Текст книги "Дневник нарколога"
Автор книги: Крыласов Александр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– А если они чем-нибудь отравятся?
– Не отравятся.
– Откуда ты знаешь?
– Да что с ними может случиться за какую-то неделю?
– Не нравится мне здесь, – настаивала супруга, – и ты тоже хорош, нет бы пошел, поскандалил, добился более просторного номера. Четыре звезды, а номер тесный, полотенца меняют не каждый день.
– Ничего себе ты пироги закидываешь, – возмутился Куприянов, – вы, русские девушки, совсем обнаглели. Раньше слаще морковки ничего не пробовали, а теперь даже Мальорка для вас не фонтан.
– И по телевизору показывают всего один русский канал, – наябедничала Ксения.
– Ты что, сюда приехала телевизор смотреть? – удивился Леня. – Семь дней отдохнем – и назад в Хопер.
– Какой Хопер?
– Так нашу Родину называют.
– Я, между прочим, патриотка.
– Я тоже патриот. Я же не уехать из России хочу, а всего лишь отъехать от нее на безопасное расстояние.
– Какой же ты придурок, – вздохнула супруга.
– Почему же я придурок?! – взвился Леня. – Я привез тебя на Мальорку, мы живем в четырехзвездочном отеле, который выбирала лично ты, я закодировал ся и теперь не пью, я день и ночь думаю, как больше заработать! И я же придурок?
– Придурок, – сладко потянулась жена.
– Почему?!
– Да потому что придурок.
Леня побелел, как Белый дом после капитального ремонта, отшвырнул в сторону стул и под неодобрительный шепоток туристов побежал к шведскому столу. В металлической чаше в окружении кубиков льда нежились и потели бутылки шампанского. Куприянов взял одну из них за скользкий бок, принял позу горниста, и газировка, шипя и пенясь, нехотя потекла в его глотку. Леня закашлялся и понял, что если он сейчас остановится, то ничего страшного не произойдет, несколько капель шампанского не могут вызвать ничего кроме приступа кашля. А кашель уже бил Куприянова не на шутку, норовя перейти в неэстетичную рвоту. Леня зажмурил слезящиеся глаза, поднес ладони ко рту и попытался дышать только носом. Кашель стал понемногу отпускать, и Леня сквозь пелену слез смог различить поднос, где шеренгой вытянулись бокалы. Он выдернул один, два соседних бухнулись на пол.
– К счастью, – прозвучал чей-то женский голос.
Куприянов налил шампанское в бокал и принялся тяжелыми глотками осушать содержимое. Он почувствовал, как волна жара зарождается в области груди и течет вниз по спине до самого копчика, останавливается и поднимается наверх. Вот загорелась шея, вот запылыхало лицо. Дышать становилось все трудней и трудней. Чья-то рука сунула ему другой бокал. Леня хлебнул и обалдел, в нем было какое-то масло.
– Это что?
– Оливковое масло, – незнакомый мужик отставил рюмку с маслом в сторону, – оно затормозит всасывание алкоголя.
– Меня же пронесет.
– И замечательно. И стошнит к тому же.
– Зачем?
– Чтобы ты остался жив, дурашка, – мужчина потащил Леню к туалету на первом этаже, – видел бы ты себя со стороны. Сам весь красный, как закат солнца в пустыне, а пальцы уже синюшные. Это же надо – на вивитроле пить.
– Ты кто? – мысли Куприянова путались и сталкивались между собой, как пассажиры метро в часы пик.
– Нарколог.
– А что ты тут делаешь?
– Отдыхаю.
– Зачем?
– Хотел от алкозавров передохнуть, но, видно, не судьба, – вздохнул незнакомец и сунул Лене бутылку воды, – ее нужно выпить до дна, а потом унитаз попугать.
– Зачем?
– Чтобы ты тут ласты не склеил, – начал раздражаться нарколог, – делай, что говорят.
Куприянов вышел из туалета зеленый и тихий, как овощ.
– А от чего бы я умер? – испуганно поинтересовался Леня.
– От паралича дыхательного центра, – просветил мужик, – он у нас в мозгу самый нежный. Человек в норме дышит четырнадцать раз в минуту. А такие экспериментаторы, как ты, мешая биностин с алкоголем, вызывают его угнетение. Камикадзе типа тебя начинают дышать десять раз в минуту, потом пять, потом три, а потом как в анекдоте: кто-то допивается до чертиков, а кто-то и до ангелов.
