355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Квинт Гораций Флакк » Послания » Текст книги (страница 2)
Послания
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 01:55

Текст книги "Послания"


Автор книги: Квинт Гораций Флакк


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Что затемняет луну и снова ее открывает,

Сила и цель какова любви и раздора в природе,

20 Кто – Эмпедокл или наш остроумный Стертинний – безумец?

Все же, пускай ты жуешь хоть лук, иль порей, или рыбу,

С Гросфом Помпеем сойдись и желаньям его не противься.

Гросф не попросит того, что нелепо и что незаконно.

Низкой бывает цена на друзей, коль нуждается добрый.

Должен, однако, ты знать, как дела обстоят государства:

Пали армяне, кантабр – то Клавдия доблесть Нерона,

Доблесть Агриппы; Фраат, преклонивши колени смиренно,

Цезаря власть над собою признал; золотого Обилья

Рог в эту осень плоды на Италию щедро рассыпал.

Пер. Н. С. Гинцбурга

13

Как я не раз уж тебя наставлял пред твоим отправленьем,

Августу, Виний, вручить за печатями должен ты свитки,

Если он весел, здоров, наконец, если сам только спросит;

Ты из усердья смотри, не сдури, чтоб досаду на книжки

Ты не навлек бы, пристав, как неистово-рьяный служитель.

Если ж тебя отягчит бумага с моими стихами,

Лучше отбрось ее прочь, чем то, что прошу я доставить,

За спину сунуть в мешок, Ослицы прозвание насмех

Людям отдав и себя всего города баснею сделав.

10 Силы свои напряги на холмах, на реках и на лужах.

Трудности все одолев, лишь только туда доберешься,

Ношу ты бережно так держи, чтобы книг моих связки

Ты не подмышкою нес, как носит крестьянин ягненка,

Краденой шерсти клубок носит Пиррия, пьяная вечно,

Шляпу и обувь – бедняк, к столу приглашенный из трибы.

Всем вокруг не болтай о том, как, вспотевши, тащил ты

Песни, что могут привлечь, пожалуй, и очи и уши

Цезаря. Сколько б тебя ни просили, вперед продвигайся.

Шествуй, здоров будь, смотри не споткнись, не испорти посылку!

Пер. Н. С. Гинцбурга

14

Староста л_е_са, полей, где я вновь становлюся собою,

Ты же скучаешь, хоть есть целых пять очагов там семейных,

Добрых отцов ровно пять, и в Варии все они знатны.

Спорить давай, кто скорей: сорняки из души я исторгну,

Или же ты – из полей; и кто чище: Гораций иль поле.

Держит хотя меня здесь привязанность к Ламию – полный

Скорби о брате, с тех пор как смерть унесла его, плачет

Он безутешно; туда все ж стремятся и дух мой и мысли,

Радостно все, на пути стоящие, руша преграды.

10 Я говорю: счастлив тот, кто в деревне живет, ты же – в Риме:

Жребий чужой кому мил, тому свой ненавистен, конечно.

Оба неправо виним мы – глупцы – неповинное место:

Тут погрешает душа – никогда от себя не уйти ей.

В Риме, слугою, просил о деревне ты в тайной молитве,

Старостой стал, – и мечты о Городе, зрелищах, банях.

Верный – ты знаешь – себе, отъезжаю отсюда я с грустью

В Рим всякий раз, как дела, ненавистные мне, меня тащат.

Разное радует нас, и вот в чем с тобой мы не сходны:

То, что безлюдною ты, неприветной пустыней считаешь,

20 Я ведь отрадой зову, и кто мыслит, как я; ненавистно

Мне, что прекрасным ты мнишь. Видно, к городу тягу внушают

Сытный трактир и вертеп тебе; также и то, что наш угол

Перец и ладан скорей принесет нам, чем гроздь винограда;

Нет и харчевни вблизи, что тебе бы вино доставляла,

Нет и блудницы, чтоб мог под звук ее флейты скакать ты,

Землю топча тяжело; да при всем этом ты еще пашешь

Поле, что очень давно не видано крики; за быком ты

Ходишь и кормишь его листвою, состриженной с веток.

Дела лентяю придаст и ручей, когда ливень прольется:

30 Трудно поток удержать от лугов, озаряемых солнцем.

Ну же, послушай теперь, что согласье у нас нарушает.

Прежде мне были к лицу и тонкие тоги, и кудри

С лоском, и Цинаре хищной я нравиться мог без подарков;

Пил я с полудня уже прозрачную влагу Фалерна.

