Текст книги "Мастер-класс"

Автор книги: Лада Исупова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

И вот Он продемонстрировал (ах, как продемонстрировал!) большие прыжки, напевая что-то смутно знакомое. Мальчики приготовились, я дала вступление, первая группа пошла на диагональ, Он останавливает и обращается ко мне радостно:

– А вы не можете поиграть нам это? – И опять запел первую фразу.

Я примерзла к стулу – я не знаю, что это! Даже не догадываюсь. Могу, конечно, выдать импровизацию по первому мотиву, но, если это вещь известная, не хочется показывать, что я не знаю ее, а Он еще так говорит, что очевидно: у Него нет и тени сомнения, что я это знаю и могу.

– Нет, – отвечаю строго, как английская гувернантка.

– Ну, пожалуйста, – улыбается лучезарно, – очень прошу! Вы это знаете!

(Ой! Тем более стыдно признаться, что я гораздо хуже, чем произвожу впечатление.)

– Нет, – мотаю головой.

Он разворачивается и через весь зал направляется ко мне, охаю – ну всё, нашла коса на камень! Подошел, я встала (я всегда встаю, когда педагог подходит, – это редкость).

– Я вас очень прошу, поиграйте нам это.

– Нет. В другой раз (хоть бы название сказал, я бы за ночь раздобыла и выучила).

Делает шаг вперед и оказывается так близко, будто вальс сейчас начнем танцевать.

– Пожалуйста, – совсем тихо и смотрит в упор. Меня накрывает горячей волной – сейчас в обморок грохнусь, делаю шаг назад:

– Нет.

Сейчас, когда уже весь зал заинтересованно на нас смотрит, спрашивать, что за вещь имеется в виду, совсем неловко, все равно же не сыграю. Ладно, буду делать вид, что у меня затык, может, я просто не люблю эту конкретную вещь, ну, может, тяжелые воспоминания или ногу, там, кто под нее сломал – в общем, личная драма. Может же быть такое? Может.

Он сделал еще одну попытку уговорить и вернулся в середину зала. Думаю, я была первая женщина в мире, которая Ему в чем-либо отказала, да и то по чудовищному недоразумению.А в целом уроки прошли замечательно, все остались довольны, в этот раз игралось спокойнее, я успевала разглядывать класс, точнее, гастролеров. Глядя на них, глаз радовался, а на душе становилось светло от простой очевидности, что вся эта игра стоит свеч, и нет ничего прекраснее и возвышеннее классического танца, исполненного этими юными богами, а то, что кругом совсем другие балеринки, так ну и что ж, зато мы видим, куда стремиться, и сомнения не остановят нашего нелегкого восхождения к этой прекрасной вершине, а разочарование никогда не настигнет в пути.

И уроки уроками, а мастер-классы мастер-классами, но мерило всему – сцена, поэтому самое интересное было сравнить, как было год назад и сейчас. Они начали концерт, как и прежде, с классики, чтобы продемонстрировать уровень труппы, потому что в классике – чуть нарушил строгий канон – носок не дотянул, локоть чуть приспустил, голову немного не так повернул, и все – слетел с пьедестала, уровень не тот, а в современном балете другие законы. Нельзя сказать, что проще, но они другие, нет этого прокрустова ложа, не вписавшись в которое становишься «самодеятельностью».

В тот год они удержали планку, высший класс был подтвержден. Но то ли ушел восторг первого впечатления, то ли танцевали спокойнее, то ли потому, что несколько номеров были прошлогодними, но краски, как мне показалось, немного поблекли, и перед глазами ясно возник образ – огромный дворец, построенный на века, который вдруг стал бледнеть и немного качнулся-вздрогнул, как на ставшей зыбкой почве. Но я прогнала видение – такое монументальное здание нельзя развалить, его чуть поддерживай, и оно простоит еще тысячу лет.

Ну что ж, поживем – увидим, через год станет яснее.И я стала их ждать…

…А «сливочная» папочка нашлась аккурат на следующий день после их отъезда:

– Так а разве ты не видела ее? – изумился старший концертмейстер. – Она упала за пианино, я понял, что это твоя, и отнес тебе в ящик.

