Текст книги "Снись мне ещё!"

Автор книги: Кристофер Сиб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Эдит Несбит
Волшебный город

Начало

Филипп Холдейн и его сестра жили в маленьком домике с красной крышей в маленьком городке. У них был маленький садик и маленький балкон, и маленькая конюшня с маленьким пони в ней, и маленькая тележка для пони, чтобы возить их; маленькая канарейка висела в маленькой клетке в маленьком эркере, и аккуратный маленький слуга держал все таким же ярким и чистым, как маленькая новая булавка.

У Филиппа не было никого, кроме сестры, а у нее не было никого, кроме Филиппа. Их родители умерли, и Хелен, которая была на двадцать лет старше Филиппа и на самом деле была его сводной сестрой, была единственной матерью, которую он когда-либо знал. И он никогда не завидовал другим мальчикам, их матерям, потому что Хелен была такой доброй, умной и милой. Она отдавала ему почти все свое время; она учила его всем урокам, которые он выучил; она играла с ним, изобретая самые замечательные новые игры и приключения. Так что каждое утро, просыпаясь, Филипп знал, что его ждет новый день, полный радостных и интересных событий. И так продолжалось до тех пор, пока Филиппу не исполнилось десять лет, и у него не было ни малейшего сомнения, что так будет продолжаться вечно. Начало переменам положил один день, когда они с Хелен отправились на пикник в лес, где был водопад. Назад их вез толстый старый пони. Он был так добр и спокоен, что Филиппу разрешили взять удила. Они ехали по последнему переулку перед поворотом, где стоял их дом, и Хелен сказала:

– Завтра прополем грядку с астрами и выпьем чаю в саду.

– Весело, – сказал Филипп, и они повернули за угол, где показались белые садовые ворота. Из них выходил человек, который не был одним из друзей, которых они оба знали. Он повернулся и пошел им навстречу. Хелен положила руку на поводья, хотя она всегда учила Филиппа так не делать, и пони остановился. Мужчина, который был, как выразился про себя Филипп "высоким и в твидовом костюме" прошел перед носом пони и встал рядом с колесом с той стороны, где сидела Хелен. Она пожала ему руку и спросила, – как поживаете?, – совершенно обычным тоном. Но после этого они стали перешептываться. Говорили шепотом! А Филипп знал, как невежливо говорить шепотом, потому что Хелен часто говорила ему об этом. Он услышал одно или два слова: "наконец-то", и "кончено", и "значит, сегодня вечером".

После этого Хелен сказала, – это мой брат Филипп. И мужчина пожал ему руку через Хелен, что опять же было не по этикету, и Филипп это знал, и сказал, – надеюсь, мы будем лучшими друзьями. Фил ответил, – приятно познакомиться, – но про себя он подумал: "Я не хочу с тобой дружить".

Потом мужчина снял шляпу и ушел, а Филипп с сестрой отправились домой. Она казалась какой-то другой, и его отправили спать чуть раньше обычного, но он долго не мог заснуть, потому что услышал звонок в парадную дверь, а потом мужской голос и голос Хелен, которые все говорили и говорили в маленькой гостиной под комнатой, служившей ему спальней. Наконец он заснул, а когда проснулся утром, шел дождь, и небо было серым и несчастным. Он потерял запонку на воротнике, порвал чулок, когда натягивал его, прищемил дверью палец и уронил зубную кружку, в которой тоже была вода, и кружка разбилась, и вода попала ему в сапоги. Знаешь, бывают такие утра, когда все происходит именно так. Это было одно из них.

Потом он спустился к завтраку, который казался не таким вкусным, как обычно. Конечно, он опоздал. Беконный жир посерел от ожидания, сказала Хелен веселым голосом, который всегда говорил все, что ему больше всего нравилось слышать. Но Филипп не улыбнулся. Утро было не из тех, чтобы улыбаться, и серый дождь барабанил в окно.

– Чай в саду откладывается на неопределенное время, а для уроков слишком сыро, – сказала Хелен после завтрака.

Это была одна из ее очаровательных идей, что сырые дни не должны ухудшаться уроками.

– Что будем делать? – спросила она, – поговорим об острове? Сделаем еще одну карту? И поставим все сады, фонтаны и качели?

