в это время Степан Заречный, находясь в автомобиле, звонил жене:

– Янка, ну не сердись. Ну правда я на работе. Яна, прошу тебя, принеси чего-нибудь пожрать, а! Мы с голодухи помираем. Нас двое: я и мой водитель. Мы стоим у белого дома в машине цвета маренго, под номером 002. Сейчас приедет, – сообщил он Толику и вдруг вытянул шею: – О! Вот еще один. Как мухи на мед слетаются.

Бражник, воровато оглядевшись по сторонам, бросил в урну сигарету, поспешил внутрь белого дома. Толик поправил Степу:

– То пчелы на мед слетаются, а эти все больше на говно.

– Так, значит, шесть, – посчитал Степа. – Не хватает только банкира. Или, может, он уже там? Ладно, ждем.

Ждать и догонять – дело хуже некуда для человека, привыкшего к порядку и размеренной жизни. Однако ждать, выжидать, поджидать – неотъемлемый аспект работы Заречного Степана. А уж без «догонять» просто немыслимо представить ни одного опера. Это все равно что кино без экрана или цирк без клоуна. И если нет выдержки и терпения, то лучше заняться разведением кур и кроликов, нежели служить в правоохранительных органах. Степа, поспав часа три, проснулся со свежей головой и надумал понаблюдать за белым домом. Поскольку призрак Рощина времени отпустил семерке и себе слишком мало, то он способен объявиться где угодно, чтобы пойти в атаку. Семерка наверняка тоже не дремлет, очень не хочет быть уничтоженной, значит, станет держаться вместе, готовясь к обороне. Что и подтвердилось – все семеро слетелись в одну клетку. Да ведь особого выбора действий у Степы пока нет. Это был тот случай, когда не знаешь, как поступать дальше. За Рощиным не проследишь, его же нет. Остается ждать и наблюдать за господами, а те должны начать действовать сами.

– Слушай, Степа, я тут словарь веду. Хочешь, почитаю?

У белого дома они торчали давно, затерявшись среди припаркованных машин, коих здесь стояло множество. От скуки уже можно было подохнуть, вот Толик и предложил вариант развлечения. Его страсть к собиранию слов, смысл которых можно вывернуть, Степе известна, не раз Толик зачитывал свои опусы, но обижать водителя отказом не стал:

– Ну валяй.

– Смотри, слово «оперуполномоченный» – опер упал намоченный. Ха-ха-ха. Или «автомат» – автоматический мат. А «компромат» – компромиссный мат.

– Ништяк, – согласился Степа, занимавшийся тем, что прокручивал в уме все сведения о Рощине и не спускал глаз со входа в здание.

– Привет! Это я!

На заднее сиденье плюхнулась хорошенькая, рыженькая и пухленькая девушка, держа в руках пакет и сумку на длинном ремне. Обхватив за шею Степу, чмокнула его несколько раз в щеку. После сунула не успевшим опомниться мужчинам по толстенному бутерброду из ломтей хлеба, меж которыми лежали котлеты, сало, зелень и сыр. Достала термос, налила в эмалированные кружки чай, тараторя, как пулемет:

– Десять дней от тебя ни слуху ни духу, вдруг звонишь и требуешь еды, а не меня. Даже не спросил, может, тебя бросила, может, я уже замуж успела выйти за другого, умерла, в конце концов! Нет, ты уверен, что я никуда не денусь. Чего? – Степа мычал с набитым ртом, но по интонации было похоже, что возражал. – Значит, так, Степочка. Ты жениться предлагал? Предлагал. Сегодня или никогда, а то у тебя постоянно нет времени. Так и умру старой девой.

– Сегодня не получится, – Степа наконец проглотил кусок и смог говорить. – Я на службе день и ночь... у меня важное задание...

– Ничего, Степа, я с тобой буду служить день и ночь...

– Янка, тихо, не мешай! – заерзал Степа, увидев бегущего к белому дому Фоменко. – Вот еще один. Ого, как торопится! При его комплекции так бегать – удар хватит. Телохранители остались в машине. Зачем ему телохранители, кому он нужен? Ах да, Рощину. Теперь зверинец в полном составе. Что ж, дело к ночи. Наверняка они что-то замыслили. Слушай, Толян, сгоняй-ка в управу, добудь прибор ночного видения и обыкновенный бинокль. Скажи, на несколько дней нам нужно. Мы тебя здесь подождем.

