Текст книги "Бесконечное лето"

Автор книги: Кристофер Прист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Кристофер Прист
Бесконечное лето

Август 1940 года

Шла война, однако для Томаса Джеймса Ллойда это ничего не меняло. Война была неудобством, стеснявшим его свободу, но сама по себе она его почти не заботила. В этот век насилия он попал по несчастью, и возникающие тут кризисы его просто не касались. Он отстранялся от них, прятался в их тени. Сейчас он стоял на мосту через Темзу в Ричмонде, положив руки на парапет, и смотрел вдоль реки на юг. Солнце слепило, отражаясь от воды; он полез в карман, достал из металлического футляра темные очки и надел их.

От живых картин – фрагментов застывшего времени – могла избавить только ночь, а в дневное время единственной защитой, пусть не идеальной, служили темные очки.

Томасу Ллойду помнилось, как он стоял на том же мосту, не ведая никаких забот, и казалось, что это было совсем недавно. Воспоминание было четким, не потускнело – словно само оказалось фрагментом замороженного времени. Он стоял тогда здесь вместе с кузеном, наблюдая за четверкой молодых горожан, кое-как тянувших свой ялик против течения.

Конечно же, в Ричмонде с той поры, со времен его юности, произошли перемены, но здесь, на реке, вид почти не изменился. По берегам появилось больше зданий, но луга под Ричмондским холмом сохранились в неприкосновенности, и прибрежная тропа по-прежнему таяла за поворотом в сторону Твикенхема.

В данный момент в городе было спокойно. Сигнал воздушной тревоги отзвучал несколько минут назад, и хотя на улицах еще попадались отдельные машины, большинство пешеходов предпочли на всякий случай укрыться в магазинах и конторах. Ллойд вновь погрузился в прошлое.

Он был высок, хорошо сложен и по виду довольно молод. Не раз случалось, что незнакомцы давали ему примерно двадцать пять, и Ллойд, человек замкнутый и необщительный, не считал необходимым вносить поправку. Глаза за темными очками все еще светились надеждами юности, но от глаз к вискам уже пошли тонкие морщинки, свидетельствующие, как и землистый оттенок кожи, что этот человек старше, чем выглядит. Однако даже такие улики не раскрывали полной правды. Ллойд родился в 1881 году и формально вплотную подошел к шестидесятилетию.

Достав из жилетного кармашка часы, он убедился, что уже начало первого, повернулся и направился к пивной на Айлуорт-роуд. Но тут его внимание привлек мужчина на прибрежной тропе. Даже в темных очках, гасивших самые назойливые напоминания о прошлом и будущем, Ллойд сразу распознал в незнакомце одного из тех, кого он прозвал замораживателями . Мужчина несомненно заметил Ллойда, поскольку нарочито отвернулся и уставился в другую сторону. Ллойд давно уже перестал бояться замораживателей, однако они вечно шлялись поблизости и самим своим присутствием внушали тревогу.

Издалека, откуда-то из-под Барнса, опять донеслась сирена воздушной тревоги, знай себе бубнившей пустые предупреждения.

Июнь 1903 года

В мире царил мир, да и погода была превосходная, теплая. Томас Джеймс Ллойд, двадцати одного года от роду, только что закончивший курс в Кембридже и отрастивший усики, весело, легкой походкой шагал по тропинке, осененной деревьями, бегущей по склону Ричмондского холма.

Было воскресенье, и гуляющего люда попадалось без счета. С утра он вместе с отцом, матерью и сестрой побывал в церкви, отсидел службу на отгороженной скамье, которую по традиции не занимал никто, кроме Ллойдов из Ричмонда. На холме стоял дом, которым семья владела уже более двухсот лет; Уильяму Ллойду, нынешнему главе семейства, принадлежала большая часть домов на востоке города и торговая сеть, одна из самых крупных во всем графстве Суррей. Воистину состоятельная семья, и Томас Джеймс Ллойд жил в полной уверенности, что когда-нибудь это состояние перейдет к нему по наследству.

Таким образом житейские дела его нисколько не беспокоила, и он чувствовал себя вправе полностью переключиться на более существенные занятия, а именно на Шарлотту Каррингтон и ее сестру Сару.

То, что в один прекрасный день он женится на одной из сестер, обе семьи давно принимали как непреложный факт, однако сам он вот уже не первую неделю ломал голову: на которой из двух?

Если бы это зависело только от Томаса, то и мучиться не пришлось бы. К несчастью, родители девушек ясно давали понять, что выбор должен пасть на Шарлотту: она лучше подходит на роль жены будущего промышленника и землевладельца. Наверное, так оно и было. Но все дело в том, что Томаса безумно тянуло к младшей сестре, Саре, – впрочем, с точки зрения миссис Каррингтон это обстоятельство не играло никакой роли.

