Текст книги "Завод «Свобода»"

Автор книги: Ксения Букша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

[16. ИСПЫТАНИЯ]

На стене висит ковёр, вышитый крестом, вернее, крестами, то есть крестиками: внизу километры воды, глубокое дно, наверху серое небо и сопки. Вот жёлтый крестик, это в своей утеплённой куртке, которую сшила ему жена, идёт по сопкам товарищ D, одессит, идёт, выдыхая огонь, в жёлтой куртке с фиолетовыми карманами. Он идёт по дороге, петляющей между сопок, и на него из-за сопок смотрят неизвестные ему зверьки. Дует сильнейший ветер, он дует уже третью неделю, и потому от всего снега, что был в сопках, осталась только дорога – она утоптанная, и снег на ней держится лучше. Зимой, когда наметало сугробы, дорога эта казалась траншеей среди глубочайших барханов, а теперь барханы растаяли, их сдуло ветром, а дорога стала китайской стеной, мостиком, и вот D балансирует на этом скользком мостике, согнувшись в три погибели в своей жёлтой куртке, которая парусит. И D выдыхает огонь солнечного чесночного супа, и водки, и аспирина, и кашляет как доходяга, а делать нечего. (Мы удаляемся, и снова видим: серое на сером, косточка подводной лодки внутри.)

Испытания подводной лодки и всех приборов на ней длятся двенадцать дней. Происходит глубоководное погружение на триста метров. Набивается полна коробочка инженеров и вояк. Все сидят по лавкам в душном и тесном помещении: много еды и тусклый свет. Сидят в полной тишине и слушают, как бы где не протекло. Лодка ведь под давлением, и если где-то протечка, всё будет слышно. Все сидят и каждый, в меру живости воображения, представляет себе океанский молот, тиски, кулак, в котором лодка стиснута, как яйцо, скорлупка, огурец. Лишь немногие верят полностью, целиком отдавшись на волю судьбы. Таков наш D. Он безмятежен, даже немного весел, но не тем ненормальным весельем, которое обычно отличает людей лихорадочных и не спавших ночь, а естественно-круглым и спокойным. И он кашляет. Перед испытаниями происходит следующее (мы снова приближаемся): всех заставляют попарно лезть в ледяной бассейн с ржавой и мутной водой. Разумеется, в водолазном костюме. Метра на четыре погружают, походишь на верёвке – вытащат. Жив? Жив. Однажды D перепутался с инженером G с «Водтранс-прибора». Вода, конечно, мутная, ничего не видать, наощупь ходили там два крупных инженера. Походили кругами да и запутались. Мороки было вытаскивать.

Пять километров среди сопок, в сопках дорога, серое небо, рядом море. D заходится кашлем. Ух, взопрел! Круглый D вынимает из недр пуховика флягу. От дома до причала пять километров. Романтика. Двести человек на одной лодке: каждый прибор обслуживает своя команда инженеров и регулировщиков. Одессит D напарником к Вите P, известному миллионеру северных широт. Всем известно, что на испытаниях заработать можно, но настырный Витька возвёл дело в принцип. Он решил показать, что советский рабочий действительно может честным трудом купить три трёхкомнатные квартиры в Ленинграде. Конечно, D тоже не дремлет. Недавно с ним случилась ничем не примечательная ситуация. Они с женой собрались в Ленинград на переотметку (раз в полгода обязательно). Ну, как обычно, на недельку: платьев купить, в театр сходить, родню повидать. Аэродром… И тут Ниночка говорит: «мама, меня тошнит». Жена: подожди-ка нас минутку! И исчезла вместе с Нинкой. Чёрт подери! D мечется по залу. Объявили посадку. Жены-ребёнка нет как нет! D – в администрацию, милицию! Их по громкой связи… Нет их! D подскакивает; посадка заканчивается, их нет. Они, оказывается, домой уехали. Передумали лететь. Так бывает. Дело в том, что самолёт, на котором они уже почти что улетели, разбился со всеми пассажирами. И жена, и D очень быстро об этом забыли, и не в этом, конечно, причина того, что через полгода они переедут обратно в Ленинград. Просто жена снова беременна, а Ниночку надо вести в школу.

