Текст книги "Искусительница"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Курт Воннегут
Искусительница

Нынче пуританство превратилось в такую рухлядь, что даже самая закоренелая старая дева и не подумала бы заставить Сюзанну сесть на покаянную скамью в церкви, а самый древний дед-фермер не вообразил бы, что от дьявольской красоты Сюзанны у его коров пропало молоко.

Сюзанна была маленькой актрисой в летнем театрике близ поселка и снимала комнату над пожарным депо. В то лето она стала неотъемлемой частью всей жизни поселка, но привыкнуть к ней его обитатели никак не могли. До сих пор она была для них чем-то поразительным и желанным, как машина новейшей марки.

Пушистые локоны Сюзанны и большие, как блюдца, глаза были чернее ночи. Кожа – цвета свежих сливок. Ее бедра походили на лиру, а грудь пробуждала в мужчинах извечные мечты об изобилии и покое. На розовых, как раковины, ушах, красовались огромные дикарские золотые серьги, а на тонких щиколотках – цепочки с бубенцами.

Она ходила босиком и спала до полудня. А когда полдень близился, жителей поселка охватывало беспокойство, как гончих перед грозой. Ровно в полдень Сюзанна выходила на балкончик своей мансарды. Лениво потягиваясь, наливала она чашку молока своей черной кошке, чмокала ее в нос и, распустив волосы, вдев обручи-серьги в уши, запирала двери и опускала ключ за вырез платья.

А потом босая, она шла зовущей, звенящей, дразнящей походкой вниз по лесенке, мимо винной лавки, страховой конторы, агентства по продаже недвижимого имущества, мимо закусочной, клуба Американского легиона, мимо церкви, к переполненной аптеке с баром. Там она покупала нью-йоркские газеты.

Легким кивком королевы она здоровалась как будто со всеми, но разговаривала только с Бирсом Хинкли, семидесятидвухлетним аптекарем.

Старик всегда заранее припасал для нее все газеты.

– Благодарю вас, мистер Хинкли, вы просто ангел, – говорила она, разворачивая наугад какую-нибудь газету. – Ну, посмотрим, что делается в культурном мире.

Старик, одурманенный ее духами, смотрел, как Сюзанна то улыбается, то хмурится, то ахает над страницами газет, никогда не объясняя, что она там нашла.

Забрав газеты, она возвращалась в свое гнездышко над пожарным депо. Остановившись на балкончике, она ныряла за вырез платья, вытаскивала ключ, брала на руки черную кошку, опять чмокала ее и исчезала за дверью.

Этот парадный выход с одной участницей торжественно повторялся каждый день, пока однажды, к концу лета, его не нарушил злой скрежет несмазанного винта вертящейся табуретки у стойки с содовой.

Скрежет прервал монолог Сюзанны о том, что мистер Хинкли – ангел. От этого звука у присутствующих зачесались лысины и заныли зубы. Сюзанна снисходительно посмотрела – откуда идет этот скрежет – и простила его виновника. Но тут обнаружилось, что тот ни в каком снисхождении не нуждается.

Табуретка заскрежетала под капралом Норманом Фуллером, который накануне вечером вернулся после восемнадцати мрачнейших месяцев в Корее. Войны в эти полтора года уже не было, но все-таки жизнь была унылая. И вот Фуллер медленно повернулся на табуретке и с возмущением посмотрел на Сюзанну. Скрежет винта замер, и наступила мертвая тишина.

Так Фуллер нарушил очарование летнего дня в приморском баре, напомнив присутствующим о темных и таинственных страстях, подспудно движущих нашей жизнью.

Могло показаться – не то брат пришел спасти свою полоумную сестру от злой напасти, не то муж явился с хлыстом в салун – гнать жену домой, на место, к ребенку. А на самом деле капрал Фуллер вовсе и не думал устраивать сцену. Он вовсе и не предполагал, что его табуретка так громко заскрипит. Он просто хотел, сдерживая возмущение, слегка нарушить выход Сюзанны, так, чтобы это заметили только два-три знатока человеческой комедии.

Но табуретка заскрипела, и Фуллер превратился в центр всей солнечной системы для всех посетителей кафе – и особенно для Сюзанны. Время остановилось, выжидая, пока Фуллер не объяснит, почему на его каменном лице истого янки застыло такое негодование.

Фуллер чувствовал, что физиономия у него горит раскаленной медью. Он чуял перст судьбы. Судьба, как нарочно, собрала вокруг него слушателей и создала такую обстановку, когда можно было излить всю накопившуюся горечь.

Фуллер почувствовал, как его губы сами собой зашевелились, и услышал собственный голос:

– Вы кем это себя воображаете? – сказал он Сюзанне.