– Какой ящик?

– Ну как же, у каждого есть бокс, туда кладут разные сообщения, письма, ты разве не знаешь?!

– Нет.Так я узнала о существовании персонального ящика, в котором лежала моя папочка, куча анонсов, приглашений, объявлений и конфетка.

Третий

Через год…

Опять получаю два предложения – от колледжа и от того же театра, сначала, как и в прошлый раз, играть закрытый урок в любимом зале. Прекрасно.

И опять в час «икс» меня встретила девочка, но сообщила, что класс начнется позже, потому что автобус с танцорами заблудился (представила себе огромный двухэтажный автобус, сиротливо петляющий в темноте по заснеженным горам). Пошла, приготовила местечко, посидела, потом послонялась-поискала кого-нибудь поболтать, но все вымерло – вечер пятницы, пустой темный колледж.

Прибежала девочка, сказала, что связи с автобусом нет, но мы ждем. Хорошо, ждем. Она убежала, я осталась в пустом зале. За окнами гробовая тишина, черное небо и лениво падающие хлопья снега.

Минут через сорок в холле появились первые признаки жизни – приехал «министр-администратор» компании: он добирался на своей машине и первый нашел дорогу. Сразу захлопали двери, начались звонки и шумные переговоры. Вдоволь наговорившись, он обратился ко мне, бойко извинился и сказал, чтобы я не переживала (а я и не переживала), они заплатят за часы ожидания, и я могу уйти ровно в то время, которое обозначено в контракте.

– Вам даже повезло: просто посидите рядом с роялем, а заплатят как будто играли, мне бы так!

– Ну нет, я не согласна. Пойдемте, я буду играть, а вы будете танцевать.

– В каком смысле? – Он сделал шаг назад. – Я не танцую.

– Я научу, пойдемте, – и потянулась к его рукаву, делая вид, что хочу потащить его за собой. Он торопливо отошел на безопасное расстояние и встревоженно, но внятно, как для душевнобольной, повторил, что танцевать не умеет и не будет. К общей радости, в окне показался автобус, все переключились на него, а я вернулась в зал. Через некоторое время стали подтягиваться танцоры и, наконец, появился педагог со свитой.

Он оказался немолод, маленького роста, жгучий брюнет с белозубым оскалом, приземист, широкоплеч, немногоног, обувь на высоченной платформе (мысленно попыталась представить – кого же он танцевал? Понятно, что не принц, но кто? Подставляла его то Ротбартом, то пятым другом Ромео, не, никак, только в «Половецкие пляски» он у меня вписывался, с ножом в зубах и серьгой в ухе, поэтому мысленно определила его в народно-ха-рактерные, на том и порешила). Он с ходу представился, назвав меня по имени, немного погарцевал и удалился переодеваться.

Прибывающие танцоры медленно растягивались на полу, как после долгого сна. Накануне их приезда я зашла на сайт посмотреть, кто нынче у них в составе, кто новенький-старенький, оказалось, появилась одна девушка из Одессы. Я поискала ее взглядом: в жизни она оказалась еще лучше, чем на фотографии, – хорошенькая, как куколка с золотыми волосами.

Подошел ассистент, еще раз извинился за опоздание и попросил, пока все готовятся-растягиваются, поиграть им минут десять попурри из рождественских песен. Я ойкнула: не далее чем вчера моя педагогиня чуть в обморок не упала, когда на уроке я заиграла рождественскую песню «Тихая ночь». Вся покрывшись красными пятнами, прошептала, чтобы я больше никогда, никогда не делала подобных вещей.

– Почему? – изумилась я.

– Потому что люди других вероисповеданий могут оскорбиться.

– Почему?! Я могу для равновесия в Рамадан поиграть татарские песни, а в Йом Кипур – еврейские! – Тут же представила себе па де баск под «Семь сорок», и улыбка невольно поплыла до ушей, но шефиня оборвала:

– Нельзя! Никогда не делай этого.