– А-а-а-а.
– Из-за чего хоть поругались-то? – мужик вопросительно уставился на Леню.
– Да, в общем-то, из-за ерунды, – развел руками Куприянов, – слово за слово.
– Ты что, даже повода для суицида сформулировать не можешь? – восхитился нарколог. – Силен, бродяга. Еще бы несколько глотков спиртного, и все. Добро пожаловать на небеса. А ты даже причины ссоры для себя не уяснил, я офигеваю, уважаемая редакция. Ну, будь здоров.
Куприянов проснулся от ужаса, ему приснилось, будто он умер. Супруга мирно сопела в подушку, и Леня на цыпочках вышел на балкон. Внизу плескалось Средиземное море, десяток купальщиков уже плавали возле берега, ожидая восхода солнца, до него оставалось буквально несколько секунд. Краешек солнца выглянул из-за линии моря, как будто язычок пламени лизнул небеса. Огонек набирал силу, вот занялись горы и гостиницы, пляж и набережная. А костер разгорался все сильней и сильней. И небо вспыхнуло подобно соломенной крыше. И море загорелось как деревянный настил. И завопили внизу пловцы. И по-новому запели птицы. И жизнь оказалась гораздо лучше, чем порой кажется.
Запахи чебуречной
У Алексея Геннадьевича Васильева стало пошаливать здоровье. Появились режущие боли в животе, и временами как-то странно сжималось сердце. Геннадич мужественно терпел, не желая сдаваться испанским врачам, он почему-то им не доверял. Впрочем, он относился с сомнением также к немецким докторам и английским эскулапам, то же самое касалось американских и французских белых халатов. Последние двенадцать лет Алексей Геннадьевич жил в Испании и, хотя считал себя отъявленным космополитом, лечиться предпочитал на исторической Родине. Жена пеняла Васильеву на его причуды и советовала разобраться с традиционно русским блюдом – великой кашей в голове. Она искренне не понимала, почему Геннадьич не может жить в России, ругает ее порядки и проклинает на чем свет стоит, но при этом всех иностранцев держит за придурков, принципиально не учит испанский язык, смотрит исключительно российское телевидение, и все его разговоры начинаются и заканчиваются проблемами брошенной Родины. После ураганного скандала, учиненного супругой, Васильев все-таки пошел по рукам испанских эскулапов. Оказалось, что он на ногах перенес два инфаркта и имеет на стенке желудка три зарубцевавшиеся язвы и одну действующую. Испанцы цокали языками и удивленно переглядывались. По их словам, в таком запущенном состоянии к ним поступали пациенты разве что из Центральной Африки. Геннадьича пересадили на строжайшую диету и заставили делать утреннюю зарядку. Он посвежел, постройнел, но неожиданно вбил себе в голову, что скоро умрет. И не просто откинет карандаши, а скопытится, так и не увидев современную Москву. Супруга выразительно стучала пальцем по лбу, лечащий врач настоятельно советовал перенести поездку на пару месяцев, но Васильев неожиданно уперся рогом. Три тысячи евро – и доктор стал более сговорчив, новенькое бриллиантовое колье – и жена махнула на него рукой. Алексей Геннадьевич нес какую-то ахинею про неотложные московские дела, а сам спал и видел, как он войдет в столичную чебуречную. Да-да, в обычную чебуречную. Нигде не пахнет так, как в чебуречной, ни в баре, ни в ресторане, ни в пиццерии, ни в таверне, не говоря уже о всяких там Бургер Кингах и Макдональдсах. В чебуречной пахнет раскаленным маслом и мокрой мелочью, прогулянными лекциями и пролитым пивом. В общем, там пахнет навсегда ушедшей юностью. Васильев, мысленно заходя в чебуречную, возвращался в те времена, когда девушки прыгали ему на колени, а не уступали место в общественном транспорте, друзья только радовали, а врагов не было вовсе. Именно в чебуречной Алексей Геннадьевич впервые попробовал пиво. Леха Васильев учился тогда на первом курсе мясо-молочного института, и ребята из его группы, отслужившие в армии, обучали «солобона» всем премудростям пивной науки. Они квалифицированно сыпали соль на ободок пол-литровой кружки, чистили воблу и разбавляли пиво водкой, прячась за замызганной колонной. Да, в чебуречных часто стоят колонны. Не замечали? Неведомые архитекторы знали, что без колонн в чебуречном деле никак нельзя. Как же без них смешивать в правильной пропорции мужские напитки!