Вот показывается вдалеке причал. Одессит D поднимается духом. Дошёл! Не сдуло! Завтра в поход, а по объекту шныряют везде, что-то чинят, перепаивают. Нормальная ситуация (злорадствует D). Некоторые сутками не вылезают. Но у нас-то всё готово. Витька P тащит за руку: шухер, D, у нас ничего не работает. То есть? Почему? То есть вообще не включается… D бросает в пот. Он чешет под кудрями и расстёгивает жёлтую куртку. Остатки чесночного супа улетучились. Погоди, сейчас я развинчу.

И он развинчивает. И заглядывает внутрь. И раздвигает прибору кишки. И светит туда фонариком. И ищет. И не находит. Потому что можно искать иногда хоть всем регулировочным цехом и ни хрена не понять. D сатанеет. Идёт восьмой час, и начинает темнеть. В поход уже завтра. Витька ходит кругами. Они ищут вместе. Мать вашу! – кричит D. – Я понял! Кривая крышка! О, олухи!.. Как они покрасили крышку?! Недаром говорят, что в нашем деле мелочей не бывает. Стесать краску?.. Но тогда герметичность будет нарушена. Что же делать? И тогда D находит железную плашку, обматывает её изолентой в три слоя и кладёт под крышку, чтобы контакты сошлись. Включаем… (Барабанная дробь.) Есть контакт! D разражается залпом оглушительного кашля, Витька озирается. Если обнаружат вояки – могут и под суд. Сдавали-то прибор без плашки на изоленте. Но кто, кроме них, туда полезет? Даже если прибор сломается, полезут именно они. Крышка завинчена наглухо. Работает! Работает! Витька P и одессит D приходят в бодрое настроение. Они поглядывают на остальных (победоносно).

Огромный ковёр на стене, шерстяной ковёр, вышитый крестиком. Серые волны смыкаются над маленькой косточкой подводной лодки. Двести человек внутри, вояки и инженеры, как воды в рот набрали. Тишина и мерный зловещий гул. D старается не кашлять. Он думает про плашку. Ладно. Чёрт с ней, с плашкой. Расслабься. Стрелять-то будем? Было тут года два назад: ракеты полетели не туда. Направились, понимаешь, в дружественный Китай. Если бы долетели, было бы совсем не смешно. К счастью, успели сбить. Инженеры сидят, и каждый думает про свою плашку, а кто-то – про медный провод или ещё что-нибудь такое. Долго думают. Прошёл час стрельб, но ничего не происходит. Входит офицер. На его лице выражение спокойной безнадёги. Все пытаются понять, в чём дело. Стрелять-то будем? А? Не будем. Не будем сегодня стрелять. Отбой, товарищи. В семнадцатом квадрате охотники в тайгу вышли. Охотники?! Мать их за ногу!! Нашли время!! Их что, предупредить не могли?! Идём домой. Следующая попытка через три недели. Одессита D пробивает на хохот первым; за ним начинают хохотать и другие. Плашка! – стонет D, забыв о строгой секретности. – Изолента! Охотники!.. Ха-ха-ха!..

[17. ПЕРВОМАЙ]

Вот наша первомайская демонстрация. (Радостно встречает Первомай Страна Советов. Кумачовые знамёна, транспаранты, весёлые песни и звуки оркестров, необъятное море участников манифестации.) Сверху белое небо, снизу асфальт, на заднем плане просматривается здание Кировского универмага. Заводчане «Свободы» всегда вставали в хвост колоннам с Путиловского (Кировского) завода. Вот сейчас показан как раз именно этот момент: мы стоим и ждём на ветру большой толпой. Погода солнечная и ветреная, кажется, в тот день было очень холодно. Слева, у самой границы между видимым и невидимым, стоит F, ему тридцать два. И так как камера снимает не его, а стоящих рядом с ним женщин, то, между тем как камера их снимает, случайно попавший в кадр и не ведающий о том F задумчиво смотрит в сторону Нарвских ворот, где ребёнком во время блокады он видел повешенных немцев.

