Текст книги "Проклятые огнем"

Автор книги: Ксения Баштовая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Можно, конечно, дождаться появления кого-нибудь из тюремщиков и напрямую уточнить, знакома ли им та Селинт, которая скромно называла его «господином ландскнехтом». Но что это даст?

А даст это подтверждение того, что рассуждения о расколе личности верны.

Словно в ответ на размышления ландскнехта, стукнуло окошко в двери, кто-то заглянул внутрь, и створка вновь начала закрываться.

– Подождите! – Наемник обернулся к двери. – Один вопрос!

Наблюдатель замер.

Оффенбах приблизился к двери, всмотрелся в лицо тюремщика – на этот раз его пришел проверить мажордом – и медленно, тщательно подбирая слова, спросил:

– Кого из Селинт господин лорд-манор хочет видеть живой?

Интересно, а что, если все эти размышления о «сегментах» ложны с самого начала и то, что Мадельгер видел, является лишь искусной игрой?

Или другой вариант. Что делать, если крестьянка действительно существовала, но местному правителю нужна не она, а первая помощница госпожи Аурунд? Что, если он решил с ее помощью продолжить дело ведьмы?

Но нет… Маска спокойствия, державшаяся до этого на лице у мажордома, внезапно треснула. Всего на миг, но и этого было достаточно, чтоб ландскнехт разглядел плещущийся в зеленых глазах страх.

– Я… не был знаком… со всеми, – кажется, слуга подбирал слова еще с большей осторожностью, чем наемник, – и о существовании других… Селинт знаю лишь со слов Его Светлости, но полагаю… что ему важно… чтобы вернулась та… которую он знал… а не та, которую знаю я…

– И кто это? – Раскрывать все карты и напрямик рассказывать о том, что он видел, Мадельгер не собирался. А прозвучавший ранее обтекаемый ответ мажордома мог означать что угодно.

– Селинт Шеффлер. Дочь бондаря из Шварцвельса.

– Благодарю. Больше у меня нет вопросов, – кивнул наемник и отвернулся от двери.

Вопросы, кажется, оставались у мажордома, но задавать их – особенно сейчас, когда тот, кто назывался отцом Мадельгером, окончил разговор, – было не с руки.

Загремели замки, и окошечко на двери затворилось.

А наемник вновь повернулся к лежащей в середине пентаграммы Селинт. Итак, крестьянка – обычная крестьянка, не помощница госпожи Аурунд – действительно существовала. Но опять же все происходящее не подтверждает теорию о расколе личности – тем более что в храмовой школе и позже, во время своих странствий, Мадельгер никогда ни о чем подобном не слышал. Скорее наоборот – что мешает ведьме Селинт вспомнить о том, кем она была раньше, и прикидываться сейчас безобидной девчонкой в надежде, что ландскнехт ей поверит и выпустит?

Похоже, рассуждения пошли по кругу. Надо найти новые доказательства той или иной версии. Но где их взять?

Итак, попробуем рассуждать по порядку. Селинт-крестьянка утверждает, что она не помнит событий последних десяти лет и не имеет никакого отношения к Селинт – помощнице госпожи Аурунд. Вторая же личность утверждает… Что именно она утверждает, Мадельгеру узнавать не хотелось – хотя бы потому, что тогда придется поближе с ней пообщаться.

Но ведь как-то ж надо понять, что делать и правду ли говорит Селинт! Вопрос только, как…

Хотя… Один способ, конечно, есть.

Честно говоря, пользоваться им Мадельгеру не хотелось. Да, Селинт – та, которая помощница, – была в Бруне в тот день и все видела, а значит, если поставить вопрос ребром, она не сможет отвертеться и будет вынуждена хоть как-то отреагировать… Но с другой… А если ошибся? Сколько невинных погибло тогда и сколько погибнет сейчас?

Ведь наверняка есть другой выход!

Или – нет?

… К тому моменту, когда ведьма очнулась, ландскнехт так ничего и не решил…

Девушка медленно села, оглянулась по сторонам и подняла изможденные серые глаза на Мадельгера:

– Это опять вы… Это снова вы… – В голосе звучали боль и усталость.

– Очнулась, скримслова сестренка? – печально усмехнулся наемник.