Шарлотте исполнилось двадцать, она была красива, и Томас в общем не имел ничего против ее общества. По-видимому, она была готова принять его предложение; нельзя отрицать, что она наделена и разумом и тактом, но как только они оставались вдвоем, то не находили общей темы для разговора. Шарлотту отличали честолюбие, эмансипированность, – во всяком случае, так она «подавала» себя, – и склонность к постоянному чтению исторических трактатов. Но в действительности ее интересовало одно – объезжать соборы Суррея и копировать с настенных и надгробных табличек всевозможные надписи. Томас, человек широких взглядов, был готов порадоваться тому, что у нее есть увлечение, однако разделить ее интересы при всем желании не мог.

Сара Каррингтон была совсем другой . На два года моложе сестры, – по мнению ее матушки, она еще не созрела для замужества, в особенности, пока не найден муж для Шарлотты, – Сара привлекала именно своей недоступностью, но если по совести, она была восхитительна сама по себе. Когда Томас начал захаживать к Шарлотте, Сара еще заканчивала школу, однако со слов Шарлотты и собственной сестры Томас потихоньку узнал, что Сара обожает теннис и крокет, умело управляется с велосипедом и знает все музыкальные новинки. Перелистав исподтишка семейный фотоальбом, он убедился еще и в том, что она потрясающе красива. Когда они встретились, Томас незамедлительно влюбился и посмел перенести свое внимание с одной сестры на другую, притом не без успеха. Дважды ему удавалось поговорить с Сарой с глазу на глаз – достижение немалое, учитывая, что миссис Каррингтон поощряла лишь его свидания с Шарлоттой. Тем не менее сначала его неосторожно оставили на пять минут наедине с Сарой в гостиной, а затем он ухитрился переброситься с ней словечком без свидетелей на семейном пикнике. И даже столь краткого знакомства оказалось довольно, чтобы Томас пришел к убеждению, что не согласится видеть своей женой никакую девушку, кроме Сары.

Вот почему в это воскресенье Томас был в приподнятом настроении – ему удалось затеять интригу, которая подарит по меньшей мере час в обществе Сары. Ключом к интриге явился его кузен, некий Уэринг Ллойд. Уэринг всегда казался Томасу непробиваемым тупицей, но, учитывая, что Шарлотта отзывалась о нем одобрительно (и что они несомненно подходят друг другу), Томас предложил послеобеденную прогулку вдоль реки вчетвером. Притом было условлено, что во время прогулки Уэринг под каким-нибудь предлогом задержит Шарлотту и позволит Томасу побыть наедине с Сарой.

Томас опередил кузена на несколько минут и в ожидании принялся ходить взад-вперед. У реки было прохладнее – деревья подступали к самой воде, и дамы, прогуливающиеся по тропинке, сняли солнечные очки и окутали плечи шалями.

Когда Уэринг наконец пожаловал, кузены тепло приветствовали друг друга – теплее, чем когда-либо в прошлом, – и задумались, пересечь ли реку на пароме или идти долгим круговым путем через мост. Времени было вдосталь, так что они предпочли второй вариант. Томас напомнил Уэрингу, чего ждет от него на прогулке, и тот подтвердил свои обещания. Его лично подобная договоренность вполне устраивала: он-то находит Шарлотту не менее очаровательной, чем Сара, и не затруднится в поисках общей темы для разговора.

Позже, когда они переходили по мосту на другой берег, в графство Мидлсекс, Томас задержался, возложив руки на каменный парапет, и наблюдал, как четверо молодых людей неумело сражаются с яликом, пытаясь подвести его к берегу против течения, а с берега двое мужчин постарше дают им противоречивые указания.

Август 1940 года

– Шли бы вы в укрытие, сэр. Просто на всякий случай…

Голос раздался столь близко и неожиданно, что Томас Ллойд резко обернулся: патрульный гражданской, обороны, пожилой, в темной форме. На плече мундира и на стальной каске – буквы ПГО. Тон у патрульного вежливый, но взгляд подозрительный, и немудрено: работа на неполный день, какую Ллойд нашел в Ричмонде, едва-едва позволяла оплатить жилье и питание, а крохотный остаток он, как правило, пропивал; словом, Томас носил ту же одежду и обувь, что и пять лет назад, и это было заметно.

– Ожидается налет? – спросил он.

– Как знать… Пока что фрицы бомбят только порты, но в любой день могут приняться и за города.