Местный желудочный светило дал на прощание совет ни в коем случае не есть ничего острого и жареного, супруга помахала платочком от Диора, и Васильев отбыл в столицу нашей Родины. Первым делом он с преогромным удовольствием разругался с таксистом, потом закинул вещи в гостиницу и, наконец, отправился в чебуречную. Именно в чебуречной три безусых первокурсника поклялись друг другу стоять за свои убеждения насмерть. Какие у них могли быть убеждения? Смешно. Как быстро испаряется юношеская наивность, как легко прилипает цинизм…
– Мужчина, вы заказывать будете? – крашеная костлявая блондинка с отвращением кричала Васильеву прямо в лицо.
– Буду, – обречено выдохнул Алексей Геннадьевич, возвращаясь из семнадцатилетнего далека.
– Так заказывайте.
– Три чебурека с мясом и бутылку минеральной воды без газа.
– Без газа нету.
– Тогда с газом.
Раньше были только чебуреки с мясом, – подумал Алексей Геннадьевич, – разновидность мяса не уточнялась, и процесс выбора сводился к одному: сколько чебуреков брать? Один или два, три или четыре. А это уже зависело от количества мелочи в кармане. А сейчас чебуреки с говядиной и чебуреки с телятиной, чебуреки с бараниной и чебуреки со свининой. Что уж говорить о чебуреках с курицей, грибами, картошкой, печенью и прочей требухой, не достойных именоваться гордым словом чебурек…
– Мужчина, по вам дурдом плачет. Что вы молчите как пионер-герой? С каким мясом вам чебуреки? – кассирша покрутила пальцем у виска и посмотрелась в карманное зеркальце.
– Один с говядиной, один с бараниной и один со свининой.
– Ждите. Следующий.
Васильев облокотился о столик, поглубже вдохнул волшебные запахи и проглотил слюну. Именно в чебуречной он назначил первое свидание своей однокурснице. На заляпанном жиром кассетнике гоняли песню «Beatles» Yesterday, и влюбленный Леха принялся переводить девушке английский текст. Что yesterday – это сегодня и нужно жить исключительно сегодняшним днем, не откладывая удовольствия в долгий ящик и беря от жизни все. Тут однокурсница его прервала и поведала, что она училась в английской спецшколе и yesterday переводится – как вчера. Как же ее звали? Лена? Наташа? Оля?
– Ваши чебуреки, – буфетчица швырнула на столик три картонные тарелки с дымящимися чебуреками.
– Спасибо.
– Воду сами возьмете в холодильнике.
– Хорошо.
– Чудной вы. Я вам уже две минуты шумлю, а вы не откликаетесь. Уши нужно чаще мыть.
– Там, где не кусаются цены, кусаются продавцы, – задумчиво сообщил Васильев.
Буфетчица не нашлась что ответить, фыркнула и укрылась за кассой. Именно в чебуречной он и двое его друзей замутили дело по открытию колбасного цеха в подмосковном городке. Они ели обжигающие чебуреки, глушили «ерш» и клялись друг другу в вечной дружбе. Дело росло как на дрожжах, и одного компаньона ему пришлось заказать подольским браткам, а второго подставить и упечь в цугундер на десять лет…
– Разрешите? – представительный мужчина в джинсовом костюме с тарелкой чебуреков и двумя бутылками пива вопросительно уставился на Васильева.
– Конечно, конечно, – Алексей Геннадьевич сдвинул свои картонки в сторону и вдохнул чебуречные запахи полной грудью. Рот сразу наполнился кисловатой слюной.
– Я сразу подумал: вот правильный человек, – заговорил мужчина хорошо поставленным баритоном, – слабаки по три чебурека не берут. Вот видите, у нас с вами по три чебурека, значит, мы чего-то стоим в этой жизни. А вы что, ничем не запиваете?
– Нет.
– Я обратил внимание, вы заказали воду с газом.
– Я не пью с газом. Мне нельзя.
– А зачем тогда заказали?
– Не хотел огорчать барышню за кассой.
– Может, пивка? – джинсовый говорун пододвинул Васильеву одну из бутылок.
– Спасибо, я в завязке.