Во взгляде ведьмы промелькнуло удивление:

– Почему вы меня так называете, господин ландскнехт?

– Се-линт. Нижнефрисское имя. Се – море, линт – змея. Скримсл – морской змей, который губит корабли… Кто ты, как не скримслова сестренка?

– Линт – это липа! На верхнефрисском…

Он только плечами пожал:

– Разве бывают морские липы? А змеев – сколько угодно.

Она промолчала, опустила взгляд… а потом вновь упрямо уставилась на него:

– Почему вы держите меня здесь? Вы мне так и не сказали! – Но упрямство это было упрямством перепуганной девчонки, а не разозленной ведьмы. В серых глазах за отвагой прятался загнанный вглубь страх…

Ох, кровь Единого! В серых глазах! В серых, а не голубых! Это ж надо быть таким идиотом, чтоб сразу ничего не понять! В тот момент, когда она пыталась как первая помощница Аурунд выйти за линии, у нее были голубые глаза! Голубые, а не серые, как сейчас! Яркие, пронзительно-голубые! Настолько синие, что казалось, само небо отражается в них.

Ну конечно же! Голубые глаза и серые. Две личности в одном теле! И не важно, были ли они там с самого начала, или саламандра расколола одну душу напополам, сейчас это не важно! Важнее другое. Важнее то, что сейчас у Мадельгера был шанс покончить с этим раз и навсегда.

А для этого осталась такая мелочь – вызвать сюда голубоглазую Селинт…

– А почему я должен об этом говорить? – фыркнул он как можно более насмешливо.

Ох, как же не хотелось этого делать… Как же было страшно встречаться с той Селинт. Но другого пути Мадельгер не видел.

– Потому что! Если вы держите меня здесь, хотя бы объясните, почему!

Что там в прошлый раз призвало ее? Его имя? И как вплести его в разговор?

– А если я не желаю? – Можно было, конечно, плюнуть на все, дождаться, пока саламандра выжжет всю душу, не разбирая, на сколько частей она там расколота, но что-то мешало ландскнехту, что-то мешало… Может, жалость к наивной сероглазой дурочке, упорно называющей себя простой крестьянкой? Она-то в чем виновата? – Имеет право Мадельгер фон Оффенбах, единственный сын барона фон Оффенбаха, пусть и лишенный наследства, делать то, что ему хочется, а не то, что кто-то там требует?

Если бы кто знал, каких усилий ему стоило держаться на этой границе бахвальства и наглости… Если бы кто ведал, как в глубине души чувство самосохранения отчаянно вопило о том, что он сошел с ума и стоит на краю пропасти… Если бы кто понимал, как ему было страшно… И какой огненный ком разгорался в груди, на месте солнечного сплетения.

А Селинт вздрогнула всем телом, словно через силу проглотила что-то большое, на миг закрыла глаза, а когда открыла – по радужке разливалась неестественная синева.

– Конечно, Гери, – сладко мурлыкнула она, вставая с пола. – Ты можешь делать все, что хочешь. Но при этом не мешая мне делать то, что хочу я… И сейчас я хочу, чтобы ты меня выпустил. Ну же?

Он криво усмехнулся в ответ, на мгновение присел на корточки и той рукой, что могла пройти над линиями, начертанными водяной магией, медленно повел над полом, стирая колдовские знаки. А затем, позволив огню, разгорающемуся где-то рядом с сердцем, рвануться наружу, сам шагнул в пентакль, хрипло обронив:

– Каждое желание должно исполняться, госпожа. Только не прогадайте.

И она вдруг с ужасом разглядела, что в его разноцветных глазах пляшут языки пламени…

* * *

Пять лет назад

Бунтовщиков согнали на главную площадь деревни. Хотя какие там бунтовщики, в самом деле? Двадцать человек крестьян, которым надоело жить под властью ведьмы? Бунтовщики, тоже мне. Из оружия – дреколье, вилы и косы, да у парочки – самодельные пращи.