Остров был их любимой игрой. Они представляли, что где-то в теплых морях, где растут пальмы и радужные пески, есть остров – их собственный остров, украшенный их фантазией всем, что им нравится и чего они хотят, и Филипп никогда не уставал говорить об этом. Временами он почти верил, что остров существует на самом деле. Он был королем острова, а Хелен – королевой, и никого другого на него не пускали. Только их двоих.

Но в это утро даже мысль об острове не могла его очаровать. Филипп отошел к окну и уныло посмотрел на мокрую лужайку, на мокрые деревья лабурнума и на ряд дождевых капель, жирно свисающих с железных ворот.

– В чем дело, малыш? – спросила Хелен. – Только не говори мне, что у тебя будет ужасная корь, или раскаленная скарлатина, или шумный коклюш.

Она подошла и положила руку ему на лоб.

– Да ты просто горячий, мальчик моего сердца. Скажи сестре, в чем дело?

– Это ты мне скажи,– медленно произнес Филипп.

– Что мне тебе сказать, малыш?

– Ты считаешь, что я должен переносить это в одиночку, как в книгах, и быть благородным и все такое. Но ты должна сказать мне; ты обещала, что у тебя никогда не будет от меня секретов, Хелен, ты это знаешь.

Хелен обняла его и ничего не сказала. И из ее молчания он сделал самые отчаянные и мучительные выводы. Молчание продолжалось. Дождь журчал в водопроводной трубе и капал на плющ. Канарейка в зеленой клетке, висевшей на окне, склонила голову набок и, выщипнув семечко, бросила его Филиппу в лицо, а затем вызывающе защебетала. Но сестра ничего не сказала.

– Не надо, – вдруг сказал Филипп, – не надо мне ничего говорить, скажи прямо.

– Сказать тебе что? – повторила она.

– В чем дело? – спросил он. – Я знаю, как происходят эти непредвиденные несчастья. Всегда кто-нибудь приходит, и тогда все в семье рушится.

– Ты о чем? – спросила она.

– Несчастье, – задыхаясь, проговорил Филипп. – О, Хелен, я не ребенок. Скажи мне! Неужели мы потеряли наши деньги в лопнувшем банке? Или хозяин собирается приставить приставов к нашей мебели? Или нас будут ложно обвинять в подделке документов или в том, что мы грабители?

Все книги, которые Филипп когда-либо читал, работали вместе в его уме, чтобы произвести эти печальные предположения. Хелен рассмеялась и тут же почувствовала, как брат резко высвободился из ее объятий.

– Нет, нет, мой малыш, дорогой, – поспешила сказать она. – Ничего ужасного не случилось.

– Тогда в чем дело? – спросил он с нарастающим нетерпением, которое, казалось, грызло его изнутри, как волк.

– Я не хотела рассказывать тебе все в такой спешке, – сказала она с тревогой, – но ты не волнуйся, мой мальчик. Это то, что делает меня очень счастливой. Я надеюсь, что и тебя тоже.

Он повернулся в ее объятиях и посмотрел на нее с внезапным восторгом.

– О, Хелен, дорогая, я знаю! Кто—то оставил тебе сто тысяч фунтов в год, кто-то, для кого ты когда-то открыла дверцу вагона, – и теперь у меня есть собственный пони. Я могу взять пони?

– Да, – медленно проговорила Хелен, – ты можешь взять пони, но мне никто ничего не оставил. Послушай, малыш, – быстро добавила она, – не задавай больше никаких вопросов. Я тебе скажу. Когда я была совсем маленькой, как ты, у меня был милый друг, с которым я играла целыми днями, а когда мы выросли, мы все еще были друзьями. Он жил совсем рядом с нами. А потом женился на другой. А потом его жена умерла. И теперь он хочет, чтобы я вышла за него замуж. И у него много лошадей, красивый дом и парк, – добавила она.

– А где я буду?– спросил Филипп.

– Со мной, конечно, где бы я ни была.

– Но теперь мы будем не только вдвоем, – сказал Филипп, – и ты сказала, что так будет всегда.

– Но тогда я еще не знала, Фил, дорогой. Он так давно хотел быть со мной …

– Разве я не хочу быть с тобой? – сказал себе Филипп.

– И у него есть маленькая девочка, с которой тебе так понравится играть, – продолжала она. – Ее зовут Люси, и она всего на год младше тебя. И вы будете с ней самыми лучшими друзьями. И у вас обоих будут пони, и …

– Я ненавижу ее, – крикнул Филипп очень громко, – и я ненавижу его, и я ненавижу их мерзких пони. И с этими страшными словами он отшвырнул ее руку и выбежал из комнаты, нарочно хлопнув за собой дверью.