Именно в чебуречной Алексей один раз надрался так, что потерял дипломат со всеми уставными документами фирмы, пейджером и записной книжкой, где хранились самые нужные тогда телефоны. Надо же, тогда еще не было мобильников…
– Вы меня слушаете? – джинсовый нахал бесцеремонно тряс Васильева за плечо.
– Слушаю, – кивнул Алексей Геннадьевич.
– Так вы не будете пиво?
– Нет.
– Почему?
– Был один памятный случай много лет назад. С тех пор я не употребляю спиртных напитков.
– А чебуреки почему не едите?
– У меня язва. Мне нельзя.
– А зачем тогда взяли?
– Я их нюхаю.
Именно в чебуречной Васильева посетила идея окутать Москву сетью блинных, и это позволило ему в кратчайший срок стать долларовым миллионером…
– Мне кажется, вы все время где-то витаете, – джинсовый балабол после двух бутылок пива обнаглел настолько, что щелкал пальцами перед носом Геннадьича.
– Нет, я вас внимательно слушаю.
– Вот я и говорю: в России отдыхать неинтересно. Как поется в песне: любишь Родину – отдыхай за границей, – расхохотался довольный собой джинсовый засранец, – вот, например, в Италии, а в частности, в Падуе. Возьмешь номер с видом на море и кайфуешь.
– В Падуе нет моря.
– Но ведь можно же доехать, – забегали глазки у джинсового враля.
– Доехать можно.
Именно в чебуречной в голову Васильеву пришла спасительная мысль продать свой бизнес в России и отвалить в Испанию. Это было еще до кризиса, и Алексей Геннадьевич успел вскочить в последний вагон. Протяни пару месяцев, и он бы не выручил и десятой доли от своих активов…
– Но больше всего я люблю виски, – не отставал джинсовый трепач, – не поверите, литрами могу пить. Я чувствую, мы с вами в этом похожи. Признайтесь честно, любите виски?
– Я не пью, – напомнил Васильев.
– Напрасно, – не унимался джинсовый горлопан, – нальешь себе «Хеннеси» на два пальца, кинешь льда и пей, не хочу.
– «Хеннеси» – коньяк, – поморщился Васильев.
– Да? – у джинсового пустомели осел голос. – Так мне его жена покупает. Она принесет, а я пью. Не всегда удается рассмотреть этикетку.
– Мужик, ты ври, ври, да не завирайся, – рассвирепел Алексей Геннадьевич, – я сам часто нес пургу в чебуречных. Но никогда, слышишь, никогда не возводил напраслину на наших женщин. Какой-то ты подозрительный. А может, ты шпион далекой, Богом обиженной страны, где не пьют ни виски, ни коньяк?
Джинсовый прощелыга взял обломки своих чебуреков и на полусогнутых переместился за соседний столик. Васильев вдохнул божественный запах остывающих чебуреков, порядком подзабытый в рафинированной Европе, и вдруг почувствовал кинжальную боль в желудке. Боль катилась лавиной, заставляя сжиматься все внутренности. «Но ведь я же не ел этих чебуреков, – огорошено думал теряющий сознание от боли Васильев, – даже не откусил. Откуда же такая боль? Черт возьми, я же их нюхал. Желудочный сок выделялся, выделялся, и теперь я имею прободную язву во всей красе. Ну, ничего, зато теперь наши прооперируют».
Алексей Геннадьевич схватился за скользкий столик, его вырвало черной массой, напоминающей кофейную гущу, он упал на пол и потерял сознание.
– А утверждал, что не пьет, – оскорбился джинсовый подонок, радуясь, что вовремя сменил столик.
– Скорую вызывайте! – завизжала буфетчица. – Нам еще здесь трупаков не хватало!