Хотя нет, все-таки бунтовщики. Так решила госпожа Аурунд, чтоб ей… спалось слаще. Недаром же на подавление этого бунта была выслана целая компания ландскнехтов, а это ни много ни мало – две сотни человек. Да и огненного мага в придачу дали – худого, болезненного, с бешеными глубоко сидящими голубыми глазами и встопорщенными русыми волосами. Маг шарахался от каждого громкого звука и во время боя, честно говоря, был бесполезен, но госпожа Аурунд решила… А раз так, то во главе отправленной компании стоял не привычный капитан, а тот самый маг. Требовал он, чтоб обращались к нему «Ваша Огненная Милость», и выбесил Мадельгера еще в период похода от Бруна до этой самой деревни. Но поскольку сам Оффенбах сейчас не был даже фельдфебелем, приходилось терпеть.

Часть ландскнехтов взяла согнанных бунтовщиков в кольцо, остальные, по приказу «Его Огненной Милости», рассредоточились по деревне. Минут через пятнадцать толпа пополнилась женщинами, стариками и детьми. Короче – всеми, кто хоть как-то мог стоять на ногах и передвигаться. Впрочем, тех, кто не мог, тоже заставили выйти и присоединиться к общему «веселью»: две женщины, подгоняемые несколькими ландскнехтами, уже успевшими попробовать дармовой бражки из разграбленного трактира, осторожно вели, с трудом поддерживая, старуху, настолько древнюю, что она, небось, помнила даже переселение из Скании. Еще кто-то нес надрывно плачущих младенцев…

Все было не так… Все было неправильно… В сердце словно игла застряла. Что задумал этот проклятый маг? Нет, права на разграбление никто, конечно, не отменял, но не по такому же поводу! Должен быть штурм города, куча погибших, тогда и можно чистить чужие кладовки да рвать сережки из ушей. А тут что? Несколько десятков крестьян, которых одолели буквально за четверть часа?

«Его Огненная Милость» протолкался через толпу ландскнехтов – никто и не подумал посторониться, а потребовать этого колдун не додумался – и остановился перед насупленными крестьянами:

– Все вы… – Голос дал петуха, мужчина запнулся и начал заново: – Все вы совершили ужасное преступление – пошли против воли госпожи Аурунд – единственной правительницы Ругеи на веки вечные. Все вы, по законам, установленным именем Ее, подлежите смерти. Ваша деревня должна быть сожжена, а земля вокруг посыпана солью, – по толпе перепуганных крестьян прошел ропот, истошно закричала какая-то женщина, упала на колени, прижимая к себе младенца, – но… Но! – повторил маг, перекрикивая вопли. – Но госпожа Аурунд добра и милостива! Станьте в линию! – Крестьяне запереглядывались, но, ободренные последними словами огненного колдуна, выполнили приказ. – И пусть каждый третий сделает шаг вперед.

Толпа осталась недвижима.

– В чем дело?

– Староста… староста… – прошел по толпе невнятный шепоток.

Маг поморщился:

– Что староста? – Задуманное им представление, кажется, шло не по плану.

– Староста погиб… А он единственный считать умел…

Весь план грозил рухнуть к Тому, Кто Всегда Рядом. Огненный колдун оглянулся по сторонам и вцепился в локоть ближайшему ландскнехту:

– Ты считать умеешь? – Самому ему, видно, выбирать каждого третьего было не с руки.

– Только деньги! – честно ответил наемник.

Мадельгер знал его: с Гаривальдом, широкоплечим детиной с запада Фрисии, он раньше пересекался в паре наймов и прекрасно понимал, что тот говорит правду: умея считать деньги, чтоб его не обманули при оплате, ландскнехт совершенно не разумел, как можно соотнести монеты и какие-то абстрактные цифры. А уж как можно посчитать что-то другое, и вовсе понятия не имел.

Маг же решил, что над ним издеваются:

– Да ты что себе позволяешь?! – На ладони колдуна вспыхнул язык пламени. Еще мгновение, и он врежется в Гаривальда…

– Я посчитаю. – Мадельгер шагнул вперед.

Посланник госпожи Аурунд смерил его долгим взглядом и медленно опустил руку:

– Начинай, ландскнехт. – Огонь в его ладони погас.

Оффенбах медленно пошел вдоль строя:

– Первый… Второй… Третий… Первый… Второй… Третий… Первый…

– А ну стой! – визгливо выкрикнул колдун. Наемник удивленно оглянулся. – Ишь, хитренький какой! Младенца отдельно считай!