– А вдруг заметят тебя? Поймут же, что ты шпионишь за ними.

– Не заметят, я за Янкой спрячусь. Выходим, Яна.

4

Фоменко ворвался в кабинет с потерянным видом, красный и мокрый от пота. Вообще-то с него всегда, и зимой и летом, пот течет в три ручья. Поразило другое. Этот человек, который обычно несет себя как хрустальный сосуд – торжественно и чинно, с внешним благородством представителя древнего рода, какого, правда, у него и в помине нет, так вот именно этот человек предстал пред очами шестерки с видом проигравшегося в пух и прах игрока. Он рухнул в кресло, обвел всех отчаянным взглядом и произнес, плохо ворочая губами:

– В банке компьютерная система дала сбой.

Равнодушными фраза оставила лишь Бражника и Медведкина, на счету которых в банке Фоменко ноль рублей и ноль копеек. На остальных она произвела неизгладимое впечатление, то есть ввергла в шок. Ежов, имеющий смуглую кожу, вдруг стал песочного цвета, да и голос несколько поменялся, потускнел и охрип:

– Сбой? Как это? И что из того?

– Пока не знаю, – тяжело дышал Фоменко. – Не волнуйтесь, там разбираются.

– «Не волнуйтесь!» Однако! – разнервничался Ежов. – Ты же сам волнуешься, а нам предлагаешь не волноваться! У тебя в банке наши крупные суммы. Мы тебе доверили...

– Вон где прячутся народные денежки, – хохотнул Бражник.

И тут произошел взрыв. Не бомба взорвалась, а Ежов. Он орал на Бражника и в ярости своей был страшен:

– Заткнись, ты! Все вы чистоплюями прикидываетесь, а сами метите на наши места! Ты же вот карабкался в кресло мэра, да не сел в него! И не сядешь никогда, потому что ты мелочь пузатая! Ноль по всем статьям! А еще продажная тварь! Ты даже друга с дерьмом смешал из-за должности, лжесвидетельствовал против него в суде. Ты был готов даже в расход Рощина пустить, лишь бы подобраться к кормушке. А сейчас что значит твоя ирония, эти дурацкие фразочки? Ах да! В господине Бражнике кипит благородный гнев! Хорош гнев – всего-то зудение неудачника, раскатавшего губешки все на те же народные денежки! Да, тебя мы не подпустили к нашему столу, с которого кормимся. Думал, тебя, двуличного, мы пустим к себе? Нет, нам лишних не надо, своих продажных тварей достаточно.

Бражнику нечего было возразить. Он только опустил на грудь голову, но не под грузом вины, а чтобы Ежов не заметил лютой ненависти, загоревшейся в его глазах.

– Остановись, Валентин, – раздалось змеиное шипение – Зиночка заговорила. – С ним потом разберемся. Я сначала хочу знать, чем это нам грозит. Я имею в виду сбой в системах.

– Этого пока никто не знает, – проговорил удрученно Фоменко. – Предположительное мнение программистов – систему поразил вирус. Чтобы отладить ее, нужно время. Банк сейчас парализован. А у меня столько незавершенных операций! Как назло, вкладчики потянулись за деньгами. Чехарда началась вчера за час до закрытия, и вдруг компьютеры все разом... Я не знаю, что и думать... Но не волнуйтесь, охрану удвоили, и программисты у меня лучшие в городе... А что это вы так смотрите, как будто я украл ваши деньги?

Шесть человек без исключения пожирали банкира глазами. В них смешались ужас и радость, сострадание и недоверие. Да, именно такой вот калейдоскоп чувств прочел Фоменко на лицах товарищей по несчастью. Они как бы отделили его от себя и позами – подались слегка назад. Фоменко не понимал причин столь странного поведения – не чумной же он.

– Значит, ты первый, – наконец выдавил из себя Хрусталев.

– Не понимаю, о чем ты? – взорвался Фоменко, обычно редко срывавшийся на крик.

– Рощин... – с фатальным оттенком произнес Хрусталев.

– Думаете, он начал с меня? – до банкира смысл случившегося постепенно доходил. Что спрашивать! У шестерых в глазах сверкнул положительный ответ. – А с вами ничего такого не случилось?

