Текст книги "Старый вол, разбитая повозка"
Автор книги: Лао Шэ
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
В стилистическом отношении эти вещи безыскуснее, нежели романы. Иногда это объясняется неоднократными переделками, иногда необходимостью скорее сдавать рукопись в печать. В первом случае рассказ лишается первоначального огня, во втором – не имеет его с самого начала. А вообще я стараюсь сохранять "общедоступность" и "разговорность". От стиля я прежде всего требую ясности, все остальное может подождать. Если ясность стиля порождена четкостью мысли, она превращается в силу. Но знаю, удалось ли мне достичь ясности и силы стиля, но я к этому стремился.
Теперь настала очередь третьей группы рассказов ("Серп луны", "Солнечный свет", "Разящее копье", "Старая трагедия в новое время"). Ко времени их создания мое отношение к рассказам изменилось. Обстоятельства заставляли меня втискивать в рассказ материал, достаточный для романа. Заказов поступало все больше, добывать новые материалы становилось все труднее, и вот приходилось черпать из хранившихся в глубине души заготовок для романов. Оптовая торговля таким образом превращалась в розничную. Жалко было из рассчитанного на десяток печатных листов материала делать коротенький рассказ вроде "Разящего копья", но вдруг ко мне пришло понимание того факта, что я вовсе не проигрываю (какая великая вещь – опыт!). Ведь если я из груды материала выбираю один эпизод, ясно, что я выберу самый интересный. Как говорится, лучше съесть кусочек райского персика, чем корзину гнилых абрикосов. Далее, хотя в романе есть центральная идея, из-за обилия событий и множества персонажей она неизбежно обрастает другими, менее существенными. Если же оставить лишь одну главную мысль, изложение станет более концентрированным и ярким. Да и на основе других идей, содержащихся в романе, можно написать хорошие рассказы, меж тем как в сюжетных переплетениях романа каждая из них невольно скрадывается. В романе важна соразмерность, в рассказе – концентрированность.
Вот, к примеру, "Серп луны". Первоначально это был один из эпизодов романа "Озеро Даминху". Когда рукопись романа сгорела, я без сожаления расстался со всеми остальными эпизодами, но не с этим. Вне сомнения, это был лучший эпизод романа, но там он не производил впечатления такой стройности, как в рассказе, потому что был зажат среди множества других сцеп. Сейчас я готов предпочесть "Серп луны" "Озеру Даминху" – не потому, что это особо выдающееся произведение, а потому, что высвобожденный из оболочки романа эпизод звучит сильнее.
То же можно сказать и о "Разящем копье". Первоначально это была небольшая сцена из задуманного мной романа "Учитель кулачного боя". Роман этот – если мне удастся его написать – будет относиться к батально-авантюрному жанру. Думаю о нем я давно, но все боюсь – что-то из него получится? Но сейчас говорить о нем рано, в творчестве нельзя выдавать авансы. В "Разящем копье" у меня изображены три персонажа и одно событие. Я отобрал их из большой кучи материала, не раз тщательно обдумал все, что с ними связано, оттого-то они могут стоять на собственных ногах. Пусть я пожертвовал материалом, зато выиграло искусство. Ведь искусство – не свинина, его цена не обязательно зависит от размера куска. И все-таки я получил девятнадцать юаней вместо возможных трехсот пятидесяти, а потому не всегда решаюсь оставаться с искусством на короткой ноге. "Он жертвует собой ради искусства!" Звучит это хорошо, но зачем же доводить писателя до голодной смерти? Мне это непонятно.
Если бы не было "Серпа луны", "Солнечный свет" мог бы показаться очень неплохим произведением. Некоторые считают, что "Солнечный свет" проигрывает из-за выбора темы. Мне же кажется, что "Серп луны" затмевает "Солнечный свет" вот по какой причине: "Серп луны" представляет собой несколько переработанную часть готового романа "Озеро Даминху", изложение идет плавно, в рассказе нет ничего лишнего, чужеродного. "Солнечный свет" тоже написан на материале предполагаемого романа, но этот материал не был основательно продуман, выношен, мне пришлось вставлять в рассказ то, что быстрее приходило на ум, а это порождает ощущение чего-то непереваренного, неестественного. Здесь уместно напомнить, что творчество требует времени. Это означает, что писатель должен иметь возможность потратить на работу столько времени, сколько необходимо для создания хорошей вещи. А тут все решает одно великое слово: "еда". Часто приходится слышать вопли: увы, нет великих произведений!!! Внимая этим воплям, я думаю: неужели эти крикуны представляют себе писателя в виде крошечного насекомого, питающегося росой? Я понимаю, что мой талант не так уж значителен я вряд ли в этой жизни можно ждать от меня великих творений. Но я уверен, что, если бы мне дали достаточно времени и еды, я мог бы написать неплохие вещи. Не верите? Что ж, давайте попробуем!