Что-то нехорошее разливалось в воздухе…

– Первый… Второй… Третий…

Огненный комок в солнечном сплетении пульсировал в такт с короткими словами. Во рту чувствовался привкус крови.

– Первый… Второй… Третий…

Дойдя до конца строя, Мадельгер на миг задержался, но колдун молчал, и Оффенбах с облегчением шагнул в сторону. Что бы ни задумал колдун, оно уже завершилось.

– Каждый третий – шаг вперед, – визгливо повторил маг.

Пленники переглянулись и по одному принялись вышагивать вперед. Какая-то женщина держала на руках младенца.

– Ребенок считался отдельно, – фыркнул колдун и щелкнул пальцами, ткнув в сторону вышедшей. – Забрать.

Неизвестно, кому был отдан приказ, но желающий исполнить его тут же нашелся. Мрачный ландскнехт со шрамом через все лицо протянул руки…

– Не надо! Пожалуйста, не надо! – Женщина упала на колени. – Оставьте Мегиран! Прошу вас!

Ландскнехт на миг замер, но все его сомнения были развеяны визгливым:

– Забрать!

Огненный ком, казалось, уже вырос раза в три и уже почти добрался до сердца.

Дитя забрали у матери, сунули в руки кому-то из той трети крестьян, которых отвели от остальных. Женщина забилась в крике, рванулась к своему младенцу, но ее отшвырнули в сторону, и она осталась сидеть там, где упала, вытирая со щек дорожки слез и протягивая руки к ребенку.

По губам колдуна скользнула довольная усмешка. Он окинул долгим взглядом неподвижных крестьян и вновь заговорил. Визгливый голос разносился над молчаливой деревней:

– Госпожа Аурунд милостива. Многие из вас останутся живы. Многие, но не все. – Крестьянка, у которой забрали ребенка, зашлась в беззвучном плаче. – По законам, наказание за бунт только одно. Смерть. Смерти подлежат все бунтовщики и их родичи до третьего колена… Но госпожа Аурунд добра и милостива… Будет казнен каждый третий.

Крестьянка рванулась к ребенку, но ее вновь отшвырнули назад…

Колдун обвел взглядом пораженных крестьян и, кивнув в сторону неподалеку расположенного сарайчика, коротко скомандовал:

– Загнать туда. – По губам зазмеилась пакостная улыбка. – Поджигать будем…

Пламя в груди пульсировало в такт с ударами сердца…

Кого-то из крестьян толкнули в спину, кого-то потащили за руки, отчаянно заголосила женщина, цепляясь за руки волочащих ее ландскнехтов, надрывно заплакал ребенок…

Пламя лилось по венам…

– Прекратите… – Он не узнал своего голоса.

Замерли все. Застыл без движения колдун, остановились наемники, пытающиеся вырваться крестьянки словно остолбенели… Казалось, даже воздух замерз упругой патокой.

Пламя было готово вырваться через кожу… И он, не зная, что с ним творится, боялся этого мига…

– Что ты сказал, ландскнехт? – медленно обернулся маг.

– Прекратите, – повторил Мадельгер. Голос походил на карканье ворона.

– Ты смеешь спорить с посланником госпожи Аурунд? – На губах мага плясала полубезумная улыбка.

Шаг.

– Я спорю не с ней. С тобой.

Еще один.

– Глупый спор ведет к смерти, ландскнехт.

Еще один.

– Ты правильно видишь свою дорогу, колдун.

Мадельгер теперь стоял на расстоянии клинка. Но меч еще нужно было достать из ножен.

А страха почему-то не было. Был лишь огонь, который, казалось, еще мгновение – и вырвется наружу.

– Ты умрешь, ландскнехт. Жаль. Такая храбрость достойна жизни. Но ее недостойна наглость! – И огненный шар, сорвавшийся с пальцев мага, ударил Оффенбаха в грудь…

Ударил для того, чтобы рассеяться легким дымом, лишь слегка припалив одежду, но не причинив никакого вреда ее владельцу.