(Советские люди вступили в очень ответственный период пятилетки. Нынешний год по существу определит, с какими результатами страна придёт к её завершению. Сообщение ЦСУ СССР об итогах выполнения плана говорит об уверенных шагах нашей индустрии, о наших новых больших успехах.)

Вот две женщины в пальто непринуждённо беседуют. Полы их светлых пальто развеваются на майском ветру. Они в туфлях на шпильках. В руках у них по гвоздике. Та, что слева, красивая, с пухлыми губками на худом личике, смахивает слезу и улыбается. Слеза – тоже из-за ветра. Мельком показывают заводскую семью, крупную девочку в пушистой шапке и с маленьким красным флажком, ещё один смеющийся ребёнок с шаром сидит на папиной шее. То, что фильм может передать: солнце, ветер, шары, высокое небо, флажки и флаги, транспарант на грузовике («Слава КПСС»), по бокам грузовика ряды серпо-молотов, на борту – рельефные светлые буквы: «Свобода» (название завода выглядит лозунгом). То, чего фильм передать не может: запахи ленинградского завода в холодный солнечный день, запахи свежего морского ветра, асфальта и железной крошки, запахи кирпича, битума, бетона, креозота, свежей травы, земли, машинного масла, дыма.

(В праздничной колонне идут ветераны, участники Великой Отечественной войны, рядом с ним – молодое поколение рабочего класса, продолжающее дело своих отцов и матерей. Среди них – ударники коммунистического труда и передовики производства. Патриотический долг каждого советского человека – ознаменовать этот праздник новыми достижениями на трудовом фронте.)

Вот идёт верхушка нашего завода. Этот бодро шагающий крупный мужчина в длиннополом пальто и шляпе – сам легендарный второй директор «Свободы», N. Справа от N – громогласный и буйный начальник сборочно-механического производства B, отличный работник, запойный пьяница. О нём постоянно ставился вопрос, но как ставился, так и снимался – как без B быть заводу? B писал покаянные объяснительные о моральном облике. После отставки N все думали, что директором сделают B, но его, конечно, не сделали. Слева от N – плановик-экономист O, тогда ещё новый человек на заводе. Все трое оживлённо беседуют. Они в хорошем настроении, B смеётся, N разговаривает и жестикулирует, O, улыбаясь, машет камере цветком красной гвоздики. А за ними: лучшая лыжница завода, и роковая кокетка, и модные усатые юноши в тёмных очках, и I, «самые длинные ноги ОКБ», и очарованный пацанчик-пионер в расстёгнутой драной куртке, и хохочущий начальник ремонтного цеха, обаятельный, мастер на все руки, в перчатках и с детским флажком на круглой деревянной палочке, и близняшки-зайцы-октябрята с щербатыми передними зубами, и немолодая знойная бухгалтер, и стайка малярш из цеха 13, и юная Z – специалист по гальваническим покрытиям, и U, аскетичный главный конструктор стратегически важного изделия 5T-42Р. Камера подпрыгивает. Все дома (проспект Газа, ныне Старопетергофский) густо залиты солнцем. Окна сверкают ультрафиолетовыми звёздами.

(В руках над головами ликующих колонн – дети, очень много детей. Наша надежда, наше настоящее, наше будущее. Трудящиеся нашего завода про должают славные традиции героического рабочего класса Нарвской заставы, претворяя в жизнь ленинский завет: «Мы придём к победе коммунистического труда».)