– Простите, не понимаю, – сказала Сюзанна и крепче прижала к себе газеты, словно защищаясь.

– Видел я, как вы шли по улице, – чистый цирк, – сказал Фуллер и подумал: кем это она себя воображает? Сюзанна залилась краской:

– Я… Я актриса, – пролепетала она.

– Золотые слова, – сказал Фуллер. – Наши американки – величайшие актрисы в мире.

– Очень мило с вашей стороны так говорить, – сказала Сюзанна робко.

Лицо у Фуллера разгорелось еще пуще.

– Да я разве про театры, где представляют? Я – про сцену жизни, вот про что. Наших женщин послушаешь, посмотришь, как они перед тобой красуются – как тут не подумать, что они тебе весь мир готовы подарить. А протянешь руку – положит ледышку.

– Правда? – растерянно сказала Сюзанна.

– Да, правда, – сказал Фуллер, – и пора сказать им эту правду в глаза.

– Он вызывающе посмотрел на посетителей кафе, и ему показалось, что все растерялись, но с ним согласны. – Это нечестно! – сказал он.

– Что нечестно? – жалобно спросила Сюзанна.

– Вот вы, например, приходите сюда с бубенчиками на ногах, заставляете меня смотреть на ваши щиколотки, на ваши хорошенькие розовые ножки, вы свою кошку целуете, чтобы я подумал – хорошо бы стать этой кошкой. Старого человека называете «ангелом», а я думаю – хоть бы она меня так назвала! – сказал Фуллер. – А ключ вы при всех так прячете, что невозможно не думать, куда вы его засунули.

Фуллер встал.

– Мисс, – сказал он страдальческим голосом, – вы нарочно все делаете так, что одиноким простым людям, вроде меня, от вас одно расстройство, у них в голове мутится. А сами руки мне не протянете, даже если бы я в пропасть падал.

Он встал и направился к выходу. Все уставились на него. Но едва ли кто-нибудь заметил, что его обвинения окончательно испепелили Сюзанну, и ничего от нее, прежней, не осталось. Сюзанна стала тем, чем она и была на самом деле – Девятнадцатилетней шальной девчонкой, только краешком коснувшейся всяких изысков.

– Нечестно это, – сказал Фуллер. – Надо бы преследовать по закону девиц, которые одеваются, как вы, и так себя ведут. От них больше горя, чем радости. И знаете, что я вам скажу?..

– Нет, не знаю, – сказала Сюзанна, у которой все лампочки внутри перегорели.

– Я вам скажу то же самое, что вы сказали бы мне, если бы я вздумал вас поцеловать, – величественно произнес Фуллер. Он сделал широкий жест, означающий «вон отсюда!» – К черту! – сказал он.

И вышел, хлопнув решетчатой дверью.

Он не оглянулся, когда позади снова хлопнула дверь, и затопотали на бегу босые ножки, и неистовый звон бубенчиков затих у пожарного депо.

В этот вечер вдовая мамаша капрала Фуллера зажгла свечу на столе и накормила сына отличным бифштексом и земляничным тортом в честь возвращения домой. Фуллер ел ужин так, словно жевал мокрую промокашку, и отвечал на вопросы матери мертвым голосом.

– Рад, что ты наконец дома? – спросила мать после кофе.

– А как же, – сказал Фуллер.

– Что ты делал днем? – спросила она.

– Гулял.

– Повидался со старыми друзьями?

– Нет у меня старых друзей, – сказал Фуллер. Мать всплеснула руками:

– Нет друзей? – спросила она. – У тебя-то?

– Времена меняются, ма, – сказал Фуллер медленно. – Восемнадцать месяцев – время немалое. Люди уезжают. Люди женятся.

– Но от женитьбы никто еще не умирал, – сказала она. Фуллер даже не улыбнулся.

– Может, и нет, – сказал он. – Но женатым трудно найти время для старых приятелей.

– Но ведь Дуги не женился?

– Он на западе, ма, в военно-воздушных силах, – сказал Фуллер.

Маленькая столовая показалась ему одинокой, как бомбардировщик в холодной разреженной стратосфере.

– Ну-у, – сказала мать, – кто-то ведь остался?

– Никого, – сказал Фуллер. – Все утро провисел на телефоне, ма. Никого не застал.

– Нет, что-то не верится, – сказала она, – да ты, бывало, не мог по улице пройти, чтобы тебя приятели не затискали.