Ныне же скромно я ем и сплю на траве у потока;

Стыдно не прежних забав, а того, что забав я не бросил.

Здесь же не станет никто урезать мою радость завистным

Глазом иль в злобе слепой отравлять, уязвляя речами:

Смех лишь соседям – смотреть, как сдвигаю я глыбы и камни.

40 Лучше с рабами глодать паек городской ты желаешь,

Рвешься, мечтая, попасть в их число. Но завидует хитрый

Конюх тебе: сколько дров, овощей и скота ты изводишь!

Бык себе просит седла, а ленивый скакун просит плуга;

Мой же обоим совет – делай каждый охотно, что можешь.

Пер. Н. С. Гинцбурга

15

В Велии, Вала, зима какова, что за климат в Салерне,

Что там за люди живут и какая дорога? (Ведь Байи

Муза Антоний признал для меня бесполезными; все же

Ненависть их на меня он навлек, приказав мне купаться

В самую стужу. Местечко все стонет, и заросли мирты

В полном презреньи теперь, и серные ванны, что выгнать

Могут недуг застарелый; ему ненавистен, кто смеет

Голову или живот подставлять под источник Клузийский,

Тот, кто стремится к ключам Габийским и к весям прохладным.

10 Место придется менять и мимо подворий знакомых

Гнать свою лошадь. – "Куда ты воротишь? Не в Кумы держу я

Путь и не в Байи!", сердясь, тогда скажет наездник и левым

Поводом дернет; узда заменяет ведь лошади ухо).

Хлебный запас у кого из обоих народов богаче?

Там дождевую ли пьют, ключевую ль из вечных колодцев

Воду берут? (О вине тех краев ничего не пиши мне.

Здесь я в деревне своей терпеть могу все, что угодно;

Если ж у моря живу, то ищу – благородней, помягче,

Чтобы заботы все прочь отгоняло, надежды вливая

20 В жилы и в душу мою, слова на язык подавало,

Так чтоб предстал молодцом я пред девой любезной луканской).

Больше какая страна там зайцев плодит или вепрей?

Больше в каких там водах эхины иль рыбы таятся,

Чтоб возвратиться домой феакийцем я мог зажиревшим?

Должен ты все отписать мне, а я – тебе полностью верить.

Мений, когда он отца и матери средства истратил

Храбро до тла, балагуром столичным считаться он начал:

Шут бродячий – не мог он одних только яслей держаться;

Он натощак меж врагом и другом не делал различья;

30 Мастер лихой сочинить клевету на любого любую,

Пагуба он, ураган и прорва для рынка съестного;

Все, что сыскать удалось, предавал ненасытному брюху.

Если ж у тех, кто питал уваженье иль страх к негодяю,

Он ничего не урвет или мало, – дешевые кучей

Жрал он рубцы и ягнят, сколько трем бы медведям хватило

Видно, чтоб мог он сказать (как строгий наш Бестий), что нужно

Брюхо обжор выжигать каленым железом. И он же,

Если напал на добычу побольше, то, все обративши

В дым и золу, говорил: "Для меня ведь не диво, клянусь я,

40 Те, кто съедают добро, ибо нет ничего во всем мире

Жирного лучше дрозда и прекрасней, чем матка свиная..."

Право, таков же и я: если средств у меня нехватает,

Бедной я жизни покой хвалю среди скудости твердый;

Если же лучше, жирней мне кусок попадает, то я же

"Мудры лишь вы, – говорю, – и живете, как следует, только

Вы, что всем напоказ свои деньги пустили на виллы".

Пер. Н. С. Гинцбурга

16

Квинтий добрейший, чтоб ты не спрашивал, чем же именье

Кормит владельца, меня – поля богатят иль оливки,

Яблоки или луга, иль обвитые л_о_зами вязы

Я положенье тебе и вид опишу поподробней,

Горы сплошные почти – их долина тенистая делит,

Так что солнце, всходя, правый склон озаряет, а левый

Кроет пылающей мглой, в колеснице бегущей спускаясь.

Климат одобрил бы ты. А что, коль терновник и вишня

Ягод румяных дадут торовато, дубы же и вязы

10 Тешить обильем плодов будут скот, а хозяина – тенью?

Скажешь, что это Тарент, приближенный сюда, зеленеет.

Есть и ручей, что – реке дать имя достойный – струится

Хладный и чистый; и ничуть не уступит фракийскому Гебру:

Он для больной головы полезен, равно – для желудка...

Милый такой уголок и, если мне веришь, прелестный,

Здравым меня в сентябре представит тебе, невредимым.