– Как скажете.

И вдруг такая просьба! Вот что значит – вольнодумные столичные штучки, им наши законы не писаны. Еще и десять минут играть, где же я столько песен наберу?

– А вам нужны только американские рождественские или пойдут любые европейские?

– Любые, конечно, на ваше усмотрение.

Ну тогда отлично – поди там знай, что я играю.

И я стала импровизировать – неспешно, умиротворенно, оставляя позади суетливый день, отгораживая зал от всего, что осталось за его пределами, вплетая наплывающие воспоминания и ассоциации в музыкальный рисунок; как жемчужины на серебряную нитку, нанизывая русские и английские рождественские мелодии, немецкие – привезенные с гастролей, польские – из детства, и сладкое тепло разлилось вокруг. Одесская девушка сидела ко мне спиной, глядя на нее, я заиграла «В лесу родилась елочка». Она резко обернулась и заулыбалась. А потом рояль запел ей об Умке, и одна за одной стали всплывать мелодии из фильмов детства. Наконец педагог всех поднял, и урок начался.

Может, он задавал слишком простые комбинации, чтобы не утомлять людей после дороги, может, мой опыт значительно вырос, но играть было довольно просто, как будто играешь своим, без напряжения и неожиданностей.

Что сразу бросилось в глаза: класс был не только расслаблен, но и расхлябан. Не в том смысле, когда говоришь «класс расхлябан», и возникает ассоциация со школьным уроком, где за партами сидят дети, кто развалившись, кто обернувшись, кто учителя слушает, кто болтает. Нет, балетный класс – это немного другое, и, например, если педагог задает упражнение, а ученик на него не смотрит, или меняет комбинацию, или заканчивает упражнение сообразно своему ощущению, а не вместе с музыкой – это называется «класс расхлябан». Для непосвященного глаза он даже может показаться вполне нормальным – все молча чем-то заняты. Но этот класс выглядел как на самовыпасе и напоминал спящую царевну, а педагог, напротив, был бодр, громогласен, подхохатывал, бравировал и неустанно радовался сам себе. Эдакий вечный праздник, который всегда с тобой.

Я подумала: как удачно, что я начала знакомство с компанией не с них, а то наверняка бы подумала, что вот они – звездные бродвейские – кто в лес, кто по дрова, каждый себе хозяин. Понятно, что они хороши и в роскошной форме, а как поднимут свою бесконечную ногу, то о-го-го, какая линия, какая красота, такие жар-птицы стаей не летают, они каждый сам по себе, с такими, наверное, так и нужно? Но тут же возникало невольное сравнение с первым педагогом – тогда все выкладывались по полной каждый раз, и нынешние сразу бледнели на этом фоне.

Чем дольше я играла, тем сильнее укреплялась в мысли, что Он – характерный танцор, любит буйное, энергичное, и на гранд батман заиграла ему «Танец рыцарей» из «Ромео и Джульетты» Прокофьева и……если бы, давая вступление, я смотрела куда угодно – в ноты, на клавиатуру, на занимающихся, в окно, то в следующую секунду, взвизгнув, отскочила бы от рояля, как ошпаренная. Но я, не отрываясь, смотрела на педагога, поэтому точно видела, что ничего страшного не стряслось: на него не упала бетонная плита, в него никто не выстрелил в упор, он не падал подрубленным, а стоял как стоял, поэтому я только дернулась, но не остановилась. А случилось следующее: он, с первых аккордов узнав произведение, резко присел и взревел-взвизгнул, я бы даже сказала – взрычал на весь зал. Спору нет, приятно, что на твою игру реагируют, но так и заикой можно сделаться. Когда упражнение закончилось, танцоры повернулись ко мне и зааплодировали, и это мне не понравилось. Они еще не раз аплодировали в течение занятия, и каждый раз мне было неуютно. У нас так не принято – есть устоявшийся ритуал: благодарить и аплодировать в конце, потому что концертмейстер – это не исполнитель, развлекающий публику разными произведениями, это другой жанр, другая манера исполнения, другой выбор программы. Пианист играет «класс» – это одно большое произведение, которое выстраивается по определенным канонам. Благодарят – за класс, а не за то, что ты отлично сбацал «польку-бабочку». Позже я узнала, что это считается совершенно нормальным в театральных компаниях, но я-то привыкла к учебным заведениям, поэтому меня тогда царапнуло.

