Текст книги "Древнегреческий героический эпос и 'Илиада' Гомера"

Автор книги: Л. Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Я выхожу, да главы мне любезной губителя встречу, Гектора! Смерть же принять готов я, когда ни рассудят Здесь мне назначить ее всемогущий Кронион и боги! Смерти не мог избежать ни Геракл, из мужей величайший, Как ни любезен он был громоносному Зевсу Крониду; Мощного рок одолел и вражда непреклонная Геры. Так же и я, коль назначена доля мне равная, лягу, Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду!

( "Илиада", XVIII, 414 – 121)

Своему коню Ксанфу, заговорившему человеческим голосом и предупреждающему его о грозящей ему гибели, Ахилл говорит:

Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота! Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью.

( "Илиада ", ХIХ, 420 – 423)

Гектор, вызывая ахейцев на поединок, предлагает в случае своей победы выдать тело противника для погребения:

Пусть похоронят его кудреглавые мужи ахейцы И на брегу Геллеспонта широкого холм да насыплют. Некогда, видя его, кто-нибудь и от поздних потомков Скажет, плывя в корабле многовеслом по черному понту: – Вот ратоборца могила, умершего в древние веки: В бранях его знаменитого свергнул божественный Гектор! Так нерожденные скажут, и слава моя не погибнет.

( "Илиада", VII, 85 – 91)

Гомеровские герои постоянно пытаются превзойти друг друга в доблести. и дважды появляющаяся в "Илиаде" формула

Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться ("Илиада", VI, 208; ХI, 783)

отчетливо передает царящий в эпосе дух героического соперничества.

Приподнимая своих героев над обычными людьми – своими современниками или рядовыми воинами героической эпохи, Гомер, следуя эпической традиции, изображает сражение как серию поединков (Реальная тактика боя массированный натиск колесниц микенской эпохи, о которой Гомер знает из эпической традиции, или сражение в сомкнутом пешем строю, характерное для времени Гомера, – находит отражение в "Илиаде" в основном в рассказах и советах Нестора ("Илиада", IV, 303 – 309; ХI, 747 слл.; II, 362 – 368). Рядовые воины не принимаются в расчет, и исход всей войны зависит от того, будет ли сражаться Ахилл, единственный из ахейских воителей, способный одолеть Гектора. Именно в силу этого поединок Ахилла и Гектора делается центральным эпизодом всей войны. Время Гомера – время распространения железа как материала для изготовления и орудий труда, и оружия. Гомер отлично знает, какова ценность железа для изготовления различных хозяйственных инструментов ("Илиада", ХХIII, 826 слл.). Гомер, очевидно, сам видел, как действуют в бою стальным мечом: бронзовым мечом невозможно так отрубить руку, как это наглядно изображено в "Илиаде" (V, 79 – 83). Дух Ахилла ("Илиада", ХХII, 357) и сердце Приама, решившего отправиться за телом сына в ахейский лагерь (ХХIV, 205, 521), метафорически характеризуются в "Илиаде" как железные. Пандар стреляет стрелами с железными наконечниками ("Илиада", VII, 141), и тем не менее на всем протяжении "Илиады" герои сражаются бронзовым оружием: такова сила тенденции к архаизирующей идеализации. Рыба всегда была одним из основных продуктов питания в Греции. Однако герои Гомера едят мясо и хлеб, но не рыбу, и в "Илиаде" лишь мимоходом упоминается ужение рыбы (ХVI, 408; ср. еще ХХIV, 80 сл.) и ловля рыб сетью (V, 487) . Приметы современной Гомеру жизни проявляются больше всего в рассыпанных в тексте поэм развернутых сравнениях, которые поражают разнообразием и точностью деталей, неожиданностью ассоциаций. Упорная битва, не дающая перевеса ни той ни другой стороне, сравнивается с весами "честной рукодельницы", точно отвешивающей шерсть, которую она прядет, чтобы хоть как-то прокормить себя и детей ("Илиада", ХII, 432 – 436). Воины, сражающиеся за тело Сарпедона, сравниваются с мухами, роящимися вокруг подойников с молоком ("Илиада", ХVI, 641 – 644). То со львом, то с ослом сравнивается Аякс, сын Теламона:

Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив, Вспять отступал, меж толпою враждебных, как зверь, озираясь, Вкруг обращаяся, тихо колено коленом сменяя. Словно как гордого льва от загона волов тяжконогих Гонят сердитые псы и отважные мужи селяне; Зверю они не дающие тука от стад их похитить, Целую ночь стерегут их, а он, насладиться им жадный, Мечется прямо, но тщетно ярится: из рук дерзновенных С шумом летят, устремленному в сретенье, частые копья, Главни горящие; их устрашается он и свирепый, И со светом Зари удаляется, сердцем печальный, Так Теламонид, печальный душой, негодующий сильно, Вспять отошел: о судах он ахеян тревожился страхом. Словно осел, забредший на ниву, детей побеждает, Медленный; много их палок на ребрах его сокрушилось; Щиплет он, ходя, высокую пашню, а резвые дети Палками вкруг его бьют, – но ничтожна их детская сила; Только тогда, как насытится пашней, с трудом выгоняют, Так Теламонова сына, великого мужа Аякса, Множество гордых троян и союзников их дальноземных, Копьями в щит поражая, с побоища пламенно гнали.

( "Илиада", ХI, 545 – 565)

Возвращая слушателя эпической поэмы на какое-то время в реальный мир, в котором он живет, гомеровские сравнения силой контраста еще более приподнимали над обыденным уровнем повествование о подвигах героев минувших дней. Несмотря на то что боги все время появляются в "Илиаде" и помогают направить действие в нужную поэту сторону, по сути дела интересы и поэта, и его героев сосредоточены на посюстороннем человеческом мире. От богов, как они изображены в "Илиаде", очевидно в духе эпической традиции, человеку не приходится ждать справедливости или утешения в жизненных горестях; они поглощены своими интересами и предстают перед нами существами с нравственным уровнем, соответствующим отнюдь не лучшим представителям человеческого рода. (Один единственный раз говорится в "Илиаде" о том, что Зевс карает людей за несправедливость, и при этом за неправосудие власть имущих он обрушивает губительный ливень на весь город ("Илиада", ХV, 384 – 392)). Так, Зевс угрожает Гере, ненавидящей троянцев, тем, что разрушит город людей, любезных ей, и Гера предлагает ему, если он того захочет, разрушить три самых любезных ей города – Аргос, Спарту и Микены с их ни в чем не повинными жителями ("Илиада", IV, 30 – 54). Эпические герои, имеющие свои человеческие недостатки, выглядят в нравственном отношении явно выше богов. Однако современные Гомеру представления о божестве как блюстителе нравственного порядка, которые в развернутом виде предстанут перед нами в поэмах Гесиода, прокладывают себе дорогу и в "Илиаду", причем по большей части в прямой речи действующих лиц. Любопытно, что боги чаще фигурируют в таких высказываниях безымянно или под обобщенным именем Зевса. Еще большие уступки складывающимся представлениям о божестве – поборнике справедливости делаются в "Одиссее". Гомер даже вкладывает в уста Зевсу в самом начале поэмы полемику с людьми, которые обвиняют богов в своих несчастьях (I, 32 – 43) . Боги Гомера бессмертны, вечно юны, лишены серьезных забот, и все предметы обихода у них золотые. И в "Илиаде", и в "Одиссее" поэт развлекает свою аудиторию рассказами о богах, и нередко боги выступают в ролях, каких