Текст книги "Три ступеньки (СИ)"

Автор книги: Лана Кузьмина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Три ступеньки.

1.

Многие люди боятся одиночества.

«– Что такое счастье?

– Никогда не быть одной», – прочитал я в каком-то интервью. Смешно. Меня одиночество лечит. Представьте себе: вечер, приглушенный свет в заставленной книгами гостиной, чашка чая на низеньком столике и тишина... блаженная, никем не нарушаемая тишина. И тебя больше нет, ты сливаешься с миром, становишься его крохотной частицей, растворяешься во вселенной. Прекрасное чувство. Все так четко и осязаемо: шершавые ручки кресла, выцветшие надписи на полуистлевших корешках, запахи...

В последнее время я лишен и этой радости. Во всем виновата Вера, прицепилась ко мне словно пиявка, вьется вокруг меня целыми днями: «Юрочка то, Юрочка это... А не хочешь ли чаю?»

– Вера, – говорю я, – тебе больше нечем заняться?

– Нечем, – отвечает она, не понимая намека, и принимается мыть посуду. Это ее любимое занятие.

Вера заявилась ко мне сразу после бабушкиных похорон и заявила, что она меня не бросит.

 – Я буду покупать продукты, убираться, готовить и всякое такое прочее... – сказала она.

Я ответил, что готовить мне не нужно, руки у меня еще не отсохли, протереть пыль я тоже в состоянии, а насчет такого прочего пусть даже не мечтает. Вера покраснела и пробормотала еле слышно, что под таким прочим мы, наверное, понимаем разные вещи. Надо сказать, за год она значительно превысила свои полномочия. Самое дурацкое во всей этой ситуации то, что без нее я действительно не могу обходиться, точнее, без ее помощи.

 Влюбилась она в меня, что ли? Да, нет, не может быть! Хотя бы уже потому, что никакой любви в природе не существует. Ее придумали для оправдания своих дурных поступков. Легче всего сказать: «Я влюбился» судье, который рассматривает дело, надоедливой старой супруге, родителям. Два простых слова и дальше можно говорить что угодно. Любовь, как нечто иррациональное, уже не поддается объяснению, как и вызванные ей поступки. Очень удобно.

Я много думал, что же так тянет людей друг к другу? И наконец понял: всего лишь инстинкт. Человек – стадное животное.

А как же я? Я выше всего этого. Я подавил свою животную сущность, вознесся над ней, я полностью свободен. Вера считает, что я лукавлю. Ничуть.

– Вера, никакой любви нет, – вдалбливаю я в ее головку, – только закон притяжения, заставляющий сбиваться в стаи ради продолжения рода, удовлетворения собственного тщеславия, амбиций...

– Просто, ты никогда не любил.

– Можно подумать, меня любили! – возмущаюсь я.

– А как же Зинаида Андреевна? – не унимается Вера.

– Бабушка? – я задумываюсь. – Понимаешь, есть определенный тип людей, добровольные мученики. Взваливают на себя непосильную ношу, гордятся собой, выставляют на показ милосердие...

– Дурак ты, Юра!

– Я не дурак, я – ноша.

Интересно, заметила ли она тогда, что я врал? Увидела, как больно мне вспоминать? Ведь, на самом деле, только бабушке я и был нужен.

Бабушка была доброй. Она всех подбирала. Меня, например, словно брошенного в подъезде котёнка. Несколько лет назад на одном из московских вокзалов подобрала она и Веру. Семнадцатилетняя девчонка стояла у пригородных касс и ревела белугой. Оказалось, она приехала в Москву из Рязани поступать в пединститут. В привокзальной толчее у Веры вытащили кошелёк («А ведь говорили умные люди: не клади все деньги в одно место») и теперь она не знала, что делать. Бабушка, конечно же, потащила её к нам в Подмосковье.