До конца урок так и не довели – труппу ждали на ужин, впрочем, мне и так уже было понятно, что будет происходить на больших прыжках, – там будут пробивать башкой потолок каждый в своем режиме, то есть ни о каком «в музыку» речи не пойдет, этим точно нужно будет играть под ногу, и очень-очень ad libitum [4] .

Наутро среди зрителей, которые подтягивались на мастер-класс, я встретила свою шефиню. Мы болтали о том о сем, и я похвасталась, что гости вчера называли меня по имени, стало быть, они меня узнали. Она всплеснула руками:

– Что значит «узнали»? Они тебя знают, ты же единственная, кто им играет.

– В каком смысле?

– Как в каком? Я же тебе говорила.

– Я не помню… или не поняла.

– Ну как же? Помнишь, когда я просила играть в первый раз? К тому времени они восемь лет ездили со своим проектом, но без пианиста. Мастер-классы шли под диск, потому что колледжи предоставляли им своих концертмейстеров, но ни один не смог доиграть класс. В итоге они объявили, что их компании играть с ходу невозможно, нужно знать специфику, а своего пианиста возить дорого, вот они и стали работать под диск. За много лет ты единственная, кто им играет.

Я онемела. Стояла, пытаясь переварить услышанное.

– Погоди, как же ты не знала? Они второй год нанимают тебя напрямую.

– Но я думала, что они в каждом колледже так делают… что они у вас спросили, а вы меня порекомендовали… ну чтобы других музыкантов не беспокоить.

– Ничего мы не рекомендовали! Никто и не спрашивал. Ну ты даешь!

Она засмеялась и потрепала меня по плечу. Я не шевелилась. Народ прибывал, и нужно было отправляться на свое место.Села. В голове глухо кружилось бессвязное: как же так?.. Если бы я знала… я бы не переживала до такой степени… и вообще по-другому бы играла – смелее, свободнее, не чувствуя себя примитивной – два прихлопа, три притопа… то-то они меня все время так разглядывали… и такие осторожно-вежливые… все думала, что терпят, как взрослые дяди маленькую девочку. Начала прокручивать в памяти прошлые разы – где были мои глаза?!..

Начался мастер-класс, я не могла сосредоточиться, играла как в тумане – бамц мимо нот, опять бамц – мимо, и вдруг радостное тепло разлилось по телу: а и фиг с ним! Ни страха, ни волнения, ошиблась – не беда, никто и не заметит, как же легко теперь играть! И на душе стало радостно-спокойно – нет ничего, чего я бы могла бояться, ну что такого они могут сплясать, чего я не сыграю?!

Наверное, тот день можно назвать днем изгнания Страха. Если быть точной, то море по колено мне стало гораздо раньше, как раз после их первого приезда, но осознание своей силы пришло именно в этот день.Свалился камень с души, игралось легко, я бы даже сказала радостно. Сам урок был скорее ординарен, никаких занятных или непривычных деталей. Единственной особенностью педагога была необъяснимая тяга к петит батманам. Он задавал их чуть ли не в каждой комбинации, не говоря о том, что отдельных упражнений на петит батман было несколько, и шли они в таком запредельно быстром темпе, что со стороны могло показаться, будто все стоят и сердито чешутся.

На следующий после концерта день было тихое закрытое занятие без зрителей, занимались только студийцы – устало, как в мареве, каждый в своем темпе, мы с педагогом были «третий лишний», на нас никто не обращал внимания, но и мы никому не докучали. Добрели до гранд батмана.