Нелегкий способ бросить курить
Каждый заядлый курильщик время от времени собирается бросить курить. Каждый. А Егор Кузьмич Кузнецов не собирался. Никогда. Мало того, он всячески издевался над людьми, постоянно и безрезультатно бросающими курить, и заявлял, что живет и умрет с сигаретиной во рту. Еще он любил всем напоминать, что сигарета сокращает жизнь на четырнадцать минут, а рабочий день на четырнадцать часов. Егор Кузьмич курил по три пачки сигарет в день. Ровно. И это не считая сигарилл, сигар и пенковой трубки под настроение и рюмочку коньячку. Кузнецов занимал солидный пост в холдинге, торгующем электроникой, и мог позволить себе плевать на все предупреждения Минздрава. Его подчиненные никогда не заморачивались, что подарить Егору Кузьмичу на день рождения или Рождество, 23 февраля или день танкиста. Не надо было ломать голову над извечной проблемой, что дарить человеку, у которого все есть. Если руководитель курит, вопрос не стоит выеденного яйца. Дарите ему коробку кубинских сигар или экзотическую зажигалку, серебряный портсигар или дизайнерскую пепельницу. Ах, как Егор Кузьмич курил! Вы так не умеете. Перед тем как положить сигарету в рот, он ласкал ее, как ключицу любимой женщине, вдыхал аромат и катал между пальцев. Потом щелкал дорогущей зажигалкой, затягивался и закрывал глаза. От наслаждения. Вот вы закрываете глаза, прикуривая сигарету? А Кузнецов закрывал. Потом эстетствующая гнида Кузьмич начинал пускать дым кольцами. Вот вы умеете пускать колечки дыма? А Кузнецов умел. Егор Кузьмич курил яростно и в то же время нежно, беспощадно, но с любовью, самоотверженно, хотя и для души. А как он тушил окурки! Кузнецов никогда не позволял себе оставлять в пепельнице королевские бычки. Никогда. Он, как говорится, курил сигарету до середины фильтра, и ни одна крошка табака не пропадала зря. И вот такому убежденному курильщику судьба подложила огромную свинью. Егора Кузьмича повысили в должности, и не просто повысили, а назначили главным по импортным поставкам. То есть теперь Кузнецов должен был мотаться по всему миру, составляя ассортимент бытовой техники в наших магазинах. Кузьмич не сразу углядел, в чем здесь подвох, и даже проставился в родном коллективе. Сослуживцы знатно клюкнули по этому поводу и курили прямо в кабинетах, небрежно стряхивая пепел на ковролин, а наутро до Кузнецова дошло, что теперь ему придется много летать. Летать-то Егор Кузьмич не боялся и любил, но дело в том, что теперь в самолетах не курят. А ведь, кажется, еще вчера были места для курящих, для некурящих и в хвосте «Боинга» или «Ила» можно было замечательно раскурить сигару на высоте десять тысяч метров. Да что в самолете, раньше и в автобусе можно было подымить. Помните пепельницы в спинках впереди стоящих кресел? Не помните? Какой вы, однако, молодой. Первая командировка была у Кузнецова в Сингапур, и лететь ему предстояло ни много ни мало, а одиннадцать часов. Одиннадцать часов без курева – это же с ума сойти. С тех пор как ввели «бездымный» закон на авиарейсах, Егор Кузьмич никуда не летал, справедливо полагая, что никакая самая экзотическая страна не стоит никотиновой ломки в течение нескольких часов, но тут дело касалось работы, а работать Кузнецов привык на совесть.
В аэропорту хмурый Кузьмич подивился произошедшим переменам и новшествам. Но больше всего его поразили не новые терминалы и сканеры, разросшиеся магазины беспошлинной торговли и расплодившиеся кафе, а единственная крошечная курилка, набитая почтенной публикой под завязку. Стены курительной комнатки были стеклянными, и некурящие пассажиры могли вволю налюбоваться на курящих отщепенцев. Куряки чувствовали себя прокаженными, стоя в густом сизом дыму, они напоминали смертников на пороге газовой камеры. Кузнецов сунулся было к ним, но такой концентрации дыма он не помнил со времен армейской курилки, не говоря уже про институтские туалеты. Егор Кузьмич выругался нехорошими словами, закинул на плечо ручную кладь и поплелся искать другое место для курения.