– Ma, – сказал Фуллер глухо, – знаешь, что я сделал, когда всех обзвонил по телефону? Пошел в кафе, ма, сел к стойке с содовой, думал, может, кто знакомый войдет, пускай хоть мало знакомый. Ма, – сказал он с тоской, – никого, кроме старого Бирса Хинкли, я не увидел. Я тебя не обманываю, честное слово!.. – Он встал, комкая салфетку. – Ма, прости, пожалуйста, можно мне уйти?

– Конечно, конечно, – сказала она. – Может быть, заглянешь к какой-нибудь хорошей девушке? А куда ты пойдешь?

Фуллер швырнул салфетку:

– Пойду куплю сигару, – сказал он. – Никаких хороших девушек не осталось. Все повыходили замуж.

Его мать побледнела.

– Да, да, – сказала она, – понимаю. А я и не знала, что ты куришь.

– Ма, – сказал Фуллер с усилием. – Неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!

– Да, это долго, – сказала мать, подавленная его вспышкой. – Ну иди, иди за своей сигарой. – Она погладила его по плечу. – И, пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни еще будет столько друзей, что за всеми не угонишься. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую хорошенькую девушку и тоже женишься.

– Нет, мама, я вовсе не собираюсь жениться, – чопорно отрезал Фуллер. – Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.

– Духовную семинарию? – удивилась мать. – Когда же ты это надумал?

– Сегодня утром, – сказал Фуллер.

– А что случилось сегодня утром?

– Знаешь, ма, я испытал какой-то религиозный подъем, – сказал Фуллер. – Что-то заставило меня высказаться.

– О чем же? – спросила она растерянно.

У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился хоровод Сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных искусительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на сырые стены палаток. Эти Сюзанны разбогатели на том, что отовсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, впустую заманивали их одурманивающей своей красотой в Никуда.

И призрак предка-пуританина, жестковыйного, одетого во все черное, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и справедливого гнева:

– Против чего я выступал? – Против ис-ку-ше-ния!

Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, отпугивая легкомысленных беззаботных прохожих. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное красное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.

Бирс Хинкли, старик-аптекарь, сидел у руля пожарного насоса, в глазах его застыла тоска – тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог управлять пожарной машиной. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой катастрофе, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, хоть разок повести пожарную машину к славной победе. В теплые летние вечера старик отдыхал, сидя у руля.

– Дать вам огонька? – спросил он капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.

– Спасибо, мистер Хинкли, не надо.

– Никогда я не понимал, какое удовольствие находят люди в этих сигарах, – сказал старик.

– Дело вкуса, – сказал Фуллер, – кому что нравится.

– Да, что одному здорово, то другому смерть, – сказал Хинкли. – Живи и жить давай другим, вот что я всегда говорю. – Он поглядел в потолок: там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой:

– А что мне осталось? Одно удовольствие – смотреть на прежние удовольствия.

Фуллер тоже взглянул на потолок, честно приняв скрытый вызов:

– Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих воображал.

– А как же, – сказал Хинкли, – помню, помню. Не так уж я стар, чтоб не помнить, как от них все нутро переворачивается.

– Если у меня родится дочка, – сказал Фуллер, – лучше пусть она будет некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!

– Ей-Богу, и я так считаю, – сказал Хинкли.

– Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет лишних двадцати долларов, чтоб их угощать, ублажать, – сказал Фуллер.

– А зачем? – весело сказал старик. – Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. – Он подумал, покачал головой: – Что же, вы ведь ей все выложили.

– Э-ээ-х! – сказал Фуллер. – Да разве таких проймешь?

– Как знать, – сказал Хинкли. – Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление легких, пусть твой младенец помирает – все равно: представление продолжается.

– А мне что? – сказал Фуллер. – Разве я жалуюсь?

Старик высоко поднял брови:

– Да разве я про вас? Я про нее говорю.

Фуллер покраснел:

– Ничего с ней не сделается.

– Да? – сказал Хинкли. – Возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Она в нем должна участвовать, а сама до сих пор сидит у себя наверху.

– Сидит? – растерялся Фуллер.

– С тех пор и сидит, – сказал Хинкли, – с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой. Фуллер попытался иронически усмехнуться.

– Подумаешь, беда какая! – сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. – Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.

– Спокойной ночи, солдатик, – сказал мистер Хинкли. – Спи спокойно.

Назавтра, к полудню, вся главная улица поселка словно одурела. Лавочники-янки небрежно давали сдачу, как будто деньги ничего не стоили. Их мысли сосредоточились на дверцах Сюзанниной мансарды, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец или дверцы в полдень откроются и оттуда выпорхнет Сюзанна?

В кафе-аптеке старик Бирс Хинкли возился с нью-йоркскими газетами, стараясь разложить непригляднее – приманкой для Сюзанны.

