Текст книги "Обезглавленное древо. Книга вторая. Джори"

Автор книги: Ксения Перова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Посвящается Эделасу

1

Айку всё чаще снился один и тот же сон.

В начале в нем нет ничего страшного, вообще ничего. Просто заснеженное поле, черный ночной лес, унылый серпик луны в разрыве низких туч. Цепочка лошадиных следов на нетронутой целине.

Но куда ведут эти следы? Где эта лошадь и, самое главное – что случилось со всадником? Нужно его найти, как можно скорее! Ведь лошадь понесла, а он не умеет ездить верхом!

Айк бежит, увязая в глубоком снегу. Пот льет градом, он задыхается.

– Эйви, где ты?! Где ты?

И вдруг замирает – за спиной кто-то есть. Только это не Эйвор.

Айк оборачивается. Нет смысла убегать от напастей, всё равно никуда не спрячешься. Лучше уж так – сразу, лицом к лицу.

Над ним возвышается огромная фигура, черный силуэт без лица, порождение мрака.

– Он потерян, – гудит низкий голос, и этот гул пронизывает Айка, заставляя вибрировать кости, – потерян навсегда. Ты не вернешь его. Отступись.

– Я не верю тебе, – упрямо произносит Айк, – Эйвор здесь, и я его найду.

Он отворачивается, чтобы продолжить путь.

Но тьма окутывает его, точно мягкое покрывало и шепчет, шепчет в самые уши:

– Он потерян и это твоя вина. Твоя вина… твоя вина…

– Айк, проснись! Айки!

Лицо Эйвора склонилось над ним – осунувшееся, повзрослевшее.

Что это – явь или всё еще сон?

Айк приподнялся на постели, потер ладонями лицо.

– Я кричал?

– Не очень громко, – Эйвор попытался улыбнуться, но в темных глазах застыла тревога.

– Прости, Веточка. Плохой сон приснился.

– О том дереве?

Айк вздрогнул. Пару лет назад образ пылающего дерева постоянно преследовал его в кошмарах. Но он никогда не рассказывал младшему брату об этих снах.

– Откуда ты знаешь?

– Ты повторял «дерево! дерево!». Не сейчас – тогда, раньше. А сейчас тебе что приснилось?

– Не помню.

Айк скинул ноги с кровати и потянулся за одеждой. Эйвор уже оделся и сидел напротив на своей постели – отдыхал. Теперь ему приходилось часто отдыхать. Почти постоянно.

Они спустились вниз, в кухню, где Лурдес уже вовсю готовила завтрак. Маленькая, смуглая, черные волосы собраны в короткий пучок, руки так и мелькают – быстро, сноровисто. В старых штанах и рубашке Эйвора она выглядела совсем мальчишкой. В плите гудел огонь, весеннее утро радостно ломилось в частый переплет окна. Вкусно пахло горячей кашей, влажной тканью и деревом.

Усевшись, Айк принялся рассеянно грызть большой палец у ногтя – дурацкая привычка, от которой он много лет не мог избавиться. В задумчивости или когда ему было не по себе, рука сама тянулась ко рту.

Почему события трехлетней давности вдруг начали возвращаться в снах? И почему именно этот момент их с Эйвором неудавшегося побега – ведь тогда всё закончилось благополучно? Если бы ему снились кошмары о том, как Эйвор заболел и он, Айк, сходя с ума от горя и чувства вины, был вынужден вернуться с ним домой – это было бы понятно. А так…

– Варенье будешь? – голос сестры прозвучал над ухом неожиданно громко, и Айк вздрогнул.

– Да, спасибо.

Лурдес поставила перед ним миску с кашей, распахнула окно и крикнула:

– Мэй!

Пару минут спустя хлопнула входная дверь, и в кухню вошла Мэйди с арбалетом на плече. Осторожно пристроила громоздкое оружие в углу и взяла свою миску.

Стрелять из арбалета худо-бедно умели все члены семьи Райни, но только Мэйди увлеклась этим всерьёз. Хозяйство было немаленькое, работы полно, но она обязательно находила хоть десять минут в день, чтобы пострелять по самодельным мишеням. Айк не совсем понимал, зачем ей это, ведь никто из них никогда не охотился. Но не слишком забивал себе голову – были проблемы и поважнее.