Первый час в самолете прошел относительно легко. Кузьмич на правах летящего первым классом шарахнул коньячку, просмотрел свежую прессу и даже позаигрывал со стюардессой по имени Надя. В начале второго часа неудержимо потянуло закурить. «Зря я коньяку накатил, – выругал себя Кузнецов, – от спиртного тяга курнуть только усиливается». Егор Кузьмич, морщась, пил минеральную воду, сосал приторные леденцы и пробовал углубиться в чтение – ничего не помогало. Его бесконечно раздражало все: и сосед, безмятежно чавкающий шоколадкой, и бестолковые статьи в газетах, и холодная струя воздуха сверху, и вопли непоротой детворы. Курить хотелось все сильней и сильней. Кузнецов на себе испытал состояние, описанное: «хочу курить, аж уши пухнут». Его уши раскалились и горели, набухли и зудели, шкворчали и потрескивали, словно их запекали на гриле, посыпая солью и молотым перцем. Рот Кузьмича окончательно пересох, и топ-менеджер принялся покашливать, как заправский чахоточный. Когда Кузнецов был уже готов биться головой об иллюминатор, стюардессы принялись разносить обед. Желание покурить на время отпустило, но после еды вспыхнуло с новой силой. Послеобеденная сигарета – одна из самых сладких и уступает лишь первой утренней, выкуренной натощак. Кстати, только в России курят натощак, едва продрав глаза, хватаются за сигарету и внимательно рассматривают зеленые круги перед глазами. Иноземцы никотиновую палочку курят только после завтрака, не желая получать язву желудка ни за что ни про что. Даже в Африке сначала едят.
– Наденька, – заскулил некогда грозный Кузьмич, – курить хочу, умираю. Мне десять часов без сигарет не высидеть. Что делать, ума не приложу. Подскажи, ангел мой, уважь старика.
– Вы вовсе и не старик, – оценивающе оглядела его Надежда, – наоборот, очень даже ничего. А помочь вашему горю легко. За курение в туалете штраф две тысячи долларов. Вносите две штуки баксов и курите на здоровье.
– Два косаря зелени, и я могу курить в туалете в течение всего полета?
– Две тысячи долларов стоит выкурить одну сигарету.
– Ничего себе у вас расценочки.
– Не хотите, как хотите.
Надюша высоко подняла подбородок и поплыла между кресел. Еще секунда – и она скроется за занавеской, отделяющей гордых летчиков от бесправных пассажиров.
– Надежда! – завопил Кузнецов. – Я согласен!
Стюардесса неторопливо обернулась:
– Деньги вперед.
– Пожалуйста, – Кузьмич не дрогнувшей рукой отсчитал двадцать стодолларовых бумажек.
– Welcome, – ослепительно улыбнулась Надя и указала дорогу к туалету.
Кузнецов закрыл дверь на задвижку и выкурил три сигареты одну за другой. Он бы дернул и четвертую, но стало поташнивать, да и голова закружилась. Из туалета вышел совершенно другой Кузьмич. На этот раз он любил всех: и чавкающего соседа, и малолетних хулиганов, и даже авиакомпанию «Аэрофлот» с ее драконовскими мерами против курения.
– Настоящий мужик, – зашелестело по креслам, – это по-нашему.
– Не перевелись еще на Руси широкие натуры.
– А вот ты бы так не смог, чтобы два косаря за сигарету выложить. Слабак.
– Ты бы меня за два штукаря потом убила бы.
– Правильно. Убила бы. Этого мужика жена потом тоже убьет, а он все равно взял и покурил.
– Ты что, дура, что ли? Смотри, он один, без жены летит. Без тебя я бы, может, тоже психанул.
– Ага, так вот куда деваются наши деньги. Теперь я тебя одного никуда не отпущу.
– Я пошутил. Что я, дурак, что ли, такие деньжищи зазря отваливать. Потерпим до Сингапура, не графья.
Умиротворенный Кузьмич под завистливое перемывание собственных косточек крепко уснул и видел какие-то легкие, ангельские сны. Однако всего через час Кузнецов проснулся от дикого желания покурить. Мерзкий сосед спал с открытым ртом, да еще и временами всхрапывал, животное. Какой-то младенец разорялся на весь салон, а стюардесс и след простыл. «В кабине пилотов курят, твари», – зловеще предположил Егор Кузьмич, и ему ужасно захотелось хоть чем-то досадить воздушным извозчикам. Он нажал на кнопку вызова и принялся формулировать невыполнимые пожелания, как-то: сварить ему кофе по-турецки или предоставить товарный чек на те две тысячи долларов, которые он свернул и сунул коту под хвост. Дыша духами и туманами, ну и, естественно, табачищем перед Кузнецовым возникла Надежда. «Курила стерва», – окончательно убедился в своем предположении Егор Кузьмич и сдулся, как проколотый воздушный шарик.
– Наденька, а можно мне еще покурить? – заканючил прежде несгибаемый топ-менеджер.
– Две тысячи долларов, – припечатала Надежда, – деньги вперед.
– А может, мне скидочку какую можно устроить или дисконт? – заныл Кузнецов. – Такую сумму я не потяну. А за тысячу баксов готов.
