Текст книги "Судный день"

Автор книги: Курт Ауст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

СУББОТА, 30 ДЕКАБРЯ
ГОД ГОСПОДЕНЬ 1699

Глава 17

– Аййййй! – Я вдруг проснулся, почувствовав, как что-то укололо меня в ногу.

Я осторожно вытащил иголку – она впилась мне в колено, когда я уснул и завалился на бок. Черт! И какого лешего я уснул?

На дворе разыгралась настоящая буря, дом, казалось, трещал по швам, а крыша готова вот-вот сорваться. В зыбком пламени свечи я положил жилет на стул и обулся.

Осторожно, не сводя глаз с профессорской кровати, я отворил дверь. Томас не шелохнулся. С прежней осторожностью я прикрыл за собой дверь. На самом деле вовсе не обязательно было так стараться: шум ветра способен был заглушить любые другие звуки. Однако по лестнице я спускался крадучись, а на некоторые ступеньки – те, что скрипели, – ступал особенно осторожно. Я шел словно вслепую – свет на лестнице погасили, и меня обступила плотная тьма, какая бывает под одеялом. Ощупью я нашарил дверь в трактир и медленно приоткрыл ее. И вдруг меня охватили сомнения. Никогда прежде мне не доводилось забираться в девичью постель.

Мне вспомнились ее слова: “Я вообще мало сплю”. Да, именно это она и сказала. Она дала мне понять, что не разбужу ее, если зайду. Так она сказала раньше. Но за день много чего изменилось, и я вспомнил, как она посмотрела на меня вечером – в глазах ее светился смертельный ужас, какой бывает у животных, которых ведут на убой. Она послушала священника с трактирщиком и испугалась. Мы могли бы найти друг у друга утешение… Ведь мы оба боялись того, что должно было случиться…

“Нет, того, что, возможно, случится”, – заставил я себя подумать. Набравшись смелости, я распахнул дверь. В трактире оказалось светлее, чем на лестнице, – в очаге на кухне теплились красноватые угли, и я без труда добрался до комнаты Марии. В трактире никого больше не было.

Очутившись перед дверью, я поднял руку, чтобы постучать, и замер. От ужасного порыва ветра дом затрясся, будто в лапах огромного тролля, который затем унесся дальше в ночь. Когда стены перестали трястись, я постучал в дверь – сперва тихо, потом громче, а затем наконец что было силы забарабанил в дверь – иначе меня бы не услышали. Стукнув несколько раз, я наклонился к двери и прошептал:

– Мария! Это я, Петтер!

Но ничего не произошло. Я прислушался и, кажется, услышал похрапывание. Я вновь постучался. Громко. И снова позвал ее.

Из комнаты послышалась какая-то возня. Она проснулась. Я отступил назад, а сердце мое бешено колотилось.

Дверь приоткрылась, и блеснули заспанные глаза Марии.

– Петтер!.. – удивленно проговорила она. – Ты… ты все-таки пришел… – ее голос звучал тихо и нерешительно. Похоже, моему приходу она не обрадовалась. И впускать меня в комнату девушка явно не желала. Я растерялся.

– Прости, если разбудил… Мне лишь показалось… – Я запнулся, чувствуя, что выгляжу смешным и глупым. Но, черт возьми, она же сама позвала меня – как иначе истолковать ее слова? Не дело всяким жалким служанкам шутить шутки с такими, как я! И толкнул дверь, попытавшись отворить ее.

– Впусти меня, Мария! Ты сама хотела, чтобы я пришел. И я это знаю.

Но она всем телом навалилась на дверь с той стороны и испуганно смотрела на меня. За расстегнутым лифом нижней сорочки мелькнула полная белая грудь, – перехватив мой взгляд, Мария прикрыла ее.

– Уходи, Петтер, – сказала она, отводя мою руку от двери, – да, я сама хотела, чтобы ты пришел, но… уже слишком поздно. Мне уже скоро вставать, нужно выспаться. – И с печальной улыбкой она тихо прикрыла дверь.

Я не двигался с места – надеялся, что она передумает. Мне так хотелось открыть дверь, войти в ее комнату и улечься к ней в постель, и перебороть это желание оказалось почти невозможным. Да как же это – обычная служанка?..

