Текст книги "Философия в будуаре"
Автор книги: Ксения Собчак
Соавторы: Ксения Соколова
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Соколова: То, что здесь скучно, вы верно подметили.
Собчак: И что же нам, скучающим, делать? На Запад переселяться?
Байбаков: Нет, расслабиться и жить нормально. Хуже вам живется от того, есть или нет в стране современное искусство? Ты живешь в этой стране, радуйся жизни в этой стране.
Собчак: Но это «оазисная» жизнь. Возьмем, например, ваш дом. Барвиха, дорогое дерево, посуда Herme&s, вагина на стене, но за забором-то скука, нищета и помойка. Вас не смущает такая жизнь? Это как квартирка с антиквариатом в зассанном подъезде.
Байбаков: Я стремлюсь себя как-то оградить. Я считаю, мы сами себя наказали. Почему у нас зассанный подъезд?
Собчак: Потому что лично вы, Прохоров, Абрамович и многие другие богатые люди, вместо того чтобы ремонтировать подъезды, строите никому не нужные хрустальные замки а-ля Фостер.
Байбаков: Сколько бедному Роме сейчас приписывают? Девять миллиардов? А Мише, который у нас самый богатый?
Соколова: Сейчас побольше, чем у Ромы. Двенадцать, кажется.
Байбаков: То есть вместе двадцать один. Если остальных олигархов приплюсовать, сколько получится? Пятьдесят наберем, как думаете? А сколько золотовалютные запасы в России составлял и до кризиса? 560 миллиардов. Зассанные подъезды должны ремонтировать те, у кого есть деньги, а именно государство. Вся инфраструктура должна ремонтироваться государством. Когда оно будет это делать, тогда частные люди, такие как Рома, будут приходить и докрашивать стеночку. Подъезд глобально даже Рома отремонтировать не в состоянии. Хотя он отремонтировал все зассанные подъезды на Чукотке. Но это не только вопрос экономики, это наше наказание. Это наказание за то правительство, которое мы выбираем, которое распоряжается нашими деньгами, потому что деньги, которые у них – это не их деньги, а наши.
Соколова: Мне кажется, у нас зассанный подъезд и плохое правительство, потому что мы сами никак не манифестируем, что нам не нравится.
Байбаков: У нас один уже отманифестировал.
Соколова: Ну да, и все остальные зассали.
Байбаков: Если такие умные, начните мыть подъезд сами.
Соколова: Ага, Соколова и Собчак – главные борцы с режимом. А вы в Америку поедете.
Байбаков: Да, потому что в зассанном подъезде не повесишь картины. Разве что слово «х...» можно на стенке написать. Поэтому искусства здесь и нет.
Соколова: На самом деле вы сформулировали главную проблему подъезда. Это не примитивная эстетика и даже не вонь: здесь просто абсолютно неинтересно. Бизнес делать – неинтересно, журналистику – неинтересно. Понятно, что из подъезда надо выходить.
Байбаков: Абсолютно правильное ощущение.
Соколова: Как вы для себя этот вопрос решаете?
Байбаков: Выхожу из зассанного подъезда и в самолет сажусь.
Собчак: А не хочется его чуть-чуть переделать?
Байбаков: Президентом стать? Неинтересно. Заниматься политикой в нашей стране – мало того что неинтересно, небезопасно, но и бесперспективно.
Соколова: Вот мы и подошли к главному русскому вопросу: либо потратить жизнь, чтобы вымыть зассанный подъезд, что невозможно, либо просто уехать в Нью-Йорк.
Собчак: А я смотрю на наших многих друзей. Они здесь и хабарик на улицу кинут, и правила дорожного движения нарушат. А за границей, что ты! Кидать хабарик нельзя, мою Нюсю на исправительные работы за это дело отправили. Давай по встречке! Какая встречка, здесь же правила... Ощущение, что у нас не просто зассанный подъезд, а еще мы сами регулярно в него ссым.
Соколова: Более того, по законам подъезда, самый крутой тот, кто больше всего нассал.
Байбаков: Не просто больше, но и дальше!
Соколова: Я хочу господам транслировать, которые читают наш журнал: ребята, хватит тут ссать на дальность, а то действительно никого не останется.