– За курение в туалете штраф две тысячи долларов, – напомнила стюардесса, – здесь не рынок. Торговаться с вами я не намерена.
– Подавитесь! – вспылил Егор Кузьмич и прыгающими руками отсчитал еще двадцать американских «тугриков».
Гром аплодисментов встретил решение Кузнецова.
– Да-вай, му-жик, да-вай, му-жик, – скандировали ряды кресел.
– Покури за нас, командир.
– Так им, нехристям воздушным.
– Знай наших. Душой мы вместе.
Однако никто не последовал примеру Кузьмича, и злой как черт Егорка засадил в туалете сразу четыре сигареты. Пошатываясь от запредельной дозы никотина и потраченной суммы, он проследовал до своего места и рухнул в кресло. Сосед, не переставая жевать очередную шоколадку, улыбнулся черными от шоколада зубами и показал большой палец. Кузнецов бесцеремонно толкнул его в жирный бок.
– Как думаешь? Они между собой мои кровные баксы разделят?
– Нет, в фонд мира сдадут, – хохотнул сосед.
– Идиот я, – взялся за голову обеими руками топ-менеджер, – четыре тысячи долларов на несколько затяжек променял.
– Зато будет что вспомнить, – утешил сосед, – мы тут на тебя уже ставки делаем – пойдешь ты курить в третий раз или не пойдешь. Так как, пойдешь?
– А вы мне по стольнику сбросьтесь, может, и пойду, – Кузьмич обвел испепеляющим взором притихших пассажиров.
Те сначала отводили взгляды, а потом перешли в контратаку.
– Всю страну разворовали, сволочи. Четыре тысячи баксов за пару затяжек отвалил и глазом не моргнул. Упырь.
– На такие деньги корову можно купить.
– Вот из-за таких козлов мы и переместились в разряд стран третьего мира.
Кузьмич расстелил на столике салфетку и начал ломать сигареты одну за другой. Он ломал их как пальцы родимой дочери, крушил как ключицы любимой женщине и душил в руках как дорогую сердцу канарейку. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одна слезинка не выкатилась из глаз. Кузнецов посмотрел сверху вниз на кучу табачных крошек, на обрывки папиросной бумаги и рявкнул:
– Убрать!
Больше он не курил. Никогда. А вы говорите: «Не брошу, не брошу».
Кушать подано
Легкий способ сбросить вес
О существовании запойных пьяниц известно всем, а вот о «запойных» обжорах история умалчивает. А зря. Чета Пильщиковых, Антонина Ивановна и Василий Петрович, принадлежали именно к этой весовой категории. Приближение выходных дней повергало их в ужас. Субботнее утро начиналось для них с команды супруги: «Кушать подано», двух дюжин пирожков с мясом, омлета из двадцати яиц с жареным беконом, миски картошки фри и сковородки увесистых котлет. Съеденное запивалось несколькими литрами кофе и кока-колы, чтобы взбодриться перед началом тяжелого дня. Время еще только приближалось к полудню, а Василий Петрович уже расстегивал две верхних пуговки на своих брюках и начинал шумно отдуваться. Антонина Ивановна в ответ тяжело вздыхала и ставила на газ разогреваться пятилитровую кастрюлю борща. Ничего не поделаешь, наступало время второго завтрака. После борща ели самодельные пельмени и блины со сметаной. Потом пили чай с коржиками и киевским тортом. Когда Василий Петрович уже дышать не мог от количества съеденного, часы били два, и наступало время обеда. На обед Антонина Ивановна подавала суп харчо и макароны по-флотски. Ну и легкие закуски в виде ведерка маринованных лисичек и тазика салата оливье. Все это дело обильно поливалось майонезом и запивалось морсом или квасом. Василий Петрович сопел, кряхтел, икал от обжорства и таращил глаза, чтобы не уснуть. Его супруга, будучи культурной женщиной, не могла себе позволить столь бурного выражения эмоций и страдала молча. В четыре часа начинался полдник, в шесть следовал ужин, в восемь – вечерний чай. Супруги Пильщиковы перемещались от стола к дивану и обратно, второй холодильник у них предусмотрительно располагался в комнате, чтобы не пропустить ни секунды из передачи «Готовим сами» или «Счастье есть». В полдевятого следовал второй вечерний чай, в девять отходили ко сну. К этому времени Василий Петрович уже давно разгуливал в семейных трусах, потому что ходить в брюках со всеми расстегнутыми