Незадолго до полудня капрал Фуллер явился в кафеаптеку. Лицо у него было странное – не то виноватое, не то обиженное. Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все оскорбления, полученные от красивых девушек. «Только и думают – ах, какие мы красавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются».

Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто невзначай крутил мимоходом каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее – монумент Добродетели. Никто с ним не заговорил.

Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спину, когда грузчики скрылись в мансарде. Кошка зашипела, увидев, как они, согнувшись, выносят Сюзаннин сундук.

Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких – слепну, падаю, тону…

– Что, капрал, доволен? – спросил старик.

– Я ее не просил уезжать, – сказал Фуллер.

– Другого выхода вы ей не оставили, – сказал Хинкли.

Фуллер опустил голову. Уши у него горели.

– Напугала она тебя до смерти, верно? – сказал Хинкли.

Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял настроение слушателей.

– Кого это напугала? – сказал он высокомерно. – Никого я не испугался.

– Отлично! – сказал Хинкли. – Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них вперед уплачено. – И он бросил газеты на колени Фуллеру.

Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что если он заговорит, его голос будет похож на кряканье.

– Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, – сказал старик.

Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнездышко, Фуллер до судорог старался сдержать волнение.

Дверь Сюзанниной мансарды была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера «гнездышко» рисовалось темным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжелых драпировок и зеркал, с турецким диваном где-то в одном уголке и пышной постелью в виде лебедя – в другом.

А увидел он и Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. Это была невзрачная комнатенка, какие сдают на лето предприимчивые янки, – голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо коврика. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком…

Единственный намек на гарем – белое кольцо тальковой пудры на полу, перед зеркалом, и посреди кольца – отпечаток двух босых ступней. Отпечатки пальцев были не больше бусин.

Фуллер взглянул на эти бусины, потом – на Сюзанну, которая укладывала последние вещи в чемодан.

Одета она была по-дорожному – и одета скромнее, чем жена любого миссионера.

– Газеты, – крякнул Фуллер. – Мистер Хинкли прислал.

– Как это мило с его стороны, – сказала Сюзанна. – Передайте ему… – Она обернулась и больше ни слова не сказала. Она узнала Фуллера. Она надула губы, и ее тонкий носик покраснел.

– Газеты, – повторил Фуллер пустым голосом. – Мистер Хинкли прислал.

– Я вас слышу, – сказала она. – Вы это уже один раз сообщили. Больше вам нечего мне сказать?

Фуллер беспомощно опустил руки: – Я вовсе не хотел, чтобы вы уезжали, – сказал он, – вовсе не хотел.

– Предлагаете мне остаться, что ли? – сказала Сюзанна несчастным голосом. – После того, как меня публично назвали падшей женщиной? Распутницей? Блудницей?

– Елки-палки, да никогда я вас так не обзывал!

– А вы пытались поставить себя на мое место? – спросила она. И она хлопнула себя по груди: – Во мне тоже сидит живой человек, понятно?

– Понятно, – сказал Фуллер, хотя до сих пор он этого не понимал.

– У меня душа есть, – сказала она.

– Ясно, есть, – сказал Фуллер, весь дрожа. А дрожал он потому, что теперь у него вдруг возникло ощущение глубокой близости к ней: Сюзанна, девушка его золотой мучительной мечты, сейчас страстно и откровенно говорила о своей душе – и с кем? С ним, с Фуллером!..

– Я всю ночь не спала из-за вас, – сказала Сюзанна.

– Из-за меня? – Он хотел одного – чтобы она опять ушла из его жизни. Он хотел, чтобы она превратилась в черно-белый силуэт, толщиной в одну журнальную страничку, и чтобы он мог перевернуть эту страницу и читать о бейсболе или иностранной политике.

– А вы что думали? – сказала Сюзанна. – Я всю ночь с вами разговаривала. Знаете, что я вам говорила?

– Нет, – сказал Фуллер, отступая от нее. Но она двинулась за ним, и ему показалось, что от нее идет жар, как от огромного радиатора.

– Я вам не Йеллоустонский парк! – сказала она. – На меня налоги не расходуются! Я не общественная собственность! И вы не имеете права делать мне замечания за мой вид!

– Обалдеть!.. – сказал Фуллер.

– Мне надоели дураки-мальчишки вроде вас, – сказала Сюзанна. Она топнула ногой, и лицо у нее вдруг осунулось: – Что мне делать, если вам хочется меня поцеловать? Виновата я, что ли?

Все свое, личное уже виделось Фуллеру далеким и смутным, как водолазу видится солнце со дна океана.