Я развернулся и медленно поплелся к двери трактира. Если бы Томас прочел мои мысли, то спустил бы с меня три шкуры. Но я совсем растерялся. Нет, я не понимал ее. Я вообще ничего не понимал.

Пришив пуговицу, я загасил свечку, но потом долго еще сидел на кушетке, прислушиваясь к вою ветра за окном, пока наконец не задремал. Однако едва я начал засыпать, как мне почудилось, будто по коридору мимо нашей комнаты кто-то прошел. Я вмиг проснулся и стал прислушиваться, но ничего больше не услышал. Лишь ветер.

Той ночью мне снились кошмары, и спал я беспокойно.

Глава 18

Перед тем как спуститься вниз, где нас ждала утренняя каша, Томас положил мне на плечо руку и серьезно посмотрел на меня:

– Здесь произошло убийство, и убийца – один из живущих рядом с нами. Наши с тобой взгляды по некоторым вопросам расходятся – это не воспрещается и даже, наверное, неплохо, однако нельзя отрицать что-либо или намеренно забывать о чем-то только потому, что тебе так больше нравится. Учитывать нужно все варианты – согласен?

Я догадался, что он намекает на Марию, и кивнул.

– Я собираюсь поговорить с плотником Густафом – причем, чем раньше, тем лучше, желательно сразу, как только мы спустимся. По-моему, именно его мы и пытаемся вычислить – в этом я с тобой согласен. И он может пустить в ход кулаки, а ты постарайся встать так, чтобы помочь мне, потому что силы у него достаточно.

Я вновь кивнул, и мы спустились в трактир.

В очаге весело потрескивал огонь, а на кухне хозяйничала Мария. В трактире было тепло и уютно. В углу, полностью поглощенный Библией, сидел священник, а на улице солнце собралось наконец с силами и разорвало пелену туч. Прорытые в снегу тропинки замело, но к утру ветер унялся. Всего за одну ночь мир изменился: прежние сугробы исчезли, зато появились новые. Я заметил, что Альберт уже начал расчищать двор от снега.

Плотника нигде не было. Чтобы не тревожить священника, Томас уселся за длинным столом.

Я обрадовался: спалось мне плохо, поэтому хотелось посидеть в тишине, чтобы окончательно проснуться. И меньше всего мне в тот момент хотелось разговаривать с пастором и, возможно, выслушивать дальнейшие рассуждения о конце света. Настроение у меня и так было хуже некуда.

Улыбаясь, как ни в чем не бывало, Мария поставила перед нами миски с кашей. Томас поздоровался с девушкой, а я, холодно кивнув, отвернулся и набросился на горячую кашу, но не рассчитал и обжег язык. Передо мной тотчас же возникла кружка холодного пива. Сама же Мария заспешила на кухню, к кастрюлям.

Я сидел спиной к кухне, передо мной были тарелки и плошки с едой, и я смотрел в окно, где тысячей огоньков рассыпался по снегу солнечный свет. Как его звали?.. Ньютон? Томас же рассказывал о нем… Я вспомнил, как профессор объяснял, что свет состоит из нескольких цветов, и теперь я заметил отсветы на снегу – синие и красные. И желтые тоже? Значит, вот что изучал тот англичанин? Блики на снегу непрерывно меняли свой цвет, и это зрелище захватило меня, так что даже настроение немного улучшилось. На улице вдруг неистово защебетали непонятно откуда взявшиеся птички. “Небо такое синее – значит, погода будет хорошей, – подумал я, – как раз вовремя. Если Томас позволит, то после завтрака пойду помогу Альберту разгребать снег”, – решил я.

В эту секунду позади меня открылась дверь, и по выражению лица Томаса я понял, что пришел плотник. На мгновение в глазах профессора мелькнула настороженность, но затем он приветливо улыбнулся, и плотник решил сесть с нами. Кряхтя и охая, он опустился на скамью возле меня.

– После местного пива башка совсем чугунная, – пробормотал он, потирая виски.

