Текст книги "Любовь - не сахар, сахар - не любовь"

Автор книги: Лада Лузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я открыла.

И поняла: это Он.

Высокий, плечистый, прекрасный! Хотя и не похож ни на Алена Ющенко, ни на Виктора Делона. Скорее уж, на Марлона Брандо. Только это неважно. Поскольку передо мной стоял не мужчина, а воплощенная мечта каждой женщины…

Просто у каждой – она была своя.

* * *

– Извините, – проблеяла я на всякий случай. – Я думала, что вы маньяк. Но если вы не маньяк, простите, что я приняла вас за маньяка. Мне не хотелось бы обижать кого-то перед смертью.

– А зачем тебе понадобился маньяк? – настороженно поинтересовался маньяк, судя по всему намеревающийся по-прежнему держаться инкогнито.

– Как зачем? Известно же, зачем нужны маньяки. Для убийств.

– Чьих?

– В данный момент, – вежливо объяснила я, – речь идет о самоубийстве.

– Маньяка?

– Нет, что вы, – испуганно запротестовала я. – Исключительно о моем собственном.

Он замолчал, удивленно изучая глазами мое размытое лицо.

«Конечно, – уныло вздохнула я, – на такую даже маньяк не позарится: косметика тщательно распределена по всей роже, изо рта перегар. Одна надежда: он окажется гуманистом».

– Смерть всегда рядом с нами, – туманно изрек он. – Нас отделяет от нее лишь один шаг из окна. Метр от проезжающей мимо машины. И если ты решила переступить черту, тебе достаточно просто сделать этот шаг. И все…

– Не сказала б, – заметила я угрюмо, – учитывая хотя бы тот факт, что мне пришлось пробежать за вами как минимум метров пятьсот.

– А ты могла бы умереть ради любви? – нежданно спросил он.

Я чуть не подпрыгнула от радости. Кажется, все идет по плану!

– А от чего я, по-вашему, собираюсь умирать? – торжественно объявила я. – Именно от нее!

В его глазах мелькнул неподдельный интерес.

– Расскажи о нем, – требовательно попросил мужчина.

– Я люблю его больше жизни…

– Это я уже понял. Но я просил тебя рассказать не о себе, а о нем. Он любит тебя?

Я непроизвольно схватилось за сердце, на котором этот замусоленный вопрос натер уже немало больных мозолей.

– Он говорит, что между нами свободная любовь без всяких обязательств.

– Выходит, – понимающе улыбнулся маньяк, – он тебе изменяет.

Я схватилась за сердце второй рукой.

– Он говорит, что хороший левак укрепляет брак.

– Так он даже не скрывает?

– Да, если бы скрывал, еще б можно было жить, а так совсем нельзя…

– Вы женаты?

– Он говорит, что хорошее дело браком не назовут. И штамп в паспорте убивает свободную любовь.

– А ты? – Он пристально смотрел на меня.

– А я все равно его люблю, – констатировала я обреченно. – Сегодня он бросил меня. Он пошел к Наташе. Он сейчас у нее, а я не могу без него жить!

При этих словах сердце так очумело рванулось куда-то вверх, что я испугалась – его не удастся удержать даже обеими руками. Говорить это было больно. И в тоже время так банально! И самым обидным было то, что банальная боль ничуть не легче оригинальной.

– И потому я решила умереть. Я все равно умру. Умру – хоть убейте! Убьете? – спросила я с надеждой.

Мой вопрос повис в воздухе.

– Он просто не умеет любить, – глухо сказал маньяк, – так же, как и все прочие люди. Они разучились делать это. Единственный способ разбить им сердце – вонзить в него нож! Но ты – иная…

В темноте вскрикнула какая-то птица.

– Как тебя зовут? – полюбопытствовал он. Его голос стал мягким и нежным, и, подняв на него глаза, я увидела, что он смотрит на меня с непонятной мне сладкой грустью.

– Я – Люба. Любовь…

– А я – Любомир. Любко Лагутенко.

Любко помолчал и вдруг произнес, точно взвыл на луну:

– А ты знаешь, Любовь, как я мечтал, чтобы любимая женщина любила меня так смертельно, как ты! А меня никто никогда так не любил!