– Да я только хотел сказать, лучше бы у вас вид был посолиднев.

Сюзанна широко развела руки:

– А теперь у меня вид солидный? Так вам больше нравится?

От ее вопроса у Фуллера заныли кости. Вздох оборвался в груди, как лопнувшая струна.

– Ну да, – сказал он и шепотом добавил: – Вы про меня забудьте.

Сюзанна тряхнула головой:

– Забыть, что тебя переехал грузовик? – сказала она. – Почему вы такой злой?

– Что думаю, то и говорю, вот и все, – сказал Фуллер.

– И у вас такие гадкие мысли? – растерянно сказала Сюзанна. Глаза у нее расширились: – На меня иногда и в школе так смотрели – будто хотят, чтоб меня на месте громом убило. Такие меня и на танцы не звали и никогда со мной слова не говорили, я им улыбнусь – а они не отвечают. – Она вся передернулась: – Ходят вокруг меня крадучись, как полисмены в маленьком городишке. И смотрят на меня, будто я преступница какая.

У Фуллера мурашки пошли по коже – так правдиво звучало это обвинение:

– Да они, вероятно, думали совсем про другое, – сказал он.

– Вот уж нет, – сказала Сюзанна, – вы-то наверняка не про другое думали. Вдруг заорали на меня там, в кафе, а я вас никогда в глаза не видела. – Она вдруг заплакала. – Ну почему вы такой?

Фуллер уставился в пол.

– Не было мне удачи с девушками, вроде вас, вот и все, – сказал он. – Обидно очень.

Сюзанна изумленно подняла на него глаза:

– Вы просто не понимаете, от чего зависит удача, – сказала она.

– От машины последней марки, от нового костюма, от лишних двадцати долларов, – сказал Фуллер.

Сюзанна отвернулась, захлопнула чемодан.

– Удача – от самой девушки зависит, – сказала она. – Вы ей улыбнетесь, поговорите с ней поласковей – сами обрадуетесь, что она – такая, как есть. – Она обернулась и снова широко раскрыла руки: – Я тоже такая. Мы, женщины, так созданы, – сказала она. – Если мужчина со мной мил и ласков, если мне с ним весело, может быть, я его и поцелую. Вы со мной согласны?

– Да, – сказал Фуллер смиренно: она ткнула его носом в ту прекрасную первопричину, которая правит миром. – Я, пожалуй, пойду. Всего хорошего!

– Погодите! – сказала она. – Нельзя так. Вы уйдете, а я останусь с таким чувством, что я плохая. – Она встряхнула головой. – А я не желаю чувствовать себя плохой. Я этого не заслужила.

– Ну что же я могу сделать? – беспомощно спросил Фуллер.

– Можете пройтись со мной по главной улице, как будто вы мной гордитесь, – сказала Сюзанна. – Можете сделать так, чтобы меня считали человеком. – Она утвердительно кивнула самой себе: – Вы обязаны сделать это для меня.

Капрал Норман Фуллер ждал Сюзанну на балкончике перед ее гнездышком, на глазах у всего поселка.

Сюзанна велела ему выйти, пока она переодевалась, – переодевалась для того, чтобы ее снова считали человеком. Кроме того, она уже позвонила в транспортную контору и велела привезти багаж обратно.

Фуллер скрашивал минуты ожидания, гладя Сюзаннину кошку.

– Ах ты, котя, котя, котя! – повторял он без конца. – Эти слова – «котя, котя, котя, котя» – успокаивали его, как спасительный наркотик.

Он повторял их, когда Сюзанна выпорхнула из гнездышка. И никак не мог остановиться, так что ей пришлось решительно отнять у него кошку, чтобы он посмотрел на нее, Сюзанну, и предложил ей руку.

– Прощай, котя, котя, котя, котя, котя, котя, – сказал Фуллер.

Сюзанна была босиком, в своих дикарских серьгах, на щиколотках звенели бубенчики. Слегка опираясь на руку Фуллера, она повела его вниз, по лесенке, и пошла своей зовущей, звенящей, дразнящей походкой мимо винной лавки, страхового агентства, конторы по продаже недвижимости, закусочной, мимо клуба Американского легиона и церкви, к переполненному кафе.

– Теперь улыбайтесь, будьте со мной милы, – сказала Сюзанна. – Покажите людям, что вы меня не стыдитесь.

– Не помешает, если я закурю? – спросил Фуллер.

– Как предупредительно с вашей стороны спрашивать разрешения, – сказала Сюзанна. – Нет, мне совсем не помешает.

И, подпирая правую руку левой, для устойчивости, капрал Фуллер наконец смог закурить сигару.