Байбаков: Ну вот, с темы искусства съехали в политику.
Собчак: Просто я считаю, что если подъезд упорно мыть, то в какой-то момент ссать перестанут.
Байбаков: Я лично Индирой Ганди в этой стране не готов становиться. Уезжать навсегда тоже не хочу. Если совсем нестерпимо будет вонять, поеду подышу.
Собчак: Господа, вернемся к искусству! Глядя на нашу прекрасную картину, я позволю себе резюмировать дискуссию – учитесь дышать жопой!
Золотые плоды
Собчак и Соколова (по телефону).
Собчак: Ну что, Соколова, все страдаешь от депрессии?
Соколова: Да, задолбало бренное существование...
Собчак: А ты не поленись, наберика на YouTube «принц Лимон»...
Соколова: С какой приблизительно целью?
Собчак: А у тебя депрессия сразу пройдет! Там некто Владимир Кехман, директор Михайловского театра оперы и балета города Санкт-Петербурга танцует партию Принца Лимона в балете «Чиполлино»...
Соколова: И что такого?
Собчак: Кехман – очень богат, банановый король, захотел руководить театром, его Матвиенко на должность назначила. Он пригласил на работу Образцову, Фаруха Рузиматова – все всерьез! И вот они ставят детский балет «Чиполлино», и вдруг на сцене появляется директор в костюме Принца Лимона и давай плясать. Все, как ты понимаешь, о...уевают... ролик становится хитом на YouTube...
Соколова: Мило... А что же Валентина Ивановна? Была ли фраппирована?
Собчак: А вот давай мы и узнаем.
Те же и директор Михайловского театра г. Санкт-Петербурга господин Кехман.
Собчак: Владимир, скажите, давно ли вы мечтали о мире большого искусства или оно свалилось на вас неожиданно?
Кехман: Такой вопрос мне еще никто не задавал! Похоже, я всегда имел отношение к искусству. Еще в 1995 году, когда первый раз в Санкт-Петербург привезли Хосе Каррераса...
Собчак: О, я помню! Вы пели!
Соколова: То есть привезли Каррераса, а пел Кехман? Объяснитесь!
Кехман: Это был очень красивый концерт. Было порядка десяти тысяч человек, мы вывели экраны на площадь Искусств – люди стояли и слушали. Я был одним из организаторов...
Соколова: И...
Кехман: Каррерас пел просто феноменально! Многие говорили, что это был один из лучших концертов в его жизни. И он сам это признал. Потом был прием в гостинице «Европейская», где я спел с Каррерасом.
Собчак: Нет уж, вы не скромничайте! Это было гениально – я помню: Каррерас пел на бис, а потом на сцене вдруг появился организатор мероприятия Кехман, который начал петь. Все, мягко говоря, обалдели.
Соколова: Вы профессионально поете? Где-то учились?
Кехман: Нет, я не учился, но у меня есть голос и слух! Я должен был настройщиком быть.
Соколова: Вот как... Но что же вас все же подвигло петь перед Каррерасом? Вы выпили, что ли?
Кехман: Шабтай Колманович, который был моим партнером в этом проекте, сказал: «Только человек, который имеет железные яйца, может петь перед Каррерасом».
Собчак: Я никогда не забуду! Каррерас, в полном обалдении стоящий у сцены, глядя на поющего Владимира...
Кехман: Он недавно был в Петербурге. Мы виделись. Много прошло времени, а он все помнит.
Собчак: Такое сложно забыть.
Соколова: Что именно вы исполняли?
Кехман: По-моему, «Город над вольной Невой».
Соколова: А капелла?
Кехман: Нет, там оркестр был.
Собчак: Как правило, у людей, наделенных хорошим слухом и голосом, существует некое стеснение. Как это, вот я сейчас выйду на сцену, вдруг им не понравится...
Кехман: Возможно, это наша фамильная особенность. Моя дочь – такой же уникальный случай. Ей десять лет, она очень хорошо поет, играет на фортепиано. На Новый год, когда у нас в театре пела Земфира, она вышла перед всеми взрослыми и тоже пела... Я не знаю, откуда это пришло, но этого внутреннего ограничения не существует.