И неожиданно опустившись передо мной на колени, вцепился руками в мои руки:

– А ты могла бы полюбить меня так, как его? Могла бы умереть от любви ко мне?!

Я хотела сказать: «Мне совершенно все равно от любви к кому сейчас умирать». Но вместо этого лишь согласно кивнула. Там, на небесах разберемся…

Его лицо нависло над моим. Рука обняла мою шею, вздрагивающую под пушистым воротником.

– Я тоже мог бы полюбить тебя, – прошептал Любко. И в эту минуту мне почему-то до смерти захотелось, что бы это была правда.

– Ты – такая красивая!

Казалось, он пил с моего размокшего лица какую-то видимую ему одному красоту и долго-долго вдыхал мое дыхание, не касаясь губ. Я почувствовала, как его большой палец лег на артерию, средний – на четвертый позвонок, под основание черепа. И удивилась: «А как же "тупой предмет"? Впрочем, было уже все равно… Оставалось сильно сжать. И я сжалась в ожидании счастливого конца.

– Я люблю тебя, Любовь!

– И я тебя, Любомир, – отозвалась я вдруг.

И тут, наконец, страх разлился по моему телу холодной и жгучей влагой.

– Но любовь не убивает! – вскрикнула я в испуге.

И увидела, как его красивое, исполненное нежности, лицо словно начало таять у меня на глазах. Зрачки сверкнули холодом. Губы сломались в ненавидящей, жестокой ухмылке. И голос, совершенно незнакомый мне, злой и неопровержимый, произнес:

– Еще как убивает!

* * *

На следующее утро в сквере рядом с университетом им. Тараса Шевченко была обнаружена четвертая жертва киевского маньяка.

На скамейке, неподалеку от памятника великому кобзарю, лежал молодой мужчина в ярко-голубой кожаной куртке и желтой кепке с козырьком.

На его лбу губной помадой было нарисовано разбитое, пронзенное стрелой, сердце. В сердце – торчал пронзивший грудь колюще-режущий предмет…

Следов сексуального насилия эксперты не обнаружили. Отпечатков пальцев на рукоятке ножа – тоже.

Любко и Люба Лагутенки жили долго и счастливо и больше никого не убивали.

Кто знает, быть может, маньяками-убийцами становятся исключительно от катастрофической недостачи большой и чистой любви?

Из книги «Моя Лолита»

Мне по фиг!

рассказ-пародия

Один мужик говорит другому: – Представляешь, возвращаюсь я вчера домой, и вдруг набрасываются на меня трое! Валят на землю, избивают ногами и приговаривают: «Ну что, Коля, поц, получил?!» – А ты что? – А мне по фиг. Я ж не Коля! Анекдот

Представьте себе самую страшную уродину, какую только видел свет.

Так вот, я была немного красивее. Но, честно говоря, не намного.

В подробности вдаваться не буду. Скажу только: единственное, чего у меня не было, – это горба. Все остальное – нос крючком, уши торчком, бородавки, усы и т. д. – я получила от щедрой матушки-природы в полном ассортименте.

Не буду рассказывать, как я жила в этой роже до того рокового момента. Эта история не для белых людей. Скажу только: я себя к ним не причисляла. Я просто жила из последних сил, зная, что весь окружающий мир таращится на меня с презрением. И даже не осуждала его за это.

А в один прекрасный день пошла в булочную купить себе свою сиротскую булочку к завтраку и вдруг – очнулась после крупной дозы хлороформа прямо в кабинете у одного жуткого мафиози по кличке Князь.

– Меня зовут Князь. Я тебя выкрал, – сообщил он мне с ходу. (Это было невежливо.)

«Тоже мне джигит! – настороженно подумала я и выжидательно уставилась на него. – Джигит и хам».

Красавец он, правда, был – первый сорт. Голубоглазый брюнет высокого роста и крупных размеров. Я даже подумала, что все еще сплю. Но то, с каким отвращением он пялился на меня, все же склоняло к мысли: передо мной жестокая реальность.

– Я знаю, что ты знаешь пароль к компьютеру твоего шефа. Мне нужно его знать. Говори, а то я не знаю, что с тобой сделаю! – безо всяких церемоний рявкнул он.

– Не знаете, так не говорите, – отмахнулась я.