пуговицами неудобно, да и ни к чему. Ночью семье Пильщиковых снились сплошные кошмары, и тишину их уютной однокомнатной квартиры внезапно прорезали жалобный визг или злобные вопли в зависимости от содержания сна. Воскресенье отличалось от субботы только тем, что на завтрак съедалось две дюжины пирожков с капустой, а вместо борща разогревались щи. Супруги Пильщиковы с нетерпением ждали понедельника и радостно поздравляли друг друга с началом новой трудовой недели. Всю неделю Антонина Ивановна и Василий Петрович собирались с максимальным толком провести выходные. Они намеревались сходить в кино или Театр Советской армии, выбраться в лес на лыжах или прошвырнуться по вещевым рынкам. Но как-то так получалась, что к вечеру пятницы холодильник был опять забит под завязку, и им опять предстояло уничтожить все припасы за два дня. Василий Петрович, будучи неотесанным мужланом, от излишнего веса не страдал, он им гордился. Васек был круглым сиротой, намыкался, натерпелся, наголодался в детских домах, армии и обшарпанных общагах. Он всей душой ненавидел анархию общажного быта, где стоит только отвернуться, как кто-то сразу твоим банным полотенцем полирует свои кирзачи. А уж если жаришь картошку, то не своди с нее глаз, иначе ужин достанется кому угодно, кроме законного владельца. Вечно голодный Васька Пильщиков влюбился в Тонулю с первого же отпробованного им обеда, и основной причиной его женитьбы на Антонине Ивановне было ее потрясающее умение готовить. Василий Петрович всю жизнь прогорбатился экскаваторщиком в карьерах и считал, что с женой и работой ему несказанно повезло. Получив от государства однокомнатную квартиру, обставив ее холодильниками, диваном и телевизором, Пильщиков о большем не смел и мечтать. Антонина Ивановна в отличие от мужа хотела возвышенного и происходила из хорошей семьи: ее папан работал шофером на овощной базе, а маманя трудилась продавщицей в киоске «Пиво-воды». Папахен, приняв в «тяпницу» на грудь семьсот грамм портвейна «777», бывало, тряс узловатым указательным пальцем и наставлял: «Блюди себя, Тонька, блюди». И вот теперь, искоса поглядывая на себя в зеркало, Антонина Ивановна понимала, что не выполнила отцовского наказа, не выполнила. И себя, увы, не соблюла, раскабанела. А ведь она довольно быстро распрощалась с интересной работой учетчицы стройматериалов и подалась в туриндустрию, а именно устроилась оператором в турфирму. Обычно она приходила с работы окрыленная встречами с известными людьми и рассказывала мужу о дальних путешествиях. К сожалению, Василий Петрович всем путешествиям предпочитал добрый шмат сала, тарелку наваристых щец, диван и телевизор. Когда по ящику шли спортивные передачи и Василий Петрович с открытым ртом замирал перед голубым экраном, Антонина Ивановна уходила на часик-другой к своей интеллигентной соседке Дине Георгиевне Трещинской, живущей этажом ниже. Та жила без мужа, зато держала двух двадцатилетних квартиранток Лильку и Милку, а также раскормленного кота Тимошу, разместившихся в обширной четырехкомнатной квартире. Лиля была хорошенькая, стройная барышня, с головой ушедшая в необузданную личную жизнь. Она крутила по несколько романов одновременно и заглядывала в свою комнату только переночевать или вовсе оставалась у очередного бойфренда. Зато Милка постоянно торчала дома. Мила была готом, то есть ходила во всем черном: необъятные черные джинсы, черный безразмерный свитер и черная помада на щекастом, прыщавом лице отпугивали самых непритязательных ухажеров, и поэтому она могла презирать всех мужчин и лопать все подряд в любое время дня и ночи. Называлось это «перекус с бутером». Для бутерброда брался батон белого хлеба, батон вареной колбасы и целая пачка чуть растопленного сливочного масла. Батон хлеба разрезался вдоль на две части, а батон колбасы поперек на четыре. На один полубатон намазывалась целая пачка масла, укладывалось четыре куса колбасы, и все это накрывалось второй гигантской краюхой. Получался «готический бутер». Милка съедала его за пару минут и запивала литром молока прямо из пакета.