Фоменко уповал, что оказался не единственным пострадавшим. Но нет, остальных покойник пока не тронул. Его, банкира, карающая рука настигла первого. Главное – невозможно угадать, что из этого последует. Фоменко едва не впал в бессознательное состояние, уже начал ртом воздух хватать, как вдруг неожиданно лицо его прояснилось.

– Говорите – с меня он начал? Если сбой системы его рук дело, то, господа, он начал сразу с пятерых. Да-да, с вас тоже. Деньги-то ваши в моем банке? Ну вот! Не надейтесь, что у вас есть время. Его у вас нет.

Удар достиг цели! Вмиг тела высокопоставленных вкладчиков покрылись гусиной кожей, а из их глаз полился поток трепещущей жути, пусть и не осязаемо заполнявшей кабинет. Фоменко самодовольно хмыкнул – ему было приятно сознавать, что досталось не ему одному. Мысль подкрепила банкира, а то он уже испугался всяческих недоразумений. Например, его могли оставить на растерзание Рощину, а остальные попытались бы за это время улизнуть куда-нибудь подальше. Теперь они Фоменко не бросят, потому что не бросят свои деньги. Начал Ким с денег, кончит катафалками. Деньги можно добыть, вторую жизнь – никогда. Невысказанные мысли Фоменко дошли до всех. Потрясенная Зина завопила:

– Что нам делать? Надо что-то делать! Надо...

– С призраком? – вставил Хрусталев с безразличием постороннего. – Это бесполезно. Мы ничего с ним не сделаем. Рощин победил. Победил нас после смерти.

– Замолчите, Матвей, черт вас возьми! – Зиночка почернела от злобы, нависла над Хрусталевым и стегала его жестокими словами. – И вы мужчина? Да вы хуже бабы. Нытик! Паршивый трус! Как ты здесь вообще оказался? Кто тебя к месту приставил? Ты же ничего не умеешь, только стонешь: там болит, сям болит. Не слишком ли дорого обходится государству твое пребывание в должности заместителя главы самоуправления по иностранным связям? А как звучит, слышите? Прямо министр иностранных дел, ха!

Хрусталев не стушевался от напора обычно милой дамочки, хоть и показалось ему, что во рту у нее мелькал раздвоенный язык ядовитой змеи. Теперь бесполезны обиды, злоба, интриги – все бесполезно. Он просто отмахнулся от нее и отвернулся. А Зина носилась по кабинету взад-вперед как ураган:

– Рощин! Откуда он взялся?! Кто мне ответит вразумительно? Рощин... Рощин... Я хочу знать, кто нас преследует. Покойник это или живой человек? Я хочу знать!

– Зинаида, – вступил и Сабельников, отхлебывая из стакана «минеральную воду». Кстати, это он здорово придумал: в бутылку-«чебурашку» с наклейкой «Нарзан» налил виски и время от времени на виду у всех подкреплял себя живительной жидкостью, и никто пока не догадывался, что за минеральку он пьет. – Как ты узнаешь? У нас слишком мало времени. Не могилу же разрыть прикажешь?

– Да! – подлетела к нему состоящая сейчас из одной решимости Зина. – Надо разрыть. Это идея. Нам надо раскопать могилу, чтобы быть уверенными, что Рощин похоронен. Мы должны убедиться, что он лежит в гробу.

– Как ты это сделаешь? – пролепетал Ежов, испугавшись этого предложения, хотя ему тоже страстно захотелось собственными глазами увидеть труп Рощина.

– Как? – Зиночка сардонически рассмеялась. – Вы разве не знаете, что существуют лопаты? Лопатами рыть будем!

– Зина, ты предлагаешь нам взять лопаты и вырыть гроб? – Сабельникову нужна была ясность во всем, ибо он находился на той стадии, когда черти стремительно подрастали, а извилины выпрямлялись. – Но, представь, он пролежал в земле несколько месяцев... Там, должно быть, такая вонь...

– Носы закроете, – отрезала Зина. – Зато мы будем знать, лежит он в могиле или нет.

– Лежит, лежит, – заверил Медведкин, – я видел лично...

– А теперь мы тоже хотим убедиться в этом лично, – огрызнулась Зина, и вдруг в ее голосе послышался оттенок мечтательности. – Я хочу видеть его в гробу! Понимаете? Видеть... Своими глазами... а не чужими... В гробу!