Не сговариваясь, оба глянули на небо на юго-востоке. Там, высоко в синеве, курчавились инверсионные следы, но немецких бомбардировщиков, которых все так опасались, не было видно.

– Со мной ничего не случится, – заверил Ллойд. – Я гуляю. И даже если начнется налет, буду вдалеке от городских построек.

– Хорошо, сэр. Встретите на прогулке кого-нибудь – напомните, что объявлена тревога.

– Обязательно.

Патрульный кивнул и двинулся к городу. Ллойд на секунду поднял очки на лоб и посмотрел ему вслед.

В десятке ярдов от места, где они разговаривали, виднелась одна из живых картин, созданных замораживателями, – двое мужчин и женщина. Судя по одеянию, их заморозили еще в середине девятнадцатого века. Эта картина была самой старой из всех, какие он обнаружил, а потому представляла для него особый интерес. Он давно понял, что предсказать момент, когда картина разморозится , невозможно. Какие-то картины держались по нескольку лет, другие оживали через день-два. Тот факт, что эта картина существует по меньшей мере лет девяносто, показывал, в каких широких пределах колеблется скорость распада.

Трое замороженных застыли на полушаге прямо на пути патрульного, однако тот ковылял по тротуару, не видя их в упор. Даже приблизившись к ним вплотную, патрульный не обратил на них никакого внимания, а в следующий миг прошел сквозь них, как ни в чем не бывало.

Ллойд опустил очки на глаза, и троица сделалась смутной, еле очерченной.

Июнь 1903 года

В сравнении с перспективами Томаса виды на будущее, какими располагал Уэринг, представлялись скромными и ничем не примечательными, но с обыденной точки зрения они заслуживали уважения. Соответственно, миссис Каррингтон, которая знала о благосостоянии семейства Ллойдов больше, чем кто бы то ни было за пределами семейного круга, принимала Уэринга вполне благожелательно.

Обоим молодым людям было подано по стакану холодного чая с лимоном, а затем предложено высказать свое мнение по поводу какого-то сорта газонной травы. Томас, давно привыкший к болтовне миссис Каррингтон, ограничил ответ двумя фразами, зато Уэринг пустился в пространные рассуждения о садовом искусстве. Но вскоре появились девушки. Молодые люди и хозяйка вышли через стеклянную дверь и встретились с сестрами на лужайке перед домом.

Увидев их рядом, никто бы не усомнился в том, что перед ним сестры, однако, на пристрастный взгляд Томаса, по красоте одна бесспорно превосходила другую. Шарлотта держалась серьезнее и вместе с тем прозаичнее. Сара притворялась застенчивой, даже робкой – хотя Томас понимал, что это только образ, – и ее улыбки в тот миг, когда она подошла к нему и легко пожала руку, было довольно, чтобы удостовериться: с этой секунды его жизнь раз и навсегда превращается в прекрасное бесконечное лето.

Первые двадцать минут молодежь прогуливалась по саду в сопровождении мамаши. Томасу не терпелось привести в исполнение свой план, но через несколько минут он сумел взять себя в руки. Он подметил, что и миссис Каррингтон, и Шарлотта не без удовольствия слушают разглагольствования Уэринга, и это была неожиданная удача. В конце концов, впереди у них весь день до вечера, и двадцать минут тоже потрачены с пользой.

И вот, разделавшись с долгом вежливости, молодые люди отправились, как и намеревались, к реке. Девушки прихватили с собой солнечные зонтики, Шарлотта – белый, Сара – розовый. Платья шуршали по высокой траве, потом Шарлотта слегка подхватила юбку – иначе, как она объяснила, на ткани останутся пятна. До Темзы было недалеко, и вскоре они услышали голоса отдыхающих: вопили дети, рассмеялась девушка, гребцы в лодке-восьмерке били веслами в такт по команде рулевого. От тропы их отделяла изгородь; молодые люди помогли сестрам подняться по ступенькам, и тут из воды в каких-то двадцати ярдах выскочил беспородный пес и яростно встряхнулся, рассыпая вокруг каскады брызг.

О том, чтобы держаться вровень, не могло быть и речи – тропа была узковата, и Томас с Сарой пошли впереди. Он успел переглянуться с Уэрингом, тот ответил еле заметным кивком и задержал Шарлотту, показав ей лебедя и птенцов, выплывших из камышей. Томас и Сара не торопились, но неизбежно уходили от второй пары дальше и дальше.

Они оставили город позади; по обе стороны реки расстилались луга.

Август 1940 года

Пивная была в глубине квартала; мостовую перед входом выложили брусчаткой. До войны на улицу выставляли круглые железные столики, чтобы желающие могли выпить на воздухе, но в первую военную зиму столики сдали на металлолом. Кроме этого факта, о военном времени ничего не напоминало, хотя витрины были заклеены бумажной лентой крест-накрест.