Соколова: Да, генетика – не лженаука...
Собчак: А что именно вам больше нравится, Владимир, сам процесс, допустим, пения перед Каррерасом или вот эта сексуальная энергия сцены, сотен зрителей, чьи глаза устремлены на вас? Что завораживает? Что тянет под софиты?
Кехман: Это мне постоянно предъявляют, что меня якобы тянет на сцену! У меня нет никакого желания быть на сцене. Это происходит каким-то образом случайно.
Соколова: Может быть, это своего рода детская мечта?
Кехман: Я вырос в Самаре, учился в музыкальном училище. Я не имел никакого отношения к опере и балету, но с мамой и папой мы часто ходили в театр. И я никогда не забуду великолепный кофе глясе, который там подавали...
Собчак: Да, такие вещи врезаются в память!
Кехман: Когда я пришел в Михайловский театр, то первое, с чего начал и за чем всегда очень внимательно следил, – это чистые туалеты и очень хороший буфет!
Соколова: То есть театр начинается с сортира...
Кехман: Я бы сказал, все-таки с вешалки. С полной ответственностью это говорю. Многие мои знакомые, которые в театр раньше не ходили, сейчас любят раз в две недели минимум пойти в театр провести время.
Собчак: Нужно отдать должное Владимиру. Ему пришлось нелегко! Когда он стал руководителем театра, все ерничали – колбасник посягнул на высокое искусство! А колбасник театр фактически воссоздал, старинное здание отреставрировал!
Кехман: А чего это я колбасник?!
Собчак: Вы же торговали колбасой!
Кехман: Никогда!
Соколова: А чем? Говорят, вы банановый король?
Кехман: Уже считайте, император! Наша компания является самым крупным – уже не в России, а в Восточной Европе – производителем бананов.
Соколова: Просто какой-то бананово-лимонный Сингапур...
Кехман: Мой случай – это прецедент! Впервые в истории бизнесмена назначили директором государственного учреждения, тем более культуры, потому что Михайловский театр является Государственным академическим театром оперы и балета.
Соколова: И кто же вас назначил?
Кехман: Губернатор Валентина Ивановна Матвиенко.
Соколова: А как вы этого добились? На столе, что ли, перед ней плясали?
Кехман: Я предложил.
Собчак: А зачем? Захотели быть поближе к губернатору?
Кехман: Я и так был близок к губернатору. Помимо бананов у нас в Санкт-Петербурге крупный девелоперский бизнес. Мы занимаемся строительством. Фарух Рузиматов, с которым я познакомился на упомянутом концерте Хосе Каррераса, рассказал мне о Михайловском театре. Я подумал, а почему бы мне не возглавить его? И возглавил.
Соколова: О, теперь понятно! Давайте обсудим ваше звездное появление в роли Принца Лимона. Как получилось, что директор театра вышел на сцену в детском спектакле? Что повлияло на выбор амплуа?
Кехман: Это была небольшая провокация. Последние восемнадцать лет заполняемость Михайловского театра была максимум сорок семь процентов. Мне пришлось, рискуя собственной репутацией, спасать положение.
Собчак: Вы хотите сказать, что вырядились в желтый костюм и стали посмешищем всего «ютьюба» исключительно ради увеличения продаж билетов в собственный театр?! Да вы просто бескорыстный служитель муз.
Кехман: Что это вы, Ксения, обзываете меня посмешищем? Между прочим, в спектакле я даже не танцевал – меня вынесли как Принца Лимона просто на поклон. Это было всего один раз!
Соколова: Ну, один раз...
Кехман: Сейчас многие просят, чтобы я это повторил, но я этого делать не буду. Заполняемость театра у нас и так уже девяносто пять процентов.
Соколова: Поздравляю. А кто вам костюм шил?
Кехман: Наша театральная мастерская. Кстати, прекрасно справились. Сапоги, трико, мундир, ордена – до сих пор у меня висит.
Собчак: То есть если заполняемость опять упадет, вы готовы рискнуть?