Тишина во время завтрака нарушалась лишь щебетанием Лу, которая была просто не способна подолгу молчать, а во внимательном слушателе не нуждалась. Эйвор вяло ковырял еду; Мэйди, глядя в стол, наворачивала за обе щеки. Ела она так же, как работала – молча и неутомимо. Глядя на неё, Айк всегда думал – вот уж кто пошел в отца. Характером, конечно, так-то они с Лу были близнецами.

Айк запивал кашу ягодной водой и рассеянно слушал пересказ любовного романа, пленившего воображение сестры. Затем она начала обстоятельно перечислять дела на сегодня: выгнать коз на выпас в лесной загон, почистить хлев, собрать яйца и покормить кур, прополоть три грядки, приготовить обед…

Айк понимал, что Лурдес говорит это не в укор ему – мол, вот сколько дел, а ты уходишь. Ей просто нравилось ощущать себя домовитой хозяйкой. Однако совесть его уколола – привычно и тем не менее болезненно.

Ничего не поделаешь, надо поскорее вернуться в город – уже рассвело, а идти часа два быстрым шагом. Он и так задержался.

Торопливо натягивая в передней сапоги, Айк в который раз поразился двойственности своих чувств.

В город, разумеется, идти не хотелось – ничего хорошего его там не ожидало. Но невыносимо и оставаться здесь, смотреть на бледного, тяжело дышащего Эйвора, на сестер, у которых к концу дня от усталости кружится голова и иногда кровь идет носом. Не будь они такими крепкими – удивительно крепкими и рослыми для семилеток – давно бы свалились от непосильной работы.

Когда мама умерла, Айку тоже пришлось несладко, но он всё-таки был постарше. К тому же тогда с ними жил близкий друг отца, Дирхель Магуэно. Он был Искателем и оставил свои походы по Хранилищам на целых два года, пока близняшки не подросли немного. Теперь на это рассчитывать не приходится.

Айк забросил на плечо кожаную котомку и вышел на крыльцо. Окинул взглядом темный лес – он окружал дом, словно второй забор, непроницаемой стеной. Утренняя прохлада струйками проникала под плащ. Весна весной, но ночи ещё холодные.

Два огромных бело-рыжих кобеля – Райст и Кари – радостно приветствовали Айка, и он ласково потрепал их по густой шерсти. Хвала Всемогущему, есть в этом доме хоть кто-то, перед кем он не испытывает чувства вины.

– Уже уходишь?

Айк с невольным вздохом обернулся. Эйвор выглядывал из приоткрытой двери.

– Да, мне пора, Веточка.

Эйвор нерешительно спустился с крыльца и подошел к брату. Сердце Айка снова болезненно сжалось – на ярком свету бледность и худоба младшего бросались в глаза еще сильнее. К тринадцати он сильно вытянулся и стал ещё более изящным, чем в детстве, а тонкие черты лица придавали ему сходство с хорошенькой девочкой. Темные, слегка вьющиеся волосы были смочены водой и аккуратно зачесаны назад.

Ещё пару лет назад Айк не поверил бы, что босоногая растрепка Эйвор может всерьёз заботиться о своей внешности – но факт оставался фактом.

Стоя перед братом, Эйвор внимательно вглядывался в его лицо, словно искал что-то. Кари тыкался носом в его ладонь, но он не обращал внимания на пса.

– Ну, что такое? – нетерпеливо спросил Айк. – Я правда спешу.

Эйвор виновато отступил на шаг. Но потом вдруг шагнул к Айку и порывисто обнял его за шею. Тот со вздохом опустил котомку и обнял брата в ответ.

– С Мэйди поссорился?

Эйвор молча помотал головой, не разжимая рук. Айк слегка отстранил его.

– Что же тогда?

– Да так, ничего, – буркнул Эйвор. Но в глазах его сверкнули слезы, и он неожиданно жалобно произнес, – Айки, ты меня ещё любишь?

Острая нежность, вина и стыд захлестнули Айка.

– Конечно, люблю, Веточка! – горячо произнес он, крепче прижимая брата к себе. – Что у тебя за странные мысли?

– Не знаю, – вздохнул Эйвор уже спокойнее, – я тут думал, думал…

– Очень опасное занятие, – усмехнулся Айк.