То, чего фильм передать не может: однажды на «Свободе» оказалась делегация коммунистов одной из мятежных латиноамериканских республик, и они спросили у комсомольцев: «Вот у вас зародилось революционное движение. Расскажите, а – как? Какова методика организации подполья, устройства настоящей революции?» Комсомольцы погрустнели. А вот что фильм может передать: идёт военный оркестр, блещут инструменты на ярком солнце, трубач одной рукой играет, а другой держит самодельные партитуры. Крайний слева, тромбонист, косится в ноты. Справа – трубач, колоритный персонаж лет пятидесяти, крепко сбитый, в кепке, с бачками, в распахнутом пальто. А за ними – женщина в пушистой шапке и с шариком в руке, трое рабочих под руки, тёмные лица, кепки, улыбки, «Партия и народ едины», «Слава передовикам производства», девочка в клетчатом пальто и в платочке, пожилая пара в одинаковых тёмных пальто, верхушки деревьев над Волынкиной улицей. Ах да, и медные тарелки!

(В колоннах демонстрантов Кировского района идут трудящиеся нашего завода. Рядом со своими наставниками, ветеранами труда, идут молодые рабочие, которые с честью несут трудовую вахту пятилетки, показывая пример добросовестного отношения к порученному делу, выполняя задания в срок, с высоким качеством.)

Унылое впечатление навевает всё-таки эта сцена, не знаю почему. Вот я иду в толпе, весело помахивая портретом Суслова. Я сам набивался нести какой-нибудь портрет, за это нам давали десять рублей. Я иду-болтаю с симпатичной толстушкой, она хохочет, её перманент выбивается из-под платка, цвета которого я не помню, а губы ярко накрашены и в солнечном свете кинофильма засвечены и черны. Её звали Раиса, она была лучшим диспетчером завода, прямо-таки создана для этой должности. А потом брат её мужа женился на иностранке и уехал в Израиль, так Раису в двадцать четыре часа перевели из диспетчеров куда-то в бухгалтерию. Несколько лет назад я узнал, что она со всей семьёй уже давно живёт в Америке. Но почему же такое тоскливое впечатление, ведь тоска возникает не из-за того, что это коммунистическая демонстрация, а не свободный народный праздник, и что люди на ней – в сущности несвободные люди. Не из этого. Но и не из того получается тоска, что тогда мы были молоды, а теперь мы старики. Нет, это внутренняя тоска самого фильма, эстетическая, именно солнце, кажется, усиливает её, потому что я ведь знаю, что, несмотря на солнце, там, на праздничных улицах, холодный май, руки мёрзнут и сохнут на ветру, по улицам носит весеннюю пыль, листвы ещё нет, а красных флагов, гвоздик, разноцветных шаров чёрно-белый фильм не может передать, он не справляется с красным цветом, особенно когда его так много. А может быть, из-за музыки, то мажорной, то минорной, но неизменно трубной, ритмичной, квадратной, похожей на наши дома, наш город, солнечный и пыльный, город сверкающих, параллельных трамвайных рельс, круглых площадей-арен, цирковых тромбонов. Да, и литавр.

(Да здравствует миролюбивая ленинская внешняя политика Советского Союза! Да здравствует великий советский народ!)

Вот и Дворцовая площадь, ряды трибун, официальные лица под шляпами, огромный круглый герб, увитый золотыми гремучими колосьями, и весёлые толпы заводчан, как из рога изобилия, льются с Невского и, замедляя шаг, сливаются с другими толпами, а гигантский Ленин на фасаде Эрмитажа, тоже в толпе своих гигантских рабочих, шагает нам всем навстречу, и улыбающиеся дети едут на папиных шеях, над их шапками, лысинами, причёсками, сидя на скрипучих кожаных воротниках, щурясь на ярком солнце, размахивая флажками, и уже устало улыбаются молодцеватым матросам девчонки-комсомолки из цеха 13, а два почётных рационализатора из цеха 31 давно жаждут перейти к неофициальной части, потому, как говорится, трубы горят, да и тромбоны тоже горят, и пересохли рты, и асфальт пересох, и солнце шпарит с официальных небес, совершенно белых, круглых, выцветших и пустынных, на головы, на шапки, на круглые деревянные палочки флажков, на шары и верёвочки в маленьких замёрзших лапках, и вся маниакальная демонстрация, сбивая шаг, съезжает косо куда-то вбок, в угол экрана, и остаётся пустая площадь, залитая холодным майским солнцем, как лампой дневного света, и ждёшь декабря.