В "Старой трагедии в новое время" есть много недостатков. Главный из них состоит в том, что многие персонажи, только появившись, вскоре исчезают – недостает развития. Произошло это потому, что я сначала предполагал писать роман, а затем переключился на повесть. Поэтому мне пришлось сосредоточить внимание на одном персонаже, а всех других отодвинуть в сторону – ведь я должен был уложиться в три печатных листа с небольшим. Может быть, сделай я из этого материала рассказ, получилось бы лучше. Когда я обдумывал роман, я хотел сделать ведущими персонажами старого Чэня, его двух сыновей и Сун Лунъюня. Старый господин Чэнь олицетворял прошлое, его старший сын на одну треть уже принадлежал новому, второй сын делил себя пополам между старым и новым, тогда как Сун выступал символом новой эпохи. Преобразуя роман в повесть, я вынужден был расстаться с тремя четвертями материала и как следует заняться одним ста рым Чэнем. Остальные персонажи превратились в силуэты и выполняли одну функцию – помогали движению сюжета. Такой метод опасен, и он в действительности не привел к хорошему итогу. И все же старый господин Чэнь получился крепким орешком; не знаю, удался ли бы он в такой степени, если бы я писал роман. Потому-то я все же не раскаиваюсь в том, что распродал в розницу материалы, заготовленные для романов. Наоборот, мне кажется, что я достиг больших результатов; так актер, играющий в батальной пьесе в мягкой, утонченной манере, производит большее впечатление, чем тот, кто умеет лишь орать и принимать воинственные позы.
Вот то немногое, до чего я додумался, сочинив три десятка рассказов. Но одно дело – понять умом, другое – действительно начать писать лучше. Когда я думаю о своих будущих книгах, меня порой пробирает дрожь. Впрочем, кто знает? Вдруг "старый вол" начнет тащить свою "разбитую повозку" с новой силой!
12. Изображение персонажей
В старое время считалось, что центральная задача творчества изображение людей. Населить мир еще несколькими придуманными, но бессмертными персонажами вроде У Суна и Линь Дайюй [У Сун – силач, герой романа "Речные заводи" (XIV в.). Линь Дайюй– хрупкая, поэтичная героиня романа Цао Сюэциня "Сон в Красном тереме" (середина XVIII в.)] – вот это и есть творчество. Потому успех или неудача произведения зависели от изображения людей, а не фактов. Фактов много, они моментально сменяют друг друга, сегодня кажутся важными, а завтра начисто забываются; поэтому один У Сун стоит больше, чем "Деяния судьи Ши" ["Деяния судьи Ши" (начало XIX в.) – роман неизвестного автора, повествующий о том, как сановник Ши Шилунь раскрывал преступления и карал повстанцев] с десятью продолжениями.
Но в наши дни литература испытала на себе неодолимое влияние двух факторов: науки и общественного самосознания. Воздействие науки проявилось в том, что стали требовать не только достоверного и подробного описания фактов, но и соответствия изображения персонажей законам биологии и психологии. Немыслимые красавицы, невероятно талантливые юноши и богатыри сверхъестественной силы должны были постепенно сойти со сцены, а простое воспроизведение душевного мира героев заменил его анализ. Персонажи стали достовернее и сложнее, но творчество понесло урон – ведь анализ еще не есть творчество. А в результате роста общественного самосознания литература стала уделять столько времени выполнению своего социального долга, что ей уже не до создания образов героев; она старается привести как можно больше фактов, чтобы вскрыть темные стороны общества и направить читателей на путь социального прогресса. Общество представляет собой цельный и сложный организм; выделить из него одно явление, показать его значение, предложить методы устранения недостатков – все это, конечно, нелегко, и можно понять писателя, не успевающего заняться своими героями. К тому же ему кажется, что стремления и судьбы отдельных личностей слишком ничтожны в сравнении с социальной революцией. И вот обличительные репортажи стали считать литературой, а стремление создать яркие образы заклеймили как пережиток индивидуализма.