Кехман: Надеюсь, мне не придется этого делать. Я уже мыслю совсем на другом уровне. Я хочу осуществить в театре по-настоящему масштабное действо мирового уровня. У меня есть уникальный оперный сюжет, абсолютно феноменальный. Хочу сделать новую оперу.
Соколова: И что же это?
Кехман: Это закрытая информация. Вы же знаете, как у нас воруют идеи! Скажу только, что это библейский сюжет. Это должно стать итогом моего семилетнего пребывания на должности интенданта Михайловского театра. Именно Михайловский театр всегда славился громкими премьерами. У нас были премьеры «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича, «Войны и мира» Прокофьева. Этот успех я хотел бы повторить на мировом уровне.
Собчак: Прекрасный план. А лично себе вы какую роль отводите в будущем действе? Собираетесь ли вновь выйти на сцену?
Кехман: Нет, не собираюсь.
Собчак: Когда вас выносили в роли Принца Лимона, вы почувствовали этот фантастический драйв, магию сцены?
Кехман: Конечно! Ради таких моментов – моментов выхода на сцену – все творческие люди существуют.
Собчак: А что чувствовали лично вы?
Кехман: Я боялся, чтобы меня не уронили.
Соколова: Ваше имя было указано среди исполнителей?
Кехман: Да, кажется, я был в программке.
Собчак: Круто. Почему же вы не хотите еще раз попробовать? Считаете, что недостаточно талантливы?
Кехман: Смотря в чем. На сцене – вряд ли, а в организации процесса – да.
Собчак: А в пении?
Кехман: Нет.
Соколова: А зачем поете тогда и танцуете? Может, раз есть такой сильный импульс – его следует развить, учиться, всерьез взяться за оперные партии? У Елены Образцовой взять несколько уроков? Не следует зарывать талант.
Кехман: Нет. У меня прекрасные артисты, хор чудесный, кордебалет красоты необыкновенной.
Собчак: Может быть, вы боитесь пойти на это в вашем театре, а если бы вас пригласили в другой? Неужели неинтересно было бы попробовать?
Кехман: Я прекрасно себя чувствую в своем театре в качестве интенданта.
Соколова: Владимир, в отличие от моей коллеги, я не имела чести быть раньше с вами знакомой, кроме того, я не театрал. Услышав историю про Принца Лимона, я, честно говоря, решила, что речь идет о некоем одиозном человеке, нуворише, торговце бананами, который от полноты идиотизма выходит плясать на сцену в желтом трико. Сейчас я вижу, что ошиблась.
Кехман: Благодарю вас.
Соколова: Поэтому я хочу задать вам вопрос. Очевидно, что эскапада с Принцем Лимоном нанесла урон вашей репутации серьезного человека, бизнесмена, директора театра. Не жалеете ли вы о том, что сделали?
Кехман (после долгой паузы): Не жалею. Даже если кому-то это могло показаться ошибкой.
Соколова: Как так получилось, что вы ошиблись?
Кехман: В своей основной профессии я никогда не совершал тактических шагов, только стратегические. Например, сначала мы принимаем стратегическое решение заниматься фруктами, потом – конкретно бананами. Перед тем как заниматься бананами, мы строим инфраструктуру, только потом мы начинаем бизнес. Но в театре я совершил ошибку. Мне хотелось все сделать быстро. Председатель нашего попечительского совета Илья Клебанов меня предупреждал, что быстро здесь ничего не может быть. А я ему доказывал: нет, я сделаю быстро, зритель ко мне пойдет!
Собчак: Вы по-прежнему настаиваете, что вышли на сцену в трико ради раскупаемости билетов? Не верю – буквально вслед за Станиславским!
Соколова: А госпожа Матвиенко присутствовала на спектакле?
Кехман: Нет. Но, конечно, ей все это мои доброжелатели преподнесли в красках, как положено. Но Валентина Ивановна – очень мудрый человек. И поскольку она разделяет со мной все тяготы директорской работы, она поняла меня, но попросила быть поаккуратнее.
Собчак: Вежливо попросила?
Кехман: Валентина Ивановна – герой по одной простой причине: назначить бизнесмена руководить театром – это уже подвиг.
Соколова: Несомненно.