Правильно ты ведь живешь, если быть, чем прослыл, ты стремишься.

Жители Рима – давно мы тебя величаем счастливым;

Все ж, не поверил бы больше другим, чем себе ты, боюсь я;

20 Как бы того, кто не мудр и не добр, не счел ты счастливым;

Если народ говорит про тебя, что здоров и силен ты,

Как бы, притворщик, не стал пред едой ты скрывать лихорадку

Вплоть до поры, как начнут уж трястись твои жирные руки.

Ложно стыдясь, то глупцы лишь таит без лечения язвы.

Если б тебе приписал кто-нибудь на земле и на море

Войны, и речью такою ласкал тебе праздные уши:

"Больше ль желает народ тебе счастья, иль сам ты народу,

Пусть без решенья вопрос оставит Юпитер, хранящий

Град и тебя" – ты б узнал без сомненья, что Августа славят.

30 Если позволишь к тебе обратиться, "мудрец безупречный",

Ты – мне на милость скажи – откликнешься ты и ответишь:

– "Рады, конечно, с тобой называться мы добрым и мудрым"?

Все ж, кто сегодня нам дал это, завтра – захочет – отнимет,

Как, представив почет недостойным, он сам отнимает.

"Сдай, то мое" говорит; сдаю я и в тень отступаю.

Станет коль он же кричать, что я вор, отрицать мою честность,

Иль утверждать, что петлей задушил я отца, неужели

Стану, в лице изменясь, я лживым укором терзаться?

Ложною почестью горд и ложных наветов страшится

40 Кто, кроме лживых людей и больных? Добродетелен кто же?

– "Тот, кто решенья отцов, законы, права охраняет,

Тот, кто – умелый судья – много тяжб больших пресекает,

Тот, чьей порукой и чьим показаньем решается дело".

Видит, однако, вокруг каждый дом, вся округа то знает

Гадок внутри он и только лишь шкурой блестящей пригляден.

Если мне раб говорит: "Ничего не украл я, не беглый"

Я отвечаю: "За то и награда – не жгут тебя плети".

– "Я никого не убил". – "Так вор_о_н на кресте ты не кормишь".

– "Честный я труженик". – "Это Сабелл отрицает упорно".

50 Ям опасается волк-хитрец, подозрительных петель

Ястреб; боится крючка прикрытого хищная птица.

Доблестный муж не грешит из любви к добродетели только.

Ты вот себе согрешить, только кары боясь, не позволишь;

Будь же надежда то скрыть, ты святое смешаешь с запретным.

Ибо крадешь коль бобов ты из тысячи мерок одну лишь,

Легче – ты знай – не твой грех, но убыток, что мне причиняешь.

Честный сей муж, на кого и весь форум, и суд весь дивится.

Всякий раз, как богов поросенком, быком ли смягчает,

Громко "О Янус-отец, Аполлон!" восклицает, а после

60 Губы шевелит, боясь быть услышан: "Благая Лаверна,

Дай обмануть мне, о дай же ты правым, святым мне казаться;

Мраком ночным все грехи, обманы же тучей прикрой ты".

Чем же свободней раба или лучше припавший к дороге

Скряга, который гроши, оброненные там, поднимает,

Право, не вижу я: кто будет жаден, тот будет бояться;

Кто же под страхом живет, тот не может, по мне, быть свободным.

Бросил оружие тот и доблести поприще кинул,

Кто достоянье свое умножает, и этим подавлен.

– Если ты пленного можешь продать, то к чему убиваешь?

70 Будет полезен, как раб; пусть пасет или пашет он в поле;

Пусть среди волн, купцом разъезжая, проводит он зиму;

Цены снижает пускай и подвозит съестные припасы.

Мудрый же, доблестный муж говорить не страшится: "Правитель

Фив, о Пенфей! Что меня ты ужаснее хочешь заставить

Несть и терпеть?" – "Отниму все добро. – "Значит, скот мой и деньги

Ложа и все серебро? Так бери же!" – "Я буду под строгой

Стражей тебя содержать, и руки и ноги сковавши".

– "Лишь захочу – меня бог сам избавит от уз!.." Полагаю,

Думает он: "Я умру". Ибо смерть есть предел всех страданий.

Пер. Н. С. Гинцбурга

17

Сцева, хоть сам ты себе и хороший советник, и знаешь,

Как обходиться с людьми, стоящими выше, простому,

Мненье дружка заучи, что учиться сам должен, но хочет

Быть вожаком – сам слепой; ты однако обдумай – быть может,

Выскажу что-нибудь я, что и ты пожелаешь усвоить.