Взяв пинту горького пива, Ллойд выбрал себе место, уселся, отхлебнул и осмотрелся. Не считая его самого и девицы за стойкой, в пивной было четверо. Двое сидели за одним столиком – мрачно, в компании полупустых кружек крепкого портера. Еще один расположился в одиночестве возле двери. Перед ним лежала газета, и он уставился в кроссворд.

А четвертым посетителем оказался замораживатель. На сей раз это была женщина. Как и все замораживатели, она была одета в грязно-серый комбинезон и имела при себе прибор для создания застывшего времени. Прибор походил на современную портативную фотокамеру, был подвешен на ремне вокруг шеи… хотя нет, он был все-таки гораздо больше камеры и по форме напоминал куб. Спереди, там, где у камеры располагались бы меха и объектив, виднелась полоска белого стекла, то ли матовая, то ли полупрозрачная, но несомненно, что фиксирующий луч проецировался именно отсюда.

Ллойд, по-прежнему в темных очках, различал женщину смутно, едва-едва. Казалось, она смотрит именно в его сторону, но спустя буквально пять секунд она отступила назад, в стену, и исчезла из виду. Он взглянул на девицу за стойкой, и та, будто только и ждала повода, заговорила с ним:

– Думаете, сегодня они долетят сюда?

– Не хочу гадать, – сухо ответил Ллойд, не испытывая ни малейшего желания быть втянутым в разговор, и сделал несколько поспешных глотков: поскорей бы допить и уйти.

– От этих сирен вся торговля насмарку, – пожаловалась девица. – Завывают чуть ли не каждый час весь день, а иногда и вечером. И все тревоги ложные…

– Да-да, – нехотя отозвался Ллойд.

Она попыталась развить тему, но, к счастью, ее окликнули, подзывая к другой стойке, и Ллойд облегченно вздохнул: он терпеть не мог вступать в случайные разговоры, а в пивной тем более. Он слишком давно чувствовал себя отделенным от всех и вся, а кроме того, так и не освоился с современной фразеологией. Довольно часто его вообще не понимали – он строил фразы иначе, чем собеседники, как и полагалось в его эпоху.

И вообще он зашел сюда зря. Момент был самый подходящий для того, чтобы отправиться на луговину: пока не кончилась тревога, там будет совсем немного народу. А он, когда появлялся у реки, хотел побыть один.

Допив пиво, он встал и двинулся к выходу. И тут заметил у самой двери живую картину, совершенно свежую. За столиком сидели двое мужчин и женщина; их контуры казались нечеткими, и Ллойд снял очки. Теперь его поразила яркость зрелища: на картину падал солнечный свет, и она вспыхнула так резко, что сразу затмила реального человека в дальнем конце того же стола, по-прежнему углубленного в кроссворд.

Один из замороженных был моложе двух остальных и сидел чуть поодаль от них. Он курил – на столике, выступая на полдюйма за край, лежала зажженная сигарета. Мужчина постарше и женщина явно пришли сюда вдвоем; они держались за руки, и мужчина наклонился, целуя ее запястье. Губы его уже коснулись руки; он прикрыл глаза. Женщину, все еще стройную и привлекательную, хотя ей давно перевалило за сорок, жест спутника приятно удивил и позабавил; она улыбалась, однако смотрела не на галантного кавалера, а на более молодого, сидящего напротив. Тот, с любопытством наблюдая за происходящим, поднес к губам кружку с пивом. Галантный кавалер свое горькое пиво даже не трогал – оно, как и стаканчик портвейна для женщины, стояло на столе. От сигареты молодого мужчины поднимался серый курчавый дым. Освещенный солнцем, он недвижно застыл в воздухе, а столбик пепла, отвалившийся от сигареты и поплывший к двери, завис в четырех-пяти дюймах над ковром.

– Чего тебе надо, приятель? – подал голос посетитель с кроссвордом.

Ллойд поспешил вновь надеть очки: до него наконец дошло, что в течение последней минуты он, казалось, неотрывно пялится на этого человека.

– Прошу прощения, – произнес он и ухватился за объяснение, к которому прибегал чаще всего. – Мне померещилось, что я вас знаю. Человек близоруко уставился на Ллойда, потом сказал:

– Никогда вас прежде не видел…

Ллойд изобразил глубокомысленный кивок и проследовал к выходу, мимолетно бросив взгляд на троих замороженных. Молодой с кружкой у рта невозмутимо следит за парочкой; мужчина склонился в поцелуе так низко, что почти лег на стол; женщина улыбалась, посматривая на молодого и явно наслаждаясь мужским вниманием; вокруг стоял пронизанный светом волнистый дым.