Педагог задал комбинацию, я вяло уставилась на клавиатуру, прикидывая, что бы поиграть, класс приготовился, и вдруг открывается дверь, и в зал входят четыре немолодых джентльмена. Они издали помахали педагогу, мол не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, мы сами, и стали располагаться на стульях у стены.

Я выпрямила спину – таких мужчин живьем я не видела очень давно – элегантные, в длинных пальто, в брюках со стрелками, о! Один с откровенно подведенными глазами, и все явно из балетной гвардии. Я не узнала их в лицо, потому что никогда и не видела, хотя слышала о них много раз, они прилетели, чтобы повидаться с педагогом.«Та-ак, – выпрямилась я, – ну это точно „Танец рыца-рейс<, шутки в сторону». А педагог уже торопливо семенит ко мне и шепчет: «Прокофьев!» – и делает большие глаза (да догадалась уже, догадалась, что сейчас надо будет выпендриться по полной форме). И грянули мы Прокофьевым – четко, сурово и слаженно, как один. Визитеры внесли некоторое разнообразие в урок: танцоры сосредоточились и стали работать в полную ногу, а педагог, наоборот, переключился на гостей и классом уже мало интересовался.

Концерт, который они давали в тот приезд, был вполне под стать мастер-классу. Педагог открыл его краткой речью о том, что они привезли программу, состоящую из современных номеров. «В конце концов, мы американский балет, так надо же оправдывать название?» – и он широко разулыбался на все стороны. Я окаменела – вот оно?! Всё? Это теперь так называется? (Замечу, что «американский балет» – это не балет в исполнении американцев, а жанр, заложенный Джорджем Баланчиным, давший новое дыхание балету классическому. Безусловно, классический балет и сейчас живее всех живых и является вершиной исполнительского мастерства, но ищет новые формы и открывает новые направления– современный балет.) Все годы, на протяжении которых эта компания ездила в турне по колледжам, они обязательно привозили классические и современные номера, и вдруг – ни одного классического?! Да не поверю в никакие «оправдать название»! Неужели не могут?.. Или уже не на том уровне, что их решили не показывать? Вот это да…

Выступление подробно описать не могу, да никак не могу – все слилось в общий ком, ни блеска, ни изюминки. В какой-то момент подловила себя на том, что меня дико раздражает одна крашеная девица, нарочитая и порывистая, как примадонна немого кино. Не могла от нее отвлечься, везде она выделялась. Но тут же возник другой вопрос – если зрителя так долго занимает одна и та же раздражающая мысль, то не в балерине дело, а в том, что в принципе – скучно, и глаз ищет, за что бы зацепиться и чем себя занять. От этого стало совсем грустно, потому что вспомнила, как, не дыша, смотрела их выступления прежде. Вот тебе и «расхлябанный класс», и урок вполноги, что же дальше-то будет? Великолепный дворец, который, как показалось в прошлый раз, только пошатнулся, ощутимо рушился прямо на глазах. Нет, в это трудно было поверить… слишком известная компания, чтобы дали вот так просто развалить.

На следующий год они не приехали, и прошел слух, что педагога уволили, кого поставят на его место – неизвестно. И я опять стала их ждать…

Четвертый

Прошел еще год, и опять они не приехали, да и вообще любые мастер-классы у нас стали редкостью. И не могу объяснить почему, но как-то в декабре, может, случайная рождественская песня навеяла, может, еще что, но я вдруг вспомнила о них, пожалела, что не приехали, и дернуло меня зайти на сайт колледжа, посмотреть расписание – ну а вдруг? Может, они теперь весной приезжают? Открываю, нахожу «декабрь» и обмираю: они здесь. Завтра – единственный мастер-класс. А меня никто не звал…

Ну ладно, театр не пригласил – педагоги сменились, меня не знают, но свои?! До сего дня мастер-классы играла только я…

Вспомнила неприятную ситуацию на факультете.

Посидела.

Продышалась.

Ну нет, дорогие мои… я обязательно схожу завтра на мастер-класс. Как зритель. В конце концов, я хочу видеть нового педагога. У меня коллекция.