Я, конечно, знала, что мой шеф – крутая шишка. Но мне было круто по фиг. Я работала уборщицей в его офисе. И, думаю, он пускал меня в свой кабинет только потому, что вообще не считал человеком, а так – декоративным украшением интерьера, вроде горбатого карлика при дворе короля. Поэтому слегонца ляпнул как-то при мне свой драгоценный пароль. А я, сдуру, брякнула второй уборщице Ниночке, что шеф наш – страшная свинья, поскольку даже компьютерный пароль у него – матюк нецензурный. Впрочем, кроме этой козы Ниночки, я никому этого не брякала. Выходит, козочка-то была засланной…

В общем, ситуация прояснилась. Ну и черт с ней! По фиг.

– Говори, а то хуже будет, – повелительно приказал мой похититель.

Он смотрел на меня, словно собор на муравья. И не понимал, что хотя собор, конечно, выше, больше и круче и плевал с высоты своих колоколен на такую мелкую букашку, как я, но букашке, в свою очередь, тоже было совершенно наплевать на собор.

– Я честная женщина и не выдаю чужих секретов, – холодно отрезала я.

– Ах, ты честная женщина! – взъерепенился он. – Ну так я сейчас прикажу своим амбалам выдрать тебя во все дыры, как последнюю…

Он нажал на какую-то кнопку, и в комнату вошел парень размером два на два метра.

– Что прикажете, Князь? – почтительно полюбопытствовал он.

Че вытворяли со мной трое его бугаев, я описывать не буду. Любители пикантных подробностей пусть перечитают «Жюстину» маркиза де Сада. Скажу только, что на следующий день я снова оказалась с Князем нос к носу. Причем он свой нос морщил.

– Ну! – выдавил он злобно.

Мне было по фиг.

– Спасибо, очень вам признательна, – вежливо поблагодарила его я. – Знаете, сколько лет у меня не было мужчины? Если бы не такое приятное стечение обстоятельств, не знаю, кто бы на меня еще позарился.

– Ты что, издеваешься надо мной?! – Он аж покраснел.

– Вовсе нет, – поспешила заверить его я.

– Ах так! – Он подпрыгнул на месте и снова вцепился в свою кнопку.

– Что прикажете, Князь? – почтительно полюбопытствовал дежурный амбал.

– Бить до полусмерти, – прошипел он. – Но не убивать. И не останавливайтесь, пока не начнет матюкаться. То есть от себя пусть матюкается хоть до второго пришествия… Пока не скажет тот матюк, который ее шеф использовал как пароль.

Что было дальше, я тоже описывать не буду. Любители кровавых подробностей могут почитать историю телесных наказаний во времена крепостного права. Скажу только, что экзекуция продолжалась несколько часов, с перерывом на апробирование тех матов, которые я выкрикивала в их адрес. Каждый раз, когда это происходило, казнь останавливалась, и они честно пытались взломать базу данных моего шефа с помощью разнообразных слов на букву «Б».

На следующий день я лежала в кровати вся в бинтах, пластырях и примочках. Надо мной боязливо суетился врач. Вокруг, как почетный караул, навытяжку стояли охранники Князя. А сам он сидел возле моего изголовья, из чего следовало, что наши отношения из официально-кабинетных уже переросли в более дружеские.

– Ну! – ехидно осведомился он.

Мне было по фиг.

– Простите, – извинилась я. – Я вчера забыла вас предупредить, что у меня полностью атрофировано осязание. Это такая психическая патология – спросите у врача. Нервные окончания отмирают, и человек совершенно не чувствует боли. Оно, конечно, очень неудобно, потому как если твою ногу случайно переедет самосвал, ты даже не заметишь. Но, оказалось, болезнь имеет и свои положительные стороны… – и, взглянув на его офигевшую харю, вежливо добавила: – Если не верите, можете попробовать еще раз.

В ответ Князь зверски завизжал.

– Что прикажете, Князь? – тут же откликнулся один из его адъютантов.

– Нож! – заорал шеф.

И, схватив мою руку, с размаху вонзил лезвие мне в ладонь. Нож пробил ее насквозь. Я светски улыбнулась:

– Вот видите.

Врач, которому, видимо, было поручено блюсти мою спорную жизнь, тут же бросился бинтовать новую дырку.