Мария молча поставила перед ним миску каши, но на лице ее не промелькнуло и тени улыбки, – это я заметил. Плотник быстро взглянул на меня и, зачерпнув ложкой каши, подул на нее. Поймав на себе его взгляд, я удивился и растерялся – в глазах плотника светилась такая сила, что я испуганно отвернулся и долго не поворачивался, стараясь избежать его взгляда. Судя по всему, плотник испытывал ко мне самые противоречивые чувства, которым я даже названия подобрать не смог бы. В душе, казалось, лютая злоба боролась с черной завистью.

Но выиграли молчание и миска с кашей.

Склонившись над миской, каждый из нас троих сосредоточенно дул на кашу, жевал и запивал еду пивом. Дули, жевали и запивали пивом. Своеобразный ритуал пробуждения…

Томас доел первым. Он попросил Марию сварить нам кофе, и, довольно вздохнув, принялся отхлебывать этот темный напиток, обмакивая в чашку овсяное печенье. Я смотрел в окно на Альберта. Ему придется расчистить немало дорожек…

– Густаф… – Томас проговорил это так, будто смаковал еду, – откуда ты знал графа д’Анжели?

– Чего-о?! – изумился плотник. – Знал графа… какого черта мне его было знать, этого графа?

– Но ведь в четверг вы с ним поссорились, верно?

– Поссорились? Да какого черта мне было с ним ссориться? С такими вояками лучше не связываться. А то недолго и на тот свет отправиться! Ну уж нет, не ссорился я с ним! Может, кто другой… – Он многозначительно посмотрел на Томаса. Тот немного подождал и в конце концов спросил:

– Кто?

Плотник с важным видом огляделся. Возможно, ему хотелось привлечь еще чье-нибудь внимание. Потеряв всякую надежду, я взглянул в окно. Альберт скрылся за дверью конюшни. Лопата валялась на снегу. Но где же Альберт? Из-за сугроба показалась вдруг рука, словно искривленная судорогой, но тут же опять исчезла. Я вскочил.

– Альберту плохо! Надо помочь ему! – Не раздумывая я выскочил во двор и, перепрыгивая через сугробы, устремился к расчищенной тропинке. Когда я добрался до Альберта, он неподвижно лежал ничком, уткнувшись лицом в снег. Бездыханный!

“Еще одна смерть!” – пронеслось у меня в голове.

Подоспевший Томас помог мне приподнять конюха и перевернуть его на спину. Томас взглянул на священника с плотником – те стояли на крыльце и смотрели на нас.

– Идите сюда! Нужна помощь! – крикнул он.

Плотник усмехнулся, покачал головой и вернулся в трактир, где его ждала трапеза. Священник прикрыл за ним дверь, но пошел в обход дома, так чтобы ступать по расчищенной тропинке. На ногах у него были ботинки. Не проронив ни слова, он помог нам внести Альберта в конюшню и уложить на лежанку. Потом коротко кивнул головой и удалился.

Томас достал из жилетного кармашка очки и приложил стекло к губам Альберта. Стекло слегка запотело, и профессор довольно ухмыльнулся. Он приподнял конюху веки, но глаза у того закатились, так что видны были только розоватые белки. Затем профессор заглянул ему в рот, осмотрев язык – белый, распухший и сухой. Потом, задрав грязный свитер и рубаху, ощупал живот Альберта.

– Этот живот в последнее время едой не баловали, – сказал он, – за все время, пока мы здесь, Альберт почти не ел и не пил. Мы и сами это заметили, да и Мария подтвердила. Вчера за ужином он ковырялся в еде с таким видом, будто она протухшая. И ничего не пил. Думаю, от твоего внимания это не укрылось.

Томас вновь осмотрел язык Альберта.

– Так я и думал, что он потеряет сознание… Подобный пост не всякий выдержит, – профессор еще раз заглянул конюху в глаза, – и обезвоживание – хуже всего. Ему срочно нужна жидкость. Растопи печь и вскипяти воды. Вода нужна теплая, так что сначала вскипяти, а потом немного остуди, чтобы он не обжегся.

Угольков было предостаточно, возле стены высился штабель дров, и вскоре в печке запылал огонь. Набрав в котелок снега, я вскипятил воду, а затем поставил котелок в снег. Томас отыскал деревянную ложку и, зачерпнув воды, осторожно поднес к губам. Одобрительно кивнул мне – мол, вода прогрелась в самый раз, развел в стороны усы Альберта и медленно, со всем терпением начал вливать в рот конюху воду.