– Угу.

– Ну и до чего додумался?

Эйвор снова вздохнул и, опустив глаза, произнес:

– Я тебе только мешаю теперь… мне всё слишком трудно, по лесу пройтись – и то не могу…

Против воли Айк почувствовал раздражение. Он любил младшего, но надо же было ему завести свою песню именно сейчас, когда позарез нужно в город!

– Не говори глупостей, ты мне не мешаешь. Наоборот – ты работаешь в мастерской, помогаешь нам. Отец очень доволен тем, как ты справляешься!

– Если доволен, почему держит меня здесь? – буркнул Эйвор себе под нос.

– Что ты сказал?

– Да так…

– Ладно, слушай, – Айк решительно взял брата за плечи и заглянул ему в глаза, – грустить тут не о чем, правда! Смотри, весна наступила! Лето быстро пролетит, оглянуться не успеешь – Дирхель вернется, привезет нам новые книги. Не унывай, ладно? Я знаю, тебе трудно, но мы должны держаться, нельзя падать духом!

– Как Соколиный Глаз? – криво усмехнулся Эйвор.

– Ага. Вспомни, он почти всегда был один, а у тебя есть я, отец, Дирхель и девочки. И мы будем с тобой, что бы ни случилось!

Айк снова крепко обнял брата и подхватил котомку.

– Всё, я пошел! Побегу тихо, как Соколиный Глаз!

Эйвор с улыбкой проводил его до калитки, и Айк почувствовал облегчение, когда она закрылась за ним. Он поспешно углубился в лес, но ещё долго чувствовал за спиной присутствие брата – как будто он смотрит ему вслед робким, печальным взглядом.

Базарные дни – гадкое время; город наводняет пришлый народ из окрестных деревень. В такой толпе карманникам раздолье, но и Всемогущий бы с ними. Пусть воруют, пусть хоть главу магистрата обчистят – плевать. Беда в том, что кто-то обязательно попадется.

Айк не бывал нигде, кроме Вьена, а вот Дирхель путешествовал всю жизнь и рассказывал, что город их не из самых крупных, встречаются и побольше. После того, как триста лет назад эпидемия «белой лихорадки» погубила большую часть человечества, после Великого Исхода из Мегаполисов такие города стали обычным делом. Чтобы спастись в наступившем хаосе, люди укрепляли их и обороняли, как крепости. Вьен тоже был окружен высокой бревенчатой стеной.

Но сейчас, хвала Всемогущему, жизнь стала спокойнее. Уже лет двадцать в округе не появлялось ни одной разбойничьей банды; в деревнях жили спокойно, а в городе даже ворота на ночь не запирали. Патрули остались, но только для охраны правопорядка.

Вьен не любил Айка, и это чувство было совершенно взаимным. При одном взгляде на темные бревенчатые и каменные дома с узкими окнами, на мостовую, заваленную гниющей соломой и конским навозом, всю в рытвинах и ямах, тоска по лесу с новой силой вспыхивала в душе Айка – даже если он, как сейчас, провел дома несколько дней.

Через Вьен протекала чахлая речка; она уходила в древние подземные трубы, проложенные ещё до Исхода, а на выходе из города была подперта плотиной на случай пожара и сочилась зловонной жижей. В гнилой прудик бросали объедки, дохлых собак, тряпьё и всякий хлам. Сливать нечистоты в реку строго запрещалось – для их сбора город объезжали специальные бочки. Но, конечно, находились те, кто плевал на все запреты – и воздух от этого не становился свежее и ароматнее.

Да что там – в городе стояла просто убийственная вонь. Айк старался дышать ртом, но тяжелый, смешанный запах кухонь, дыма, навоза, нечистот и испарений человеческих тел заползал в нос и, казалось, въедался в него изнутри.

Айк знал, что через пару часов притерпится к запаху, но сейчас он был ужасен – особенно здесь, на главной улице, ведущей от ворот к площади.

С огромным облегчением свернул он в крошечный переулок; здесь стоял единственный дом, двухэтажный, в хлопьях черной краски. Его окружали заросли кустов и деревьев, которые Айк про себя называл «садом».

