Текст книги "Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945"

Автор книги: Курт Рисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

6

Когда Геббельс создал министерство пропаганды, он гордился тем, что оно самое маленькое в Германии. В его воображении оно выглядело молниеносно действующим, чрезвычайно эффективным современным механизмом. Оно и было таким, но не настолько маленьким, как представлялось Геббельсу.

Вначале появилось девять департаментов (вместо пяти, намеченных ранее Геббельсом). Позже их число увеличилось до двенадцати, а в конечном итоге – до шестнадцати. Среди них были административный департамент, департаменты пропаганды, печати, радиовещания, кинематографии, театра, департаменты, курирующие музыку, литературу, изобразительное искусство, и другие. К середине 1933 года в министерстве уже насчитывалось триста сотрудников и пятьсот человек вспомогательного персонала.

Важнейшими людьми при Геббельсе были Леопольд Гуттерер и его адъютант Гуго Фишер, отвечавшие за нацистскую пропагандистскую машину. Когда-то Гуттерер состоял в «Вольном корпусе», а Гуго Фишер подвизался в СА и был близок с убийцами Ратенау; позже он стал одним из приближенных Гиммлера. Другим ценным работником был первый адъютант Геббельса Карл Ханке, офицер СС, высокий и несколько меланхоличный мужчина с приятной внешностью. Позже он подал в отставку при довольно драматических обстоятельствах.

Одним из первых нацистов, вступившим в партию даже раньше Геббельса, был участник «пивного» путча Ганс Хинкель. Какое-то время он выпускал несколько маленьких нацистских газет, потом, в тот же год, что и Геббельс, переехал в Берлин и стал помощником Штрассера – редактором его «Писем национал-социалиста». Теперь Геббельс поставил его управлять кинематографом и театром. Хинкель пользовался большим успехом у женщин и был известен своими бесчисленными интрижками с киноактрисами, что вызывало гнев Геббельса. Хинкеля то и дело то отстраняли от должности, то снова восстанавливали – Геббельс был выше мелочной придирчивости и злопамятства. Еще Геббельс открыл Эвгена Адамовски, яркого молодого репортера, второго после Геббельса талантливого теоретика пропаганды. Ему Геббельс доверил радиовещание, и тот работал превосходно.

Геббельс, всегда веривший в то, что звучащее слово воздействует намного сильнее, чем написанное, справедливо утверждал, что радио – оружие пропаганды номер один. «То, что печать совершила в девятнадцатом веке, радио совершит в двадцатом», – провозгласил он 18 августа 1933 года. Но еще в марте того же года он издал указ о том, что немецкая радиовещательная компания переходит полностью в ведение министерства пропаганды. Таким образом была установлена монополия в эфире [37]37
  Мало того, в том же году было налажено производство крайне дешевого приемника, чтобы «каждый немец мог слушать фюрера». (Примеч. ред.)


[Закрыть].

16 августа ответственный за радио Адамовски говорил в своем выступлении: «Мы, национал-социалисты, должны молниеносно откликаться на события и выказывать достаточно энергии и целеустремленности, чтобы производить впечатление как на Германию, так и на весь остальной мир… Мой товарищ по партии доктор Геббельс 13 июля приказал мне очистить немецкое радио от сил, мешающих нашему делу. Сейчас я могу доложить, что работа выполнена в соответствии с приказом».

Геббельс не просто принял радио из рук главного почтового ведомства, он еще задумал получить из этого прибыль. Каждый владелец приемника был обязан платить две марки в месяц за лицензию. Геббельс надеялся, что доходы будут значительными, и объявил о том, что министерство пропаганды переходит на самоокупаемость. Однако иллюзии быстро развеялись. Действительно, на эти деньги мог бы существовать небольшой и рационально устроенный механизм, как и задумывал поначалу Геббельс, но не раздутый колосс, в который скоро превратилось министерство пропаганды.