Что же будет дальше? Очевидно, человечество движется по пути ко всеобщему равенству. Героизм подходит к своему концу – в мире будущего героям вряд ли уготовано место. Если так будет продолжаться, неизбежно настанет день, когда никто не будет ни выше, ни ниже других, когда каждый станет отдавать все свои способности ради блага коллектива. Тогда личные стремления утратят свое значение, а конфликты между людьми уступят место противоборству человечества с природой. Если же не останется ни борьбы, ни драматических ситуаций, наверное, исчезнет и искусство: интерес к людям утратится, а информацию о фактах с большим успехом смогут давать телефон, телеграф, кино и прочие человеческие изобретения, развитие которых нельзя предугадать.
Но если каноны прошлого перестали быть незыблемыми, а будущее не сулит ничего хорошего, что же делать с изображением литературных персонажей? Молча ждать, пока оно окончательно выйдет из моды? Не думаю. Во-первых, до полного исчезновения литературы пройдет еще немало времени, и вряд ли есть резон сейчас же откладывать перо в сторону. Во-вторых, хотя современная литература уделяет фактам больше внимания, нежели людям, тот, кто поступает наоборот, не обязательно окажется в проигрыше. Коль скоро нас продолжают интересовать персонажи Гомера и Шекспира, значит, образы людей воздействуют сильнее, чем описание фактов. Говоря по правде, если бы не образы героев у Гомера и Шекспира, кто стал бы читать повествования о тогдашних диких нравах и о невероятных событиях? В-третьих, сила литературы в конкретности изображения. А можно ли изобразить что-то конкретно, минуя людей? Если литература хочет заниматься фактами, это должны быть очеловеченные факты. Как ни насыщен событиями роман "Возведение в сан божеств", ему не сравниться с повествованием о добрых молодцах, вынужденных уйти в горы Ляншань ["Возведение в сан божеств" – фантастический роман неизвестного автора конца XVI в. В горах Ляншань находился лагерь повстанцев – героев романа "Речные заводи"]. Кроме того, литература через изображение фактов старается воздействовать на нас, направлять нас, но мы – люди, поэтому нас больше всего волнует изображение нам подобных. Взять сцену погребения цветов [Речь идет о романе "Сон в Красном тереме"] взволновала бы она нас, если бы не было Линь Дайюй или если бы вместо нее фигурировала мировая чемпионка по легкой атлетике? Воспевание подвигов и заслуг единичных героев сегодня отдает анахронизмом, но и груды фактов в безлюдной пустыне выглядят не слишком привлекательно.
Но продолжим разговор об изображении персонажей, не боясь повторить уже сказанное другими.
Самое трудное при описании человека – сделать его живым. Конечно, указание профессии, сословия, национальности может помочь воссоздать характер человека, но обилие подробностей часто приводит к противоположному результату – в них могут потеряться подлинно индивидуальные черточки, портрет может получиться статичным. Чтобы изобразить человека, нужно знать о нем все, но не обязательно сразу обо всем рассказывать, как это делают гадатели-физиономисты. Пусть о человеке больше говорят его поступки. Чем больше черточек характера будет передано через действия персонажа, тем более живым, натуральным он будет казаться. Профессия и место жительства героя представляют интерес для читателя, но еще более важны его человеческие качества. Если персонаж выступает лишь представителем чего-то, сила его воздействия будет ограничена. Возьмем, к примеру, книгу русского классика. Разумеется, знакомый с положением в России читатель извлечет из нее больше, чем тот, который не представляет, где эта страна расположена. Но величие такой книги состоит не в том, что она помогает небольшому числу знатоков узнать еще больше о России, а в том, что она дает возможность самому неосведомленному человеку понять, что русские – тоже люди. Или обратимся к библейским преданиям и пьесам Шекспира: в них обычно сообщается мало сведений о героях, но эти персонажи сотни и тысячи лет волнуют все человечество. Для контраста возьмем "Маленькую француженку" Энн Дуглас Сэджуик, в которой описываются различия между женщинами Франции и Англии, вышедшую под псевдонимом Элизабет книгу "Путешественники", в которой сопоставляются немцы и англичане, или "Верную нимфу" Маргарет