Собчак: Так, ситуация понемногу проясняется! Так вы не выходите на сцену в желтом трико, потому что вам просто запретили? Какая потеря для искусства!
Кехман: Она не запрещала! Я сам признал, что ошибся.
Собчак: Так я и вижу, как под покровом ночи директор театра Кехман, чей талант в зародыше удушен губернаторской цензурой, надевает желтый костюм Лимона и одиноко танцует на темной сцене...
Соколова: Хватит ерничать! Мне кажется, Владимиру на его месте и так приходится несладко. Руководить театром – это тебе не бананы продавать! Там же творческие люди – неприятные и завистливые А тут такая богатая почва – нувориш становится директором театра, везде сует свой нос. Владимир, вам вообще в вашем театре комфортно?
Кехман: Знаете, великий Темирканов научил меня одному правилу. Он рассказал мне самую главную заповедь, которую надо знать, если имеешь дело с творческими людьми: если ты будешь ждать от них благодарности, ты погибнешь. У меня был момент эйфории, когда я действительно ждал благодарности за все, что я сделал для этого театра. Но, увы, в этой среде тебя никогда не будут любить. Более того, они как будто чувствуют, когда ты открываешь им навстречу сердце – и стараются побольнее тебя ударить. Не надо ждать от них хорошего. Надо просто делать то, что должен. И все.
Соколова: С учетом вышесказанного, ваш выход в роли Принца Лимона приобретает неожиданный и даже трагический поворот.
Кехман: Я же сказал, это была ошибка!
Соколова: А по-моему, круче. Это был жест отчаяния, из которых, собственно, и состоит искусство. Так что не комплексуйте, Владимир, вы к нему приобщились. И не выкидывайте желтое трико – это пропуск в волшебный мир творческих людей.
Кремлевские звезды
Разговор с Сергеем Минаевым был практически полностью посвящен сексу – бизнесмен, ведущий и писатель рассказал о своих отношениях с властью.
Cоколова: Сергей, видит Бог, как не хотела я делать с вами интервью!
Собчак: Я – свидетель!
Соколова: Вы вызываете у меня когнитивный диссонанс: милый, симпатичный человек, а делаете все время какую-то... мягко выражаясь...
Минаев (грозно): Что?
Соколова: Ну фигню, по-моему, какую-то.
Собчак: Ты, как всегда, необъективна! Сергей – модный известный писатель, телеведущий...
Соколова: А я и не собиралась быть объективной. Более того, я считаю, что ты абсолютно права. Сергей Минаев – действительно настоящий писатель, поскольку его творчество абсолютно точно отражает окружающую действительность, то есть то унылое говно, в котором мы тут живем.
Собчак: Ты – невыносима!
Соколова: И вот о чем я хочу поговорить. Будучи известным, признанным писателем, вы, Сергей, безусловно, являетесь в некотором смысле продолжателем великой русской литературной традиции.
Минаев: Кто, я?!
Соколова: И как всякий талантливый литератор, живущий в России, вы не избежали коллизии «художник и власть».
Собчак: Говорят, из вас, Сергей, делают нового Соловьева?
Минаев: Вы из меня тоже будете делать картонную фигуру?
Соколова: С картонной фигурой Владимира Рудольфовича нам пришлось беседовать только потому, что он лично к нам не пришел. Ну кто мы такие для этого великого человека?
Собчак: Зато вы, Сергей, тут – собственной персоной. Пока. Возможно, пройдет несколько лет, вы станете успешным медиаменеджером, человеком власти, рупором Кремля – и все, не видать нам вас.
Минаев: Почему?
Соколова: Забронзовеете. Начнете с понтом вещать. Вставите кольцо в желудок...
Собчак: Короче, начнется трансформация. Щупальца вырастут, рога, копыта...
Соколова: Наша задача в определенном смысле carpe diem – уловить момент, пока вы еще здесь, с нами, пока вы, так сказать, человекообразный и не начала работать программа «чужой»...
Собчак: Мы хотим, чтобы вы на своем опыте, как физиолог Павлов, описали процессы, которые происходят в организме русского человека, попадающего во власть.
Минаев: Да какие процессы?! О чем вы?