Отдел внутренней печати надзирал за более чем 2300 газетами и периодическими изданиями. Несмотря на резкость выступлений многих из них в тот период, когда Гитлер еще только рвался к власти, и несмотря на то, что многие крупные газеты (по меньшей мере полдюжины из них признавались по всем показателям лучшими в мире) принадлежали евреям, министерству пропаганды не составило труда подчинить их себе.

Этому весьма способствовал Schriftleitergesetz – закон, позволявший государству поступать с журналистами по своему усмотрению. Если журналист не состоял в национал-социалистической партии, или его статьи казались «сомнительными», или его бабушка не важно по какой линии была еврейкой, с ним могли расправиться. Если даже одна его фраза не одобрялась в министерстве пропаганды, его могли вышвырнуть на улицу.

И ему не у кого было искать защиты, хозяин менее всех остальных мог ему помочь. К тому же хозяев, как таковых, становилось все меньше. На них оказывали давление, их принуждали продать свою собственность. Если они упрямились, выпуск их газет приостанавливали на день, на два, а то и более. И так, постепенно, не мытьем, так катаньем их все равно заставляли уступить.

Многими газетами владел руководитель издательства «Эйер-Ферлаг» Макс Аманн, чьим тайным компаньоном был сам Адольф Гитлер. Другие газеты скупил Геринг. Геббельс не приобрел ничего, хотя при его положении ничего не могло быть легче. В чем, в чем, а в этом надо отдать ему должное.

Невооруженным глазом изменения заметить было невозможно. Ни названием, ни внешним видом газеты не отличались от прежних. Лишь постепенно миллионы читателей начинали понимать, что потребляют не прежнюю независимую прессу, а нацистскую стряпню. Не многим газетам, в том числе и известной «Франкфуртер цайтунг», дозволялась некоторая доля независимости, чтобы создать у международной общественности впечатление, что цензуры в Германии не существует.

Отдел новостей в департаменте печати министерства пропаганды достался Гансу Фрицше, одному из самых способных сотрудников, которых привлек Геббельс. Это был высокий и привлекательный мужчина тридцати с небольшим лет, успевший заработать репутацию талантливого журналиста. Он много лет занимал высокие должности в агентствах новостей. В политике он придерживался националистических взглядов гугенберговского толка. В 1937 году его назначили руководителем департамента национальной печати, где он и пробыл до 1942 года, когда его отправили на несколько месяцев на восточный фронт. По возвращении он принял руководство департаментом радиовещания.

Во всем, что касалось прессы, новостей и радио, Фрицше был кладезем познаний. Он никогда не питал иллюзий в отношении низких стандартов гитлеровской печати. Более того, он никогда не скрывал своего мнения о нацистских редакторах, а мнение о них у него было весьма низкое. Порой присутствовавшие на пресс-конференциях журналисты бывали поражены его саркастическими репликами в адрес «Фелькишер беобахтер» и ее издателя Альфреда Розенберга, бывшего близким другом фюрера. Несомненно, Фрицше знал толк в своем деле, и без него Геббельсу не удалось бы создать столь эффективно работавшее министерство пропаганды. Также верно и то, что Фрицше ни на йоту не верил в идеалы нацизма, хотя и поставил ему на службу свой талант.

Фрицше даже позволял себе время от времени критиковать Геббельса. Помимо него подобной привилегией пользовался лишь Вальтер Функ, невзрачный коротышка с безудержной тягой к алкоголю и исключительно сильным талантом, проявлявшимся иногда во всем блеске. Он был редактором «Берлинер берзенцайтунг» и, обладая глубокими знаниями в экономике и финансах, давал частные уроки самому Гитлеру. Геббельс взял его к себе на должность заместителя по печати, где он и пробыл до 1937 года, когда занял пост министра экономики.