Колдун замер, уставившись на свои руки, внезапно предавшие его, но этой короткой заминки было достаточно для того, чтобы Мадельгер рванулся вперед, коротко, без замаха ударил кулаком в лицо…

Выплюнув выбитые зубы, маг упал на землю, всхлипывая и зажимая ладонями окровавленный рот:

– Взять его! Что вы стоите?! Взять его! Живьем! – В расстёгнутом вороте рубахи блеснул тяжелый кулон с изображением Единого.

Наваждение спало. Кто-то вцепился в разноцветный рукав камзола, кто-то ухватил за плечо, а кто-то уронил на голову разноглазому тяжелую рукоять фламберга…

* * *

Бертвальд, в свои двадцать пять, читать толком так и не научился. Мальчишку-конюха дядька Альфштейн научил только основам грамоты, а во времена службы у госпожи Аурунд никто не занимался образованием пленника-лекаря – умеет травы наугад подбирать, и достаточно, так что сейчас, для того чтобы прочесть хоть строчку, приходилось действительно помучиться.

А библиотека, надо сказать, в Лундере была знатной. Во времена правления ведьмы именно сюда свозили все книги, спасая их от гибели, – почему-то правительница считала, что все старинные фолианты подлежат уничтожению, и многие, очень многие библиотеки прекратили свое существование в то ужасное пятилетие.

По большому счету, эта самая библиотека принадлежала лично лорд-манору – замок-то его, но правитель, памятуя о той неоценимой помощи, что когда-то оказал ему мажордом, беспрепятственно разрешал мужчине читать книги. В той мере, в которой Бертвальд мог их разобрать…

Хотя надо быть честным – часть томов, пожалуй, не смогли бы прочесть даже монахи Единого – какие-то фолианты были написаны на полузабытом сканском, какие-то на дертонжском (а где в Ругее найти знатока дертонжского? Это в Бюртен ехать надо), а какие-то и вовсе были исписаны непонятными рунами.

Как бы то ни было, Бертвальд Шмидт старался. Каждую субботу, окончив дневные хлопоты, мажордом направлялся в замковую библиотеку. Здоровался с улыбчивым библиотекарем Вигастом Рохау – тот, наверное, и при ведьме жил без слез, слишком уж веселым он всегда был, беззаботным – выбирал том потолще и, осторожно уложив его на дубовый стол, вчитывался в выцветшие строки.

Последние полгода мужчина мучил старинный, написанный на пергаменте травник и пока что был в самом начале, осилив хорошо если с полсотни страниц, а впереди было еще не меньше тысячи…

Сегодня господин Рохау был как всегда вежлив и деловит: помог снять с полки тяжелый фолиант и дотащить его до стола, пододвинул стул и, заулыбавшись и пожелав хорошего чтения, удалился, растворившись где-то в лабиринте книжных шкафов.

Все было как всегда. Но почему-то Бертвальда грызло непонятное беспокойство. Мужчине казалось, что он что-то упустил, или забыл, или не заметил, или вовсе посчитал что-то важное – чем-то незначительным. Что-то было не так. Но вот что?

Вопрос так и остался без ответа. Шмидт вздохнул и открыл книгу. Пришлось немного поискать нужную страницу, но уже через несколько минут мажордом углубился в чтение старинного травника. Если, конечно, быть честным, чтение – это громко сказано: во-первых, каждое слово приходилось разбирать по слогам, а во-вторых – внимание постоянно что-то отвлекало. На расписанных виньетками страницах распускались цветы. Украшенные миниатюрами буквицы в начале каждого нового раздела поражали своим многоцветием. Каждый лист был произведением искусства.

Перелистнув очередную страницу, мужчина скользнул взглядом по нарисованному зелеными и желтыми красками растению и перевел взгляд на текст. Слова, как всегда, давались с трудом, но когда мажордом, наконец, осилил первую фразу, то почувствовал, как сердце сбилось с ритма.

С трудом подняв со стола тяжелую инкунабулу, Бертвальд направился к двери. Вигаст Рохау словно из воздуха материализовался:

– Куда это вы с книгой?

– К Его Светлости.

– Книги из библиотеки выносить нельзя!

– Но я действительно должен ее показать Его Светлости!

– Ничего не знаю. Книги выносить нельзя!

– Но библиотека ведь тоже принадлежит Его Светлости, почему я не могу вынести, показать ему книгу и вернуть обратно?