Если отрадный покой ты и сон вплоть до часа седьмого

Любишь, а города пыль, грохотанье колес и трактиры

Ты ненавидишь, совет мой тебе – в Ферентин перебраться;

Радости ведь не одним богачам лишь в удел достаются,

10 Прожил не худо и тот, кто безвестным родился и умер.

Если ж своим угодить ты желаешь, а также радушней

Сам себя угостить, то ступай, истощенный, ты к жирным.

"Если бы зелень в обед Аристипп мог терпеть, он не стал бы

Знаться с царями". – "А если бы тот, кто меня укоряет,

Знаться с царями умел, ему зелень претила б". Одобрить

Чьи же слова и дела, научи, иль как младший послушай,

Мненье верней почему Аристиппово. Он отразил ведь

Циника едкий упрек такой, по преданью, насмешкой:

"Я для себя только шут, а ты для толпы – и разумней

20 То и почетней. Чтоб конь меня вез и цари бы кормили,

Службу несу я; а ты пустяков, пред дающим склоняясь,

Просишь, хоть делаешь вид, что ни в ком не нуждаешься будто".

Шло к Аристиппу любое житье, положенье и дело:

Лучшего всюду ища, он доволен был тем, что имеет.

Я удивился бы, если б житейской стези перемена

Шла бы к тому, кого в длинный лоскут облекло воздержанье.

Этот пурпурных одежд для себя дожидаться не станет,

Он, что попало надев, пойдет по местам многолюдным,

Роль богача, бедняка равно проведет, не сбиваясь.

30 Будет другой убегать от тканой в Милете хламиды,

Пуще боясь, чем змеи иль собаки; от стужи умрет он,

Если плаща не вернешь. Так верни, – пусть живет он, потешный!

Подвиг свершать иль врагов показывать гражданам пленных

К трону Юпитера то уже близко, до неба доходит:

Но не последняя честь и знатным понравиться людям.

Людям, однако, не всем удается достигнуть Коринфа.

Сел, кто боялся того, что ему не дойти; пусть сидит он.

Что же? А тот, кто достиг, как муж поступил он? Конечно,

То, чего ищем мы – здесь иль нигде. Ибо тот устрашился

40 Ноши, что слабой душе непосильна и слабому телу:

Этот же взял и несет. Или доблесть – пустое лишь слово,

Или решительным муж в праве славы искать и награды.

Те, кто молчать пред царем о бедности могут, получат

Больше, чем тот, кто просил; значит разница – взял ты стыдливо

Или схватил: ибо в том твоих действий и цель, и источник.

– "Бедная мать у меня и сестра-бесприданница также;

Мне ни продать невозможно именья, ни им прокормиться".

Кто говорит так, кричит: "Дайте пищи!"; другой подпевает:

"Дайте и мне!" Пополам подающий разделит краюху.

50 Ворон однако, коль мог бы он молча питаться, имел бы

Больше добычи, а драк и зависти меньше гораздо.

Тот, кто в отрадный Суррент взят спутником или в Брундизий,

Сетует, кочки терпя, или резкую стужу, иль ливни;

Плачет, что взломан сундук и украли дорожные деньги;

Но повторяет блудниц он уловки известные: часто

Плачут они – мол, украли цепочку, запястье; но вскоре

Веры им нет, хоть и впрямь потеряют что, или в печали.

Кто на распутьи осмеян был раз, – не поднимет бродягу,

Ногу хотя б тот сломал и хотя б, заливаясь слезами,

60 Он умолял и, святым Озирисом клянясь, говорил бы:

"Верьте, жестокие, мне – я не лгу; поднимите хромого!"

– "Нет, поищи чужака!", проворчат, откликаясь, соседи.

Пер. Н. С. Гинцбурга

18

Если я знаю тебя хорошо, благороднейший Лоллий,

Роли не примешь шута ни пред кем, обещавши быть другом

Как обхожденье и вид у матроны с блудницей различны,

Так отличаться и друг от шута вероломного будет.

Но еще больше такого порока порок и обратный:

То – деревенщины грубость, несносная с нею нескладность

В стрижке до кожи себя и в черных зубах проявляет

Зваться свободой она и истинной доблестью хочет.

Доблесть в средине лежит меж пороков равно удаленных.

10 Склонен чрезмерно один к послушанию; с нижнего ложа,

Словно как шут, он кивка богача так страшится, сужденьям

Вторит его и слова оброненные ловит, – что мнится,

Будто урок отвечает учителю строгому мальчик

Иль комедийный актер то роль исполняет вторую.