– Если ты ничего не чувствуешь, какое же удовольствие ты получила от изнасилования? – оторопело спросил Князь.

– Моральное. А что еще должна чувствовать такая уродина, как я, когда ее страстно насилуют три молодых красавца? Мне только искренне жаль, что после этого они не попытались окончательно меня унизить, швырнув мне в лицо тысяч сто долларов, как продажной женщине.

С минуту он озверело таращился на меня. Но оклемался и взвыл с утроенной силой:

– Думаешь, я на тебя управу не найду?!!

– Думаю, не найдете, – покорно согласилась я.

– Да я выжгу твою морду кислотой!

Я пожала плечами.

– Вряд ли это существенно изменит мою внешность. Но зато хоть бородавки мне выжжете. Я давно мечтала об этом, но денег никогда не хватало…

– Я посажу тебя в погреб на хлеб и воду! – не унимался Князь.

– Знаете, я и так всю жизнь перебивалась на хлебе и воде. Да еще и пахала на них как лошадь. Так что мне будет безумно приятно, если хоть раз в жизни кто-нибудь обо мне позаботится.

– Однако… – Он вдруг успокоился. – У тебя есть трехлетний сын. Я знаю, в данный момент он лежит в больнице. Но ведь изъять его оттуда не проблема. Быть может, тебе доставит удовольствие, если мы разрежем его по кусочкам у тебя на глазах?

– Дело в том, что он тоже не чувствует боли. Это наследственное…

– Но ведь никто не помешает нам просто уморить его голодом. И, поверь, он будет долго-долго мучиться… Ну!

Князь остервенело вцепился в меня глазами. Я глубоко вздохнула.

– Мне очень тяжело говорить на эту тему… Но мой ребенок лежит сейчас в больнице потому, что врачи установили у него рак. И, поверьте, смерть от голода куда менее болезненная, чем та, которая неминуемо его ожидает. Я сама думала о чем-то подобном, но у меня никогда не хватило бы духу сделать это собственными руками…

– Да я!… Да я!… Да я!!! Да я могу просто убить тебя саму!!! – истерически возопил он, хватаясь за последнюю соломинку.

Признаюсь, мне даже стало его жалко. Но хотя мне искренне хотелось утешить беднягу, я считала бесчестным врать ему прямо в глаза, что мне не по фиг.

– Это было бы очень мило… Знаете, с тех пор как я узнала, что мой сын болен, я и сама думала наложить на себя руки. Шансов, что забеременею еще, у меня нет – второй раз я столько денег не накоплю. Жизнь моя собачья: живу в конуре, получаю копейки, и все люди, которых я знаю, глядя на меня, только морщатся и отплевываются. Стоит ли удивляться, что я мечтаю умереть? И останавливало меня лишь то, что в христианстве самоубийство считается самым страшным грехом. Но если вы любезно возьмете этот грех на себя… Сами понимаете, даже самая ужасная смерть не так страшна, как муки ада…

Договорить мне не удалось. Князь отчаянно взвыл в потолок и, схватив свой стул, с размаху швырнул его об стену. Амбалы кинулись врассыпную, как тараканы. Потом передумали и бросились к нему, за что некоторых из них незамедлительно постигла участь несчастного стула. Но не знаю, как им, а мне было по фиг.

Наконец несчастный мафиози утихомирился и, присев на краешек моей кровати, жалобно поглядел на меня.

– Мне очень нужен этот матюк, – всхлипнул он.

Я смилостивилась до объяснений, справедливо рассудив, что мы уже достаточно продвинулись в наших отношениях, чтобы можно было перейти на «ты».

– Понимаешь, – начала я, – мне по фиг. Нельзя испугать Квазимодо уродством, а самоубийцу – смертной казнью. Невозможно отнять что-либо у человека, у которого ничего нет. Те, кому, словно пролетариату, нечего терять, кроме своих цепей, – самые свободные люди на свете. На них нет управы. И для того чтобы сделать нас уязвимыми, нужно, как минимум, всучить нам хоть что-то, чем можно дорожить. Чтобы я тряслась за свою морду, тебе надо насильно сделать мне пластическую операцию. Чтобы испугать меня смертью ребенка, необходимо сначала вылечить его от смертельной болезни. А для того чтобы я дрожала за свою жизнь, – сделать так, чтобы мне в принципе хотелось жить дальше.