Она нашла его в чулане, среди гетр, калош, крикетных палок и старых ракеток, и они плакали и обнимались, и он сказал, что сожалеет о своем непослушании. Но в глубине души он сожалел только об одном. Он сожалел, что сделал Хелен несчастной. Он все еще ненавидел "этого человека", а больше всего Люси.

Он должен быть вежлив с этим человеком. Его сестра очень любила его, и это заставляло Филиппа ненавидеть его еще больше, но в то же время заставляло тщательно скрывать свою ненависть. Кроме того, он чувствовал, что ненавидеть этого человека было не совсем справедливо по отношению к его сестре, которую он любил. Но не было никаких чувств такого рода, которые могли бы помешать тому отвращению, которое он испытывал к Люси. Хелен сказала ему, что у Люси светлые волосы и она заплетает их в две косы.; и он представил ее себе толстой, коренастой маленькой девочкой, точно такой же, как девочка из рассказа "Сахарный хлеб" в старой продолговатой книжке "Шокоголовый Питер", которая принадлежала Хелен, когда она была маленькой.

Хелен была совершенно счастлива. Она делила свою любовь между мальчиком, которого любила, и мужчиной, за которого собиралась выйти замуж, и верила, что они оба так же счастливы, как и она. Мужчина, которого звали Питер Грэхем, был вполне счастлив; мальчик, которого звали Филипп, изображал счастье, потому что она хотела видеть его таким, но под этим весельем он чувствовал себя несчастным.

И день свадьбы наступил и ушел. И Филипп в один очень жаркий день поехал на странных поездах и в странном экипаже в странный дом, где его встретили странная няня и … Люси.

– Ты ведь не будешь возражать против того, чтобы остаться в прекрасном доме Питера без меня, правда, дорогой? – спросила Хелен. – К тебе все будут добры, а также вы с Люси сможете играть вместе.

И Филипп сказал, что не возражает. Что еще он мог сказать, чтобы не быть непослушным и не заставить Хелен снова плакать?

Люси ни капельки не походила на ребенка из “Сахарного Хлеба”. Правда, у нее были светлые волосы, заплетенные в две косы, но они были очень длинными и прямыми; сама она была длинной и худой, с веснушчатым лицом и яркими веселыми глазами.

– Я так рада, что ты пришел, – сказала она, встретив его на ступеньках самого красивого дома, который он когда-либо видел, – мы можем играть теперь во все, во что ты не можешь играть, когда ты один. Я единственный ребенок в семье, – добавила она с какой-то меланхолической гордостью. Потом она рассмеялась, -только" рифмуется с "одиноким", не так ли?

– Не знаю, – сказал Филипп с нарочитой фальшью, потому что знал это очень хорошо.

Больше он ничего не сказал.

Люси попробовала еще два или три раза начать разговор, но Филипп противоречил всему, что она говорила.

– Боюсь, что он очень, очень глуп, – сказала она своей няне, чрезвычайно опытной няне, которая твердо согласилась с ней.

А когда на следующий день к ней пришла тетушка, Люси сказала, что этот новый мальчик глуп и не только глуп, но и неприятен, и Филипп подтвердил это мнение о его поведении до такой степени, что тетушка, которая была молода и ласкова, немедленно упаковала вещи Люси и увезла ее на несколько дней.

Итак, Филипп и няня остались в Грейндж. В доме не было никого, кроме слуг. И теперь Филипп начал понимать, что такое одиночество. Письма и открытки с картинками, которые его сестра каждый день присылала из странных городов на континенте Европы, где она проводила свой медовый месяц, не радовали мальчика. Они просто раздражали его, напоминая о том времени, когда она была полностью его собственностью и была слишком близка к нему, чтобы посылать ему открытки и письма.

Чрезвычайно вышколенная няня, одетая в серую униформу, белый чепец и фартук, в глубине души не одобряла Филиппа. “Сварливый маленький поросенок” так она называла его про себя.

– Он необычайно трудный и неприятный ребенок. Я полагаю, что его образованием очень пренебрегли. Ему нужна крепкая рука.