Дверь позади нас вдруг распахнулась, и в кузницу вбежала Мария.

– Он что – умер?! – запыхавшись, вскричала она.

– Нет, – успокоил девушку Томас, – но ему нужно несколько дней отдохнуть и набраться сил, а для этого ему нужна еда и питье. Скажи… – и Томас отвел от безжизненного лица Альберта руку с ложкой и посмотрел на Марию, – почему ты думаешь, что Альберт сам себя замучил? То есть что он нарочно не ел и не пил?

Мария растерянно покачала головой и опустилась между нами на колени.

– Альберт не такой. Он всегда ест и пьет как лошадь. Порой он становился сердитым и несговорчивым – особенно весной, на Пасху. Мы об этом знали и старались его в это время не тревожить, пока он не успокоится. Но таким, как сейчас, – нет… – Девушка наклонилась и осторожно похлопала его по щеке, словно боясь разбудить. – Он был очень хорошим. Когда хозяйка злилась или постояльцы попадались непростые, он всегда меня утешал. Был мне вроде старшего брата…

Томас ласково улыбнулся:

– Не бойся. Альберт скоро поправится.

Мария встала и посмотрела на Томаса, а тот вновь принялся поить Альберта.

– Я… мне пора идти, – она смущенно посмотрела на нас, – к завтрашнему вечеру хозяин велел вычистить весь дом… И белье выстирать.

– Конечно, Мария. Мы о нем позаботимся, не тревожься.

Она кивнула и нехотя побрела к двери, то и дело оглядываясь назад. Я смотрел на нее, а она подошла к двери, оглянулась и махнула рукой. Мы оба улыбнулись. В окно я увидел, как она бежит к трактиру.

– У тебя отличная младшая сестренка, Альберт, – сказал Томас, поднося конюху пол-ложки воды. Профессор медленно, ложка за ложкой, оживлял Альберта, дожидаясь, пока его высохшее горло не проглотит воду, пока не поднимется и не опустится вновь кадык под густой бородой. Затем Томас вновь зачерпывал воду. Терпеливо, внимательно, стараясь не упустить ни малейшего движения Альберта. Внезапно это крупное тело содрогнулось в сильном кашле, и грудь начала вздыматься. – Ты только посмотри, – радостно воскликнул Томас, приподнимая Альберта за плечи, – парень-то ожил!

Я тут же подскочил и помог профессору посадить конюха, подложив ему под спину тюк соломы. Теперь Альберт полусидел-полулежал, а профессор продолжал понемногу поить его.

Вдруг ни с того ни с сего Томас поднял голову:

– Будь добр, приведи сюда Бигги.

Лопата по-прежнему валялась на снегу, я донес ее до трактира и поставил возле задней двери.

Около короба с дровами, где обычно сидела Бигги, нищенки не было, а в трактире оказалась лишь Мария.

Сперва она не пожелала отвечать, но затем призналась, что хозяин запретил ведьме заходить в трактир. Он вообще хочет, чтобы она до вечера покинула постоялый двор.

– Он хочет, чтобы она ушла?! В такую погоду? – возмутился я.

– Ничего ей не сделается, злые духи ей помогут.

Стараясь не смотреть на меня, Мария усердно отмывала столы, так что на пол падали хлопья пены.

– И где же она? Томас хочет с ней поговорить.

– Думаю, там, где ей самое место, – в хлеву, – сердито ответила Мария.

– Там, где ей самое место?.. Это еще почему?! – изумленно переспросил я. Разговаривать, видя лишь спину, было неприятно: движения ее были резкими и вела она себя на удивление неприветливо, однако мне все же хотелось погладить ее мягкое округлое тело. Мария вдруг замерла и повернулась ко мне. Смутившись, я отступил назад.

– Ведь священник рассказывал нам о рогатом звере, помнишь? И зверя этого послал дьявол, верно? Поэтому ведьме полагается спать с двурогими! Вот так-то! – горячо выпалила Мария и для пущей убедительности швырнула щетку в стоявшее на полу ведро – только брызги полетели. И она вновь отвернулась.