Собчак: Короче, программу Соловьева закрыли. Вас назначили преемником. Как вы к этому относитесь?
Минаев: Все, что я делаю, я всегда воспринимал как игрушки.
Соколова: Особенно это будет приятно услышать господину Суркову, который, говорят, вам теперь звонит по четыре раза за обед.
Минаев: Делать ему больше нечего!
Соколова: Да, стихи что-то не пишутся...
Минаев: Я все свои увлечения воспринимал как игру – винный бизнес, писательство. Если бы я относился к этому серьезно, то после 700-тысячного тиража «Духless» я бы е..нулся раз и навсегда.
Соколова: Почему?
Минаев: От славы. «Духless» может быть хорошей книгой или плохой, но о ней говорят уже четыре года. От такой популярности легко получить сифилис мозга, который не лечится. Не щупальца выросли бы, а крылья железные...
Соколова: Действительно, крыльев не видно. Пока. Слушайте, Сергей, раз вы такой адекватный и здравомыслящий, может, расскажете мне, как в реальности происходят эти странные взаимоотношения писателя и власти? Вот считается, что вы ходите в Кремль и вам что-то там заказывают. Что именно – сюжет, объем, моралите? Как это происходит?
Минаев: А кто сказал, что я хожу в Кремль? Со мной там кто-нибудь был? Заказчиков видел?
Собчак: Я видела. Мне прекрасно известно, что вы ходите к Суркову. Еще несколько лет назад, когда я у него была, он очень лестно отзывался о вашей книге «Дyхless». Затем вы написали «Media Sapiens» – по заказу. Поэтому ваша вторая книга получилась гораздо слабее, чем первая – живая и искренняя. А сейчас вас в качестве замены отработавшего свое Соловьева назначили критиком власти, то есть якобы критиком. Ласковая такая критика – в стиле «ладошкой по пи..де».
Минаев: В ваших рассуждениях есть слабое звено. Я никогда не старался критиковать власть, мне это не нужно и не интересно.
Собчак: Хорошо, возможно, вы стараетесь быть объективным, но это такая объективность облегченного толка – ноу-хау господина Соловьева. Вы абсолютно копируете его манеру – интонацию, жесты, даже привычку грубо перебивать собеседника. Вам велели культивировать этот образ?
Минаев: Ничего мне не велели! Прошлым летом мне было сделано предложение делать это шоу. Я сказал: «О’кей, давайте попробуем». Сделали четыре пилота. Сейчас, когда я уже немного освоился, могу честно сказать, что сперва дико волновался. Возможно, я действительно копировал Соловьева, но так бывает всегда – прежде чем сделать что-то свое, копируешь хороших профессионалов.
Собчак: Но по-моему, работая «под Соловьева», вы гробите собственную харизму которая, безусловно, есть...
Минаев: Я так не считаю. Мне все эти псевдорасследования не интересны. Все понимают, что мы делаем шоу. Но у Соловьева есть гениальная фраза: «телевизор тебя делает временно узнаваемым». Я не воспринимаю свою деятельность как карьеру – вот был писатель, стал телеведущим...
Собчак: Но слава манит?
Минаев: Нет. Я очень хорошо понимаю, чем это заканчивается.
Собчак: Зато в процессе можно получать удовольствие! Мы все понимаем, чем заканчивается жизнь.
Минаев: Это разные вещи – жизнь и мелькание в телевизоре. Это очень серьезная работа. Люди, которые берутся судить, не осознают, что это очень тяжело. У меня нет никаких иллюзий, чем это закончится. Завтра все каналы отключили, сказали спасибо большое человеческое, и тебя нет.
Соколова: А вас не смущает, что вы участвуете в договорном шоу?
Минаев: А в чем договор? Бытует ошибочное мнение, что у нас есть тренинги, планерки, летучки. Я встречался с Сурковым, мы разговаривали...
Собчак: Вы сами, насколько я понимаю, не скрываете, что в подготовке и продюсировании вашей программы участвует г-н Чеснаков, который имеет прямое отношение к Кремлю, много лет работал в его структурах...
Минаев: Я этого не скрываю, потому что структура Чеснакова – «Центр исследования политической конъюнктуры» – продюсирует программу.