Кеннеди, где говорится об отличиях художника от других людей. Все это неплохие, довольно интересные книги, но великими их не назовешь. Коль скоро речь идет о специфике определенной группы людей, общее, групповое начинает диктовать свои законы. Индивидуальные особенности, играющие главную роль в жизни людей, как бы перемещаются на периферию. В результате изображается то, что отделяет одних людей от других, но забываются общие для человечества устремления и идеалы; сообщаются новые сведения, но оставляются без внимания коренные жизненные проблемы, В таких описаниях на первый план выступают детали, главное же – то, что помогает людям в их совместной борьбе, – предается забвению. Если авторы подобных книг не очень глубоко понимают своих персонажей, они часто пробавляются картинками общественных нравов, а живая жизнь остается где-то в стороне. В последние годы на Западе появилось много романов, в которых изображены китайцы; девять десятых из них описывают различия между нациями Востока и Запада, но знания авторов поверхностны, и в итоге китайцы выглядят какими-то чудными животными, не очень напоминающими людей. Если бы эти писатели искренне старались понять и воссоздать жизнь своих персонажей, они могли бы ошибиться в частностях, но преуспели бы в главном. Противоположность этому являют те книги, действие которых происходит вне времени и пространства, чьи авторы пренебрегают изображением пейзажей, нравов и вообще реальной жизни, стремясь лишь к художественной гармонии. Если такая книга создана талантливым мастерам, живущим в царстве своих грез, в ней есть своя прелесть. Но от таких произведений нельзя ожидать большой впечатляющей силы. А о безделушках, сочиненных малоталантливыми, но набившими руку авторами, и говорить нечего. В произведениях писателей романтической и эстетской школ отчетливо видно, как проза вторгается в сферу поэзии. Но мы должны ясно понимать: романы в новейшую эпоху одержали верх над поэзией не только потому, что в них можно изобразить все, о чем говорится в стихах. Главное другое: в прозе можно сказать и о том, о чем в стихах нельзя или не принято говорить. Уолтер Рэли говаривал, что крупный прозаик должен быть прежде всего юмористом, а автор романсов поэтом. Слово "юморист" здесь, по всей видимости, употреблено не в его современном значении, а в смысле "знаток людских нравов и окружающей жизни, умеющий воспроизвести ее на бумаге". Поэтом же Рэли именует одаренного фантазией человека, способного посреди обыденной действительности создать свой романтический, идеальный мирок. Но для нас самое главное в том, что "крупный прозаик" должен уметь воспроизвести окружающую жизнь.
Понятно, что предметом изображения является не только профессия или социальное положение героя, по и его внешность, а для этого требуется наблюдательность и меткость характеристик. Если написать, что у такого-то персонажа подбородок блестел, как пятка, или шея напоминала куриную ногу, эти детали наверняка запомнятся читателю и придадут живость облику героя. Напротив, чрезмерно подробные или приложимые к множеству людей описания – напрасная трата времени. Нельзя описывать все – от шляпы до подметок сапог; следует выделять лишь то, что действительно характеризует данного человека. Обилие подробностей легко превращается в обузу. Читатель ждет, что каждая сообщаемая ему деталь сыграет впоследствии какую-то роль, и разочаровывается, убедившись, что автор стремится лишь к полноте описаний. Совсем не обязательно сразу же давать полный портрет человека; можно сначала нарисовать лишь силуэт, а потом постепенно добавлять новые черточки, делая облик персонажа все более отчетливым для читающего. Так, люди, прежде чем стать друзьями, постепенно узнают друг друга, находя во взаимном общении все больше удовольствия. И не обязательно каждый раз, вводя новый персонаж, стараться немедленно достичь драматического эффекта. "Раздался грозный крик, и вот стремительно появился полководец, обликом подобный тигру" [Словесная формула, часто встречающаяся в старинных китайских романах] подобные фразы, конечно, привлекают внимание аудитории, но в эстетическом плане более оправданно употребление не слишком ярких красок, которые как бы указывают на возможности дальнейшего развития характера человека и изменений в его судьбе.