Для Геббельса его талант был подарком судьбы. Но в то же время Функ постоянно ставил своего начальника в неловкое положение из-за связей с кругом известных мужчин, продающих свою любовь за деньги. Но Геббельс относился к его порокам терпимо. Причина заключалась в том, что Функ был нужным человеком и водил знакомство с нужными людьми. У него были превосходные отношения с берлинским высшим светом, а сам он, невзирая на странности, выглядел вполне светски. Тот факт, что сливки общества не скрывали своих эксцентричных причуд, заставлял и Геббельса смотреть на причуды Функа сквозь пальцы. Геббельс тоже заразился от них легкой формой снобизма.

7

Теперь Геббельс достиг власти. Не той власти, которая давала возможность управлять экономикой Германии, как у Шахта, и не той власти, которая позволяла арестовать и отправить в концлагерь любого неугодного, как у Гиммлера. У него была особая власть – власть определять, что именно люди должны знать, читать и думать. Перед ним открывалось широчайшее поле деятельности, как нельзя лучше подходившее Геббельсу с его умением убеждать других и вести их к цели.

Он много лет жаловался на то, что при Веймарской республике ему чинили всяческие препятствия и перекрывали все пути. Теперь препятствий не было. Всего год назад государство и полиция запретили его газету по политическим мотивам и поставили ее на грань краха. Теперь сила была на его стороне, и он мог, не прибегая к грубому подавлению, продемонстрировать недругам иные, более изощренные методы борьбы с оппозиционной прессой. «У нас, к нашему глубокому удовлетворению, появилась возможность принимать меры против враждебно настроенной печати. Внезапно все еврейские газеты, доставившие нам столько горьких минут, исчезли с улиц. И случилось это на удивление тихо», – писал он.

Геббельс был уже не тем, что прежде. Прошедший год изменил его. Казалось, он, при своем врожденном даре убеждения, утратил интерес к горячим публичным спорам, к постоянной полемической борьбе, где он с таким успехом использовал и перо, и живое слово. Он как бы стал несколько мягче в первые недели после прихода Гитлера к власти. Он проехался по местам, где когда-то учился, и записал: «Сколько воспоминаний мне навеял старый Гейдельберг! Я вспоминаю его с чувством ностальгии… Фрайбург полон прелести. Я не видел его пятнадцать лет, а он все тот же, что и раньше».

По-видимому, Геббельс решил покончить с демагогией. Зачем тратить время и силы, стараться быть умнее, изворотливее и стремительнее, чем враги, если их можно заставить сидеть тихо с помощью силы? Реально не осталось никого, кто мог ему противоречить. Геринг воровал и строил замки, Гиммлер создавал свою личную армию, а Геббельс произносил нескончаемый монолог, который все прочие должны были слушать.

Он потерпел неудачу как писатель. Теперь он мог греться у костров, где горели книги авторов, которым больше повезло с известностью: Томаса Манна, Зигмунда Фрейда, Максима Горького, Анри Барбюса, Лиона Фейхтвангера и других знаменитостей. По поводу костров он произнес речь, примечательно короткую, после чего министерство пропаганды разослало всем немецким газетам циркуляр с указанием умерить восторг по поводу горящих книг. Может быть, его мучила совесть?

Другим «достижением в сфере культуры» стала его ссора с выдающимся дирижером Вильгельмом Фуртвенглером, которому хватило мужества воспротивиться запрету на выступления музыкантов-евреев. Геббельс написал ему письмо, где в грубой форме изложил, что является немецкой культурой, а что – нет. Из объяснений Геббельса следовало, что достоянием культуры может считаться лишь гигантский плакат во славу Третьего рейха.