Рассохшаяся дверь поддалась только со второго рывка. В доме пахло тоже отнюдь не розами: горящим маслом, готовкой, свечным нагаром и – особенно сильно – какой-то химией. Но этот запах с детства был частью жизни Айка, он даже успокаивал.

Скинув сапоги, он поспешно поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и вошел в мастерскую.

Здесь, как обычно, топился камин и химией пахло ещё сильнее. Дневной свет еле пробивался сквозь закопченные стекла единственного окна, и на большом столе, заставленном стеклянной посудой, горело несколько свечей.

В мастерской Айку нравилось. Она была почти такой же, как дома, но без перегонного куба и стеклодувной печи. По стенам полки с книгами, шкафы забиты разноцветными колбами, банками, пробирками, на сундуке у окна – куча какой-то ветоши, запахи реактивов и трав, резкие, едкие, сладкие… Айк глубоко вдохнул и замер на минуту, поглощенный воспоминаниями – не о чем-то конкретном, а вообще, о той жизни, которая когда-то была и которую у него отобрали.

Пусть отец не доверял ему тогда дел серьёзнее измельчения в ступке разных веществ и нарезания трав, всё равно это было в тысячу раз лучше теперешних «поручений».

Эдвард Райни, отец Айка, склонился над столом в напряженной позе. Из-за жары он был обнажен по пояс. Мускулистый, высокий, в кожаных штанах и фартуке, он напоминал кузнеца за работой, хотя для кузнеца был слишком легкого, сухощавого сложения. Длинная черная коса змеилась по блестящей от пота спине.

Эдвард осторожно помешивал стеклянной палочкой бурый порошок в металлической чашке. Дно чашки лизал тонкий язычок синего пламени, вырывающийся из стеклянной горелки. Порошок игнорировал и нагрев и помешивание.

Отец и сын не поздоровались и не пожелали друг другу доброго утра. Но это отнюдь не означало, что они в ссоре. Просто утро не сулило ничего доброго – по крайней мере, им. А всё из-за листа бумаги, лежавшего на столе между разнокалиберных стеклянных сосудов, пустых и полных.

Айк ощутил вязкую пустоту в груди. Он знал почти наверняка, что приказ будет, но всё-таки надеялся… как всегда, напрасно.

– Клеймение, – не отрываясь от своего занятия, произнес Эдвард, —ты справишься.

Айк кивнул и сунул приказ за отворот куртки. Подождал, в надежде, что отец что-нибудь добавит, но он молчал. Айк тихонько вздохнул и пошел собираться.

Обычно клеймением – татуировкой или раскаленным железом – и изгнанием из города наказывали за повторное воровство. Во Вьене, где должен был стать Свершителем Айк, предпочитали раскаленное железо. Когда Айк наблюдал клеймение в первый раз, его вывернуло наизнанку от запаха горелой плоти, но деваться было некуда, пришлось освоить эту ужасную процедуру. Прошло три года, а он по-прежнему испытывал дурноту при одной мысли о предстоящем клеймении.

«Не думай об этом, не думай и всё», уговаривал он себя, спускаясь по лестнице с котомкой в руках. Натянул сапоги, накинул плащ. Солнце пригревало, но Айку казалось, что в плаще он выглядит внушительнее.

Этой весной он достиг пятнадцатилетия и по закону был уже взрослый, но сам себя взрослым не чувствовал. Особенно когда отец отправлял его выполнять приказ в одиночку.

По нежно-голубому небу плыли кучевые облака с белыми спинками и серыми подбрюшьями; в кронах деревьев оглушительно гомонили птицы. Айк невольно улыбнулся, но вспомнил, что ему предстоит, и улыбка увяла.

Он вышел на главную улицу, и на него снова обрушился слитный гул сотен голосов, скрип колес, хохот, крики и брань. К счастью, горожане, завидев массивную, облаченную во все черное фигуру, поспешно расступались, чтобы край плаща ненароком не коснулся их. Поначалу Айка это коробило, но на самом деле так было даже удобнее – можно быстро дойти, куда нужно. Что же до остального… если бы закон и не запрещал Свершителям общаться с обычными людьми, о чем, скажите на милость, он говорил бы с ними?

Айк обогнул здание магистрата с правой стороны; здесь притулилось небольшое каменное строение с решетками на окнах.