– Потому что это – библиотека! Место для хранения мудрости и знаний! А то взяли моду – книги выносить! Сегодня вынесут, завтра всякие конюхи и кнехты читать захотят, а послезавтра жечь фолианты будут? Как пять лет назад? И не уговаривайте, господин мажордом, не позволю!

Переубедить Рохау не удалось. Пришлось передать том ему в руки и поспешить искать хозяина. Он срочно должен был увидеть то, что было написано в травнике! Это был просто вопрос жизни и смерти!

Похоже, изучение книг в библиотеке заняло несколько больше времени, чем думал Бертвальд: уже начало смеркаться, и правителя горного лорд-манорства Шмидт нашел во внутреннем дворе. Адельмар Сьер стоял, оперевшись спиной о стену и уставившись тоскливым взором куда-то вверх. Слуга проследил за взглядом правителя: тот не отрывал глаз от одинокого окошка на женской половине. Изредка в нем блистали голубоватые отсветы – вероятно, саламандра вновь пыталась выйти за линии пентакля. И опять какое-то смутное беспокойство царапнуло Бертвальда… Что-то он упустил…

Ладно, это все потом.

Мужчина осторожно тронул за руку правителя:

– Милорд?

Адельмар вздрогнул, отвлекшись от тоскливых мыслей, перевел взгляд на слугу:

– Да? Ты что-то хотел? Что-то случилось.

– Ничего такого… опасного… – осторожно подбирая слова, сообщил Шмидт, – но мне кажется, вы должны это увидеть.

В библиотеке пришлось опять искать книгу – бережливый Рохау предусмотрительно убрал ее обратно на полку. Наконец, после долгих поисков, фолиант вновь взгромоздили на стол, и Бертвальд открыл нужную страницу:

– Прочитайте вот здесь, милорд. Желательно вслух.

Адельмар медленно начал читать, и чем больше звучало слов, тем сильнее вытягивалось его лицо:

– «Горечавка. Верхнефрисское – энцьян. Нижнефрисское – мадельгер. Многолетнее растение…» Этого не может быть! Это просто совпадение! Мало ли кого могли назвать Мадельгером?! Для севера обычное дело – называть детей именами, связанными с войной! – Если про имена Бертвальд ничего не знал, то все остальное – было именно то, в чем он убеждал себя. А лорд Сьер продолжал: – Это просто совпадение! Я понимаю, тогда рассказывали, что это Энцьян управляет саламандрами, а у нас сейчас… Но никакого Энцьяна за эти пять лет не нашли! Так что скорей всего – это байки ландскнехтов, придуманные для пленников…

– Ландскнехтов… – тихо повторил Бертвальд, бездумно глядя мимо правителя Ругеи. Заноза, царапавшая душу последний час, наконец выскочила. Он понял, что его так задело, и от этого все стало только хуже. Переведя уже более осмысленный взор на хозяина, мажордом тихо повторил: – Ландскнехтов, милорд. А монах сейчас снял рясу… Я заглядывал недавно в комнату, проверить, что с госпожой… И под рясой у него алая рубашка и разноцветные штаны. И сапоги… Костюм ландскнехта…

– Кровь Единого…

Адельмар Сьер выскочил из библиотеки раньше, чем мажордом успел добавить хоть слово…

Нужно было успеть… Успеть до того, как случится непоправимое…

Бертвальд рванулся за ним.

Они опоздали самую малость…

* * *

Пять лет назад

Дико хотелось пить. Голова раскалывалась от боли. Впрочем, одно правило Мадельгер усвоил еще в шестнадцать лет. Когда хочется лечь и спокойно умереть, самое лучшее лекарство – встать и делать хоть что-то. Иначе действительно – подохнешь, как собака.

По-прежнему не открывая глаз, парень осторожно сел, чувствуя, как голова вновь начинает кружиться, и, осторожно подняв руку, попытался дотронуться до безумно болящего затылка. Пальцы нащупали что-то мокрое, липкое. До крови разбили. Хорошо его приголубили, от души.