Помню свой шок от увиденного. Вера в жуткой вязаной кофте с огромными  пуговицами (она никогда не умела нормально одеваться) стоит, уставившись на моё кресло, и наивно так заявляет: «Ой, а у него что, ножки отсохли?» Ещё одно её уникальное качество – придумывать одной ей понятные слова и выражения. И этот человек мечтает стать учителем! С такой-то речью! В тот момент мне захотелось дать ей по голове чем-нибудь тяжёлым. Я уже приготовил было ехидную фразочку и даже открыл рот, чтобы её произнести, как вмешалась бабушка и рассказала душещипательную историю о том, как на меня пятилетнего грохнулась с крыши ледяная глыба и переломила мой позвоночник, погребя под собой не только моё хрупкое тельце и способность ходить, а также отчего-то всю любовь и нежность моих родителей.

– Понимаете, Вера, – сказала она в конце. – Не у всех, к сожалению, хватает душевных сил заботиться о больном ребёнке. И не нам осуждать людскую слабость.

Что ж, а вот я осудил.

Бабушка Вере дала денег, поселила у нас, пока та не поступила в институт и не получила место в общежитие.

У нас постоянно кто-то жил. Лет пять назад обитался один бомж: помылся, отъелся, взял взаймы на билет до Волгограда и исчез. Другой его собрат церемониться не стал и в первую же ночь стащил все наши сбережения.

– Бог дал, Бог взял, – сказала на это бабушка и продолжила приводить в квартиру всех нуждающихся.

– Ты горд, наверное, через неё, – говорит Вера.

– Не через неё, а ей! – почти кричу я, подавляя рвущееся наружу раздражение. Ненавижу её манеру выражаться. – И совсем не горд.

В нашем доме бабушку считали, если не сумасшедшей, то с небольшой придурью это точно. Её называли «кошатницей», хотя постоянно кошки в квартире не жили. Они приходили несколько раз в день, через открытую форточку забирались в кухню, где их всегда ждали миски с едой и свежая вода в блюдце. Наевшись, кошки тем же путём уходили на улицу. Зимними ночами грелись на расстеленных у батареи ковриках. Именно поэтому в кухне и коридоре у нас было холодно словно в Антарктиде.

После бабушкиной смерти кошачий поток иссяк. Осталась одна Рыжуха, старая облезлая кошка. Её левый глаз видет из рук вон плохо, правый покрывает мутная плёнка. На улицу она теперь выходит цивилизованным путём – через дверь.

2.

Это было в конце декабря. Вера влетела ко мне словно за ней гналась стая бездомных собак.

– На улице чудеса просто! – заявила она, стряхивая снег с куртки.

– Замечательно! Теперь у меня на придверном коврике будет холодно и сыро.

– Ну, что ты всё ворчишь и ворчишь? – Вера закружилась по комнате.

– Ты пьяная? – её румяное лицо и лихорадочно блестящие глаза вызывали подозрение.

– Да нет же, дурачок! Просто на площади такую ёлку классную постановили!

– Что сделали? Постановили?

– Ну, в землю воткнули.

Молчу. Говори, не говори – толку не будет. Постановили! Надо же!

– Юрочка, – продолжала Вера, – там такая погода замечательная! Снег как ледушки прозрачный!

– Зима, – возразил я, – это мороз, темнота в четыре вечера и гололёд. А ещё ледяные глыбы на крышах, которые никто не убирает и которые потом калечат жизнь невинным людям.

– Какой же ты бука! – она потрепала меня за волосы. Идиотская манера! Ненавижу, когда меня трогают!

Бормоча под нос песенку о маленькой ёлочке, взятой домой из лесу, Вера отправилась в кухню греметь посудой.

– Кстати, – крикнула она через несколько минут, – ты когда последний раз был на улице?

– Лет пять назад.

– Пять лет? – Вера появилась в комнате, с её рук безобразной белой массой свисала мыльная пена. Отваливаясь неровными кусками, она падала на ковёр, оставляя на нём белёсые пятна.

– Ты чего делаешь? – разозлился я. – Зачем столько пены?

– Посуду мою.

– Какую посуду? Она же и так чистая!

– Так Новый год же! – Вера встряхнула руками, поселив мыльные пятна ещё и на стене. – Я и окна помыть хотела. А чего ты так долго на улицу не выходишь?

Вот те раз! Ничего, что я в инвалидном кресле сижу?