Однако она не стала крепко держать его за руку. Она относилась к нему с безразличием, более раздражающим, чем тирания. Он обладал огромной свободой, какой-то опустошенной, пустой. Большой дом принадлежал ему, чтобы ходить туда-сюда. Но ему не разрешалось ничего трогать. Сад принадлежал ему. Он мог бродить по нему, но он не должен был срывать цветы или фрукты. В доме была детская, но он не был заключен в нее. Его даже не заставляли проводить там время. Его посылали гулять, и он был один, потому что парк был большой и безопасный. А детская была самой большой комнатой в этом огромном доме, которая привлекала его больше всего, потому что была полна самых очаровательных игрушек. Лошадь-качалка величиной с пони, самый прекрасный кукольный домик, какие вы когда-либо видели, коробки с чайными принадлежностями, коробки с кирпичами, как деревянными, так и терракотовыми, карты, головоломки, домино, шахматы, шашки, все виды игрушек или игр, которые вы когда-либо имели или когда-либо хотели иметь.

Но Филиппу не разрешалось ни с чем играть.

– Пожалуйста, ничего не трогай, – сказала няня с той ледяной вежливостью, которая свойственна униформе. – Игрушки принадлежат мисс Люси. Нет, я не могу отвечать за то, что разрешила тебе играть с ними. Нет, мне и в голову не приходило беспокоить мисс Люси, написав ей и попросив разрешения поиграть с ними. Нет, я не могу взять на себя смелость дать тебе адрес мисс Люси.

Ибо скука Филиппа и его желание унизили его даже до того, чтобы просить об этом.

Целых два дня он жил в усадьбе, ненавидя ее и всех ее обитателей, потому что слуги слушались няньки, и ребенок чувствовал, что во всем доме у него нет ни одного друга. Каким-то образом он прочно вбил себе в голову, что сейчас такое время, когда Хелен ни о чем не должна беспокоиться; поэтому он написал ей, что чувствует себя вполне хорошо, спасибо, и парк очень красивый, и у Люси много хороших игрушек. Он чувствовал себя очень храбрым и благородным, как мученик. И он стиснул зубы, чтобы вынести все это. Это было все равно, что провести несколько дней у дантиста.

И вдруг все изменилось. Няня получила телеграмму. Брат, которого считали утонувшим в море, внезапно вернулся домой. Она должна была поехать к нему. – Это может стоить мне работы, – сказала она экономке, которая ответила, – езжай. Я отвечаю за мальчика – угрюмого маленького сопляка.

И няня ушла. В счастливой суете она собрала свои вещи и ушла. В последний момент Филипп, стоя на пороге и наблюдая, как она садится в повозку, внезапно рванулся вперед.

– О, няня! – воскликнул он, спотыкаясь о почти движущееся колесо, и это был первый раз, когда он обратился к ней. – Няня, скажите, пожалуйста, что я могу взять игрушки Люси и поиграть с ними, здесь так одиноко. Я могу, не так ли? Я могу их взять?

Возможно, сердце няни смягчилось от ее собственного счастья и мысли о брате, который не утонул. Возможно, она просто так торопилась, что не понимала, что говорит. Во всяком случае, когда Филипп в третий раз спросил: "Можно мне взять их?" – она поспешно ответила:

– Бог с тобой, дитя! Бери все, что хочешь. Ради бога, берегись колеса. Прощайте все! – махнула она рукой слугам, собравшимся на верхней ступеньке широкой лестницы, и была унесена к радостному воссоединению с некоронованным братом.

Филипп удовлетворенно вздохнул, прошел прямо в детскую, достал все игрушки и осмотрел каждую. Это заняло у него весь день.

На следующий день он снова посмотрел на все эти вещи и захотел что-нибудь с ними сделать. Он привык к радости, которую приносит создание вещей. Они с Хелен построили много городов для острова мечты из его собственных двух коробок кирпичей и некоторых других вещей в доме: ее японского шкафа, домино и шахматных фигур, картонных коробок, книг, крышек чайников и чайников. Но им никогда не хватало кирпичей. Кирпичей у Люси хватало на все.

Он начал строить город на детском столе. Но строить из одних кирпичей – плохая работа, когда вы привыкли строить из всяких других вещей.

– Похоже на фабрику, – недовольно сказал Филипп. Он убрал здание и положил кирпичи в разные ящики.

– Внизу должно быть что-нибудь полезное, – сказал он себе, – и она сказала: "Бери, что хочешь".