Характеризуя персонаж через его речь, внешний облик или привычные телодвижения, не надо злоупотреблять этим приемом. У Диккенса второстепенные герои, как правило, имеют какую-нибудь раз навсегда заведенную привычку и набор любимых выражений. Один из множества примеров – Бегнет из "Холодного дома", который то и дело пускает в ход военный лексикон и щеголяет военной выправкой. Но Диккенсу это простительно как юмористу – многократным повторением похожих слов или ситуаций он, добивается комического эффекта. Для серьезных целей этот прием не годится. Если персонаж все время повторяет одни и те же обороты речи или движения, читатель вправе усомниться, в "воем ли тот уме. Иное дело – стремиться к тому, чтобы в изображаемом человеке все соответствовало его профессии, семейному положению и т.д., но это требует очень глубокого понимания и очень тонкой наблюдательности. Так что не следует рисковать, берясь за изображение не очень знакомых людей.
Есть еще один прием, внешне противоположный только что обсуждавшемуся, но тоже продиктованный стремлением облегчить себе труд: изображая мужчину и женщину, ограничиваться самыми общими фразами, предоставляя читателю угадывать остальные подробности. Чем писать о героине, что она молода, весела и подвижна, со здоровым цветом лица и золотистыми волосами, лучше не писать ничего. Все равно конкретного впечатления читатель не получает.
В рассказах желательно несколькими тщательно выверенными фразами сразу закрепить в читательском восприятии внешний облик персонажа. В романе же можно сначала передать лишь общее впечатление, а затем постепенно уточнять его через воспроизведение телодвижений персонажа. Допустим, представляя два персонажа, вы сказали, что у одного большой рот и толстые губы, а у другого рот небольшой и губы тонкие. Потом вы можете свести их за обеденным столом и описать их рты и губы в процессе поглощения пищи. Этим вы сможете не только оживить в читательской памяти облик персонажей, но показать через действия различие в их характерах. Ведь даже незначительные поступки всегда приоткрывают те или иные черточки характера человека. Что бы ни изображалось – окружающая обстановка, события, поступки, – в центре внимания всегда должен быть человек. Мала передать содержание беседы двух героев; опишите, как во время разговора они пьют чай, как потеют, если дело происходит летом... Тогда не понадобится отдельного описания погоды, а различия в манере пить чай скажут что-то новое о характерах героев. Это прием сильный, но не производящий впечатления искусственности.
Пожалуй, диалог больше всего помогает раскрыть характеры персонажей. У каждого своя манера говорить, каждый воспроизводит в разговоре свой образ мыслей. Нельзя только вставлять в уста героев длинные речи, какими бы блестящими они ни были сами по себе. Роман – не граммофонная пластинка. Надо сделать так, чтобы слышалась живая речь самих героев. В реальном разговоре ход мыслей человека не может быть таким последовательным и логичным, как в заранее написанной лекции, воспроизводя речи персонажей, мы должны учитывать скрывающиеся за ними внутренние побуждения. Слова персонажа должны соответствовать не только его социальному статусу, но и его настроению в описываемый момент.
Все, о чем мы говорили, направлено на одно – выявление индивидуальности персонажа, индивидуальность же ярче всего ска зывается в поступках. Чем говорить, что такой-то персонаж – человек плохой, а такой-то – хороший, лучше дать им возможность действовать. Иначе герою, как говорится, негде будет показать свое умение владеть оружием. Через реакцию персонажа на совершающиеся вокруг события можно показать и его индивидуальность, и то, что роднит его со всем человечеством. В каждом человеке найдется что-нибудь особенное, но есть вещи, которые почти всеми переживаются одинаково. Трагедия равно волнует всех, но одни при этом плачут, другие нет; причем может оказаться, что наиболее глубоко переживает как раз тот, кто не плачет. Плакать или нет – дело индивидуальное, тогда как испытывать волнение – свойство всех людей, за возможным исключением чудаков и глупцов. Но ведь мы не собираемся делать наших персонажей непременно чудаками или глупцами! Впрочем, не нужно также стремиться, чтобы герой во всем соответствовал идеалу – идеальным героям часто недостает нормальных человеческих чувств, а это не украшает произведение. Кто из мало-мальски образованных молодых людей, в чьих жилах бурлит кровь, не думает о революции, кто хочет плестись в хвосте? Но если молодой человек в романе занят одной только революцией, ни о чем другом не помышляет, никаким слабостям не подвержен, он становится похож на мраморное изваяние. Слов нет, это красиво, да только в нашем мире таких совершенных людей не бывает. Искусство допускает преувеличение, но превращать живого человека в ангела, не оставив ни малейшего намека на то, что и он произошел от обезьяны, – это уже обман.