С трудом удерживаясь в вертикальном положении, ландскнехт, наконец, рискнул открыть глаза. Получилось это, надо сказать, еще с большим трудом, чем сесть, – глаза заплыли от синяков, на лице засохли потеки крови. Похоже, после того, как ландскнехт потерял сознание, его продолжили избивать. Интересно, по приказу мага или по собственной инициативе? Еще и дышать трудно – не иначе как колдун сапогом по лицу заехал, нос сломал…

Наемник находился в небольшой полутемной камере – на стенах выступила вода, свет едва пробивался сквозь крошечное окошко, при этом тюремщики не озаботились даже просто бросить соломы для пленника – тот сидел сейчас на голом полу.

– Скримслова глотка!

Лязг тяжелого замка, и дверь распахнулась. Цокот подкованных каблучков вбивал новые гвозди в и без того болящую голову. Женщина зашла в камеру и остановилась в нескольких шагах от сидящего на полу заключенного. Смерила его долгим взглядом, медленно обошла вокруг него – наемник не отводил от хозяйки разноцветных глаз – и, наконец, остановилась – опять напротив него.

– Это же надо быть таким идиотом, – меланхолично протянула она, сложив руки на груди.

Реплика могла относиться к кому угодно: и к Мадельгеру, сцепившемуся с огненным магом, и к самому магу. Впрочем, наемник склонялся именно к первому варианту, хотя думать о чем бы то ни было, честно говоря, было трудно: голова с каждым мигом болела все сильнее, а с появлением хозяйки к неприятным ощущениям добавился еще и знакомый огненный комок в груди.

Так и не дождавшись ответа пленника – тем более что отвечать-то ему было и нечего, – женщина принялась развивать свою мысль:

– Кидаться на огненного мага… Хорошо, что он бил не в полную силу, хотел лишь остановить.

– Он бил в полную, – хрипло выдохнул наемник. В горле пересохло, а огненный комок, словно живой, медленно начинал пульсировать.

Аурунд только отмахнулась:

– Пытаешься показать свою значимость? Дар нечувствительности к огню относится только к настоящему пламени, а не магическому. Он пожалел тебя, ландскнехт… – женщина вновь медленно пошла в обход ландскнехта. Приходилось крутить головой, чтоб уследить за ней, и от этого становилось все хуже и хуже… Голова болела все сильнее, начинало подташнивать… – И правильно сделал – не люблю лишний раз терять своих слуг. Я даже понимаю, почему не сработал ошейник, – ты спорил не со мной, а с тем, кто мне подчиняется, ты не пытался предать лично меня. Проблема, правда, в том, ландскнехт, что без наказания у тебя появится слишком много последователей.

Огненный комок под грудиной дернулся и изменил такт, начав пульсировать в унисон с биением сердца. Слишком уж ласковым был голос ведьмы. Таким же ласковым были голос Селинт, когда та показывала свои способности.

– …А допустить этого нельзя. Другими словами, я сейчас стою перед дилеммой: казнь или наказание. И склоняюсь, в принципе, к последнему варианту. – Женщина остановилась перед пленником.

Пламя в груди пульсировало, с каждым ударом увеличиваясь в размерах. Оно уже достигло сердца, впилось огненными клыками в плоть…

Наемник попытался встать и понял, что не может этого сделать, – в голове словно молот забухал. Все, что смог сделать ландскнехт, это медленно отодвинуться от женщины, откинуться назад, опершись на стену, и почувствовать лопатками холод каменных стен.

По губам ведьмы скользнула легкая усмешка:

– Я, правда, так и не решила до сих пор, делать ли казнь показательной или дать тебе тихо сдохнуть в камере от голода.

Разноглазый нащупал рукою стену. Жар пульсировал под кожей, переливался по венам, жёг изнутри.

Теперь встать, опираясь на стену, помогая себе изо всех сил и почти не удивляясь тому, что камень стен начинает мягко плавиться под ладонью…

А она смотрела на пленника, на его слабые попытки, кривя губы в язвительной усмешке и словно удивляясь, что он вообще может встать.

А Мадельгер, наконец, поднялся. Огонь, жгущий душу, рвался наружу, угрожая выплеснуться в любой момент, вырваться на свободу… Наемник смотрел на стоящую перед ним женщину и почти не видел ее из-за багрового тумана, застилавшего глаза…

– Но в любом случае ты скоро умрешь, ландскнехт…

– А если я… не хочу? – через силу выдохнул он.