В битву вступает другой, о шерсти козлиной заспорив,

С вздорным оружьем в руках: "Я за то, чтобы больше доверья

Не было мне, чем другим, чтобы я никогда, что мне любо,

Высказать громко не смел – не возьму и два века в награду".

Спорят однако о чем? Каст_о_р ли ловчей или Долих?

20 Аппия ль лучше дор_о_гой, Минуция ль ехать в Брундизий?

Кто от затрат на любовь обнищал, кто от пагубной кости,

Щеголем кто выше средств одевается, мажется нардом,

Жаждою кто одержим серебра ненасытной, а также

Бедности кто избегает, стыдится, – того друг богатый,

Пусть хоть десятком пороков он сам одарен, ненавидит

Иль, не гнушаясь его, опекает, как матерь родная

Так, чтоб умней он его был, и доблестью превосходил бы,

Правду почти говоря: – "Не тянись ты за мной – мои средства

Глупость выносят мою, состоянье ж твое маловато:

30 Узкая тога прилична клиенту разумному – брось же

Спорить со мной". Евтрапел, кому вред принести он захочет,

Тем дорогие дарил одеянья: "Счастливец ведь примет

С кучею туник прекрасных и новые планы, надежды;

Будет он спать до полудня, служение честное ставить

Ниже блудниц, понакопит долгов; под конец же фракийцем

Станет, иль клячу гонять огородника будет по найму".

В тайнах патрона, смотри, никогда не пытайся ты шарить,

Все, что он вверил, таи, хоть терзает вино или злоба.

Собственных склонностей сам не хвали и его – не порочь ты

40 Хочет охотиться он – ты стихов не кропай в это время.

Братьев ведь так близнецов – Амфиона и Зета – распалась

Дружба, пока, наконец, ненавистная строгому Зету,

Лира не смолкла. И как Амфион уступил, по преданью,

Прихоти брата, – и ты уступай повелениям мягким

Сильного друга. Когда, этолийской работы тенета

На спину мулам взвалив, с собаками в поле идет он,

Встать не ленись, отгони неприветной Камены угрюмость,

С ним чтобы вместе поесть трудами добытое мясо.

Дело то римским мужам привычно, полезно для славы,

50 Жизни, для силы твоей, тем боле – здоров ты вполне ведь:

В беге и пса превзойти, а в силе и вепря ты мог бы.

Далее, нет никого, кто б с оружием мужа справлялся

Лучше тебя; знаешь сам, какой зрителей крик, вкруг сидящих,

Стойкость встречает твою в сраженьях на Марсовом поле;

Отроком ты на войне Кантабрской уже подвизался;

Тот был вождем, кто теперь снимает знамена с парфянских

Храмов и земли обрек остальные оружию римлян.

Помни о том, чтоб тебе не отсутствовать, не уклоняться

Без оправданья: хоть ты ничего против правил не делал,

60 Как говоришь, но порой в именьи отца ты играешь:

В лодки садятся войска из отроков, будто враждебных,

Ты – предводителем; вновь при Акции битва ведется;

Брат твой – противник, а пруд – море Адрия; вплоть до того, как

Ветвью из вас одного, примчась, увенчает Победа.

Раз он уверится в том, что сочувствуешь ты его вкусам,

Пальцами будет двумя он твое одобрять развлеченье.

Чтоб тебя дальше учить (если нужен учитель) – совет мой:

Чаще ты взвешивай, что и кому говоришь обо всяком.

От любопытного прочь убегай, ибо он и болтун ведь;

70 Жадно открытые уши не держат доверенной тайны;

Выпустил только из уст – и летит невозвратное слово.

Сердце не ранит тебе ни одна пусть служанка, ни отрок,

Мраморный только порог перешел ты почтенного друга,

Чтобы красавца-юнца или девочки милой хозяин

Даром ничтожным тебя не счастливил иль, хмурясь, не маял.

Другу кого представляешь, еще и еще осмотри ты,

Стыд чтоб потом на тебя за чужие не пал прегрешенья.

Впав в заблужденье, порой недостойного мы предлагаем;

Брось, коль обманут, того защищать, что виной своей сгублен,

80 Чтобы того уберечь, кто – известный вполне – заподозрен,

Взяв под защиту твою, на которую он уповает.

Если кого-нибудь зуб Феонов грызет, ты не чуешь

То же несчастье тебя в скором времени может постигнуть.