– Подумаешь! – улыбнулась она. – Живёшь на первом этаже!

– А крыльцо?

– Всего-то три ступеньки!

Это для неё всего-то. Даже для трёхлетнего ребёнка не составит труда сбежать по ним, потом взобраться наверх, считая громко на весь подъезд: «Один, два, три». А для меня это горы, Эверест, недостижимая высота...

– Между прочим, – добавила Вера, словно прочитав мои мысли, – я слышала про одного мужчину без ног, который покорил какую-то пику.

(Думаю, она имела в виду пик. Пора начинать составление словаря с вериного языка на русский).

Я промолчал, решив не связываться. Но тут Вере пришла в голову «сногсшибительная идея», и на меня впервые за последние годы обрушилась паника.

– Пойдём гулять! – объявила эта сумасшедшая девица и принялась рыться в моём шкафу, пытаясь отыскать хоть какие-то зимние вещи.

В конце-концов она нацепила на меня ярко-красный пуховик, девяностого года рождения. Подозреваю, что это тот самый, в котором любила щеголять на даче бабушка. На шее у меня очутился голубой вязаный шарф того же возраста, на голове синяя шапочка с надписью СССР.  Ноги согревали бабушкины же войлочные сапоги «прощай молодость».

Вера выглядела не лучше. Как я уже говорил, у неё совершенно нет вкуса. Цыплячьего цвета пальто, красная шапка с огромной розочкой на макушке и зелёный палантин – не лучшее сочетание.

Такими вот двумя пугалами мы и выбрались из подъезда, очутившись на широком в выбоинах крыльце. Откровенно говоря, сопротивлялся я только для вида. На самом деле мне страсть как хотелось снова оказаться на свежем воздухе.

– Ну? – спросил я. – А дальше-то что?

– Ерунда! – расхрабрилась Вера. – Три ступеньки всего! Сейчас я тебя свезу!

Моё телосложение очень обманчиво. Это только на вид я худой и лёгкий, а на самом деле – семьдесят пять килограмм. Прибавьте к этому вес моей железной колесницы, сотворённой гениальной советской мыслью, не стремившейся облегчить конструкцию. И вы сразу поймёте, почему хрупкая Вера не сумела удержать нас двоих на обледенелых ступеньках, и мы, набрав приличную скорость, прокатились через весь двор, воткнувшись наконец в сугроб на детской площадке, летом служивший деревянной бабой-ягой.

Снег был повсюду – в ушах, глазах, во рту и в карманах. По спине текла противная ледяная жижа. Я чувствовал себя идиотом, и первым моим желанием было прибить эту несносную девчонку, которая вечно всё портила.

– Чудо в перьях! – захихикала Вера, не дав мне и рта раскрыть. – Красный пуховик! Ха-ха-ха! Сапоги войлочные! Бабка старая! – и захохотала.

– Между прочим это ты на меня напялила! – проворчал я. Чувство злости незаметно меня покинуло.

– А у тебя больше ничего не было! – Вера слепила снежок, махнула рукой для броска, но не устояла и грохнулась на землю. Настал мой черёд смеяться.

Не знаю, сколько времени мы провели на этом месте, тыча друг в друга пальцами и хохоча до упаду. Никогда ещё я так не веселился.

А потом мы долго гуляли по городу, смотрели на мигающие гирлянды, которыми были украшены улицы. И в душу мою невольно закрадывалось совершенно чуждое мне чувство. Я не знаю, как его назвать. Может быть, счастьем?

Но за все нужно платить. Даже за несколько счастливых часов. Почему всегда после безмерной радости на меня сваливается горе? Как часто бывало, что я, гуляя с бабушкой в приподнятом настроении от яркого солнца, тёплого ветра и запаха сирени, от встречных людей получал лишь оскорбления. Дело дошло до того, что я уже начал бояться собственного счастья. Я шарахаюсь от него как от прокаженного, предчувствуя ту величайшую бурю, что разразится впоследствии. В природе все также. Днем – яркое солнце и чистое небо, вечером – пронизывающий пригоняющий облака ветер.