– Знаете, – очнулся Фоменко, тоже в уме лихорадочно искавший выход, – Зинаида Олеговна права. Мы до сих пор не знаем, с кем имеем дело. С нами происходит такая чертовщина, что другого выхода я не вижу. Если Рощин покоится в могиле, то нас водит за нос умелый мошенник. Тогда мы хоть определимся с методами борьбы с ним.

– Согласен, – без обычной иронии произнес Бражник. – Куликовский от нас отмежевался, это по всему видно. Прислал какого-то пацана, тот исчез, и ни слуху о нем, ни духу. Куликовский нам не поверил, и никто не поверит. А если мы еще кому-то из органов пожалуемся на покойника, нас упекут в дурдом. Выходит, наше спасение в наших руках. Я за раскопки. Мы действительно должны знать, с кем имеем дело.

– Вы психопаты! – озверел Медведкин, что было на него так не похоже. – Опять идти на кладбище? Это вандализм. И он карается законом.

– Мне чихать на закон, если он не защищает меня! – взвизгнула Зина.

– О! Вон как вы, уважаемая, запели, – скептически усмехнулся Арнольд Арнольдович. – На закон вам чихать? Впрочем, вы всегда это доказывали делом. Но сейчас он обязан вас защищать, да? Вас! А нас? Не надо зло хмурить лобик, любезная. Почему вы разделили: вы и другие, те, кто вам якобы обязан? Чем мы вам обязаны? Вы же не царского роду-племени, а мы не ваши вассалы. Вы такая же, как мы, из народа. А почему же решили, что вы особенная?..

– Молчать! Ты, засранец! – озверела и она. – Завтра ты у меня...

– Завтра, – перебил осмелевший вдруг Медведкин, – может ничего не быть. Ни у вас, ни у меня, ни у них. Есть только сегодня, сейчас. А сейчас мне очень хочется сказать вам, дорогая, что вы не женщина. Вы жестокая, самоуверенная... Монстр в юбке, вот вы кто! Только вы могли предложить разрыть могилу, потому что у вас нет души. Нет и не было...

Нервы сдали. Зина, благообразная, всегда невозмутимая Зина бросилась с кулаками на Арнольда Арнольдовича. Он, хохоча от удовольствия, отбивался от разъяренной фурии, пока ее не оттащили в угол Ежов и Хрусталев. Сабельников в это время сидел вполоборота к дерущимся, наблюдая за чертиком, оседлавшим нос ботинка. Кивнув на редактора, сказал бесенку с презрением:

– Революционер.

– Я хоть раз в жизни сказал то, что думаю, – Арнольд Арнольдович вытирал со щеки кровь – Зина все-таки поцарапала его.

– Погоди, ты у меня взвоешь, – грозила из угла Туркина, часто дыша.

В другой раз Арнольда Арнольдовича хватил бы удар от ее угроз, но все меняется. За считаные дни изменился и он. Странно, но изменения его не угнетали, не радовали, не удивляли. Он всегда был таким, просто настоящего себя душил. Но вот он все же ожил, настоящий Медведкин, способный чувствовать и жить, как велит сердце. Да только теперь это ни к чему. Как обидно. Он угрюмо ссутулился на стуле, сунув ладони рук между коленей.

Мужчины совещались – рыть или не рыть. Хрусталев воздержался, предложил устроить сеанс спиритизма, но на его идею все дружно плюнули, а Фоменко пробурчал:

– Мы уже читали твои брошюры, там одна лабуда.

Медведкин был категорически против, остальные – за. Итак, выбор сделали. Лопаты искали в подвалах белого дома, где запросто можно отсидеться год при тотальной осаде. Там есть все: противогазы на случай химической атаки, продукты, одеяла, посуда, керосинки, спички и... лопаты. Взяли нужное количество, из них две саперных, прихватили на всякий случай и топор. В отсеке мэра в молчании ждали наступления глубокой ночи. Один Медведкин негромко бубнил, ни к кому не обращаясь, а в пространство:

– Что вы делаете? Очнитесь. Нельзя же так поступать. Вы уважаемые люди. Вам прощается многое. То есть вы сами себе все прощаете. Но то, что вы хотите сделать сегодня, слишком большой грех. Опомнитесь. Только подумайте, что вас могут увидеть. Вас! За таким занятием! Это не по-человечески. Так люди не поступают. Впрочем, мы давно уже не люди, мы тела, живые трупы с примитивными инстинктами. Нам не простится...

Голос его тонул как в вате.