Бигги действительно оказалась в хлеву. Она спала, лежа на снопе соломы, куда падал луч света, прямо под боком у пестрой коровы, – та лениво пережевывала жвачку и бессмысленно таращилась на меня обычным коровьим взглядом.

В хлеву было тихо, а грузные тела животных источали тепло. Возле позолоченного солнечным светом окна ошалело кружила одинокая муха. От ее жужжанья мне захотелось, чтобы быстрее наступило лето. Пусть солнце сожжет кожу на спине, пусть мошкара искусает локти, а крапива обожжет ноги – как все же прекрасны такие летние болячки!

Бигги лежала передо мной, свернувшись калачиком, подложив руку под голову и подтянув колени к груди. Платье, которое было на ней вчера, исчезло, она вновь облачилась в темные потрепанные лохмотья – запачканные, с пятнами засохшей грязи. Лицо женщины – слегка чумазое – светилось едва заметной улыбкой. Ведьма?.. Ее темные гладкие волосы блестели в лучах солнца, а к щекам прилипло несколько выбившихся из косы прядок. Казалось, она слегка нахмурилась, словно приготовилась мягко выбранить меня: “Нет уж, дружок, нельзя!”

Как старшая сестра…

Я с ужасом огляделся, будто боялся, что кто-то подслушает мои мысли. Но нет – в хлеву были лишь коровы и мы двое. Спящая Бигги и я.

Я осторожно тронул ее за плечо.

– Бигги, просыпайся. Это я, Петтер.

Она тотчас же – я и моргнуть не успел – проснулась и привстала на колени. От удивления я шлепнулся на задницу, отчего стоявшая позади корова сердито замычала и переступила с ноги на ногу.

– Ой… – только и сказал я.

Бигги испытующе посмотрела на меня, а потом ее губы растянулись в широкой усмешке.

– Что ты здесь делаешь? А, норвежец? Решил коров подоить? Или, может… захотелось подоить меня? – Она схватила себя за грудь и с наигранной страстью посмотрела на меня. Кровь бросилась мне в лицо. – Или не желаешь мараться о ведьму? Нищенку? – Бигги больше не усмехалась. – Что скажешь, паренек из Норвегии? – Она поплотнее запахнула лохмотья. Глаза ее горели. – Убирайся прочь, мальчик! Здесь тебе ничего не обломится. Я сама решаю, с кем мне спать. Вон отсюда!

– Но… меня послал Томас Буберг… профессор… Он хочет поговорить с тобой… – пробормотал я, запинаясь.

– Ах, вон оно что… Профессор желает поговорить со мной! Ему сегодня снова захотелось спасти ведьме жизнь? – Она хрипло рассмеялась, а лицо ее исказила уродливая гримаса. – Может, это профессор хочет потребовать платы за вчерашний щедрый ужин? Что скажешь? Э-эй! – И она вновь рассмеялась заливистым смехом.

И тогда бушующей лавиной меня захлестнул гнев.

– Черт тебя подери! Послушать твою болтовню – так выходит, что все мы только и мечтаем с тобой переспать! Конюху стало плохо, он никак в себя не придет, и я хотел только попросить тебя помочь нам! – Я глубоко вдохнул. – Боже мой, придумать, что профессор требует… такое вознаграждение! За вчерашний ужин! – Я вскочил и направился к двери. – Уж лучше спи, а профессору я скажу, что у тебя нет времени!

Возле двери я на секунду замешкался, надеясь, что Бигги остановит меня, но этого не произошло. Томас уже успел влить в Альберта всю воду из котелка и теперь протирал лицо конюха влажным полотенцем. Чтобы до рта Альберта было проще добраться, профессор немного проредил его густую бороду и усы большими ножницами для стрижки лошадей, которые отыскал на заваленной щетками и скребками полке.

– Скоро можно будет дать ему немного супа, – сказал Томас, явно довольный тем, как идет лечение, – видишь, путь наш вовсе не такой сложный.

Наш путь был неровным и скользким, а Альберт казался еще более диким и неприступным. Я заметил, что возле стойла валяется вязаная шапка – она свалилась с головы Альберта, когда мы вносили его в конюшню. Я поднял ее и сунул под тюк соломы.