Очень показателен также следующий случай. В первом полугодии 1933 года Геббельс затеял провести массовую манифестацию в Кельне. Он обратился к архиепископу и потребовал в определенный момент звонить в колокола. Тот отказал, хотя и понимал, что колокольный звон нужен Геббельсу в пропагандистских целях. Геббельс не стал тратить время на препирательства. По его приказу кельнское радио записало благовест на магнитофонную пленку. «Я мог бы воспроизвести запись прямо в студии, – рассказывал он через четыре дня в Берлине знакомой актрисе. – И миллионы радиослушателей поверили бы, что манифестация проходит под колокола. Но как быть с сотней тысяч людей, столпившихся на соборной площади? Поэтому я распорядился заранее установить там громкоговорители, а когда из них раздался колокольный звон, никто не усомнился в том, что звонят с соборной колокольни».

8

Однако было немало признаков того, что в Германии оставались разного рода противники нацистского режима. Появлялись и распространялись сотни свежих анекдотов о новой власти, в которых высмеивались Гитлер, Геринг, Геббельс и другие вожди. Геббельс приходил в бешенство. Он опять обвинял во всем евреев и не раз проклинал их в присутствии сотрудников. Однажды Фрицше спросил его, отчего он считает, что только евреи являются врагами режима? Почему французы или русские не могут тайно противодействовать доктрине нацистов? «Мне думается, и французы, и даже русские оказались бы под влиянием нашей пропаганды, – отвечал Геббельс. – Но только не евреи. Евреи – никогда».

У евреев, разумеется, были все причины не поддаваться геббельсовской пропаганде: Гитлер недвусмысленно дал понять, что в Третьем рейхе им не на что надеяться. Те, кто покидал Германию, пытались, как могли, поведать миру об ужасах, творившихся в их бывшем отечестве: об арестах, пытках, концлагерях, поголовном истреблении. Геббельс называл их свидетельства «бесстыдной ложью, лишенной всяких оснований». Однако надо было принимать ответные меры.

Его осенила идея грандиозного шантажа. «У нас есть только один способ заткнуть рты тем, кто клевещет на нас за границей, – вероятно, объяснял он Гитлеру и другим нацистским вождям. – Надо приструнить тех, кто распространяет клевету, и тех, кто извлекает из нее выгоду, то есть евреев, живущих в Германии, которых мы до сих пор не трогали. Мы объявим в масштабах всей страны бойкот еврейским предприятиям. Тогда евреи за границей, возможно, поймут, что может статься с их соплеменниками в Германии, и сменят тон».

В то время как Гитлер и в особенности Юлиус Штрайхер горячо поддержали его мысль, Яльмар Шахт, Вальтер Функ и даже Геринг, то есть все, кто хоть немного смыслил в экономике, пришли в ужас. Они прекрасно понимали, что, если бойкот продлится хотя бы неделю, закроются тысячи предприятий, сотни тысяч людей потеряют работу, и вся экономика Германии окажется на грани краха. Но отменять назначенный бойкот уже было поздно. Подготовка к нему была закончена. Более того, Гитлер отказался публично заявить, что Геббельс превысил свои полномочия. Но сам Геббельс уже знал, как следует выйти из положения. Он «приостановит» бойкот через день после его начала – 1 апреля 1933 года. Он даст шанс евреям во всем мире показать, что они умеют вести себя прилично. И если «мировой кагал» проявит благоразумие, бойкот не будет возобновлен.

Он знал, что бойкот не будет возобновлен ни при каких обстоятельствах. Но мир попался на его удочку. Многие евреи посылали письма и телеграммы своим родным и близким друзьям за границу, умоляя прекратить антинацистскую пропаганду. Таким хитроумным ходом Геббельс выиграл свою первую войну нервов и изобрел технологию, которую нацисты потом использовали во многих случаях, и почти всегда успешно.

Бойкот прекратили, но антисемитская кампания продолжалась, хотя и не в такой откровенной форме. Поскольку ликвидировать предприятия, принадлежавшие евреям, было нецелесообразно, нацисты вначале занялись чисткой и стали изгонять евреев из рядов государственных служащих, юристов, врачей, университетских преподавателей и школьных учителей, журналистов, актеров и музыкантов. Через неделю после «прекращения» бойкота вышел первый антиеврейский указ, по которому на всех должностях в государственных учреждениях (включая даже почтальонов и смотрителей в музеях) должны были работать только лица «чисто арийского» происхождения. Эта мера казалась менее пугающей, чем бойкот, однако дискриминация на следующий год усилилась. То, что 1 апреля 1933 года во всех цивилизованных странах сочли попранием законов, в Германии постепенно становилось нормой.