Население города составляло около десяти тысяч человек; ещё столько же, вероятно, проживало в окрестных деревнях, но тюрьму расширять не собирались, обходились тем, что есть. Магистрат настаивал, чтобы приказы о наказаниях исполнялись как можно скорее – провинившиеся получали своё и отправлялись восвояси.

Айк перевесил котомку на другое плечо и начал дубасить кулаком в дверь. Охрана, наверняка, ещё десятый сон досматривала, да и наплевать. Он хотел побыстрее с этим покончить.

Наконец за дверью послышались запинающиеся шаги, и в такт им сонным голосом выдавались ругательства. Из них складывался смысл, что солнце едва встало, все добрые люди ещё спят – так какого же нужно?

Смотровое окошечко, забранное толстой решеткой, с лязгом открылось, и ругательства стихли, как по волшебству. Айк был только помощником Свершителя, но тюремная братия трепетала перед ним ничуть не меньше, чем перед Эдвардом. В глубине души он даже находил это забавным. Было невозможно удержаться и не подразнить немного оробевших служак.

Когда дверь распахнулась, он, сдвинув брови, шагнул через порог и окинул молодого охранника таким свирепым взглядом, что тот попятился.

– Всё готово? – холодно произнес Айк, стараясь, чтобы голос звучал низко и угрожающе. При его от природы глубоком тоне это не составляло труда.

Охранник был действительно очень юн, может, ровесник Айку, в нелепой, великоватой стеганой куртке и при мече.

– Боюсь, ещё рано, господин, – пробормотал он, – но мы… приказ позволите?

Айк величественным жестом достал из-за отворота куртки бумагу и развернул её. Юнец, подслеповато щурясь, прочел – в руки, естественно брать не стал – и глаза его слегка оживились.

– А, это насчет Хораса! Сию же минуточку устроим!

– Поживее, я не собираюсь сидеть здесь весь день, – надменно произнес Айк, скидывая котомку и плащ.

Охранник отпрыгнул в сторону и поспешно засеменил в глубь тюрьмы. Айк с усмешкой прошел в комнату для исполнения наказаний.

Убожество тесной комнатки с низким, черным от копоти потолком было давно знакомо и привычно. А вот к грязи привыкнуть не удавалось – с момента постройки здания здесь, похоже, не убирались ни разу. Иногда Айк думал, что бы сказали охранники, если бы он явился сюда с ведром воды и тряпкой, и отмыл всё до блеска. Но это слишком сильно подорвало бы его авторитет Свершителя, так что приходилось терпеть.

Он закрепил металлическую палочку с клеймом на каминной решетке. На звук открывшейся двери не обернулся – так и стоял, скрестив руки на груди и глядя на огонь. За спиной возились и сопели.

– Полегче, полегче, милейшие! – произнес вдруг высокий, насмешливый голос. – Подняли ни свет ни заря и таскаете, как мешок с картошкой!

– Поговори ещё! – грубо произнес один из охранников. Звякнули пряжки – приговоренного пристегивали к массивному стулу. Но он не унимался.

– Нет, в самом деле! Я обожаю жареное, но на голодный желудок меня тошнит от этого запаха. Эй, парень, может, дашь сначала пожрать?

Айк обернулся, не веря, что обращаются к нему, но это было так.

Перед ним, накрепко привязанный ремнями за запястья и лодыжки, сидел худощавый, немолодой уже человек. Точнее, в первый момент Айку показалось, что он немолод, потому что темные, спутанные волосы прорезала седина. Но он поднял голову, в свете пламени сверкнули живые черные глаза и беззаботная ухмылка, и стало очевидно – седина скорее следствие бурной жизни, чем возраста.

Айк не мог общаться с людьми, но обладал прекрасной памятью на лица. И готов был поклясться, что никогда прежде не видел этого субъекта, даже в базарные дни.

Да и одет он был странно. Деревенские обычно носили холщовые штаны и рубашки, меховые или кожаные жилеты. Куртка и кожаные штаны незнакомца говорили о принадлежности к горожанам, но такого покроя Айк никогда не видел. Одежда грязная, но не сильно поношенная; похоже, незнакомца просто пару раз уронили в лужу при поимке.

Айк вздрогнул – он понял, что стоит и разглядывает заключенного в упор. А тот, склонив голову набок, точно любопытная птица, в свою очередь изучал Айка внимательным взглядом. Вдруг губы его скривились.

– Я смотрю, в Свершители нынче детей нанимают! – с отвращением заметил он. – Последние времена настали! Ты вообще представляешь, во что ввязался, малявка?

Под этим смелым, блестящим взглядом Айк смешался, но сразу овладел собой.

– Оставьте нас! – резко бросил он обалдевшим охранникам. Они исчезли в мгновение ока, словно их ветром сдуло.

Незнакомец улыбнулся.

– Нет, я ошибся, ты не сам в это ввязался. Тебя заставили… о, я понял! Ты – сын Свершителя, верно?

Айк проверил клеймо – оно чуть заметно светилось красным. Надо ещё немного подождать. Заткнется наконец этот болтун или нет? Вот странная птица!

Когда Айк сопровождал отца на клеймение, или под его руководством клеймил сам, приговоренные всегда были примерно одинаковы. Бедные крестьяне или бродяги, до полусмерти напуганные тюрьмой и судом, при виде Свершителя столбенели и редко издавали какие-либо звуки, кроме воплей боли.

Впервые приговоренный человек – да что там, впервые обычный человек! – обращался к Айку и вроде как хотел говорить с ним. Ощущение было волнующее.

– Да, я сын Свершителя, – медленно произнес он, поворачиваясь к заключенному, – а кто вы и откуда?

– О, мы снизошли до разговора! – насмешливо произнес человек и откинул волосы назад резким движением головы. – Ну что ж, на безрыбье… как тебя зовут, малый?

– Айкен Райни. И я вам не «малый»! – нахмурился Айк.

– Ах, ну простите за фамильярность! Будем знакомы – Хорас Гендерсон. Увы, лишен удовольствия пожать вам руку. Впрочем, это легко исправить…

– То есть? – подозрительно произнес Айк.

– Ну, тебе стоит только расстегнуть ремни, Айкен, – усмехнулся Хорас. Его крупные, желтые зубы напоминали лошадиные.

– Перебьешься! – резко бросил Айк и тут же устыдился – никак не ожидал, что сможет говорить так грубо с человеком гораздо старше себя. Он был смущен и растерян, не знал, что и думать.

Хорас, однако, не обиделся. Ему явно доводилось слышать кое-что и похуже.

– Правильно, дело прежде всего! – и он подмигнул Айку, как заговорщику. – Ну что ж, действуй, парень, я в тебя верю!

Айк поспешно повернулся к камину и взял клеймо специальным зажимом. Но когда он приблизился к заключенному, то обнаружил, что на кисти его правой руки уже есть клеймо – грубо выжженная буква «Р».

От неожиданности Айк замер – такого знака он никогда не видел. Должен ли он поставить клеймо на другую руку? Или клеймить новым выше старого?

Таких тонкостей Айк не знал, и мгновенно взмок от волнения. Он поднял глаза и наткнулся на пристальный взгляд, напряженный в ожидании боли.

– Давай, не дрейфь, парень, – мягко, почти по-дружески произнес Хорас, – валяй поверх, не ошибешься. Один грех другой искупает.

Не надо было этого делать Айку, не надо! Но, выбитый из колеи странным заключенным и их не менее странной беседой, он просто сделал, что велели. Прижал раскаленное клеймо к тому месту, где бледно проступал неровно заживший первый ожог.

Раздалось негромкое шипение, в нос ударил сладковатый запах сожженной плоти. Хорас не вскрикнул, только голова его резко откинулась назад; жилы веревками натянулись на смуглом горле.

Ремни заскрипели, и Айк увидел, как проступила кровь из под ногтей второй руки – с такой силой пальцы вонзились в ладонь. Он поспешно бросил клеймо в бачок с водой, где оно скрылось со злобным змеиным шипением.

Хорас чуть расслабился, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.

– А, к Темному в печенку! – прохрипел он. – Парень, ты будешь мастером своего дела! Не откажи в любезности, плесни водички… маленько печёт…

Кожа на руке вспухла и покраснела; было слышно, как она шкворчит, точно жир на горячей сковородке. При этой мысли Айка чуть не вывернуло, но каким-то чудом он удержался.