Собчак: Чеснаков напрямую общается с Сурковым. Получается идеальная иерархическая вертикаль. Он делает программу и таким образом участвует в процессе, как ваш куратор.
Минаев: Я всегда представлял кураторство как тотальный п..дец: ты совершенно задавлен, у тебя сценарий, инструкция, список вопросов. У нас все происходит не совсем так. Конечно, работа с ухом...
Собчак: Знаете, этот разговор мне напоминает интервью с отпущенным, который вышел из тюрьмы. Его спрашивают: «Что, сокамерники издевались над вами, говорят, е...али даже?» А он вежливо отвечает: «Да нет, что вы, был вазелин, меня не били, все интеллигентно, по обоюдному согласию, никакого жесткого насилия...»
Минаев: Я уже сказал, что всегда воспринимал этот проект только как игру. На встрече с руководством НТВ я довольно четко обозначил, что быть рупором мне неинтересно.
Соколова: И тем не менее из вас этот рупор делают. Я не случайно вначале загнула про «коллизию». У взаимоотношений власти и интеллигенции в России есть одна интересная особенность, – вступая в эти отношения, интеллигенция всегда проигрывает. Какие бы позиции она ни защищала – государственность, великая Россия, почвенничество, западничество, – закономерность одна: как только успешный человек интеллектуального труда, не чуждый понятий порядочности, начинает выражать интересы власти, позволяет себе что-то у нее взять, совершенно логично, как ему кажется, воспользоваться административным ресурсом – человек на этом кончается. Начинает суетиться, подписывать какие-то позорные письма, лебезить, трусить. Власть для интеллигенции – такой царь Мидас наоборот: любой, кто прикоснется, гарантированно превращается в говно.
Минаев: Я думал об этом. Мне кажется, что «финита ля комедия» наступает для человека, который сотрудничает с государственными органами, в тот момент, когда он решает, что будет делать на этом поприще карьеру...
Соколова: А что делаете вы?
Минаев: Я не делаю карьеру во власти – это слишком большая несвобода.
Собчак: Но близость к власти поможет карьеру сделать в любом бизнесе, не так ли, Сергей?
Минаев: Я уже сделал несколько карьер.
Соколова: Вы думаете, ваши нынешние кураторы вас легко отпустят?
Минаев: Что значит «отпустят»? Я что там, по-вашему, кровью расписывался?
Соколова: Кто вас знает...
Собчак: Отпустят легко, дадут пинка и найдут сто сорок восемь новых таких же. Незаменимых людей не бывает. Это правило, к сожалению, действует и будет действовать. Вопрос в другом. Я очень люблю вашу первую книгу «Духless». Она очень хороша, но еще раз подчеркивает то, о чем вы говорите. Первая книга – интересная, едкая, колкая, хорошо написано о лимоновцах, смешно описан Путин, летающий под Москвой. В этом есть жизнь, жесткая ирония. Книга понравилась Суркову.
Минаев: Про «Духless» тоже говорят, что это по заказу власти.
Собчак: Нет, «Духless» – не по заказу. А вот «Media Sapiens» уже по заказу. И это видно. Поэтому вторая книга на порядок хуже первой.
Минаев: Послушайте, но кому нужно заказывать книги, когда есть полностью контролируемые несколько каналов телевидения, радио, газеты, журналы...
Соколова: Вы сами упомянули тираж 700 тысяч – это порядок цифр, который идеологические ведомства интересует. Например, журналом GQ не очень интересуются, потому что тираж всего около ста.
Минаев: По-моему, вы скромничаете. Вас в Кремле читают.
Соколова: Я не скромничаю. Наоборот, я знаю, что нас там окрестили «идеологами гламурного фашизма». Это способствует популярности нашего скромного издания.
Минаев: Мне не нравятся эти ваши под...бки! Как будто у нас существует всего два типа человека, который сотрудничает с властью, и он априори урод, и такие вот кристальные интеллигенты, как вы. Откуда это деление вообще?
Соколова: Так считали, например, советские диссиденты.
Минаев: Мы говорим о диссидентах, которые ходили стучать на Лубянку?