К назначенному часу прихожу в зал – немного людей у станка, у стены стулья для желающих, на которых сидит один-единственный зритель – мой экс-босс. Не думаю, что его интересовал мастер-класс, скорее он пришел, чтобы изобразить присутствующую аудиторию, все-таки он – принимающая сторона. Я была вторым зрителем, можно сказать – аншлаг. За роялем сидел немолодой мужчина и пил кофе. Судя по тому, что свободных стульев было навалом, и сидел он лицом, а не боком к клавиатуре, – это был пианист. Судя по тому, что пюпитр опущен, – это был борзый пианист.

Педагог начал урок, представился сам и представил музыканта. Да, они стали возить в турне своего концертмейстера. Они не занимаются под диск.

Педагог – с легким флером утомленности, худой и бледный, сначала помаялся немного, рисуясь, в центре зала, а потом навсегда перебрался поближе к стульям и, устало покачивая бедрами, беседовал с боссом. Мне стало неловко, что он во время занятия стоит к студентам спиной и треплется, а потом и вовсе сел, такое даже в самой затрапезной студии на самом обычном уроке трудно представить, а уж во время открытого? Я бы встала и ушла, но мне хотелось посмотреть диагональ, а это в конце.

Сам урок был не то что плох, он был банален, все предсказуемо. У меня даже закралось подозрение, что, может, это наши попросили попроще? Чтобы студентам полегче было? Но я тут же отмела эту гипотезу – зачем просить вести «под нас», если колледж платит немалые деньги за то, чтобы постоять и позаниматься вместе с ними? Без них мы и сами можем, бесплатно.Концертмейстер был под стать педагогу. Со стороны могло даже показаться, что он весь урок играет одну и ту же песню, делая остановки, чтобы отхлебнуть кофе. Он играл… я не могу употребить слово «плохо», потому что в техническом плане он играл хорошо, иначе он просто бы там не работал, но «пианист» и «концертмейстер балета» – это не одно и то же. И вот как концертмейстер он был откровенно плох, он «гасил» класс. Конечно, он был лучше многих, но должен быть крутым! Рушились мифы.

Я сидела и через айфон строчила записки подруге-концертмейстеру: «Юля! Он играет „По улице ходила большая крокодила“!» «Большая крокодила», спору нет, удобна, пожалуй это даже было самое удобное, что он играл, но есть же еще стиль?! Одно дело играть каждодневную рутину, но другое – показательное занятие, на котором концентрированно демонстрируется лучшее, как педагогом, так и музыкантом. Впрочем, если бы он шикарно играл все остальное, то я приняла бы на ура и «Крокодилу», но «Крокодилу» в качестве блестящей вершины душа не принимала.

Самое поразительное было в том, что педагог пианиста не останавливал. Он не просил поменять музыку, не рвал на себе волосы и не ругался. Он вообще не реагировал на музыку. Танцующие тоже. Видимо, они отключались от музыки из чувства самосохранения и двигались сообразно внутренней организации. В итоге – немузыкальный класс.Диагональ просто поразила: даже в те редкие моменты, когда музыка была кстати, танцующие ее не слушали. Есть две формы «музыкальности» – когда танцор следит за музыкой, зная, что прыгать мимо – ошибка, и другая – естественное состояние, когда человек просто физически не может делать наперекор, как бы ни было неудобно – мучается, но делает в музыку. Эти же не мучились и прыгали себе, как блохи в банке. Я недоумевала: а как они же выглядят на сцене? В техническом плане они выполняли упражнения неаккуратно, с эпизодическими проблесками, в целом – на среднее «хорошо», но эта компания не из разряда «хорошо», они из разряда «высший класс»! Смотреть на все это было тяжело, у них же такие блестящие данные! Просто руки чесались, так хотелось поднять эту махину в воздух. Я уже почти решилась, прикинувшись доверчивой пастушкой, зацепить педагога и напроситься «разочек поиграть большие прыжки настоящим солистам», но перед боссом стало неловко: он-то точно знает – я прекрасно понимаю, что последует за этим «разочек». Напроситься, чтобы намеренно поставить в неприятное положение приезжего концертмейстера, рука не поднялась.