Итак, прежде всего необходимо воспроизвести индивидуальный характер персонажа, дать ему, так сказать, утвердиться на собственных ногах, а потом показать его сквозь призму общих для всех людей чувств и отношений. Индивидуальное пробуждает интерес к данной личности, общее же рождает сопереживание. В зависимости от своего характера и от ситуации персонажи могут по-разному плакать и неодинаково смеяться, но важно, чтобы они плакали и смеялись, как люди. Это в баснях Чжан или Ван выступают олицетворениями абстрактных понятий, в романе же они должны быть живыми людьми. В конце концов, человек – не марионетка, которой манипулируют другие, у него есть и свои мысли, и свои чувства.
14. Язык и стиль
В повествовательной прозе – рассказах и романах – следует добиваться прежде всего естественности. Использование поэтических украшений в прозе редко приводит к хорошим результатам. Дело в том, что поэтическая идея и поэтический язык в равной степени создаются автором, тогда как главная задача прозы – точно передать мысль, пользуясь готовыми языковыми ресурсами. В поэзии неожиданное словоупотребление, которое подчас трудно обосновать с точки зрения логики, может придать стиху таинственную прелесть. В прозе этого делать нельзя, да и нет нужды. Конечно, если нам очень захочется, мы можем каждый эпизод романа переделать в стихотворение в прозе. Но красота стиля – не единственная забота прозаика, в погоне за ней он может упустить главное. Исходя из этих предпосылок, перейдем к некоторым конкретным вопросам.
1. Словоупотребление. Флобер утверждал, что каждое слово имеет лишь одно полностью соответствующее ему определение. Этим подчеркивается, во-первых, необходимость большой осторожности при выборе слов, во-вторых, невозможность заниматься в прозе словотворчеством, как в поэзии; следует подбирать самые естественные, самые подходящие слова из существующего лексикона. Мы можем сказать, что в прозе точность словоупотребления важнее остроумия, а живость языка важнее, чем точность. Язык не может не быть живым, если мы хотим, чтобы проза передавала звуки и краски. Украшать прозу поэтическими побрякушками значит демонстрировать узость и негибкость своего мышления. Как говорил Монтень, "стремление выделиться особенным, необычным покроем одежды свидетельствует о мелочности характера; то же самое относится и к языку, если кто-то из педантизма или ребячества займется поисками новых и причудливых слов". Действительно, молодой человек в древнем одеянии выглядел бы нелепо. Нам стоило бы прислушаться к совету Флобера и не жалеть усилий для поиска подходящих слов, причем искать их нужно, как учил Монтень, в уже существующем живом языке. Он достаточно многообразен и изменчив, чтобы можно было писать живо и легко.
2. Сравнения. Д-р Джонсон с восхищением говорил о Свифте, что "этот парень никогда не употребит лишнего сравнения". В прозе важна отчетливость и энергичность изложения, а обилие "подобно тому, как" мешает этому. Сравнения очень важны в поэзии, в прозе же их излишек лишь вредит силе и естественности изложения. Вспомним, как описана Линь Дайюй в "Сне в Красном тереме": "Два изгиба вроде бы нахмуренных, как бы окутанных дымкой бровей, пара вроде бы радостных, таящих в себе чувство глаз. Печаль застыла в ямочках на щеках, в нежном облике чувствуется болезненность. Блестят на свету капли слез, еле заметно нежное дыхание. Когда покоится – словно грациозный цветок смотрится в воду, когда движется – словно молодую иву колеблет ветер". В этом описании есть два недостатка. Во-первых, использование поэтического языка ослабляет силу изображения – при чтении ощущается поэтичность, но конкретного впечатления читатель так и не получает. "Капли слез, блестящие на свету" и "смотрящийся в воду грациозный цветок" хороши в стихах, где мгновенная зарисовка может заменить длинное описание: достаточно сказать о блестящих каплях слез, чтобы передать самое главное в образе девушки. От прозы же мы ждем достоверного изображения, а его нельзя достичь иначе, чем через описание различных сторон характера в различных ситуациях. Разве у Линь Дайюй всегда слезы на глазах? Разве она никогда не бывает сердитой или капризной? Во-вторых, здесь использованы сплошь готовые обороты, писатель не стал искать в живом языке слов, способных изобразить именно Линь Дайюй. Слова Флобера о "единственном определении" можно дополнить: если не нашел этого определения, лучше не употреблять никакого. Это в еще большей мере относится к сравнениям. Точное сравнение производит неотразимое впечатление, неточное же выглядит ненужным довеском. Так зачем же понапрасну тратить силы и время?