Охапками, по два, по три, он снес вниз ящики с кирпичами и кубиками, шашки, шахматные фигуры и коробку домино. Он принес их в длинную гостиную, где были хрустальные люстры, стулья, обтянутые коричневой голландской тканью, и множество длинных светлых окон, и шкафы, и столы, уставленные самыми интересными вещами.

Он очистил большой письменный стол от таких бесполезных и неважных предметов, как промокашка, серебряная чернильница и книги в красных переплетах, и освободил место для своего города.

Он начал строить.

Бронзовый египетский бог на черном с золотом шкафу, казалось, смотрел на него с другого конца комнаты.

– Хорошо, – сказал Филипп. – Я построю тебе храм. Подожди немного.

Бронзовый бог ждал, а храм рос, и два серебряных подсвечника, увенчанные шахматными фигурами, превосходно служили колоннами для портика. Он отправился в детскую за животными из Ноева ковчега: пара слонов, каждый из которых стоял на подставке, обрамляли вход. Храм выглядел великолепно, как ассирийский храм на картинах, которые показывала ему Хелен. Но кирпичи, где бы он ни строил с их помощью, выглядели жалкими и напоминали фабрики или работные дома. Одни кирпичи всегда так делают.

Филипп снова принялся за поиски. Он нашел библиотеку. Он совершил несколько путешествий. Он принес двадцать семь томов, переплетенных в белый пергамент с мраморными досками, собрание сочинений Шекспира, десять томов в зеленом сафьяне. Они делали колонны и галереи темными, таинственными и привлекательными. Еще больше животных из Ноева ковчега добавило зданию египетскую отделку.

– Ах, какая прелесть! – воскликнула горничная, пришедшая позвать его к чаю. – Вы ловко управляетесь с пальцами, мастер Филипп, это я вам скажу. Но вас могут наругать за то, что вы взяли все эти вещи.

– Та серая няня сказала, что я могу их взять, – сказал Филипп, – и это не повредит ничему. Мы с сестрой всегда делали так дома, – добавил он, доверительно глядя на горничную. Она похвалила его дом. И это был первый раз, когда он упомянул о своей сестре в этом доме.

– Ну, это все равно, что открытки с картинками, которые мне присылает брат из Индии. Все эти колонны, купола и прочее, и животные тоже. Я не знаю, как ты можешь думать о таких вещах, а я – нет.

 

Похвала – это сладкое. Он сунул руку в руку горничной, когда они спускались по широкой лестнице в холл, где его ждал чай – очень маленький поднос на очень большом темном столе.

– Он не такой уж плохой ребенок, – сказала Сьюзен за чаем в комнате для прислуги. – Эта няня напугала его до полусмерти своими чопорными манерами, можете быть уверены. Он достаточно вежлив, если говорить с ним вежливо.

– Но мисс Люси, я полагаю, не испугала его, – сказала кухарка, – и посмотрите, как он вел себя с ней.

– Во всяком случае, он достаточно спокоен. – Вы не слышите его с утра до вечера, – сказала старшая горничная, – мне это кажется глупым.

– Ты проскользни внутрь и посмотри, что он строит, вот и все, – сказала Сьюзен. – Тогда ты не назовешь его глупым.

Когда Филипп лег спать, прислуга проскользнула в комнату. Здание росло, хотя и не было закончено.

– Я ничего не трону, – сказала Сьюзен. – Пусть он завтра с ним поиграет. Мы все уберем до того, как эта няня вернется со своими чепцами, воротничками и надутыми щеками.

И на следующий день Филипп продолжил строительство. Он вложил в него все, что только можно было придумать: домино и коробку для домино; кирпичи и книги; катушки ваты, которые он выпросил у Сьюзен, коробку для воротничков и несколько банок из-под тортов, подаренных кухаркой. Он сделал ступеньки из домино и террасу из ящика для домино. Он достал из сада кусочки южного дерева и засунул их в катушки с хлопком, из которых получились красивые горшки, похожие на лавровые деревья в кадках. Медные наперстки служили куполами, а крышки медных чайников и кофейников из дубового буфета в холле делали минареты ослепительно великолепными. Шахматы были полезны и для минаретов.