постыдился бы любой смертный. Так, в "Одиссее" рассказывается о том, как бог Гефест хитро поймал на месте преступления с прелюбодеем богом Аресом свою жену Афродиту (VIII, 266 – 366). В "Илиаде" Гера бьет по щекам свою падчерицу Артемиду ее собственным луком (ХХI, 479 – 49б), Афродита плачет, жалуясь на раны, которые нанес ей смертный Диомед (V, 370 – 380), а ее мать Диона утешает ее рассказом о том, что смертные гиганты От и Эфиальт засадили как-то в медную бочку самого бога войны Ареса, так что он едва не погиб там (V, 383 – 391). С полной серьезностью говорит всегда Гомер о наполовину персонифицированной судьбе – Мойре. Над ней не властны сами боги, и в ее руках находятся в конечном счете жизнь и смерть человека, победа и поражение в сражении. Мойра неумолима, к ней бессмысленно обращаться с молитвами и совершать жертвоприношения. Как это и естественно при таких религиозных воззрениях, мрачны и представления о загробной жизни, отражающиеся в гомеровских поэмах, они не оставляют человеку надежды на лучшее будущее после смерти. Души умерших, подобные теням, обитают в преисподней, в царстве Аида. Они лишены сознания и сравниваются поэтом с летучими мышами. Только испив крови жертвенного животного, обретают они на время сознание и память. Сам Ахилл, которого Одиссей встречает во время своего путешествия в царство мертвых, заявляет ему, что он лучше хотел бы быть на земле поденщиком у бедняка, чем царствовать над тенями в подземном мире ("Одиссея", ХII, 488 – 491). Души умерших отделены от мира живых неодолимой преградой: они не могут ни помочь оставшимся на земле своим близким, ни причинить зло своим врагам. Но даже этот жалкий удел бессмысленного существования в преисподней недоступен для душ, тело которых не было погребено надлежащим образом. Душа Патрокла просит о погребении Ахилла ("Илиада", ХХIII, 65 – 92), душа спутника Одиссея Эльпенора обращается с аналогичной просьбой к Одиссею ("Одиссея", ХI, 51 – 80), ибо в противном случае их ждет еще более тяжкая участь – скитаться, не находя себе даже того горестного успокоения, которое ждет их в царстве мертвых. Надо сказать, что как в вопросе о вмешательстве богов в земную жизнь людей, так и в том, что касается загробной жизни, в "Одиссее" заметнее отразились новые тенденции в верованиях греков VIII в. до н. э. Отражением этих тенденций являются и стихи ХI, 576 – 600, где говорится, что совершившие при жизни преступления против богов Титий и Сизиф несут наказание в преисподней, и стихи ХI, 568 – 571, согласно которым Минос царь Крыта, "славный сын Зевса" – и на том свете творит суд над тенями. Эти и другие несомненные различия между "Илиадой" и "Одиссеей" лучше всего можно объяснить, на наш взгляд, исходя из высказывавшегося уже в древности предположения, что Гомер создал "Илиаду" более молодым, а "Одиссею" – ближе к старости (см., например: Успех гомеровских поэм сразу после их создания был колоссален. Уже через несколько десятков лет после появления "Илиады" грек, имени которого мы никогда не узнаем, очевидно сам аэд, нацарапал на своем дешевом глиняном сосуде несколько стихотворных строк, сопоставляющих в шутливой форме этот сосуд с кубком царя Нестора, о котором рассказывается в "Илиаде" (ср.: ХI, 618 – 644):

Это кубок Нестора, удобный для питья. А кто из этого кубка выпьет, того тотчас же Охватит страсть прекрасноувенчанной Афродиты.

Надпись эта едва ли имела бы смысл, если бы друзья владельца сосуда не были уже хорошо знакомы с появившейся при жизни их поколения поэмой, хотя автор ее жил за 2000 километров: черепок найден на другом конце греческого мира, в только что основанной греческой колонии на острове Исхии в Тирренском море, недалеко от нынешнего Неаполя. Трудно представить себе более красноречивое свидетельство молниеносного проникновения гомеровских поэм всюду, где только звучала эллинская речь. "Илиада" и "Одиссея", исполнявшиеся устно, но распространившиеся в письменном виде, сразу же затмили своих предшественниц. Мы даже не можем быть уверены в том, что эти более древние поэмы были записаны: во всяком случае, их не было в руках александрийских ученых и библиотекарей, тщательно собиравших древнюю поэзию. "Илиада" и "Одиссея", появившись, как Афина из головы Зевса, сразу заняли свое место начала и источника всей греческой литературы – поэзии и прозы, место образца и объекта подражания, то место, которое они и по сей день занимают в европейской литературе. Греческие дети учились читать по "Илиаде". В Греции всегда были люди, знавшие обе поэмы Гомера наизусть. Греческий ритор конца I в. н. э. Дион Хрисостом нашел таких людей в изобилии на краю тогдашнего цивилизованного мира – в греческой колонии Ольвии на берегу Черного моря, недалеко от нынешней Одессы (Дион Хрисостом, ХХХVI, 9). Когда греки в VII в. до н. э. поселились на месте разрушенной Трои и основали город Новый Илион, главным храмом его они сделали храм Афины, очевидно потому, что именно храм Афины в Трое упоминается в "Илиаде" (VI, 269 – 279; 293 – 311). Вскоре после "Илиады" и "Одиссеи" были созданы поэмы так называемого троянского кикла, последовательно повествовавшие о троянской войне – от свадьбы отца Ахилла Пелея и морской богини Фетиды, ссоры богинь из-за яблока, предназначенного "наипрекраснейшей", и суда Париса, сделавшего его супругом Елены, до взятия Трои и возвращения ахейских героев: "Киприи", "Малая Илиада", "Эфиопида" (по имени союзника троянцев царя эфиопов Мемнона), "Взятие Илиона" и "Возвращения". Поэмы эти опирались и на догомеровскую эпическую традицию, и на поэмы самого Гомера, но соперничать с Гомером их авторы не пытались и события, описанные в его поэмах, не излагали. Поэмы эти уступали гомеровским даже по объему и, насколько мы можем судить по незначительным сохранившимся отрывкам, были намного ниже "Илиады" и "Одиссеи" по художественному уровню. Тем не менее греки долгое время приписывали их Гомеру, очевидно, следуя практике приписывавших их для большей авторитетности Гомеру рапсодов, которые исполняли их наряду с подлинными гомеровскими. Рапсоды не только приписали Гомеру киклические поэмы, они позволяли себе делать вставки и в текст гомеровских поэм, вставки чаще всего тривиальные, но иногда тенденциозные. Античная традиция сохранила нам имя одного из таких рапсодов, особенно беззастенчиво вставлявшего в гомеровские поэмы собственные стихи: его звали Кинеф, был он родом с о. Хиоса и жил около 500 г. до н. э. Тем не менее сохранялись и тексты, претерпевшие очень мало искажений. Такие тексты, очевидно, имелись в VI в. до н. э. в распоряжении киосских гомеридов – династии рапсодов, претендовавших на то, что они происходят от Гомера. Мог восходить к такому тексту гомеридов и был довольно исправен текст поэм Гомера, исполнявшийся начиная с VI в. до н. э. в Афинах на празднестве Панафиней, хотя не исключена возможность того, что именно в этот текст были сделаны небольшие вставки, возвеличивающие Афины и их царя Тесея и подкреплявшие права афинян на близлежащий остров Саламин ("Илиада", I, 265; II, 557 – 558 и др.). Как показывают орфографические особенности папирусов и средневековых рукописей, донесших до нас текст гомеровских поэм, этот текст восходит к папирусам VI – V вв. до н. э., написанным примитивным древнеаттическим алфавитом, который был в употреблении только в Афинах и в их окрестностях. Вся древнегреческая лирическая поэзия, первые образцы которой, записанные и дошедшие до нас, относятся к первой половине VII в. до н. э., полна гомеровских реминисценций. Спартанский поэт Тиртей вдохновлялся Гомером в своих воинственных призывах и маршевых песнях. Даже Архилох, демонстративно отвергавший закрепленные в гомеровских поэмах традиционные ценности и традиционные формы поведения, полемизировал с Гомером, перифразируя гомеровские выражения. Эпизоды из "Илиады" и "Одиссеи" делаются источником сюжетов для греческих художников. Так, роспись протоаттического сосуда начала VII в. до н. э. с острова Эгины иллюстрирует эпизод спасения Одиссея от киклопа Полифема под брюхом барана ("Одиссея", IX, 431 – 435), а на родосской вазе начала VI в. до н. э. изображены Гектор и Менелай, сражающиеся над телом Эвфорба (см.: "Илиада", ХVII, 60 – 88). Исключительное положение гомеровских поэм в греческой культуре сохраняется и в V – IV вв. до н. э., когда главным центром духовной жизни становятся Афины. Эсхил, считавший весь эпический кикл – троянский и фиванский – творением Гомера, именовал свои трагедии "крохами от великих пиров Гомера". Призывая греков к совместному походу на персов под руководством Филиппа Македонского, афинский публицист Исократ ссылается на прецедент общеахейской экспедиции под Трою, описанный в "Илиаде". Платон, восхищавшийся гением Гомера, в то же время был возмущен легкомыслием, с которым Гомер изображал богов, и так опасался влияния Гомера на молодые умы, что планировал запретить поэмы Гомера в идеальном государстве, о создании которого он мечтал (Платон. "Государство". II, 383а – 394в). Гомеру приписывали разнообразнейшие познания во всех сторонах жизни – от военного искусства до земледелия и искали в его произведениях советы на любой случай, хотя ученый-энциклопедист эллинистической эпохи Эратосфен и пытался напоминать, что главной целью Гомера было не поучение, а развлечение. Начиная с Аристофана ("Лягушки", 1034) Гомер постоянно именуется "божественным". В Смирне существовал храм Гомера, и одна из медных монет, чеканившихся городом, называлась гомерик (Страбон, ХIV, 1, 37, с. 646) . Там рассказывали, что Гомер родился от некоего божества, танцевавшего с музами, в то время как по другой версии отцом Гомера был бог реки Мелет. Аргивяне приглашали Гомера наряду с Аполлоном на каждое государственное жертвоприношение. Египетский царь Птолемей Филопатор соорудил для Гомера храм, где его статуя была окружена изображениями семи городов, споривших за честь быть его родиной (Элиан. "Пестрые рассказы". ХIII, 22). Апофеоз Гомера, т. е. его обожествление, был темой знаменитого рельефа Архелая из Приены (эллинистическая эпоха) . Другой мраморный рельеф II в. до н. э. изображает Мир и Время, увенчивающими венком Гомера как поэта для всего человечества на все времена. Когда в покорившем Грецию Риме под сильным влиянием греческой культуры стала складываться своя литература, римский поэт Вергилий попытался подвести под римскую культуру такой же уникальный фундамент, каким для греческой были поэмы Гомера, но "Энеида" Вергилия несет на себе неизгладимый отпечаток эпохи, в которую она была создана, и совсем не похожа по своему духу на "Илиаду" и "Одиссею", которые Вергилий взял в качестве образца. Тем не менее именно Вергилий оказался тем промежуточным звеном, через которое эпоха Возрождения, не нашедшая прямого путы к Гомеру, восприняла родившуюся в Греции VIII в. до н. э. традицию литературного героического эпоса. Возникшие под влиянием этой традиции поэмы – "Освобожденный Иерусалим" Торквато Тассо, "Лузиада" Камоэнса, "Потерянный рай" Мильтона – принадлежат к вершинам мировой литературы. Но уже древние греки, восхищавшиеся Гомером и подражавшие ему, начали его изучать и комментировать. Уже во второй половине VI в. до н. э. появляется специальное сочинение, посвященное истолкованию поэм Гомера, – книга некоего Теагена из Регия. "Отец истории" Геродот, внимательно читая Гомера, отметил некоторые противоречия между гомеровскими поэмами и входившими в троянский кикл "Киприями" и усомнился в принадлежности "Киприй" Гомеру (Геродот. "История". II, 116 – 117). Среди нескончаемой вереницы греков, которые занимались в дальнейшем интерпретацией поэм Гомера, выделяются имена философов Демокрита и Аристотеля. Александрийские филологи эллинистической эпохи – Зенодот из Эфеса, Аристофан из Византия и в особенности Аристарх с Самоса – собирали методически рукописи поэм Гомера со всех концов эллинского мира и пытались восстановить в первозданном виде гомеровский текст. Сравнивая найденные в большом количестве в Египте папирусы Гомера III в. до н. э. с гомеровскими текстами послеаристарховского времени, мы видим, какую грандиозную работу проделал Аристарх. И если в интерпретации гомеровских поэм Аристарх был во многом наивен, представляя себе, в частности, гомеровское общество по образу и подобию царского двора эллинистической монархии, сам текст обеих поэм, судя по всему, лишь в редких случаях отклоняется от аутентичного гомеровского текста VIII в. до н. э. В последующие столетия восстановленный Аристархом текст "Илиады" и "Одиссеи" тщательно переписывался, перейдя в III– IV вв. н. э. из папирусных свитков в пергаменные кодексы. Лучшие из этих рукописей были снабжены комментариями на полях, так называемыми схолиями, основанными на трудах эллинистических филологов. Эти схолии, дошедшие до нас в византийских рукописях гомеровских поэм, и сейчас во многом помогают исследователям точнее понять поэмы. В 1488 г., уже вскоре после изобретения книгопечатания, текст "Илиады" и "Одиссеи" был впервые напечатан во Флоренции. За этим изданием последовали многие другие.