– Водой нельзя, простите, – глухо произнес он, преодолевая желание зажать рот и присесть, – она грязная… рана воспалится.

Хорас приподнял голову. Смуглое лицо побледнело и блестело от пота.

– Сколько Свершителей перевидал, но такую заботу встречаю впервые, – насмешливо произнес он и добавил с внезапной проницательностью, – непросто тебе будет, парень.

– Знаю, – буркнул Айк. Достал из котомки маленькую баночку и вложил её в здоровую руку заключенного, – вот, возьмите. Это ускорит заживление.

Теперь Хорас смотрел на него с таким интересом, будто Айк предложил ему по меньшей мере секрет вечной молодости.

– С чего бы? Или ты всем это раздаешь?

– Всем, – пожал плечами Айк, – человек не должен мучиться больше, чем предписано законом. Запомните – намажете, когда перестанет жечь и будет только болеть, не раньше.

– Почему? – с любопытством спросил Хорас.

– Тепло, передавшееся в кожу от металла, выйдет обратно. Если намазать сразу, этого не произойдет, и ожог получится глубже.

Айк достал из бадьи остывшее клеймо, тщательно вытер и положил в котомку. Хорас наблюдал за ним, словно бы позабыв про боль.

– Ты откуда такой взялся, парень?

– То есть? – теперь уже удивился Айк.

– Не слишком-то ты похож на Свершителя.

– А вы не слишком похожи на вора, – не удержался Айк.

Хорас откинул голову назад и захохотал.

– Верно подмечено – это потому что я не вор. Я просто попался на воровстве. Есть разница.

– Не для суда.

– Само собой, – темные глаза внимательно изучали Айка, – люди привыкли видеть лишь то, что на поверхности, вглубь заглянуть им недосуг, да и не все знают, как это делается.

– Загляни они в вас – и одним клеймом вы бы не отделались, – парировал Айк и опять удивился себе – где наловчился так отвечать? Всегда был задним умом крепок…

Хорас засмеялся с искренним весельем.

– Чтоб мне пропасть, ты нечто, паренек! – он наклонился вперед, насколько позволяли ремни и снова подмигнул Айку. – Если тебе надоест делать за других грязную работу, поезжай в порт Ройн и спроси Хораса Гендерсона.

– И что тогда? – Айк вскинул котомку на плечо и взял плащ. – Вы дадите мне чистую работу взамен моей грязной?

– Увы, нет, – вздохнул Хорас с притворной печалью, и тут же глаза его снова остро сверкнули, – работу тебе я смогу предложить не чище, чем здесь, а может и погрязнее. Но зато будешь распоряжаться собой, как пожелаешь. Будешь свободен. Ты ведь этого хочешь?

Айк невольно вздрогнул и поспешно отвел глаза. В два шага достиг двери и отворил её.

– Эй, кто-нибудь! – голос его гулко отозвался в длинном коридоре. – Я закончил!

За спиной снова раздался смех. Айк еле дождался появления охранников и поспешно двинулся к выходу, а вслед ему неслось:

– До встречи, Айкен Райни! Надеюсь, она будет скорой!

Айк был в таком смятении, что чуть не забыл о важном деле, которое он неукоснительно выполнял каждое утро. Пришлось сделать крюк, чтобы попасть на одну из улиц, лучами расходящихся от рыночной площади.

На подходе к рынку улица сужалась; когда проезжала телега, приходилось прижиматься к стене дома и пропускать её. Айк чуть задержался, чтобы оказаться там именно в такой момент.

Пока телега громыхала мимо, он запустил руку за спину и нащупал в каменной кладке одному ему известную щель. В ней лежала туго свернутая бумажка; Айк стиснул её в кулаке и пошел дальше, как ни в чем не бывало.

Записка жгла руку, но читать посреди улицы, под недобрыми взглядами горожан, было невозможно. Айк продолжал идти с каменным лицом, пока не свернул на улочку, где стоял их дом. Только здесь, не в силах терпеть, он остановился и развернул записку.

«Отец ушел в деревню. Буду на месте до полудня», гласила она.

Сердце Айка подпрыгнуло от радости. Он сунул записку за пазуху и припустил со всех ног, благо никто не мог его здесь видеть – на их улицу выходили глухие стены домов, без единого окна.