– Должно быть, у меня есть мощеные дорожки и фонтан, – задумчиво произнес Филипп. Дорожки были вымощены перламутровыми карточками, а фонтан представлял собой серебряную и стеклянную пепельницу, из середины которой торчала филигранная серебряная игла, а падающая вода была довольно красиво сделана из узких кусочков серебряной бумаги от шоколада, который Хелен подарила ему на прощание. Пальмы было легко сделать – Хелен показала ему, как это делается из кусочков лиственницы, прикрепленных пластилином к стволам бузины. Среди игрушек Люси было много пластилина, было много всего.

И город рос, пока не покрыл стол. Филипп, не уставая, принялся строить другой город на другом столе. Главной его особенностью была большая водонапорная башня с фонтаном у основания, и теперь он ни перед чем не останавливался. Он снял хрустальные капли с больших канделябров, чтобы сделать фонтаны. Этот город был величественнее первого. У него была большая башня, сделанная из корзины для бумаг, и башня астролога, которая была машиной для увеличения фотографий.

Города действительно были очень красивы. Жаль, что я не могу подробно описать их вам. Но на это ушли бы целые страницы. Кроме всего того, о чем я только что рассказывал, здесь были башни и башенки, величественные лестницы, пагоды и павильоны, каналы, сверкающие и похожие на воду, сделанные из полосок серебряной бумаги, и озеро с лодкой на нем. Филипп поместил в свои постройки все вещи из кукольного домика, которые показались ему подходящими. Деревянные столовые приборы и посуда. Свинцовые чайные чашки и кубки. Он населил это место костяшками домино и пешками. Красивые шахматные фигуры служили минаретами. Он построил форты и поставил в них гарнизоны из свинцовых солдат.

Он работал усердно и умно, и по мере того, как города становились все красивее и интереснее, он любил их все больше и больше. Теперь он был счастлив. Не было времени быть несчастным.

– Я оставлю все как есть, пока не придет Хелен. Как ей это понравится! – сказал он.

Оба города были соединены мостом, который представлял собой метлу, найденную им в швейной комнате для слуг, и которую он взял без помех, так как к этому времени все слуги были его друзьями. Сьюзен была первой – вот и все.

Он только что установил свой мост и поставил мистера и миссис Ной на главной площади, чтобы они представляли жителей, и стоял, восхищенный своей работой, когда чьи-то сильные руки на плечах заставили его вздрогнуть и закричать.

Это была няня. Она вернулась на день раньше, чем ее ожидали. Брат привел домой жену, и они с няней не понравились друг другу, поэтому она очень рассердилась, взяла Филиппа за плечи и встряхнула его, чего с ним никогда раньше не случалось.

–Ты непослушный, злой мальчишка! – сказала она, все еще дрожа.

– Но я ничего не повредил, я все положу обратно,– сказал он, дрожа и очень бледный.

– Ты больше ничего не будешь трогать, – сказала няня. – Я об этом позабочусь. Утром я сама все уберу. Брать то, что тебе не принадлежит!

– Но ты же сказала, что я могу взять все, что захочу, – сказал Филипп, – так что если что-то не так, то это твоя вина.

– Ты лживый ребенок! – воскликнула няня и ударила его по костяшкам пальцев. Никто никогда прежде не бил Филиппа. Он побледнел еще больше, но не заплакал, хотя руки у него сильно болели. Потому что она схватила метлу, чтобы ударить его, а она была твердой и угловатой.

–Ты трусиха, – сказал Филипп, – и это ты лжешь, а не я.

– Попридержи язык, – сказала няня и потащила его в постель.

– Ты не получишь ужина, вот так! – сказала она, сердито укладывая его.

– Мне ничего не нужно, – сказал Филипп, – и я должен простить тебя до захода солнца.

– Простить, конечно! – сказала она, выпрыгивая из комнаты.

– Когда ты пожалеешь о том, что сделала, то поймешь, что я тебя простил, – крикнул ей вслед Филипп, что, конечно, разозлило ее еще больше.

Плакал ли Филипп, когда был один, – это не наше дело. Сьюзен, которая наблюдала за тряской и ударами, не смея вмешиваться, подкралась позже с молоком и бисквитами. Она нашла его спящим и сказала, что у него были мокрые ресницы.

Когда он проснулся, то сначала подумал, что уже утро, так светло было в комнате. Но вскоре он увидел, что это был не желтый солнечный свет, а белый лунный свет, который создавал прекрасную яркость.

Сначала он недоумевал, почему чувствует себя таким несчастным, но потом вспомнил, как уехала Хелен и как ненавидела его няня. А теперь она разрушит город, и Хелен никогда его не увидит. И он никогда больше не сможет построить такую красоту. Утром город исчезнет, и он не сможет даже вспомнить, как он был построен.