Но Геббельсу не удалось заставить замолчать противников нацизма за рубежом. Ирония заключалась именно в том, что помешали ему те мужественные писатели и деятели литературы, кого Геббельс поспешил выдворить из страны. Некоторые из них были «неарийцами» и чудом избежали ареста после поджога рейхстага.

Их было не много. Они разъехались по миру: в Париж, Прагу, Лондон, Нью-Йорк и Амстердам. Не везде их принимали с распростертыми объятиями. У них не было денег, они с трудом писали на иностранных языках, из-за чего не могли найти работу в стране, куда их изгнали. И тем не менее они настойчиво распространяли правду о том, что происходило внутри Германии. Они упрямо твердили миру об угрозе, а он не желал слушать их пророчества. Они без устали взывали к совести человечества, но оно притворялось глухим и немым.

Они голодали, но умудрялись издавать крошечные журналы и газеты, в которых раскрывали правду. Зачастую к ним относились враждебно и говорили, что они «злоупотребляют гостеприимством», чтобы «клеветать на дружественную державу». Они подвергались бесконечным унижениям. Но заставить их замолчать было невозможно.

В сравнении с Геббельсом их влияние было ничтожным. Но Геббельс ненавидел их за то, что они вторгались в его область и нарушали его монополию на распространение информации о Германии. Несколько раз нацистские агенты за границей находили их и избивали. Одного писателя-антифашиста убили, а другого похитили на нейтральной территории и тайно увезли в Германию.

Но горстка писателей, посвятивших себя борьбе с нацизмом, продолжала подымать голос вопреки всем чинимым им препятствиям. Они первыми восстали против Геббельса. Слушали их не многие.

Глава 2
Будущее мира

1

Очень часто в течение первого года существования гитлеровского режима Геббельс заканчивал свои речи словами Ульриха фон Гуттена: «Как радостно жить!» И у него были все основания радоваться. Дело оставалось за малым: выполнить свой долг и заставить всю нацию испытывать то же радостное чувство. Для этого он принялся изобретать и учреждать национальные праздники.

Он начал с Первомая. В течение пятидесяти с лишним лет это был праздник рабочих-социалистов. После революции 1918 года немецкие социал-демократы пытались объявить его общенациональным, но все их усилия пропали даром. Зато теперь Геббельс добился успеха в том, что его предшественникам оказалось не по плечу. Присвоив чужую идею (а к этой уловке он прибегал много и часто), Геббельс достиг сразу нескольких целей: он наглядно показал немецким рабочим, что у них слабые вожаки, он завоевывал симпатии среди простого люда, а тем, кто попался на его пропагандистскую удочку, начинало казаться, что национал-социалистическая партия – рабочая партия не только по названию, но и по характеру.

Во всех городах и селах проходили манифестации и массовые митинги. Самое грандиозное действие разворачивалось, естественно, в Берлине, где полтора миллиона человек заполняли поле аэродрома Темпельхоф. Хотя сотни тысяч людей могли бы и сами собраться в определенном месте, Геббельс не пустил организацию манифестаций на самотек. Он приказал следить за тем, чтобы рабочие каждой фабрики, служащие каждого учреждения и даже актеры каждого театра и учителя каждой школы принимали участие в театрализованном действии. И если погода выдавалась хорошая, все с немалым удовольствием проводили время. А природа настолько благоприятствовала геббельсовским мероприятиям, что немцы даже стали называть погожий денек «гитлеровской погодой».