– Не тебе решать это, ландскнехт, – фыркнула она.

Пламя уже даже не рвалось наружу. Оно застыло горячей волной, готовое в любой момент выплеснуться сквозь кожу, в первый раз в жизни сломив поставленные силой воли заслоны. В первый и, может быть, в последний.

И он, поняв, что уже нечего терять, просто сдался. Просто позволил огню вырваться на свободу…

Пламя рванулось наружу, сквозь кожу, сжигая и без того подранную рубаху и не причиняя никакого вреда телу. Зазмеилось хищными языками по груди, лизнуло руки, поднялось до шеи… и впилось в ошейник. По коже потекли, не причиняя никакого вреда, капли раскаленного металла.

А у Мадельгера внезапно прошел тот противный дурман, что крутился в голове. Мужчина вцепился в ошейник, рванул его, и мягкий, раскаленный добела металл легко поддался, оставшись разорванной лентой в кулаке. Наемник медленно разжал пальцы, остатки ошейника звякнули о камень.

Разноглазый шагнул вперед, и пламя, до этого мига охватывавшее его торс и голову, стекло по руке, обретая форму изготовившегося к прыжку барса.

Женщина отступила на шаг. Она еще не понимала, что происходит, но уже чувствовала, что все пошло не так. По губам мужчины скользнула легкая усмешка, а в разных глазах отражалось пламя со шкуры вырвавшейся на свободу саламандры.

– Уверены, госпожа?

Зверь был готов к прыжку. Зверь рвался вперед. Зверь был готов убивать.

И Мадельгер просто позволил ему сделать то, о чем мечтал сам. Просто позволил рвануться вперед…

Короткий взмах левой руки… Вытянувшаяся в прыжке пламенеющая струна…

И в тот миг, когда клыки огненной твари сомкнулись на горле ведьмы, разноглазый внезапно вспомнил…

Вспомнил то, что не мог знать никак…

* * *

Двадцать восемь лет назад

Мчащаяся по разбитой дороге карета подскочила на кочке, и сидевших внутри подкинуло. Откуда-то из глубины раздался плач проснувшегося младенца.

Нервная, с темными кругами под глазами женщина дернулась, потянулась к потемневшей ручке в полу.

– Сядьте, – ровно приказал замерший напротив мужчина.

Она бросила на него затравленный взгляд:

– Ему плохо! Он плачет!

Невидимый ребенок надрывался вовсю. От пола пахнуло ощутимым жаром.

– Сядьте! – В голосе звякнула сталь.

Женщина без сил опустилась на сиденье, нервно массируя пальцы и не отрывая напряженного взгляда от темной, словно обугленной ручки.

Напряженное дыхание, свист кнута кучера, гнавшего и без того мчащихся лошадей. И плач ребенка. Отчаянный плач больного ребенка, крик, разрывающий темноту, по которой летела карета.

Резкий рывок, когда кучер натянул поводья, и один из лакеев, соскочив с подножки, поспешил к тяжелым воротам пограничной заставы, заколотил в дверь:

– Открывайте!

Второй слуга услужливо распахнул дверь кареты.

– Выходите, – мотнул головой мужчина.

– Но…

– Я сам понесу.

Ребенок уже не плакал. Тихо хныкал, как от боли, когда мужчина потянул за ручку, открывая крышку люка, и осторожно достал из металлического короба, закрепленного под полом кареты, младенца, завернутого в грубую серую ткань из каменного льна. Бережно прижимая ребенка к груди, мужчина шагнул из кареты, не обращая внимания на начавшую тлеть ткань камзола.

В воротах распахнулось небольшое окошко, из которого выглянуло мрачное лицо:

– Кого там принесло? Ночь на дворе.

Света, отбрасываемого магическим фонарем, закрепленным на карете, было достаточно для того, чтобы разглядеть и карету, украшенную гербами, и взмыленных лошадей, роняющих на пол хлопья пены, и женщину, нервно кусающую губы, и стоявшего рядом с ней мужчину, державшего слабо попискивающий сверток, но стражник упрямо ждал ответа.

– Барон фон Оффенбах с женой и сыном, – отозвался один из лакеев.