В тот день оказалось, что если мы с Верой и сумели с грехом пополам спуститься с крыльца, то забраться наверх у нас никак не получится. Мы стояли у подъезда. Стемнело. Я продрог и начинал злиться. А во дворе ни души.

– Может, я тебя на руках донесу? – предложила Вера и тут же добавила, – согласна, мысль идиотская.

Подъехала машина. Сергей из четвёртой. Вера бросилась к нему.

– Помогите, пожалуйста, – попросила она, – нам только через три ступеньки пройти и всё.

– Делать нечего! – возмутился Сергей, но потом передумал и затащил меня наверх.

– Носит вас чёрт знает где, – возмутился он, – таким надо дома сидеть и не высовываться! Последний раз. Я вам не нанимался!

Вот тут то меня и переклинило. Я начал кричать. А так как Сергей уже ушёл, вся моя злость досталась Вере.

– Почему ты всё время везде лезешь? – орал я. – Чего ты привязалась ко мне со своей дурацкой прогулкой? Ты глупая, наглая, невоспитанная девка! Жил я без тебя и дальше проживу! Незаменимых нет! Какая разница, кто продукты таскает!

Конечно, она расстроилась. Залилась слезами и убежала. Больше мы не виделись.

3.

Через три дня в дверь позвонили. На пороге стояла некрасивая круглолицая женщина. Сказала, что она соцработник и будет теперь помогать мне по хозяйству. Думаю, без Веры тут не обошлось. Не бросила всё-таки на произвол судьбы, договорилась, где надо. Галина в основном молчит. Ну, и пусть. Так даже лучше.

И снова тишина, блаженная, никем не нарушаемая...

В мае меня залил сосед сверху. Пришёл, долго извинялся и даже побелил мне испорченный потолок. Соседа зовут Андрей Сергеевич, ему семьдесят один год, живёт совсем один.

– Скажите, Юрий, – спросил он однажды, – а вы умеете играть в шахматы?

Я признался, что нет.

– Могу научить, – предложил мой новый знакомый.

Так мы и сошлись. И жизнь моя потекла по привычному руслу. Но всё-таки в глубине души грыз меня незаметно крохотный червячок, мешающий насладиться спокойной жизнью.  Я никак не мог понять, в чём дело. Неужели, мне не хватает... Веры? Да нет, ерунда какая!

«Глупо, – думал я ночами, – она мне больше не нужна. Галина в сто раз лучше. Она не лезет в душу, не болтает без умолку. А поговорить можно и с Андреем Сергеевичем. Он умнее и образованнее этой девчонки».

И однажды, проснувшись утром, я внезапно всё понял. «Я люблю Веру» – бесчисленное количество раз проносилось в моей голове. Всё сразу встало на свои места. Но разве смогу я сейчас объяснить, что такое любовь? Это также невозможно, как объяснить незрячему разницу между красным и синим цветом. Человек, не любивший прежде, никогда не сможет понять влюблённого. Это чувство нельзя описать, его можно только почувствовать.

Жизнь моя превратилась в ад. Я скучал по вериной манере говорить, по её вязаной кофте, по особенному запаху её волос. Прошло больше шести месяцев, а она так и не появилась. Я позвонил в институт. Оказалось, что Вера уже получила диплом, и уехала на родину. Адреса мне не дали. И я сидел целыми днями у окна, мучая себя мыслью, что больше никогда её не увижу.

В тот вечер было особенно тоскливо. Начинался октябрь, дождь вторую неделю полоскал обезлюдевшие улицы.

«Нужно написать на телевидение, – думал я, – в программу, которая ищет потерянных людей. Иначе сойду с ума».

В дверь позвонили. Я не двинулся с места. Зачем? Кого может принести в такую мерзопакостную погоду, точно никого хорошего. Замочная скважина зазвенела, и через несколько секунд в комнату вбежала промокшая до нитки Вера.

– А у меня ключ остался, – виновато сказала она.

 Я улыбнулся. На ней был зелёный плащ и красные сапоги. Безжизненно висящие волосы напоминали мочалку. Но несмотря на это я знал, что она у меня самая лучшая.