Дело о скарбе твоем, стена коль горит у соседа

(Б_о_льшую силу берет пожар, коль его ты запустишь).

Сладко – неопытный мнит – угождение сильному другу,

В опытном – будит то страх. Пока в море открытом корабль твой,

Будь начеку; изменясь, не унес бы назад тебя ветер.

Грустным веселый претит; ненавидят веселые грустных,

90 Медлящих – те, что спешат, а вялые – бойких, подвижных;

Пьющие (те, что фалерн до полуночи пить начинают,

Пьяницы) – тех, что бокал, предложенный им, отвергают,

Сколько б ни клялись, что на ночь боятся вином разогреться.

Облако прочь от бровей отгоняй: ведь обычно, кто скромен,

Скрытным считается тот; молчаливый – суровым судьею.

Ты в положении всяком ученых читай, поучайся:

Способом можешь каким свой век провести ты спокойно,

Так, что тебя не томили: всегда ненасытная алчность,

Страх потерять иль надежда добыть малонужные вещи;

100 Доблесть науки ли плод, иль природное то дарованье;

Что уменьшает заботы, тебя примиряет с собою;

Что обеспечить покой способно: почет и достаток,

Иль обособленный путь и жизни безвестной тропинка.

Всякий ведь раз, как меня восстановят Дигенции хладной

Воды, что поят крестьян Манделы, дрожащих от стужи,

Что я, мой друг, ощущаю, о чем, полагаешь, молюсь я?

Будет пускай у меня, что уж есть, даже меньше, и пусть бы

Прожил я век остальной, как хочу, коль продлят только боги;

Был бы лишь добрый запас мне и книг и провизии на год,

110 Чтоб суеты я не знал, неуверенный в часе ближайшем...

Впрочем, довольно просить, что Юпитер дарит и уносит:

Жизнь лишь и средства пусть даст – сам душе я покой уготовлю!

Пер. Н. С. Гинцбурга

19

Древнему веришь коль ты, Меценат просвещенный, Кратину,

Долго не могут прожить и нравиться стихотворенья,

Раз их писали поэты, что воду лишь пьют. И как только

Либер поэтов-безумцев к Сатирам и Фавнам причислил,

Стали с утра уж вином попахивать нежные Музы.

Славя вино, сам Гомер себя в дружбе с вином уличает;

Даже и Энний-отец бросался оружие славить,

Выпив всегда. – "Я колодец Либона и форум доверю

Людям непьющим, но песни слагать запрещу я серьезным".

10 Только он это изрек, – неотступно поэты все стали

Пить вперепой по ночам, перегаром воняя наутро.

Что ж? Если б кто-нибудь, дикий, пытался представить Катона

Взором суровым, ногой необутой и тогой короткой,

Разве явил бы он тем и характер и доблесть Катона?

Так, Тимагена соперник в речах, надорвался Иарбит,

Стать остроумцем стремясь и красноречивым считаться.

Манит примером порок, легко подражаемый: стань я

Бледен случайно, они б уже тмин все бескровящий пили.

О подражатели, скот раболепный, как суетность ваша

20 Часто тревожила желчь мне и часто мой смех возбуждала!

Первый свободной ногой я ступал по пустынному краю,

Я по чужим ведь стопам не ходил. Кто в себя только верит,

Тот – предводитель толпы. Ибо первый паросские ямбы

Лацию я показал; Архилоха размер лишь и страстность

Брал я, не темы его, не слова, что травили Ликамба.

Ты же не должен венчать меня листьями мельче за то, что

Я убоялся менять размеры и строй его песен.

Музу свою подчиняет стопе Архилоха и Сафо,

Также Алкей, не сходясь в содержаньи и расположеньи:

30 Он не стремится пятнать словами чернящими тестя,

Песней бесславящей он невесте петли не свивает.

Музу его, что никто не воспел, я из лириков римских

Первый прославил: несу неизвестное всем и горжусь я

Держат, читают меня благородные руки и очи.

Хочешь ты знать, почему читатель стихи мои дома

Хвалит и любит, когда ж за порогом, лукавый, хулит их?

Я не охочусь совсем за успехом у ветреной черни,

Трат не несу на пиры и потертых одежд не дарю я.

Слушатель я и поборник писателей славных; считаю

40 Школы грамматиков все обходить для себя недостойным.

Вот где источник их слез. "Недостойные полных театров

Стыдно творенья читать, пустякам придавая значенье",

Я говорю, а они: "Не смеши – для Юпитера слуха

Ты их хранишь, ибо мед поэтический ты источаешь

Будто б один, себе милый.." – Но нос задирать тут боюсь я;

Ноготь чтоб острый борца не поранил меня, восклицаю:

"Место не нравится мне для борьбы!" – и прошу перерыва.