[18. ТЕАТРАЛ]

Да-да-да, кино – это правильно! – поддакивает директор V. Именно так. Угощайтесь! А-а! Да. Так. Правильно! Здесь у нас ещё не всё, так сказать, тип-топ, поэтому мы и решили вас пригласить. Нам хотят дать новый гражданский заказ. Большущий. Медицина. А для этого они хотят проинспектировать завод. Ну я и говорю: чего там инспектировать?! Снимем, понимаешь, фильм, чем им здесь ходить по заводу и мешать, между нами говоря, людям работать! А мы им снимем красиво, так что им ещё захочется… Да вы угощайтесь! Нет-нет, ни за каким вы не за рулём, а ещё вот это, это наш дорогой уважаемый W привёз из Лондона, он у нас… Инга, входите-входите! Я не занят! Я, знаете, люблю одновременно… Я всегда доступен. Знаете, сначала вы должны непременно снять нашу новую столовую! Это было первое, что я реконструировал, когда пришёл на пост директора этого замечательного… Инга, здесь слово «эффективность» не подходит, здесь надо бы «результативность», чувствуете, ххех, да?.. И как это всё сразу заиграло! Теперь не подкопаться. Мы ведь не количественные показатели сейчас обещаем… Идёмте! Вот смотрите! Видите? Как вы думаете, это что? Да, я вас слушаю! Нет, пошлите их в пятнадцатый, всё именно там, нетронутое! Да, так вот: это кинескопы… Мы делали трубки для первых советских телевизоров, и на заводе остались лишние… Это я придумал отделать ими стены на лестничных клетках. Правда, потрясающий дизайн?! А вы видите эти лампы?! Их разработали инженеры нашего ОКБ, честь им и хвала! Думаете, это не важно? А-а! Вот рабочий, например, выходит из цеха, и что он видит? О, Пал Палыч, привет! Вот, знакомьтесь, это начальник девятого цеха, у него здесь и сын работает. Между прочим, большой друг моего предшественника, легендарного директора N. Да. Без N, я всегда говорю, что без N… А вы знаете, что «Гауди» на латыни означает «Радость»? Это мой любимый архитектор. Минуточку. Я вам уже сказал, что это я подписывать не буду, пока не ознакомлюсь с детальным планом. Кого вы хотите обмануть? Так. Вот здесь вы можете меня снять крупным планом? Как я рассказываю, а вы снимайте. Здесь нормальный свет? Если не очень, мы можем посодействовать, задействовать из павильона, у нас тут… А это наш участок прошивки печатных плат! Здравствуйте, товарищи! Первое, что я сделал, когда я пришёл на завод, – я всё механизировал. У меня страсть к механизации. Пусть другие обожествляют тяжёлый труд, а я вслух говорю, что… Мне попался на глаза участок прошивки печатных плат. Я их, глаза свои, вытаращил! Женщины сидят годами и, теряя зрение… Я пришёл в ОКБ: есть среди вас сумасшедшие, кто мог бы механизировать? Один такой вышел, говорит: я могу. У американцев такого нет! Угощайтесь, это наш начальник тридцатого цеха у себя на участке выращивает. Не бойтесь, это всё нормально, мы и сами растим у себя под окнами, снимать не надо, нет. Только если очень коротко. Так. Я понял. Это я уже давно понял. Нет, будет по второму варианту. Да, несмотря на ведомость. Не менял и не собираюсь менять. Вы снимайте, снимайте! Сейчас, конечно, всё совершенно не так, как при N, у нас уже другие задачи. Прежде всего – это гражданская продукция. Мы не должны зацикливаться… Про меня знаете как