С точки зрения производимого эффекта сравнения можно разделить на раскрывающие и украшающие. Прозе больше подобают первые. Поясним эту мысль конкретным примером. У большого мастера раскрывающих сравнений Чжуанцзы [Чжуанцзы (Чжуан Чжоу, IV в. до н.э.) – философ, один из виднейших представителей даосской школы] мы находим рассказ о том, как повар разделывает тушу быка. Рассказ вроде бы очень конкретный, по он призван пояснить отвлеченную философскую мысль. Уподобляя разделку туши проникновению в тонкости философии, Чжуанцзы достигает желаемого результата. В длинных речах нет нужды, когда мысль можно пояснить конкретным фактом или действием. Что же касается украшающих сравнений, то их по возможности лучше избегать. Поэтические украшения не могут придать прозе поэтичности. Ведь к сравнениям прибегают по нужде – в тех случаях, когда прямые описания оказываются недостаточными (...).
3. Фраза. Короткие фразы хорошо передают быстрое чередование поступков, длинные более подходят для изображения устойчивых душевных состояний. Самые короткие, из одного-двух слов, фразы помогают создать значительный драматический эффект. Правда, одна фраза не всегда способна передать законченную мысль, но в любом случае ее конструкция должна быть рассчитана на то, чтобы произвести определенное впечатление, иначе фраза не может считаться удачной. Важен также ритмический рисунок отдельных фраз, влияющий на ритм целых пассажей. Каждая фраза должна иметь самостоятельную ценность, но, когда пассаж завершен, в зависимости от требований ритмики отдельные фразы могут быть укорочены или удлинены. Насыщенный действиями эпизод лучше изображать через последовательность коротких фраз, каждая из которых воспроизводит одно действие. Вот, к примеру, отрывок из "Речных заводей" под названием "Кровь обагрила Павильон любящих супругов":
"У Сун сказал: "Раз уж начал, так надо довести дело до конца. Убью хоть сотню, все равно казнят один раз!" С кинжалом в руках он сбежал вниз по лестнице. "Что там за шум наверху?" – спросила супруга командующего. Но У Сун уже ворвался в ее комнату. Увидев здоровенного детину, госпожа воскликнула: "Кто это?" Кинжал У Суна уже был занесен над ней, последовал удар прямо в лицо, женщина повалилась, испуская крики. У Сун придавил ее и хотел отрезать голову, но кинжал не слушался его. У Сун удивился и при свете луны осмотрел кип-жал. Оказалось, что он сломан. "Так вот почему я не мог отрезать ей голову!" – сказал У Сун. Он отправился на кухню и взял тесак, отбросив сломанный кинжал. Затем он снова вернулся вниз... "
В этом эпизоде так много действий, отделенных друг от друга короткими промежутками времени, что длинные фразы никак не смогли бы передать быстроту развития событий. По контрасту нетрудно представить себе, какой эффект производят длинные фразы. Их конструкция, как и выбор слов, не имеет самодовлеющей ценности, а определяется исключительно характером изложения в каждом отдельном эпизоде. В большинстве случаев есть смысл чередовать длинные и короткие фразы – это разнообразит ритм и дает отдых читателю. Не вызванное необходимостью пристрастие к коротким фразам производит впечатление торопливости. Длинные фразы всегда требуют от читателя дополнительных усилий и создают монотонность.
Поскольку в китайском языке отсутствуют относительные местоимения, очень трудно конструировать уравновешенные, приятно звучащие сложные предложения. Если же заменять придаточные предложения развернутыми определениями, фразы могут получиться такими громоздкими, что читателю будет трудно добраться до конца. В переводах порой приходится идти по такому пути, но в оригинальных произведениях следует максимально использовать возможности родного языка, не прибегая к неестественно звучащим оборотам, взятым из иностранных грамматик. Естественность должна быть на первом месте, а тут фразу до конца не дочитаешь. Для достижения естественности важно, во-первых, раскрывать красоту языка, избегая ненужных новаций, а во-вторых, избегать ненужной болтовни и украшений.