Князь внимательно посмотрел на меня.

– Ну что ж, – процедил он сквозь зубы, – если ничто другое на тебя не действует, придется идти на крайние меры.

* * *

Через некоторое время я сидела в шезлонге на балконе лучшего отеля Монте-Карло. В моем распоряжении были чудный маленький носик, пухлые губы и груди, до отказа накачанные силиконом, превосходные вживленные волосы и куча других прелестей, гарантированных первоклассной пластической хирургией до самой пенсии. Плюс – персональный счет в банке, где деньги выдавались только по предъявлению отпечатков пальцев.

Мы с сынишкой бескомплексно наслаждались этой райской жизнью. Резко поумнев, Князь решил: для того чтобы человек боялся что-то потерять, перво-наперво он должен свыкнуться с мыслью, что имеет это. Я особо не выкаблучивалась и, словно послушная лапочка, безропотно свыкалась с красотой и богатством. В то время как сам Князь никак не мог привыкнуть к моей перешитой наново морде и хронически пялился на меня пораженным взглядом.

Но, честно говоря, значения этому я не придавала. Нынешняя хирургия может даже из Майкла Джексона выкроить Мерилин Монро. Если втереть в каждый сантиметр своей кожи по тысяче долларов, не мудрено стать красавицей. А на красавиц всегда пялятся. Пусть. Мне по фиг.

– Ну, дорогая, что ты скажешь мне теперь? – любовно проворковал мой сердешный Князюшка.

В моих небесно-синих контактных линзах плескалась вся лазурь Средиземного моря. Его обращение было вежливым, погода – прекрасной, мое настроение – добродушным.

– Ах, – нежно мурлыкнула я в ответ, – балун…

– О, моя малышка!… – воспламенился он с ходу.

– Ты не понял, – безжалостно обломала его я. – «Балун» – это пароль.

– Какой же это мат? – офигел он.

– Самый непосредственный. Балун – это очень большой и игривый член. Так написано в словаре матов. Можешь посмотреть сам – страница номер девять, строка восемнадцать.

Как ни странно, вожделенный матюк возбудил Князя куда меньше, чем его скрытое значение.

– Послушай, – запыхтел он, словно влюбленный паровоз, – ты сейчас сказала этот пароль по обязанности или… по зову сердца? Может, что-то вдруг вызвало у тебя такие ассоциации?

Я двусмысленно улыбнулась. Влип. И сам виноват.

По фиг!

– Мне очень жаль, что я ничего не мог сделать для твоего сына, – горестно продолжал он, брызгая мне в лицо крокодиловыми слезами. – Но если ты действительно хочешь завести еще ребенка, я готов помочь тебе чем только смогу. Поверь! – Князь вдохновенно прижал руку к груди. – Мной движет искреннее человеческое участие…

Интересно, где прогуливалось его искреннее человеческое участие, когда я была прыщавым бородатым уродом?

– И намерения у меня самые серьезные…

На этот раз я улыбнулась так недвусмысленно, что он тут же начал собираться.

– Ну что ж, прощай, – протянул злополучный джигит, с чувством невероятного сожаления глядя на мой буйный бюст.

Его горе было таким неподдельным!

Впрочем, иногда мне казалось, что Князь взирает с такой любовью вовсе не на меня, красивую, а на ту сумму, которую он угрохал в мою неземную красоту.

Тоже мне Пигмалион!

– Надеюсь, насчет пароля ты сказала правду… – вздохнул он.

Я искренне хрюкнула про себя. Во всей этой истории меня спасло лишь то, что я была правдива до абсурда. Мне все было по фиг. За исключением одного маленького нюанса…

Мой сын был совершенно здоров!

Диагноз: любовь

психоаналитический рассказ

(курс лекций для практического применения)

День первый

– Нехорошо стричь вены маникюрными ножницами! Они не для этого предназначены.

– Кто? – пьяно спросил он спросонья.

– И ножницы, и вены. – Голос был безапелляционен и свято уверен в собственной правоте.

Темнота догорела и рассеялась дымом. В воздухе пахло хлоркой. Виктор мучительно открыл глаза. Прямо над ним хищно насупился покрытый трещинами желтушно-белый потолок – чужой, недоброжелательный, неумолимо-казенный.

– Где я? – испуганно взмолился к нему Виктор. Но потолок его проигнорировал. А на душу мучительно навалилась странная тяжесть. Болезненная, но подозрительно привычная. Он не помнил ее имени, но знал, что они знакомы давно и коротко. И знакомство это не из приятных…

– Вы в больнице. – Голос звучал справа.

Виктор повернул голову. Рядом с его кроватью стояла малорослая девица в белой докторской шапочке. Шапочка была очень амбициозна. Девица тоже. На ногах у нее красовались остроносые туфельки с умилительными бантиками. В руках – сияла лакированной кожей угрожающе-черная папка. На лице – горделивая ответственность за светлое будущее человечества…

– Вы пытались покончить жизнь самоубийством и потеряли много крови, – резко протрезвила она его. – Помните?

Он вспомнил. И у его тоски появилось имя.

Мария, Маша, Машуля… Она бросила его два дня назад.

«Нет, только не это…»

– Я буду жить? – безнадежно поинтересовался Виктор, еще не зная, какой из двух вариантов ответа вызовет у него большее отвращение.

– Знаете анекдот? – Непроницаемая красотка загнала свои брови высоко на лоб. – После операции врач заходит к больному. Больной: «Врач, скажите, я буду жить?» Врач: «А смысл?»

– Никакого, – покорно согласился он.

– Есть еще один вариант. – Она была непрошибаема. – «Врач, скажите, я буду жить?» – «Будете, но вам не захочется».

Виктор заторможенно уставился на нее. Барышня была хорошенькой, но убийственно-серьезной. Юное щекастое личико в сочетании с жесткими льдинками глаз. Пухлые, по-детски обиженные, но чрезвычайно упертые губы. На груди гордо возлежала толстая коса. Просто Надежда Крупская в лучшие годы. Не женщина, а настоящий друг человека.

– Так вот, – нахмурилась новоявленная Константиновна, – вынуждена вас разочаровать – вы жить будете. И как ваш лечащий врач я обещаю, что заставлю вас хотеть этого. Но, – она вдруг улыбнулась так радостно, словно собиралась объявить о долгожданной победе коммунизма во всем мире, – вылечить вас будет нетрудно. Я специализируюсь как раз на вашей болезни. И можете считать себя счастливчиком, потому что на всю Украину я – единственный специалист в данной области.

Виктор не слушал. Ее слова просачивались сквозь мозг, как сквозь частое сито. А тоска уже подобралась к горлу и осторожно обняла его шею ласковыми пальцами умелого палача. Хотелось умереть…

– К сожалению, – безразлично изрек он, – я совершенно здоров. Но… – Виктор невесело растянул губы в сером оскале, – знаете анекдот? Двое врачей стоят над постелью больного. И один другого спрашивает: «Ну что, лечить будем, или пусть живет?»

– Спасибо, – серьезно поблагодарила его лечащая Крупская, – я не знала. Хорошо, что рассказали – я коллекционирую анекдоты про врачей. Это мое хобби.

«Та-ак, и врач у меня больная», – хмуро констатировал несчастный. Впрочем, ему было все равно.

– Короче, – горестно махнул он рукой, – лечите от чего хотите, только побыстрее и насмерть.

– Пардон, но ни побыстрее, ни насмерть – не получится, – беспардонно отрикошетила она. – Я же сказала, что ваша болезнь излечима. Хотя и очень опасна.

– А какая у меня болезнь? – отозвался он с тусклой надеждой на рак.

– Любовь, – злобно констатировала девица без намека на улыбку.

Виктор вытаращил глаза. Это было слишком.

– Да пошли вы!…

– Таина Вениаминовна, – любезно подсказала она. – Но можете называть меня просто Тася или Тая.

– Пошли вы, Тася… – злобно рявкнул он и, смачно уточнив куда именно, демонстративно отвернулся к стене.

Нимало не смутившись, барышня подсела к его кровати и открыла свою папку.

– Судя из вашей истории болезни, – начала она тоном закоренелой зануды, намеревающейся уморить всех близпролетающих мух, – вы перерезали себе вены ножницами, предварительно написав предсмертную записку: «Прошу никого не винить. Но Мария ушла. А я люблю ее и не могу без нее жить…»

Воспоминание взвыло внутри, будто голодная собака на могиле хозяина.

– Заткнитесь! – отчаянно огрызнулся он. – И без вас тошно…

– Значит, вы жалуетесь на тошноту? – как-то нездорово обрадовалась врачиха. – Так и запишем. – Таина Вениаминовна сосредоточенно нацарапала что-то в своем блокнотике. – Жалуется на тошноту, состояние – нервное, неуравновешенное, апатия сменяется взрывами гнева, настроение – пессимистическое. Мечтает умереть. Кстати, вам, наверное, будет интересно, что имя Мария произошло от старинного имени Мара – смерть. Впрочем, отбросим метафизику…

Но раньше, чем она успела ее отбросить, Виктор отшвырнул хилое больничное одеяло и, подорвавшись с постели, взорвался во все горло, истерично дубася пол босыми ногами:

– Замолчите! Если вы скажете хоть слово про эту женщину, я убью вас!

Тася подскочила от неожиданности, но не испугалась, а лишь тщательно посмотрела на него.

– Вы ненормальная!… – грозно зафиналил он и вдруг резко отшатнулся, порезавшись об ее колючий прищур.

– Ошибаетесь!

«Надежда Константиновна» глядела на него, как Ленин на буржуазию. Она аккуратно поправила накрахмаленную шапочку и вдруг стала удивительно жесткой, несмотря на всю свою физическую мелкость и пухлость.

– Это вы – ненормальный, – мрачно отчеканила врач. – А потому находитесь сейчас в психиатрической лечебнице. И если будете буянить, я вызову санитаров. Вот и все, чего вы добьетесь, уважаемый Виктор Андреевич. Потому что я не выпущу вас отсюда до тех пор, пока вы не избавитесь от ваших патогенных переживаний и маниакальных суицидальных наклонностей.

Это был приговор.

– Так значит, – офигело уточнил он, неуклюже замерев на месте, – я в Павловке?

Она кивнула демонстративней, чем статуя Командора. Ее шапочка была неумолима.

– Да. Вы в психиатрической больнице имени академика Павлова.

Ужас охватил его, как резко натянутый на голову вонючий мешок висельника.

– Но за что?! Что я такого сделал?!

– Вы влюбились. А согласно последним исследованиям науки, любовь – это психическая болезнь. Причем – опасная, поскольку нередко оканчивается летальным исходом, – просветила его врачиха.

– Что же мне делать? – спросил он оторопело.

Ее улыбка была отвратительной.

– «А» – лечь в постель; «б» – укрыться одеялом; принять лекарство – «в»; уснуть – «г», – повелительно приказала она и, развернувшись на каблуках, направилась к выходу, юля аппетитной попкой.

– Да, «г» – достаточно точное определение происходящего, – пробормотал Виктор, прибитый этим душераздирающим известием, словно таракан тапочком.

– Что же мне делать? – истерично повторил он про себя. – Что?!

И, словно по волшебству, дверь открылась вновь, и дебелая медсестра мрачно вколола ему в зад крупную дозу оздоровительного сна.

День второй

Дверь была заперта. Он отмороженно валандался по своей палате-одиночке-люкс с персональным рукомойником и озонирующим хлоркой унитазом. Сквозь тусклое стекло был виден лишь куцый шмат загаженного больничного двора, симметрично разделенный на клеточки оконной решеткой. Клетчатая кошка в полоску равнодушно продефилировала мимо, потягиваясь на ходу задними ногами. Лекарство выжало из него все эмоции. Тася уже не казалась похожей на Надежду Константиновну Крупскую и ассоциировалась исключительно с Синей Бородой.

Однако ее шоковая терапия дала свои результаты. Любовная тоска сиротливо жалась в углу, карауля его неуверенными настороженными глазами. Виктор чувствовал, что она рядом, но… Попадая в Освенцим в качестве подопытных кроликов для экспериментальной нацистской медицины, люди редко страдают от неразделенной любви. И сейчас все его вялые мысли были сосредоточены лишь на этом ужасающем положении: он заточен в больнице для умалишенных, во власти у лишенной ума врачихи!

– Добрый день.

Он вздрогнул. Таисия Вениаминовна бесшумно материализовалась на пороге собственной персоной.

Персона была угрожающе блистательной. С нестерпимо светлой улыбкой и невыносимо радостным лицом. На макушке сверкала белизной роковая шапочка. Вместо классического халата докторшу обнимали плотно облегающая белая рубашечка с короткими рукавами и пижонские штанишки клеш. Медово-русые волосы сияли так, словно она мыла их всеми разрекламированными шампунями для здорового блеска сразу, предварительно смешав в одном флаконе…

Виктор невольно поежился.

Такой стерильный блеск бывает только у вычищенных, вываренных и отточенных хирургических инструментов, симметрично разложенных на столике для профессионального препарирования плоти. Живой или мертвой.

И он понял, что боится ее.

Страшно!

– Как вы себя чувствуете? – Она наступала.

Мнимый больной поспешно спрятался под одеяло.

– Выглядите вы сегодня гораздо лучше…

Безумная врачиха уютно пристроилась на стуле рядом с его кроватью, облучая его оптимистично-рентгеновским взглядом.

– Я ничего не понимаю, Таина Вениаминовна, – всхлипнул Виктор, боязливо отодвигаясь от нее подальше. – Ведь сейчас не совковые времена, чтобы сажать человека в психушку за попытку к самоубийству.

– Я оставила вас в больнице не потому, что вы намеревались умереть, а потому, что вы считаете, будто не можете жить без женщины, которая от вас ушла, – разъяснила она ему тоном милосердной учительницы, беседующей с безнадежно недоразвитым второгодником. – Если бы вы наложили на себя руки из-за того, что вас уволили с работы, я бы вами не занималась.

– Но меня недавно уволили с работы, – заикнулся он с робкой надеждой на чудо.

Чуда не случилось.

– Да? А кто вы по профессии? – весело поинтересовалась Тася. Виктор знал, что именно таким тоном врачи разговаривают с сумасшедшими. Но понятия не имел, каким образом пациентам нужно разговаривать с сумасшедшими врачами.

– Я драматический актер, – сдержанно отчитался он. – Но два года мне не давали в театре ролей, а потом сократили из труппы.

– Почему ж вы не перерезали себе вены тогда? У вас была вполне уважительная причина. – Задавая этот вопрос, она продолжала улыбаться, как зараза.

«Ну, точно – двинутая!» – Виктор поморщился и вздохнул.

– Потому, что я могу жить без работы, но не без Марии. Без нее я просто умру, – терпеливо объяснил он, тщательно выговаривая слова и делая жуткие паузы. Он всегда общался так с идиотами, иностранцами и малыми детьми.

– И по-вашему это нормально? – Ее улыбка была подозрительно-сладкой. – Как сказала одна героиня Маркеса про своего неудачливого воздыхателя: «Как он может умереть из-за меня? Я что – заворот кишок?»

– Я люблю ее, – с нажимом напомнил он («Повторение – мать учения!»). – Поймите…

Она не поняла.

– За что?

«Дебилка!»

– Мария – лучшая женщина в мире… Единственная женщина, с которой я могу быть счастлив.

– И поэтому вы не можете без нее жить, – с готовностью подытожила Тася.

– Это же так понятно и естественно, – добавил он с возрождающейся было надеждой.

Напрасной.

– Да, это понятно, но отнюдь не естественно, – непререкаемо возразила чокнутая врачиха. – И на самом деле, вы не можете жить не без нее, а с ней. Я имею в виду не Марию, а любовь. Ваша Маша – никому не страшна, и ее отсутствие ничем не угрожает вашей жизни. А любовь – это опасное психическое отклонение. И я, к вашему сведению, собираюсь защищать диссертацию на эту тему.

«Диссертацию?!»

Глаза Виктора отчаянно полезли из орбит, в то время как Тася вдохновенно закатила свои к потолку.

– Ах… Поверьте, если бы все люди обращались к врачу, как только почувствуют первую легкую влюбленность, – мир давно бы стал гораздо счастливее.

Врач сладко помолчала, по всей видимости представляя себе эту прекрасную перспективу.