шутят?.. «Директор наш не старый хрыч. Собой орёл, повадкой Лев, характером Ильич!» Ха-а-ха-ха! Ну, я дурак, конечно… До «Свободы» я возглавлял завод в городе Нейбуш. Это Юрьевская область, уже почти Урал. Там целый город мы построили. Ну, «мы» это я уж так… Завод построили, а к нему – несколько микрорайонов, очистные сооружения, школы, больницы. А что будет, если он встанет, этот завод? Вы думали? Никто не думает! Прежде всего – окружающая среда! Это новое мышление, так у нас ещё никто не мыслит! Если завод встанет, что будут делать рабочие?! Вы мне, конечно, можете говорить, что он не встанет… Но ведь когда-то и заводов не будет! Ну или почти не будет. Я читал некоторые исследования… вот вчера мы с женой… Да! Ну вы даёте! Что вы рубите сплеча?! Тут лучше впритирочку!.. Нужна осторожность. Попробуйте R выдвинуть, предложите его кандидатуру. И посмотрим, что получится, какая будет у них реакция. Я считаю, это компромисс. Да-да. Ну так вот: вчера вечером мы с женой были в театре… А надо сказать, я заядлый театрал! Я даже в юности собирался стать актёром. Так вот: пришли мы в театр, а тут бенефис Гамбревского. Сейчас я вам расскажу. Я учился тогда в училище… И, ещё не закончив его, пошёл поступать в театральное, на его курс, это было, боже мой! Двадцать пять лет тому назад. Я пришёл к нему. Он мне говорит: всё отлично, мы тебя берём! А меня не отпускают в училище. Бумажку не дают. Ну хорошо, говорит Гамбревский, тогда мы тебя берём на второй курс, и они не смогут тебя не отпустить! Я прихожу на приём к декану нашего училища, мне повезло, что он мне попался… вернее, что я ему попался… Он говорит: ты сходи, парень, к ней… Была тогда такая Комаровская… Актриса, пожилая, гениальная абсолютно… Очень много с молодыми возилась… Сходи, говорит, к ней, я тебе дам телефон. И пусть она скажет. Вот если она скажет, что тебе надо быть актёром, – то будь. Я пошёл. Мы с ней проговорили часа два. И она мне… Не надо делать того, что не надо делать! Чините линию сначала, а не пытайтесь кустарным способом там что-то организовать. Так вот. И Комаровская мне говорит: нет, не надо тебе быть актёром, ты человек настроения, актёрство тебя сгубит. И вот эту историю я вчера… О, а вот поглядите – это моё любимое новшество, которое я пытаюсь ввести на заводе. Полная автоматизация управления! В соответствии с генеральной линией на пятилетку механизации и оптимизации! Вообразите: весь производственный процесс раскладывается на операции, автоматически назначаются ответственные, и у каждого из принтера вылезает бумажка, на которой – сроки выполнения операции. Всё сразу схватывается. Уменьшается время пролёживания между операциями на тридцать процентов! Введу в сентябре. Снимайте, снимайте… Ну так вот: после спектакля я подхожу за кулисы к Гамбревскому… Он меня сразу узнал! Очень странно, говорит, очень, очень странно, что вы не стали актёром! А я ему отвечаю: чем плохой актёр, лучше хороший генеральный директор, ха, ха, ха! Вы не думаете? Только, ребята, у меня к вам очень большая просьба. Получается, что я выпендриваюсь очень сильно. Я этого обычно избегаю. Но как вам ещё об этом рассказать? Я, конечно, дурак, но… Да!.. Вот именно!.. Угощайтесь!..