Насилу досидела до конца. Монументальный дворец осыпа́лся, как песочный замок. Тихо и быстро ушла. Было горько и обидно, как будто сломали что-то мое очень личное и дорогое.

Эпилог

И опять они исчезли из виду, но через год… как интересно, эта компания неизменно появлялась в моей жизни, как будто я листала книгу, где одна страница – год.

Прихожу на работу, подходит приятельница-педагог:

– Ты слышала новость?

– Какую?

– Ну, может, и не новость, или для тебя не новость, но я только что узнала.

– Что случилось?

– Студию расформировали!

– Нет.

– Да! Подруга сказала, она с ними временами работает.

– Почему?

– За несоответствие уровню компании.

– Нет.

– Да. Ты же сама говорила, что к тому идет, и вот!

– Но я не имела в виду конец… я думала… возьмут другого педагога… что-то сделают.

– Ну, видимо, всё, ничего уже не сделать.

Я стояла, как оглушенная, не могла поверить.

Есть большие планеты, есть малые, все приходит и уходит, но… но к этому трудно привыкнуть. Трудно видеть, как рушится сильное. В такие моменты остро чувствуешь сквозняк за спиной.

Пошла к ним на сайт, официально звучит более завуалированно: театр по-прежнему набирает талантливых молодых, но учат не у себя, а отдали балетной школе, которая находится под их патронатом, там теперь они будут заниматься и появляться в основной труппе, чтобы разучивать репертуар, никакого персонального тренинга. Если не знать, что было раньше, то звучит все равно заманчиво, мечта любого профессионала – на заре карьеры попасть к ним на два года. Так, незначительная смена формулировки.

В памяти один за другим начали всплывать педагоги и стажеры, и как постепенно все менялось, и как бросилась в глаза та легкая червоточина: они не выкладывались каждый раз, появлялась ленца, появлялось «вполноги», появлялась схематичность. Конечно, всё тогда они еще могли – и выполнить, и прыгнуть, и сделать, но оказалось, что это и есть та опасная грань, клапан, податливо открывающийся в одну только сторону и не пускающий обратно, когда «не могу» утешительно прикрывается «не хочу», «не сейчас». Слишком обманчиво это «я могу», его надо подтверждать каждый раз, и не потому, что другого раза может не быть – будет, еще как будет, но без тебя. Потому что ты уже не сможешь.

Я мысленно возвращалась к той череде педагогов, как все более и более они, изображая небрежность, с видом усталой обреченности давали открытые уроки в наших краях. А что перед нами, провинциалами, жилы-то тянуть? А вот оно – ударило. Не в нас дело – это ваша жизнь, мы просто случайные зрители, безмолвные статисты, декорации на вашей сцене. Те, первые, каждый раз работали как на генеральной репетиции, а мы были те же.

И невольно вспоминались другие учителя, которые в маленьких студиях, несмотря на обстоятельства, способности учеников, возможности-невозможности, с полной отдачей делают свое дело без скидки на то, стоит овчинка выделки или нет. И Ломоносов может пешком уйти из деревни и построить университет, и сильнейшую школу на профессиональном Олимпе может смыть волной, как куличик на песке.

Поклон Учителю, который делает свое дело так, будто он последний учитель на земле, и надо успеть.«…по вашей вере да будет вам…»

Томаш

Как я стала концертмейстером балета?

Если коротко, то от жадности.

Пришла дочерей записывать на танцы для маленьких, заполнила бумаги, отдаю и спрашиваю, мол, а занятия проходят под живую музыку или под запись? Под запись, отвечают.

– А хотите, я буду вам играть этот час и доплачивать оставшееся за детей?

– А вы концертмейстер балета?

– Да, – соврала я, прикинув, где балет, а где занятия для трехлеток, всяко справлюсь.

Дама, принимающая бумаги, замедлилась в движениях и посмотрела на меня поверх очков:

– Если вы будете играть, а мы станем вычитать за детей, то у вас еще и останется. Мы сейчас как раз ищем пианиста, пойдете к нам?