Когда я вернулся один, Томас лишь молча взглянул на меня и отвернулся к своему пациенту. А немного погодя спросил:

– Почему она не пришла?

Я не знал, как ответить.

– Она… ей не захотелось…

Ответ вышел не особенно обстоятельным, но я решил не рассказывать Томасу о том, в чем именно заподозрила его Бигги в ответ на мою просьбу о помощи.

– Ее что, выставили за дверь?

– Да.

– Хм… Как я и предполагал… – Томас протянул мне котелок – нужно было вновь вскипятить воду, – конечно, если все они: священник, плотник и хозяин с хозяйкой – уверены, что она в сговоре с дьяволом.

“И Мария”, – грустно подумал я и, вспомнив утренние наставления Томаса, сказал:

– И Мария.

– Вон оно что, – откликнулся Томас, искоса взглянув на меня, – да, мнение молодой девушки вряд ли будет отличаться от того, что думают все остальные. Особенно если эти остальные – хозяин с хозяйкой, – задумчиво проговорил он, – вот только они начали охоту на ведьм, а жертвой их заблуждений и козлом отпущения стала Бигги. Они осыпают ее бранью, злобно косятся на нее, а потом объявляют ведьмой и выставляют за дверь. Неудивительно, что она не желает помогать.

Когда я вышел на двор, чтобы набрать снега, мысли в моей голове напоминали стайку всполошенных кур в курятнике, которые мечутся из стороны в сторону, не разбирая дороги. Я остановился и огляделся по сторонам: постройки, высокая каменная стена и вершины деревьев за ней. Все это было белым. И небо тоже заволокло белой пеленой туч – тяжелые, грузные, они скрыли от нас солнце, но больше не казались такими страшными, как вчерашние. Тревоги немного утихли, и я привел в порядок мысли.

Томасу потребовалось лишь произнести несколько слов – и все изменилось. Удивительно. После разговора с Бигги я вернулся в конюшню озлобленным и несчастным, проклиная нищенку на чем свет стоит. Ее угостили таким ужином, какой ей вряд ли доводилось пробовать, а она – мерзкая склочная баба – даже не пожелала помочь своему благодетелю! И за дверь ее выставили вполне заслуженно – так я решил. И уж совсем смутился и расстроился, поговорив с Марией и выслушав ее нападки на Бигги, да и на меня самого, хотя в глубине души готов был с ней согласиться.

Томас произнес всего пару фраз, но их оказалось достаточно, чтобы перевернуть все с ног на голову или скорее наоборот, чтобы все вновь поставить на свои места, так что я смог увидеть, как влияет на людей ситуация. Потому что раньше я был подобен лошади с шорами на глазах – я смотрел вперед и не понимал, отчего так или иначе складываются мои отношения с людьми.

Я услышал, как дверь скрытого за сугробами хлева отворилась, а затем оттуда вышла Бигги и направилась к трактиру, даже не посмотрев в нашу сторону.

Томас вновь уложил Альберта на спину и укрыл найденным где-то одеялом.

– А далеко отсюда до ближайшего жилья? – спросил я, ставя котелок на огонь.

– Она уже уходит?

Я кивнул.

– Очень далеко. По таким сугробам ей не дойти, – в голосе его прозвучала грусть, от которой у меня защемило сердце. Может, я недостаточно хорошо старался ее уговорить? От размышлений я отвлекся, услышав стук двери. Мы оба обернулись и увидели на пороге невысокую, крепко сбитую фигурку Бигги – на лицо ее падала тень. Она застыла в ожидании.

Томас поднялся и направился к ней.

– Альберт болен, – сказал он, локтем указав на него, – можешь приглядеть за ним, пока он не выздоровеет?

Профессор остановился посреди конюшни. Лошади тревожно зашевелились, затрясли головами и тихо заржали. Одна из них даже ударила копытом о деревянную перегородку. Я вдруг понял, что в последние дни Альберт вряд ли выводил их на улицу.

– Почему? – Бигги не сдвинулась с места.

Томас на секунду задумался, а затем ответил:

– Из-за случившегося я не могу все время находиться здесь, на конюшне. А Петтер должен мне помогать. К тому же он будет выполнять кое-какую работу, которую прежде выполнял Альберт, пока тот не встанет на ноги.

– Почему? – в ее голосе послышалось упрямство.

Томас притворился, что не понимает, чего она хочет:

– Потому что в течение нескольких дней он не ел и не пил. У него обезвоживание. Нужно, чтобы кто-то постоянно вливал в него воду, а потом, когда он немного поправится, суп. Он слишком слаб и сам не сможет о себе позаботиться, – и Томас махнул рукой в сторону Альберта, – вообще-то он по-прежнему без сознания. У него жар. Его также нужно немного остудить. Мне кажется… – И, развернувшись, профессор направился к Альберту Теперь Бигги, если она хотела дослушать до конца, вынуждена была последовать за Томасом. – Мне кажется, ты умеешь ухаживать за больными.

Бигги подошла ближе. На ней было платье, в котором она приходила на вчерашний ужин. Ее умытое лицо расплылось в улыбке.

– Профессор хитер. Любезный и хитрый господин… – женщина взглянула на Альберта, но дальше не пошла, – я не стану спрашивать, почему это профессор так занят, хотя и сидит на заваленном снегом постоялом дворе. – Ее взгляд остановился на Томасе. Тот стоял, заложив руки за спину и, прикрыв глаза, смотрел на Бигги. Так они и стояли, не спуская друг с друга глаз, пока не шевельнулся Альберт, – тогда они оба опустили взгляд. Голова у Альберта дернулась, и он что-то невнятно забормотал. – У профессора нос волка и глаза ястреба, – задумчиво проговорила она, невидящим взором глядя на Альберта, – возможно, он охотится. Выслеживает что-то… или кого-то. – Тут ее взгляд изменился: она словно увидела Альберта и теперь рассматривала его.

Не дожидаясь ответа, она опустилась на корточки возле Альберта и положила маленькую полную руку на лоб конюха.

– Возможно, он решил поиграть с нами в шахматы. Что скажешь, Петтер?

Удивленный тем, что речь вдруг зашла и обо мне, я промолчал, стараясь отвести глаза от ее испытующего взгляда, и посмотрел на профессора, надеясь на его поддержку. Томас стоял на прежнем месте, спокойно дожидаясь, когда она договорит.

– Профессору не хочется, чтобы кто-нибудь ушел отсюда, верно? Он хочет держать всех нас поблизости – тогда он будет вынюхивать и докапываться до правды, пока не получит ответы на все свои хитроумные вопросы. Верно? – Она взяла безжизненную руку Альберта и сжала ее в своих руках. – Я должна остаться ради профессора? Или ради больного?

Она повернулась и посмотрела на Томаса, и, хотя вопросы показались мне вызывающими, в лице ее не было и намека на злобу. А в глазах мне почудилась какая-то печаль, и в голосе тоже, когда она проговорила:

– Или ради меня самой?

К тому времени в Дании я прожил недолго, но уже успел осознать, что Томаса Буберга мне понять нелегко. Его речь была многослойной – да, именно так я решил называть ту ее особенность, которую подметил около месяца назад. Сначала идет верхний слой – тот смысл, что лежит на поверхности, который улавливаешь сразу. Некоторые довольствуются этим и даже не догадываются копнуть глубже. Однако, если проявишь пытливость и заглянешь вглубь, тебе откроется иной подтекст и совсем другие идеи.

Когда Томас отправил меня за Бигги, то сперва я подумал, будто он хочет, чтобы она ухаживала за Альбертом, – тогда нам не пришлось бы часами просиживать возле него и мы спокойно поговорили бы с плотником и трактирщиком. Этот смысл лежал на поверхности, но Бигги оказалась проницательнее меня. Она уловила подтекст и поняла, что Томас просит помочь, потому что не хочет терять ее из виду – на тот случай, если у него возникнут к ней вопросы. Пока убийца не пойман, профессор не желал никого отпускать. А Бигги, хотя и не знала про убийцу, хорошенько обдумала профессорские вопросы и поняла, что Томас кого-то выслеживает. Пускай Бигги была почти невидимкой, – она только и делала, что тихонько сидела возле короба с дровами, но слепой и глухой не была. И глупой тоже. Томас прекрасно это понимал.