Ибо рождает игра и горячие споры и злобу;

Злоба – жестокий раздор и войны, несущие гибель.

Пер. Н. С. Гинцбурга

20

Кажется, книжка, глядишь на Вертумн и на Януса свод ты

Хочешь стоять на виду, знать, приглажена Сосиев пемзой.

Ты ненавидишь замки и печати, приятные скромным;

Стонешь ты в тесном кругу и места многолюдные хвалишь,

Вскромлена хоть и не так. Избегай, куда тянет, спуститься:

Выпущу лишь – и не будет возврата. – "Несчастная, что ж я

Сделала, скажешь, чего я хотела?" – как будешь в обиде.

Помни – свернуться должна, лишь устанет, пресытясь, любовник.

Если пророк не дурит, упрямством твоим недовольный,

10 Будешь ты Риму мила, пока не пройдет твоя младость;

После ж, руками толпы захватана, станешь ты грязной,

Непросвещенную моль молчаливо кормить будешь, или

Скроешься в Утику ты иль, сковав, тебя вышлют в Илерду.

Будет смеяться советчик, кому ты не вняла; как в басне

Тот, что на скалы столкнул осленка упрямого в гневе:

Кто ж, в самом деле, того, кто не хочет, спасать бы трудился?

Вот что еще тебя ждет: пока будешь ребят обучать ты

Чтенью в предместьях глухих, тебя старость гугнивая схватит.

В вешние дни, когда солнце ушей привлечет к тебе больше,

20 Ты расскажи, что я – сын отпущенца, при средствах ничтожных

Крылья свои распростер, по сравненью с гнездом, непомерно:

Род мой насколько умалишь, настолько умножишь ты доблесть;

Первым я Рима мужам на войне полюбился и дома,

Малого роста, седой преждевременно, падкий до солнца,

Гневаться скорый, однако легко умиряться способный.

Если ж о возрасте кто-нибудь спросит тебя, то пусть знает:

Прожито мной декабрей уже полностью сорок четыре

С года того, когда Лоллий в товарищи Лепида выбрал.

Пер. Н. С. Гинцбурга

КНИГА ВТОРАЯ

1

Множество, Цезарь, трудов тяжелых выносишь один ты:

Рима державу оружьем хранишь, добронравием красишь,

Лечишь законами ты: я принес бы народному благу

Вред, у тебя если б время я отнял беседою долгой.

Ромул и Либер-отец и с Кастором Поллукс, что, свершивши

Подвиги, в храмах к богам причтены были, в те времена как

Круг заселяли земной поколеньем людей, укрощали

Тяжкие войны, поля отводили и строили грады,

Сильно пеняли, что им, на заслуги в ответ, не явили

10 Должного благоволенья. И тот, что ужасную гидру,

Столько чудовищ себе покорил, на труды обреченный,

Также постиг, что одной только смертью смиряется зависть.

Жжет ибо блеском своим, кто таланты других затмевает,

Ниже стоящих: любовь он, когда уж угаснул, заслужит.

Почести только тебе уделяем мы щедро при жизни,

Ставим тебе алтари, чтобы клясться тобою, как богом,

Веря – ничто не взойдет тебе равное и не всходило.

Мудрый, однако, в одном и правый народ твой, что отдал

Он предпочтенье тебе пред вождями и Рима и греков,

20 Прочее мерит не так же разумно, не тою же мерой:

Все – исключая лишь то, что, он видит, рассталось с землею

Или свой отжило век – претит ему иль ненавистно;

Предан он так старине, что против преступников доски

Те, что нам десять мужей освятили, царей договоры

С общиной Габиев или сабинян суровых, и книги

Высших жрецов, и пророков старинные свитки

Все на Албанской горе изрекли, утверждает он, Музы.

Если ж, имея в виду, что у греков чем были древнее,

Лучше тем были поэмы, и мы на весах станем тех же

30 Взвешивать римских поэтов, – то не о чем нам препираться:

Косточек нет у маслин, и нет скорлупы у ореха!

Мы уж достигли ведь счастья вершин; умащенных ахейцев

Выше мы в живописаньи, в борьбе, в песнопеньи под лиру.

Если, как вина, стихи время делает лучше, хотел бы

Знать я, который же год сочинению цену поднимет.