Хотя уже в древности некие мало известные нам Ксенон и Гелланик (так называемые хоридзонты, т. е. "разделители") утверждали, что Гомер не мог создать и "Илиаду", и "Одиссею", сомнения такого рода долго не находили отклика у исследователей древнегреческой литературы. Лишь в 1664 г. аббат д'Обиньяк, активный участник разгоревшегося во Франции спора о сравнительных достоинствах античной и новой литературы, прочел речь, в которой доказывал, что Гомера вообще не существовало, а "Илиада" и "Одиссея" являются скверными компиляциями позднейшей эпохи, но и его выступление прошло незамеченным. Английский филолог Ричард Бентли в 1713 г., опираясь на поздние античные свидетельства о роли афинского тирана VI в. до н. э. Писистрата в упорядочении текста гомеровских поэм, утверждал, что Гомер создавал небольшие разрозненные песни, сведенные в эпические поэмы лишь много позднее. Однако впервые подробно развил скептический взгляд на Гомера и его творчество лишь немецкий филолог Фридрих Август Вольф в своем вышедшем в 1795 г. "Введении к Гомеру". Вольф считал, что гомеровские поэмы в течение нескольких веков передавались из уст в уста неграмотными певцами, трансформировались в процессе передачи, а свой нынешний вид приобрели в результате предпринятого в VI в. до н. э. в ходе их первой записи далеко идущего редактирования. Книга Вольфа вызвала оживленную дискуссию о происхождении поэм Гомера, продолжающуюся по сей день, а весь круг проблем, связанных с авторством "Илиады" и "Одиссеи", получил название "гомеровского вопроса". Идя по пути, указанному Вольфом, Карл Лахман в 1837 и в 1841 гг. попытался реконструировать, опираясь на текст "Илиады", 18 песней, созданных в разное время разными авторами, песней, из которых, по его мнению, "Илиада" возникла. Так начались попытки анализировать процесс формирования гомеровских поэм, и ученые, пошедшие по этому пути, получили название аналитиков. Однако ряд исследователей продолжал отстаивать взгляд на гомеровские поэмы как на порождение единого творческого акта их создателя, это направление получило название унитариев. С особенной энергией, талантом и эрудицией позицию унитариев защищали уже в начале нашего века Карл Роте и Энгельберт Дреруп. Спор не решен окончательно и по сей день, но многолетний опыт исследования гомеровских поэм показывает, что унитарии правы, когда утверждают, что гомеровские поэмы, как мы их читаем сейчас, были созданы одним или, может быть, двумя гениальными поэтами, а не сложились механически, что подтверждают сейчас и статистические исследования языка и стиля поэм, но идут слишком далеко, когда утверждают, что текст поэм не дает нам возможности проникнуть в догомеровскую эпическую традицию. Исследование того, как Гомер переработал бывшую в его распоряжении фольклорную эпическую традицию, начал в сущности еще в 1826 г. Г. В. Нич, и на этом пути многое уже достигнуто, в частности трудами В. Шадевальдта и И. Какридиса, пытавшихся вскрыть предысторию сюжета "Илиады", Д. Пейджа, во многом уточнившего характер отражения в "Илиаде" исторической обстановки. Гомер – это начало начал всей литературы, и успехи в изучении его творчества могут рассматриваться как символ движения вперед всей филологической науки, а интерес к поэмам Гомера и их эмоциональное восприятие должны рассматриваться как надежный признак здоровья всей человеческой культуры.