Айк распахнул дверь и бросил плащ и котомку на скамью в передней. Отец что-то крикнул сверху, но он сделал вид, что не расслышал и выбежал на улицу. Не обращая внимания на шарахающихся от него людей, почти бегом добрался до ворот и, миновав их, пошел напрямик через поле, к лесу.

Вокруг Вьена сохранились остатки прежнего города, времен Исхода – полуразрушенные стены домов, фундаменты, захваченные молодой лесной порослью, почти исчезнувшие дороги, насквозь проржавевшие мобы. В детстве всё это производило на Айка огромное впечатление, но теперь он так привык к древним развалинам, что не обращал на них никакого внимания.

В отличие от города, в лесу ранняя весна была благоденствием. Голубизна неба ослепляла, подлесок приятно пружинил под ногами. От земли поднимался плотный, теплый запах прошлогодней травы и легкий, едва ощутимый аромат мелких белых цветочков, росших россыпью у корней деревьев. Если набрать их целую пригоршню, запах словно прилипал к рукам – тонкий, неуловимый, сладостный.

Айк блаженно жмурился и с силой вбирал в себя воздух, будто пытался вдохнуть вместе с ним и солнечный свет. Он шел всё дальше, углубляясь в лес, пока не достиг места, которое они с Джори называли «бамбуковой рощей».

Ровная земля – приятное разнообразие после бесконечных оврагов и ям – шла слегка под уклон, поэтому вода не задерживалась, почва была сухой и теплой. Вездесущие ореховые кусты здесь не росли, и лес состоял из одних только деревьев, идеально прямых и ровных, словно их аккуратно высадил рядами неведомый садовник. Тоненькие стволы молодой поросли напоминали заросли бамбука – Джори видел картинку в какой-то книге.

Айк тяжело дышал – отвык за зиму от быстрой ходьбы. Он в тревоге оглядывался по сторонам. Что если Джори не дождался его и ушел? Такого никогда не случалось, но Айк всё равно каждый раз волновался, как ребенок.

И тут он увидел Джори – тот сидел под деревом на расстеленном плаще и, похоже, дремал, подставив лицо солнечным лучам. Не слишком-то разумно при его от природы светлой коже.

– Смотри, сгоришь еще до лета! – с улыбкой произнес Айк, приближаясь.

Джори открыл глаза.

– Айки! Наконец-то!

Голос его, высокий, мягкий и удивительно мелодичный, прозвучал, точно пение птицы высоко в ветвях. На сердце у Айка сразу стало легко и спокойно – с самой первой встречи этот голос имел над ним какую-то колдовскую власть.

– Торопился, как мог, – он присел на плащ рядом с другом, – все силы мрака не смогли бы остановить меня!

Джори улыбнулся. Это был высокий, светловолосый юноша, с широкими плечами и грудью, с крепкими, сухими мышцами. Однако что-то странно болезненное проскальзывало в его облике. За последние годы худое лицо словно подсохло, черты стали ещё более резкими, а тени под глазами – более глубокими.

Печать бесконечной усталости лежала на этом совсем ещё юном лице, усугубляя его суровость. Сейчас оно смягчилось, но между бровей уже оставила след вертикальная морщинка постоянного беспокойства.

Джори и Айк и раньше были очень разными, с годами различие лишь усилилось. Айк сильно возмужал и шириной плеч мог поспорить с Джори, хотя и был на два года младше. Пышные каштановые волосы, связанные в неизменный хвост, напоминали звериную гриву. Смуглое широкоскулое лицо, с массивной нижней челюстью, тоже наводило на подобные мысли – глаза цвета темного меда сверкали из-под густых бровей совершенно по-волчьи.

Да и не только лицо – вся тяжелая, мускулистая фигура Айка дышала угрюмой свирепостью и силой. Когда-то мальчишки прогоняли его и Эйвора из деревни. Появись он там сейчас – никому и в голову не пришло бы усмехнуться ему в лицо, а тем более бросить камень.

Раньше к нему не приближались, потому что он – сын Свершителя, а теперь ещё и от страха перед ним. Айка такой расклад вполне устраивал. Джори Холланд оставался его другом, а на остальных ему было глубоко наплевать.