Если писатель всего только сто лет назад тому умер,

Должен быть он отнесен к совершенным и древним, иль только

К новым, неценным. Так пусть нам срок устранит пререканья.

"Древний, добротный – лишь тот, кому сто уже лет после смерти",

40 Что же? А тот, кто погиб лишь месяцем иль годом

Должен он будет к каким отнесен быть? К поэтам ли старым,

К тем ли, на коих плюет и теперешний век и грядущий?

– "С честию будет причтен к поэтам старинным и тот, кто

Месяцем только одним или целым хоть годом моложе".

Пользуясь тем (из хвоста я как будто у лошади волос

Рву понемногу), один отниму и еще отнимать я

Стану, пока не падет: одураченный гибелью кучи,

Тот, кто глядит в календарь и достоинство мерит годами,

Чтит только то, на что Смерть святыни печать наложила.

50 Энний, что мудр и могуч был, Гомером вторым величался

(Критики так говорят), – заботился, видимо, мало,

Чем Пифагоровы сны и виденья его завершатся.

Невий в руках не у всех? Разве в память засел он не твердо,

Свежий почти? До того все поэмы, что древни, священны!

Спор заведут лишь о том, кто кого превосходит, получит

Славу "ученого" старца Пакувий, "высокого" – Акций;

Тога Афрания впору была, говорят, и Менандру,

Плавт по примеру спешит сицилийца всегда Эпихарма,

Важностью всех побеждает Цецилий, искусством – Теренций.

60 Учит их всех наизусть и их, в тесном театре набившись,

Смотрит влиятельный Рим и их чтит, причисляя к поэтам,

Вплоть до наших времен от писателя Ливия века.

Правильно смотрит толпа иногда, но порой погрешает.

Если поэтам она удивляется древним, их хвалит,

Выше и равным не чтит никого, то она в заблужденьи;

Если ж иное она чересчур устаревшим считает,

Многое грубым у них признает, а иное и вялым,

Судит разумно, со мной, по Юпитера благоволенью.

Я не преследую, знай, истребить не считаю я нужным

70 Ливия песни, что, помню, драчливый Орбилий когда-то,

Мальчику, мне диктовал. Но как безупречными могут,

Чудными, даже почти совершенством считать их, – дивлюсь я.

Если же в них промелькнет случайно красивое слово,

Есть хоть один иль другой там стих благозвучный немного:

Всю он поэму ведет, повышает ей цену бесправно.

Я негодую, когда не за то порицают, что грубо

Сложено иль некрасиво оно, а за то, что – недавно,

Требуют чести, награды для древних, а не снисхожденья.

Но усомнился б я в том лишь, в праве ль комедии Атты

80 Сцену в шафране, в цветах попирать, все отцы закричали б

Стыд мол утратил я, раз порицать покушаюсь я пьесы

Те, что и важный Эзоп, и Росций искусный играли;

Иль потому, что лишь то, что нравится, верным считают,

Или позор видят в том, чтоб суждениям младших поддаться,

Старцам признать, что пора позабыть, чему в детстве учились.

Кто же и Салиев песнь восхваляет, стремясь показать всем,

Будто он знает один то, что нам непонятно обоим,

Тот рукоплещет, совсем не талант одобряя усопших:

Нет, это нас он лишь бьет, ненавидя все наше, завистник.

90 Если б и грекам была новизна, как и нам вот, противна,

Что же тогда бы теперь было древним? И что же могли бы

Все поголовно читать и трепать, сообща потребляя?

Кончивши в_о_йны, тотчас начала пустякам предаваться

Греция; впала в разврат, лишь счастье послала Фортуна;

Страсть к состязаньям коней иль атлетов зажглась в ней; то стали

Милы ваятели ей из мрамора, кости иль меди;

То устремляла и взоры, и мысли к прекрасным картинам,

То приходила в восторг от флейтистов, актеров трагедий;

Словно глупышка-девчурка под няни надзором играет:

100 Жадно что схватит сейчас, пресытившись вскоре отбросит.

Мирные те времена принесли и попутные ветры.

Долго был в Риме благой обычай вставать спозаранку,

Дверь отпирать и клиентам давать разъясненья законов,

Деньги отвешивать в долг, надежным лицом обеспечив,

Старших выслушивать, младшим о том говорить, как достаток

Вырасти может и страсть, что убытки влечет, уменьшиться.

Пусть ненавистно иль мило, – но что ж неизменным ты счел бы?

Вот изменил уж народ неустойчивый мысли и пышет

Страстью одной – сочинять: и отцы с строгим видом, и дети,


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю