Текст книги "Мост"

Автор книги: Ксения Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пролог

Он потирает виски и морщится, как от назойливой, не проходящей боли. Движения его неспешны, полные лености, и он не выглядит болезненным, нет, скорее раздраженным или усталым, или игривым. Не страшно, хотя должно бы – она привязана к стулу, руку стянуты за спиной, и никак не выходит вспомнить ни где она, ни как оказалась здесь, темноте маленькой комнаты с единственной блеклой лампой в углу стола. Свет направлен вверх, приглушен, и лицо его вполне различимо, без малейшей попытки скрыться за маской, как должен бы похититель – тонкие губы, морщины между бровей, молодые глаза и первая седина, всё сразу, и его не назвать запоминающимся, но и не назвать обычным – не назвать обычным никого, перед кем ты окажешься связанным.

Он сидит на краю стола, небрежно, чуть склоняясь к ней – и мутными обрывками она пытается, и никак не может уловить – где же они повстречались. Точно уже встречались, где-то, лицо его, образ цепляет сознание, никак не обретая четких воспоминаний. Знакомы его жесты, знакома его речь, он говорит – и речь его льется, обволакивая, как знакомая, вязкая, не надоедающая сказка.

– Цыганка. Она хотела денег, конечно, чего еще хотят цыгане. Смешно, на что люди готовы менять свои дары. Подбежала ко мне, когда я выходил из машины. Уже за полночь, я задержался на работы, ты же знаешь, как это бывает, верно? Отчёты, индексы, цифры и цифры. Я жил тогда на самой окраине, в крошечной съемной квартирке, зато машина у меня была дорогущая. Кожаный салон, дизайнерские диски, всё вот это, понятно, с чего она решила, что у меня есть деньги. Все мы когда-то любили такое, верно? Любишь машины?

Она не может ответить – рот её заклеен, тело странно расслабленно, и её увлекает история, заставляя забыть о связанных руках, ломоте в теле и чувстве самосохранения – как если бы его история действительно могла что-то объяснить; как если бы это имело смысл, на самом деле.

– Деньги, а? Она хотела испугать меня, и рассказала о своём даре. Она сказала, что проклянет меня, если я не дам ей ещё. Что коснется меня – и я умру. Может, сразу, упаду и никто не сможет понять причины, а, может, заболею простудой, ерунда, грипп, пневмония – и умру через месяц. Может, заболею чем-то еще, спустя несколько лет. Может, машина собьет прямо на переходе, отказавшие тормоза, гололед, пьяный водитель. Она не знает, что точно может произойти. Не знает, когда, но знает точно – у неё есть этот дар, и что-нибудь непременно случится.

Зачем он рассказывает это? Она не может понять, хмурится, и глаза начинают слезиться – то ли от приглушенного света, то ли от того, что рассеивает её память, то ли от медленного осознания.

– Не помню, с чего я решил ударить её. На работе выдался на редкость тяжелый день. Само как-то пришло в голову, в руке как раз был ноутбук. Нехорошо, но она меня так разозлила.

Он приподнимает брови, словно извиняясь за шалость – но лицо его не становится умилительнее, не становятся мягче глаза. Глаза его светлые, смотрящие с легкой рассеянностью, на неё и мимо, словно он может сосредоточиться или не хочет или полон чем-то, что путает его мысли. Он снова морщится, потирает висок, наклоняется к ней, легко соскальзывая с края стола – и говорит, как рассказывал бы забавный секрет – скорее пикантный, чем страшный.

– Я забрал её дар и оставил её там, между гаражей. С тех пор я могу убивать руками.

От него нет тепла – ни от близости его тела, ни от дыхания; нет холода, не противоположностью тепла, отсутствием температуры – от него нет ничего. Нет запаха, и мурашки запоздало бегут по телу. Он смотрит на свою руку – длинные пальцы, вены, суставы, самую обычную руку, будто пытаясь разглядеть то, что делает её такой особенной, пытаясь – и не преуспевая.

– Звучит невероятно. Как волшебство, глупо, верно? Такой дар – и для меня.

Он проводит тыльной стороной ладони по её щеке – медленно, нежно, как мог бы любовник или отец или очень особенный заводчик редких тварей, и касание его сухое и чистое.

– Я управляю им лучше, чем раньше. Должно получаться легко и быстро. Должно, но не всегда получается, – добавляет он с виноватой улыбкой. – Я буду очень стараться.

Он расстегивает верхние пуговицы её рубашки и прижимает ладонь чуть ниже ключиц – то, что могло бы пугать непристойностью, намёком; могло – но пугает другим, как если бы его слова могли быть правдой. Как если бы проклята была его кожа, и говорит он вкрадчиво, тихо и мягко – так, что она перестает различать слова, и думает только – это тоже касание? Должна ли она умереть?

– Если ты выживешь – я найду тебя. Всегда буду рядом. Буду следить за тобой, за каждый твоим шагом. Как маньяк, только не потому, что люблю тебя, – он снова улыбается, вымученно, тонко, и его улыбка крива всё от той же навязчивой боли. – Я знаю, это не очень хорошо, но это необходимо. Чтобы увидеть, что дар работает. Убедиться, что это реально. Понимаешь?

Если она должна что-то ощутить – это не работает, потому что она не чувствует ничего; только его ладонь. Касание – ничего страшного, ничего похожего на то, что можно увидеть в жутких передачах про маньяков или сводках криминальных новостей. Она пытается улыбнуться – заклеенным ртом, но улыбка не получается, немея губами, и запястья связаны слишком сильно для того, чтобы понять, двигается ли левая рука. Короткий импульс, сердечный приступ – как жаль, она была так молода, никого не щадит, ах, будут говорить друзья и коллеги, ей давно пора было заглянуть к врачу, поберечь себя, но мы всё забываем, всё не успеваем, как жаль, как жаль.

Стрессы, плохая экология, с любым может случиться.

Его улыбка меняется – притворная, начисто смывая виноватость и мягкость; как заполняет рот хищника вкус крови, больше ликования власти, больше чувства могущества, больше истеричной радости смерти; он видит – дар есть. Он не сошёл с ума. Её тело оседает на стуле – мягко, и ему не приходится даже подхватывать её, не давая упасть. Девушка перестаёт дышать, лицо его сводит судорогой – короткой, как от прострелившей зубной боли – сводит и отпускает.

Глава 1. Где Артём узнаёт о дарах

1.

Артём выходит из здания офиса и глубоко вздыхает, задерживаясь на ступенях.

Небо уже не непроглядно темное по вечерам, и последний мягкий снег медленно оседает в весеннем воздухе. Воздух пахнет сыростью, грязью и набухающими почками – приближающимся теплом, которое должно сделать всё лучше. Усталость после работы наваливается только на улице, медленно проходящим осознанием – как каждый вечер уже много вечеров.

Артем вздыхает, трёт слезящиеся глаза и достает наушники.

До метро ему идти прилично, как раз достаточно, чтобы прийти в себя, и Артем привычно направляется вдоль набережной, переключая песни с лиричных на те, что пободрее. Печали у него есть свои, и он заставляет себя на время забыть про работу, вспомнить о пятнице и думает о том, что бы найти на ужин. С тех пор, как его бросила Юля, ему можно единолично решать такие вопросы.

С одной стороны, пятница, Артём заслужил сочный бургер с кружкой пива в пабе у дома, с другой стороны он подсчитывает оставшиеся свободные деньги, сводя нехитрый баланс расходов и доходов, и решает подождать еще неделю до зарплаты. На мост он поднимается под уже вполне ритмичную мелодию и привычно отсчитывает ступеньки и каменные плиты.

Дорога от работы до дома и обратно доведена до автоматизма, настолько, что иногда кажется – по ней можно пройти даже с закрытыми глазами, мертвым или напившись до несознания. Людей уже почти нет, и солнце медленно катится к горизонту, окрашивая небо блекло-розоватым светом и подсвечивая снежинки. Когда Артем окажется на своей станции, успеет стемнеть, а снег превратится в грязно-бурую чавкающую грязь. Не сейчас, и Артём не спешит, несмотря на промозглый ветер.

Мост длинный, с полкилометра, и у Артема достаточно времени, чтобы переключить еще несколько песен – выбирая между обещаниями тонкоголосых девушек и похвальбой мужчин, мстящих коварным стервам – и решить насчет ужина. В холодильнике должна оставаться курица и немного сыра, за пивом можно зайти в магазин, и выйдет тоже неплохо – особенно если взять к пиву чипсы и включить какой-нибудь новый сериал. Мысли об этом приободряют Артёма, глаза постепенно перестают зудеть, успокаиваясь от прохладного воздуха, и он ускоряет шаг.

Парень несется ему навстречу с другой стороны моста, не сразу цепляющий взгляд в опускающихся сумерках. Бежит – не как следящие за фигурой, в обтягивающих лосинах и пульсометрами на плечах – бежит по-настоящему, оглядываясь так, словно за ним могут гнаться. Вроде прилично одетый, не кажущийся опасным, но Артём на всякий случай делает шаг в сторону, освобождая дорогу.

Еще не поздно, даже не темно, всего лишь двое прохожих посреди моста в центре города – но холод с ветром забирается под куртку и касается кожи, словно предчувствие – чего-то, что уже никогда не изменится. Снег успел припорошить камни, скрывая гололёд, и парень поскальзывается совсем рядом с Артёмом. Он инстинктивно дергается, подхватывая парня под руку – быстрее, чем успевает подумать. Взаимопомощь, нужно быть добрее к людям, всякое такое, безусловным рефлексом дураков, и, оказавшись рядом, Артём вдруг понимает, что знает его лицо.

– Пашка, – выдыхает Артём пораженно, и не сразу отпускает его руку.

Точно не тот, кого он ожидал встретить – Пашка Летов, опять вымахавший на полголовы выше ростом, и в его глазах Артём видит узнавание, азарт и странное выражение, похожее на страх. Артём вынимает наушники, поспешно засовывая их в карман, но вместо радости встречи или хотя бы приличного и неловкого разговора о жизни Пашка напряженно оглядывается, нервозно закусывает губу и говорит с еще сбившимся от бега дыханием.

– Мне надо бежать. Очень надо.

Пашка косится за спину – как если бы его вот-вот могли нагнать, и позади него на мосту нет ни стаи диких собак, ни полиции, ни обезумевшей поклонницы, ничего необычного – только несколько прохожих, несколько уборщиков, строителей и легкая дымка, поднимающаяся от реки. Странно для ветренного вечера, но Артём никогда не был силен в приметах погоды.

– Ладно… – он теряется, не зная, что сказать, и замолкает.

Пашка Летов никогда ничего не боялся – мальчишка с взъерошенными волосами, сбитыми коленками и широкой улыбкой; они оба уже не мальчишки – но Пашка не бежит дальше, а мнется, решаясь – как если бы каждая минута была риском – и всё-таки достает из кармана телефон.

– Я рад тебя видеть. Очень. Слушай. Дай телефон. Я найду тебя.

Чудо техники, которое они могли только представить, когда были друзьями – многое изменилось, и Артём не может уловить – насколько многое. Он мешкает – больше растерявшись, чем сомневаясь, и диктует свой номер. Пашка быстро записывает его в контакты, кивает и хлопает Артёма по плечу, прощаясь – поспешным теплым жестом.

– Иди осторожнее. Скользко.

– Ага. И ты себя береги.

Пашка пускает в бег раньше, чем Артём успевает договорить – сразу набирая скорость, и Артём растеряно смотрит в его удаляющуюся спину. Туман сгущается, подступая – хотя ветер дует сильнее, разгоняя редкие снежинки – будто вопреки всей остальной природе. Пашка скрывается из виду, спускаясь с моста, и Артём зябко ёжится, отводя от него взгляд. Он продолжает путь к метро, теперь осторожнее – действительно скользко, темнеет стремительно, и несколько раз Артём ловит странное движение в уголке глаза – уже привычным тиком усталости.

Неделя выдалась непростой.

В метро он находит свободное место, и всю дорогу до дома думает о странной встрече, забывая даже о рабочих неурядицах. Пашка Летов – лучший друг из другой, очень далекой жизни, переставшей быть даже ярким воспоминанием. Обрывки образов – теплое лето на даче, вкус клубники, озеро, брызги, коровьи лепешки, ворчание бабушки, ржавые гвозди и заросли малины, легко становящиеся волшебными дебрями. Забытой жизни, которой, кажется, и не было, или была – но не с ним; как кадры фильма или части историй, которые читал перед сном – то, что стирается, переставая иметь значение. Артём вспоминает, как они нашли заброшенный дом за окраиной дачного посёлка и почти месяц прорабатывали план проникновения и борьбы с его зомби-обитателями. Тогда опустевший дом казался местом поистине смертельной опасности, и Артём даже написал о нём в сочинении о лете – но в упор не может вспомнить оценку или попали ли они в дом, в итоге.

Пашка всегда был странноватым, они не виделись с пятнадцать лет, и, может, зря Артём оставил ему телефон – чужому уже мужику, о котором ничего не знает. Многие одноклассники успели спиться и продать всё, что нашли поблизости ценного – но на решение были секунды, и Артём больше ждёт, чем опасается их встречи. Может, зря, но Пашка совсем не изменился.

2.

На ужин Артём покупает несколько бутылок пива, чипсы и, помедлив, бутылку виски и замороженную пиццу – на случай, если Пашка действительно позвонит. Юля бы такого не допустила, но Юли нет, и с её уходом Артём успел пережить и злость, и радость, и разочарование, и смирение, и обиду, и облегчение, и снова злость – весь беспорядочный вихрь чувств и мыслей, которые испаряются на ступенях офисного здания по утрам. Дома Артём вспоминает письмо, которое мог бы отправить по работе – мог бы и в понедельник, но рефлекс сильнее сознания, и он оставляет пакеты у входа, отправляет письмо и только потом раскладывает продукты.

Зря, пиво могло бы успеть охладиться, Артём кладет его в морозилку и устало листает новости и ленту друзей в телефоне. В столице он успел обрасти приятелями, и мог бы провести пятничный вечер веселее – мог бы в какой-то другой раз, в какую-то другую пятницу после какой-то другой, менее изматывающей рабочей недели. Кто-то выкладывает фото из баров, кто-то рассуждения о политике, кто-то – пространные цитаты, и, задавшись целью, можно было бы и самому прописать посты дня за каждого из персонажей. Предсказуемо. Артём еще раз по привычке проверяет рабочую почту и откладывает телефон. Он пару раз вспоминал о Пашке, уже переехав, пытался найти в соцсетях – но то ли тот умело скрывался, то ли из тех чудаков, которые отрицают соцсети.

Вечер пятницы Артёма мало отличается от всех остальных его вечеров. Можно попытаться познакомиться с новыми девчонками в одном из приложений или написать уже знакомым – возможной приятной беседой за чашкой кофе на выходных. Можно позвонить маме – нужно, и Артём устало вздыхает и обещает себе непременно набрать ей завтра, прямо с утра, а потом выбраться хоть на какую-нибудь встречу. Завтра, не сегодня, тянущимися обещаниями, которых никто не услышит. Он устраивается на диване, берет ноутбук и открывает чипсы и бутылку еще теплого пива. Тоже вполне неплохо. Под пиво Артём находит новый сериал, о котором говорят повсюду – чтобы погрузиться в интригующий мир роботов, расследований и интриг.

Сериал неплох, и в свете неоновых вывесок герои бегают друг за другом, стреляют, кричат от ран и страстно целуются – но внимание Артёма рассеивается, то и дело возвращаясь то к Пашке, то к работе, то к затекшей спине. Пашка не звонит ни через час, ни через два, и скоро кажется просто удивительной, но незначительной встречей, перестающей иметь значение – крошечной соринкой в одинаковых днях. Артём упускает нить сюжета, и глаза его закрываются, сдаваясь накопившейся усталости – желанию поспать, которое преследует любого, стоит открыть глаза.

Никто ему не звонит.

***

Приходит в себя Артём от удушья. Он задыхается – агонией, горло сдавливает неподъемная тяжесть – и мир перед глазами затягивает мутная пелена. Артём бьется, пытаясь вырваться, но руки не слушаются, ставшие ватными, тело трясет – пока он не перестает трепыхаться, застрявший в вязком кошмаре. Сил нет вообще – потому не может стать меньше, и грудь жжёт отсутствием воздуха. Не так он представил бы смерть, если бы думал о смерти – но Артём не думал, и потому не испытывает даже разочарования – только ужас, ужас и жажду и облегчение.

Пелену перед глазами разрезает вспышка света – одна, перечеркивая серость; вторая – отгоняя её дальше, и кто-то дергает его выше, заставляя сесть. Артём чувствует, как хватка слабеет, тело судорожно дергается, хватая воздух, и только спустя несколько глотков он чувствует, что лицо его мокрое – от слез или от дождя. Влажная его одежда, его кожа, плед на диване, и он дышит и никак не может надышаться. Жадные глотки перемежаются кашлем, сердце бешено колотится, и никогда еще воздух не был так сладок. Время теряет значение, и тело успокаивается медленно, не веря жизни.

Перед ним стоит Пашка – тот самый Пашка Летов, который не позвонил и который остался далеко и давно, на бабушкиной даче с грядками клубники. По небольшой кухне съемной квартиры расползается низкий белёсый туман. Пашка машет в нём лампой, отрезая куски, и на месте его ударов туман рассеивается, оседая мелкими каплями. Откуда туман? Артём не может понять, мысли мутные, запутанные удушьем и страхом. Туман отползает – отливом, побитой собакой, и Пашка нарезает его, пока не остается даже куцых клочков – как если бы тот бы опасной отравой.

Старательно, наверное, долго, и после Пашка стоит, тяжело дыша и тоже приходя в себя. Закончив, он выключает свою лампу и ставит на стол – аппарат длиной чуть меньше руки до локтя, явно тяжеловатый для того, чтобы размахивать им, как шваброй. Артём прочищает горло, не зная, что спросить первым – и Пашка усмехается и протягивает ему недопитую бутылку пива. Жидкость приятно прокатывается по горлу, он кашляет, и Пашка хлопает его по спине и отпивает пива сам, усаживаясь за стол напротив. В холодильнике есть еще – хочет было сказать Артём, но не говорит.

Пашка смотрит на него не менее удивленно, чем сам Артём, и произносит первым:

– Он приходил за тобой.

Кто приходил? Артём машет головой, пытаясь прийти в себя, и вместо действительно важных вопросов не может отвезти взгляд от лампы – чудесного света, который дал ему снова дышать.

– Что это?

– Это? – Пашка смотрит на лампу, словно на не стоящую упоминания мелочь, и вместе с тем довольно улыбается, как если бы сконструировал её сам. – Да просто ручной обогреватель. В строительных продают. Тепло. Помогает, если тумана не много. Ну, гипотеза, но смотри-ка, работает. Как раз хотел её опробовать. Законы физики пока еще работают в нашем мире, а. Внушает надежду.

Законы физики не могут не работать, Пашка всегда лучше него разбирался во всяких приборах, и Артём не поспевает за шуткой – или не знает контекста и не знает, что происходит на его кухне.

– Как ты меня нашёл? Как попал сюда?

Дверь была закрыта – конечно, закрыта, как в любой квартире любого дома столицы, и Артём спрашивает о двери – ни слова об охватившем его удушье. Пашка задумчиво крутит в руках опустевшую бутылку пива и, не спрашивая, открывает холодильник и достает еще одну.

– Ты же мне сам телефон оставил, найти несложно. Войти, в принципе, тоже.

На удивление, Артём не испытывает ни возмущения, ни страха – может быть, шок, может, отрицание, может, тело еще помнит агонию отсутствия кислорода. Пашка протягивает ему пиво, Артём качает было головой, отказываясь, но Пашка настойчиво вкладывает бутылку в руку и ждёт, пока Артём сделает глоток – как будто ему очень надо выпить сейчас, чтобы понять.

– Тебя хотел забрать Туман, – говорит он.

– Туман?

– Да, – отвечает Пашка совершенно серьезно и добавляет. – Мы думали, он приходит только за теми, у кого есть дары. Ну, гипотеза. Не то чтобы мы много знали о Тумане.

Артём с трудом понимает его мысль – отставая на пару фраз, и вспоминает их недавнюю встречу.

– Там, на мосту. Ты бежал от Тумана?

– Ага. Соображаешь.

– Дары?

Пашка забирает у него пиво, прикладывается, делая несколько долгих глотков – и закатывает глаза, словно готовясь к утомительной, но необходимой беседе.

– Я сначала тоже не поверил.

Он замолкает, выдерживая театральную паузу – так и не изменившимся приемом, но Артём ждет, не перебивая – и Пашка продолжает с явным разочарованием – как если бы Артём был бездарем, не оценившим его гениального выступления. Только от этого его хочется слушать.

– Да, у нас есть дары. Ну, знаешь, мы можем разные… вещи. Те, которые не могут другие. Можем видеть то, что не видят другие. Делать то, что не могут другие. Особенные, типа как Люди Икс.

Людей Икс Артём, конечно, знает, но у Пашки нет когтей или синей кожи, а есть только ручной обогреватель из строительного магазина, и Артём, конечно, предпочел бы услышать что-нибудь повзрослей – но почему-то совсем не удивлён слышать такое от Пашки даже спустя столько лет.

– И какой же твой дар?

– Я могу призывать дождь, – гордо отвечает Пашка, как если бы это было самой крутой способностью во всей вселенной, и объясняет, видя, что Артём не особенно впечатлен. – На самом деле, это классно. Если всё работает так, как нужно, это будет самым мощным оружием. Туман – капли влаги, дождь – капли влаги, побольше. Я просто превращу Туман в дождь, и он исчезнет. Ну, гипотеза, но…

– Что же ты не использовал эту свою суперсилу?

Пашка цокает языком, дергая плечом – от неприятного, словно уже наскучившего вопроса.

– Я пока только учусь. Не всегда получается.

– Ага. Понятно.

Звучит бредово – как всегда звучал Пашка, фантазер с волшебным замком в палатке и химерой соседской кошки – но тело ещё подрагивает, напоминая о реальности боли.

– Не хочешь – не верь, – фыркает Пашка, ничуть не обидевшись. – Мне вообще всё равно.

Верить или не верить – не столь важно, и Артём думает о том, где бы купить такую же лампу и как теперь засыпать вечерами. Как идти от работы и может ли всё это оказаться сном.

– Почему ваш Туман пришел за мной?

– Я не знаю. Мы только пытаемся понять Туман. Надо показать тебя Луису. Он скажет.

Наверное, Артёму нужно спросить больше – что это за Луис, что значит показать и что он может сказать – нужно, но Артём и без того достаточно спросил. Пол поблескивает от капель влаги – единственном, кроме Пашки, напоминанием о том, что произошло. На часах уже далеко за полночь – они смотрят на них одновременно, и Пашка говорит, решая за них обоих:

– Останусь у тебя. Утром поедем.

Артём молчит – задумчиво, и – не неверием, малодушно думает – может, зря он согласился, и не стоило вообще давать Пашке телефон. Тогда ему не нужно было бы ехать никуда завтра утром. Приступ удушья, паника, депрессия – любое из модных слов, которое с лёгкостью подберет психолог, если его позволяет страховка, и Артём решает – да, надо сходить, может, там найдется объяснение кроме волшебного тумана. Он трёт глаза и вдруг снова чувствует навалившуюся усталость.

Завтра выходной, и у Артёма всё равно нет плана получше.

– Ладно, – соглашается он, сдаваясь. – Посмотрим, что там у вас.

Пашка важно кивает, собирает пустые бутылки и выкидывает их в мусорку – бытовым жестом посреди утихающего абсурда. Всё ещё существующими правилами приличиями, и не так Артём представил бы в гостях друга детства, если бы когда-нибудь представлял.

– Есть хочешь? – спрашивает Артём.

– Да не откажусь, вообще-то.

Они разогревают замороженную пиццу и открывают еще по бутылке пива – возвращая чувство нормальности и наконец напоминая встречу старых друзей. Едят они в усталой и неловкой тишине, пока Артём не спрашивает – то, что действительно ему хочется спросить.

– Как Фаина Георгиевна поживает?

– Да ничего, вроде… Телефон хоть заряжать научилась.

Разговор о Пашиной бабушке звучит дико и правильно одновременно, правильно и так далеко – имена, которые Артём не слышал лет пятнадцать и которые когда-то были столпами мира.

– А дача ваша? Мои свою продали, ты знаешь…

– А наша стоит. Бабка конечно не ездит туда больше, разваливается потихоньку.

– Вот бы съездить.

– Вот бы съездить, – эхом повторяет за ним Пашка, и улыбается.

Той самой знакомой улыбкой, с которой он звал в очередное безумное приключение, и, кажется – ничего не изменилось, и завтра Артём проснется мальчишкой и побежит с ним шугать кошек за гаражами. Нелепой мыслью, Артёму кажется – может, не так уж плохо отправиться завтра куда-то; может, это лучше, чем ничего. Засыпая, он слышит, как стучит в окно мелкий дождь.