Лунный свет был очень ярким.

– Интересно, как выглядит мой город при лунном свете?

А потом, в одно волнующее мгновение, он решил спуститься вниз и посмотреть, как все это выглядит.

Он накинул халат, тихонько отворил дверь, прокрался по коридору, спустился по широкой лестнице, прошел по галерее и вошел в гостиную. Было очень темно, но он на ощупь добрался до окна и открыл ставни, и там лежал его город, залитый лунным светом, точно такой, каким он его себе представлял.

Мгновение он смотрел на него в экстазе, а затем повернулся, чтобы закрыть дверь. Сделав это, он почувствовал легкое странное головокружение и на мгновение остановился, приложив руку к голове. Он повернулся и снова пошел к городу, а когда приблизился к нему, то вскрикнул, поспешно подавив крик, боясь, что кто-нибудь услышит его, спустится и отправит спать. Он стоял и озирался вокруг, сбитый с толку, и у него снова закружилась голова. Ибо город исчез в мгновение ока, за которым последовала темнота. Как и гостиная. Как и стул, стоявший рядом со столом. Вдалеке виднелись горы, поднимающиеся на огромную высоту, и лунный свет освещал их вершины. Но сам он, казалось, находился на огромной плоской равнине. Вокруг его ног была мягкая высокая трава, но не было ни деревьев, ни домов, ни изгородей или заборов, нарушающих простор травы. В некоторых местах она казалась темнее, чем в других. Вот и все. Она напоминала ему бескрайние прерии, о которых он читал в книгах о приключениях.

– Наверное, я сплю, – сказал Филипп, – хотя не понимаю, как я мог заснуть, когда поворачивал дверную ручку. Однако …

Он стоял неподвижно, ожидая, что что-то произойдет. В сновидениях всегда что-то происходит, если только сон подходит к концу. Но теперь ничего не происходило. Филипп просто стоял совершенно спокойно и чувствовал теплую мягкую траву вокруг своих лодыжек.

Затем, когда глаза его привыкли к темноте равнины, он увидел вдали очень крутой мост, ведущий к темной высоте, на вершине которой белела луна. Он направился к нему и, приблизившись, увидел, что это не мост, а что-то вроде лестницы, и что она поднимается над ним на головокружительную высоту. Она, казалось, уходила далеко в скалу на фоне темного неба, и внутри скалы, казалось, была одна огромная темная пещера.

И вот он уже почти у подножия лестницы. На ней не было перекладин, но узкие выступы служили опорой для ног и рук. Филипп вспомнил Джека и Бобовый Стебель и с тоской посмотрел вверх, но лестница была очень-очень длинной. С другой стороны, это была единственная дорога, которая, казалось, вела куда-то, и он был сыт по горло одиноким стоянием в травянистой прерии, где он, казалось, находился очень долго. Поэтому он положил руки и ноги на лестницу и начал подниматься. Это был очень долгий подъем. Он насчитал триста восемь ступенек. А ступеньки были только с одной стороны лестницы, так что ему приходилось быть предельно осторожным. Он карабкался, карабкался и карабкался пока у него не заболели ноги и руки, казалось, они вот-вот отвалятся от усталости. Он не мог смотреть далеко вверх и вообще не смел смотреть вниз. Ему ничего не оставалось, как карабкаться, карабкаться и карабкаться, и наконец он увидел землю, на которой покоилась лестница, – террасу, вырубленную в правильных линиях и, казалось, высеченную из твердой скалы. Его голова была на одном уровне с землей. Он спрыгнул с лестницы и упал лицом вниз на землю, холодную и гладкую, как мрамор. Он лежал, глубоко дыша от усталости и облегчения.

Вокруг стояла великая тишина, которая успокаивала и убаюкивала, и вскоре он поднялся и огляделся. Он подошел к арке с очень толстыми колоннами и осторожно заглянул внутрь. Казалось, это были огромные ворота, ведущие на открытое пространство, а за ними виднелись неясные очертания, похожие на церкви и дома. Но все было пустынно; лунный свет и он были в этом месте, чем бы оно ни было, сами по себе.

– Наверное, все уже спят, – сказал Филипп, слегка дрожа, но с большим любопытством и интересом вглядываясь в черную тень странной арки.