Но на следующее после праздника утро полиция закрыла штабы многочисленных профессиональных объединений. Сами профсозы были запрещены, их руководители – арестованы, а немалые денежные фонды – конфискованы в пользу государства. Немецкие рабочие остались без своих организаций, без руководства и без своих исконных прав. Им остался только доктор Роберт Лей, создавший «Трудовой фронт» и придумавший лозунг «Сила через радость».

В сентябре в Нюрнберге состоялся партийный съезд. От года к году съезды нацистской партии становились все представительнее и представительнее, но еще в сентябре 1932 года, когда победа Гитлера вряд ли у кого вызывала сомнение, съезд больше выглядел как обычный конгресс партии, опасавшейся вызвать неудовольствие полиции. В 1933 году Геббельс не стал себя ни в чем ограничивать, возможности позволяли ему организовать крупнейшее собрание, какое когда-либо видели в Германии, а может, и во всем мире.

Нюрнберг превратился в палаточный лагерь. За два– три дня до открытия сюда прибыло 750 000 человек – чуть ли не вдвое больше, чем все население города. Местная беднота, которой не всегда хватало на хлеб, питалась благотворительным супом из 800 громадных котлов по 500 литров каждый, расставленных на всех углах. Всего же за несколько дней на содержание делегатов съезда было израсходовано 550 тонн хлеба, более 50 тонн сливочного масла, 70 тонн сыра, 100 тонн кислой капусты, 10 тонн шпика, 50 тонн кофе, 150 тонн мясных консервов и 170 тонн свежего мяса. Кроме того, делегаты выкурили 2 500 000 сигарет и 450 000 сигар.

Статистика умалчивает о том, сколько было выпито пива и вина. Горожане, которые сами не являлись сторонниками аскетизма, полагали, что и в напитках был поставлен мировой рекорд. И этот, и последующие съезды сопровождались всплеском мелкой уголовщины и тысячами дорожных происшествий.

Erntedankfest – праздник благодарения за урожай – проводился ежегодно в первую неделю октября в маленьком городке Бюкебурге. Геббельс и ему придал общенациональный характер. Он не мог пройти мимо возможности восславить общее дело рабочих и крестьян и нерасторжимую связь города с деревней.

Нет нужды говорить, что день рождения Гитлера тоже превратился во всенародное торжество. Он всегда начинался долгим радиовыступлением Геббельса, в котором тот долго поздравлял фюрера и повторял, что каждый немец должен быть благодарен судьбе за то, что ему довелось жить под правлением такого единственного и неповторимого государственного мужа.

Геббельс прекрасно знал, что национальные праздники есть не что иное, как те же массовые митинги, пышные процессии и факельные шествия, которые он изобрел в 20-х годах, только возведенные в общенародную степень. В итоге они превращались в устрашающих размеров сборища, которым обычные залы и стадионы уже были тесны и которые выплескивались на улицы и площади, где репродукторы Третьего рейха усиливали всенародное ликование. Следуя своему собственному указанию добиваться расположения масс «еще до того, как оратор начнет говорить», он узаконил и ввел в обиход выработанный нацистами ритуал. По прошествии двух-трех лет многим немцам казалось, что они отмечают эти праздники всю жизнь, а нацисты существуют испокон веков. Но самым важным было то, что празднества заставляли их забывать о не выполненных Гитлером обещаниях. То есть он использовал рецепт, изобретенный древними римлянами: дайте им panem et circenses [38]38
  Хлеба и зрелищ (лат.).


[Закрыть], и они ваши.

В то же время массовые торжества должны были произвести на зарубежные страны впечатление стабильности и единства. Мир, еще не разобравшийся в обманчивой сути гитлеровской тактики, не мог поверить, что правительство Германии ставит колоссальные зрелищные представления, чтобы затушевать поступающие из страны леденящие кровь сведения о концентрационных лагерях и о пытках в застенках СА. Нескончаемые празднества вполне соответствовали намерению нацистских главарей предстать в глазах мировой общественности людьми с чистыми руками.