Соколова: Мы говорим о диссидентах, которые сидели на Лубянке, в лагерях, были физически уничтожены или высланы из страны.
Минаев: Три человека сели после Пражской весны, а остальные, которых вы называете диссидентами, сейчас благополучно ведут курсы в Историко-архивном институте. Мне кажется, вообще неправильно применять те критерии к современной ситуации.
Соколова: Пока у власти находятся выходцы из советских спецслужб, диссидентские критерии лично мне представляются наиболее верными.
Минаев: Это бред! Я сказал на форуме «Стратегия 2020»: глупо делиться на либералов и патриотов! Глупо утверждать, что человек порядочный не сотрудничает с властью, а сотрудничает только непорядочный! Если человек говно, он говно по жизни. Мы знаем многих ярких защитников гражданских свобод, которые при этом конченые уроды.
Соколова: Я как раз считаю, что человек, изначально не будучи говном, имеет шанс им стать. И это дико интересный процесс – особенно для нас с вами, Сергей, как писателей. Вот смотрите, живет себе такой отличный парень, симпатичный, милый – за что ни возьмется, везде успех. И тут появляется такой кремлевский товарищ Сурков – тоже милый и симпатичный философ и декадент, в Zegna, да еще с баблом и при ресурсе... Рассказывайте дальше!
Минаев: Вопрос превращения человека в хорошего или плохого – это всегда синергия. Хорошие люди не становятся резко плохими, а плохие – хорошими. В любом человеке есть спесь, самолюбие, стремление потрогать власть за кончик брюк. Но есть предел лизоблюдства, самонеуважения, который ты можешь либо перейти, либо нет.
Соколова: Предела нет. Как только один раз лизнул – ты уже этот ценный опыт никуда не денешь.
Собчак: К месту процитирую Жванецкого: «Как только ты сделал над собой моральное усилие и приготовился кому-то лизать жопу, ты уже лижешь жопу тому, кто первый добрался до той жопы, которую ты собирался лизать». Так что раздумывать, Сергей, некогда!
Минаев: Я отношусь к власти как к водителю автобуса. Если вы сели в автобус и вам не нравится, куда вас везут, выходите с маршрута! Только не надо дое...ваться до водителя, стучать ему в спину.
Соколова: Но ведь никто не обязывает вас целовать водителя в очко, верно?
Минаев: Послушайте, я же сказал, никого я никуда целовать не собираюсь! Я просто торгую вином, пишу книжки, делаю программы на ТВ. Потому что мне скучно.
Соколова: Какое совпадение! Мне тоже. Вот однажды от скуки я взяла джип и проехала по стране от Москвы до Владивостока. Один из главных выводов – госканалы телевидения надо запретить. Как героин.
Минаев: И кто тут после этого говорит о демократии? Запретить телевидение – это самый настоящий тоталитаризм!
Соколова: И еще я предложила бы в абсолютно тоталитарном порядке жестко навязать народонаселению канализацию и запретить гадить в очковый сортир.
Минаев: А какая связь между телевидением и сортиром? Сортиры – это экономика.
Соколова: Прямая! Во-первых, и там, и здесь – говно. Во-вторых, разруха в сортирах – следствие разрухи в головах. И наконец, именно наличие Коммуникаций – показатель уровня развития общества. У нас на 30% территории – это уровень XVII века. А кое-где – XII.
Минаев: И что, по-вашему, власть должна строить сортиры?
Соколова: По-моему, это ее прямая обязанность. Это, конечно, куда менее приятно, чем заказывать книжки прогрессивным авторам. Но именно для этого мы эту власть содержим и выбираем.
Собчак: Кто выбирает? Ты хочешь сказать, народ выбирает власть? Да этот народ давно уже все выбрал. В 90-х ему предложили: «Люди, чего вы хотите, свободы или колбасы?» «Колбасы», – дружно сказало народонаселение.
Соколова: И это нормально – масса людей почти всегда в любом случае выберет колбасу. Чтобы избежать печальных последствий «колбасного выбора», массу надо аккуратно цивилизовать. Для этого нужны теплые сортиры. Чтобы их строить, нужно попробовать перестать воровать 100% бюджета. Все просто.