– Пойду.

У них не хватало концертмейстеров, и трехлетками не обошлось, меня попросили взять еще пару уроков. Дали самое простое – младшие классы, к ним прилагалась жуткая книга, по которой нужно играть изо дня в день. Но где заниматься? Я не сидела за инструментом несколько лет. Друзья посоветовали ездить в университет, там, на музыкальном факультете, есть огромный подвал, разделенный на сотню маленьких клетушек, в которых стоят инструменты– специально для студентов, открыто круглосуточно.

– Приходи после десяти вечера, тогда там ни души.

– А если выгонят?– Ну и уйдешь себе, главное, разрешения не спрашивай, иди как будто студентка.

И я начала ездить по ночам. Иногда подвал был закрыт изнутри – тогда следовало звонить, чтобы сторож открыл, но я не звонила, а пыталась пройти через верх. Это было самое трудное – проскочить ярко освещенный верхний этаж с кабинетами педагогов, а внизу, в подвале, уже никого не было, учебный год только начался, студенты не усердствовали. Я находила себе коморочку и занималась.

Дурацкая книга продвигалась очень медленно, все в организме восставало против этой нелогичной приджазованной музыки. Самое обидное, что я точно знала, что поиграю немного это безобразие, а потом, как сориентируюсь, заменю, но выучить-то надо!Иногда и верх был закрыт, тогда я возвращалась несолоно хлебавши. Как-то видела сторожа издалека – старый дед-ключник, нелюдимый на вид. Я тогда не знала, что он – одинокий человек, работающий почти круглосуточно, чтобы не сидеть дома, да и за работой скучать некогда. Он был и завхоз, и уборщик, и сторож, любил поболтать с зазевавшимися студентами, а по ночам разговаривал с портретами композиторов. Был в ссоре с Бетховеном.

И вот шла я однажды по светлому коридору и почти уже дошла до лестницы, чтобы шагнуть в спасительную темноту, как меня настигнул окрик:

– Стой!

Всё, попалась. Поиграть не получится, сейчас одна задача – чтобы отпустил. Обреченно останавливаюсь.

– Куда идешь?

Коряво отвечаю, что иду позаниматься. Английский был очень слабый, а когда тебя поймали за шкирку в неположенном месте, только ловкий язык и спасет, а его нет. Сторож услышал акцент:

– Ты сама откуда?

– Из России.

– О, – улыбнулся он, – соседка.

Недоуменно смотрю на него. Нет, не узнаю. Поясняет:

– Ты из России, я из Польши – соседи.

Не веря такому повороту событий, не могу выйти из оцепенения… внимательно смотрю на него. Точно, похож на поляка.

– А вы понимаете по-польски? – осторожно спрашиваю на чистейшем польском.

Он оторопел:

– Конечно, понимаю, еще бы я не понимал, а вот ты откуда?

– А я в детстве несколько лет жила в Польше.

Он приставил свою швабру к стене и вперевалочку подошел ко мне. Слово за слово, мы разговорились, о работе, о детях, о том о сем, долго говорили, но хочешь не хочешь, а надо идти, я сказала, что мне пора.

– А ты вниз собралась?

– Ну да.

– Нечего тебе там делать, – буркнул он, – пойдем со мной.

– Куда?

– Пойдем, увидишь.

Мы прошли по коридору до самого конца, он выдернул нужный ключ из большой связки, повертел в замочной скважине и торжественно открыл дверь. Почему-то мне вспомнилась сказка «Синяя борода». Я улыбнулась, осторожно заглянула в класс и обмерла: там стоял огромный концертный рояль.

– Вот. Играй, сколько хочешь, хоть всю ночь. Сюда никому нельзя входить. Только тебе. Играй.

Я притихла, боялась шагнуть… на таком инструменте нужно играть хорошими руками и хорошую музыку, а мне сейчас ковырять куцие полечки… Все стены были увешаны афишами одной и той же женщины.