Однако здесь скрывался еще один смысл – об этом я догадался, увидев их в конюшне, рядом. С моих глаз будто упала туманная пелена, какая бывает рано утром, когда только проснешься.

Томас предвидел, что за ночь фон Хамборк успеет обдумать его слова, но примет сторону священника и, возможно, собственной супруги, поэтому непременно попытается выставить Бигги за ворота. Так что болезнь Альберта послужила лишь предлогом, чтобы спасти Бигги от верной смерти в лесу. Теперь Томас сможет правдоподобно объяснить трактирщику, почему “ведьма” до сих пор не убралась со двора. А у Бигги появится возможность остаться.

Додумавшись до этого, я отбросил всякие сомнения: да, именно таков замысел Томаса. Просто сперва я не разглядел его.

– Да, – ответил Томас, отодвигая ноги Альберта и усаживаясь на краешек лежанки. Он ободряюще улыбнулся Бигги. – Но есть еще одна причина, о которой ты не упомянула. Я сказал, что ты умеешь ухаживать за больными, а это пригодится не только мне, но и… – он легонько хлопнул ладонью по ноге Альберта, – нашему пациенту. И меня разбирает любопытство: по-моему, ты многому можешь меня научить.

Бигги звонко расхохоталась:

– Что-о?! Решили поучиться у ведьмы?! Профессор – ведьмин ученик? – Она вдруг стала серьезной. – Как вы узнали?..

Томас пожал плечами:

– Вчера за обедом я заметил, что Мария пьет вытяжку из листьев кресс-салата. И предположил, что кто-то присоветовал это девушке как лекарство от зубной боли. Я решил, что разбираться в подобных вещах может либо сидящая на кухне нищенка, либо сама трактирщица. К тому моменту я еще не имел чести познакомиться с трактирщицей. Как выяснилось позже, даже если бы хозяйка и знала, что кресс-салат может унять зубную боль, она вряд ли стала бы делиться этим знанием со служанкой, к которой питает не самые теплые чувства. Поэтому никого, кроме тебя, не осталось.

Я тихо сидел, стараясь уследить за ходом их беседы и понимая, что мне еще многому предстоит научиться, например, видеть, слышать и улавливать истинный смысл происходящего вокруг.

Профессор с “ведьмой” принялись осматривать Альберта и обсуждать его возможное лечение, а я постарался припомнить предыдущие дни – ведь я мог забыть какие-то события или разговоры, потому что не придавал им никакого значения. Может, о каком-нибудь из них я забыл рассказать Томасу?

Ну да, ясное дело, забыл. Я не рассказал о том, как ночью пытался войти к Марии и как она прогнала меня. Но об этом я рассказывать и не собирался. Прикинув и так и эдак, я решил, что это останется между нами – мной и Марией. И нечего другим совать в это нос.

Тем не менее я вспомнил несколько других событий и отрывки разговоров, о которых, как мне казалось, Томас не знал. Во всяком случае – я понял вдруг: лучше рассказать, чем умолчать.

Томас встал:

– Тогда передаю Альберта на твое попечение, а трактирщику скажу, что назначил тебя своей помощницей и попросил присмотреть за конюхом. И если он решит выставить тебя за дверь, тогда ему придется выставить и нас с Петтером. – И профессор со смешком добавил: – А на это он вряд ли отважится.

Когда мы вернулись в трактир, я сказал Томасу, что вспомнил нечто, по моему мнению, не важное, но о чем ему тем не менее следует знать и о чем я прежде не упоминал.

– А это важно?

– Не знаю. Возможно.

Томас огляделся и указал рукой в сторону кузницы:

– Неплохо было бы тебе взять лопату и убрать снег, который Альберт расчистить не успел. А я тем временем поговорил бы с фон Хамборком о том, что произошло. Потом мы сядем вон на ту лавочку, которая сейчас завалена снегом, и мирно и спокойно все обсудим.

Возле кузницы я действительно заметил снежный холмик, под которым вполне могла скрываться лавочка.

Вскоре я уже радовался работе и тому, что сила моя нашла наконец выход.