Ллойд вышел из пивной на теплое солнце.

Июнь 1903 года

– Ваша матушка хочет, чтоб я женился на вашей сестре, – сказал Ллойд.

– Знаю. Но Шарлотта мечтает вовсе не об этом.

– Я тоже. Смею ли я осведомиться, что вы лично думаете по этому поводу?

– Я не смею оспаривать решений родителей, Томас.

Они шли медленно, держась на некотором расстоянии друг от друга, и оба смотрели себе под ноги, избегая встречаться глазами. Сара вертела в пальцах зонтик, спутывая кисточки. Здесь, на прибрежных лугах, они были почти совершенно одни: Уэринг с Шарлоттой отстали ярдов на двести.

– А мы с вами? По-вашему, мы чужие друг другу, Сара?

– Что вы имеете в виду?

Пожалуй, она слегка задержалась с ответом.

– Ну вот сейчас, мы с вами вдвоем…

– Вы это подстроили.

– Подстроил?

– Я заметила знак, который вы подали кузену.

Томас ощутил, что краснеет, хоть и понадеялся, что в ясный теплый день краска может сойти за румянец. Тем временем на реке лодка-восьмерка легла на обратный курс и опять проплывала мимо. Помедлив, Сара добавила:

– Я вовсе не избегаю вашего первого вопроса, Томас. Я рассуждаю сама с собой, чужие мы или нет.

– И к какому же выводу вы приходите?

– Думаю, мы уже не совсем чужие.

– Я был бы счастлив видеться именно с вами, Сара. Без всякой нужды что-либо подстраивать.

– Мы с Шарлоттой поговорим с мамой. Между собой мы немало беседовали о вас, Томас, но делиться с мамой пока не решались. Не бойтесь задеть чувства моей сестры – вы ей нравитесь, но не настолько, чтоб она хотела выйти за вас замуж.

Сердце забилось учащенно, и Томас, набравшись смелости, спросил:

– А вы, Сара? Могу ли я…

Она потупилась и отступила с тропы в сторону, в густую высокую траву. Томас не сводил глаз с мягкого изгиба юбки и сияющего розового круга зонтика. Ее левая рука слегка касалась бедра. Наконец она ответила:

– Ваши знаки внимания мне очень приятны, Томас.

Голос был еле слышным, но слова громыхнули в его ушах, словно она произнесла их четко и ясно в тихой комнате. И он отреагировал незамедлительно – сорвал с головы соломенную шляпу и раскрыл объятия.

– Дорогая Сара, – воскликнул он, – согласны ли вы стать моей женой?

Она подняла глаза и на миг застыла, сосредоточенно изучая его лицо. Даже зонтик перестал вращаться, замерев на плече. Наконец она улыбнулась, и Томас не мог не заметить, как порозовели ее щеки, когда она произнесла:

– Да, конечно, да. Я согласна…

Глаза ее загорелись счастьем. Она шагнула к нему, протягивая левую руку, и Томас, отнеся шляпу еще выше вверх и вбок, протянул свою правую руку ей навстречу.

Ни Томас, ни Сара не видели, что в эту самую секунду от берега реки отделился человек и навел на них небольшой черный прибор.

Август 1940 года

Отбоя все еще не было, но город начал возвращаться к жизни. По Ричмондскому мосту возобновилось движение транспорта, а неподалеку, по дороге на Айлуорт, у бакалейной лавки появилась очередь – к тротуару перед лавкой причалил фургон. Теперь, выйдя на финальный отрезок ежедневной прогулки, Томас Ллойд вроде бы приспособился к живым картинам, они его уже не так беспокоили, и он, окончательно сняв очки, сунул их обратно в футляр.

Посередине моста вспыхнула картина – перевернувшийся экипаж. Кучер, сухопарый мужчина средних лет в зеленой ливрее и блестящем черном цилиндре, сжимал в поднятой левой руке кнут; плеть повисла над поверхностью моста изящным полукругом. Правая рука отпустила поводья и выпрямилась в отчаянной попытке смягчить неизбежное падение на мостовую. В открытой коляске позади сидела пожилая леди, напудренная, под вуалью, в черном бархатном пальто. Когда сломалась ось, ее завалило на бок, и она взмахнула руками в испуге. Из двух лошадей в упряжке одна еще просто не заметила аварии; ее заморозили на полушаге. Вторая, напротив, вскинула морду и попыталась подняться на дыбы, раздув ноздри и закатив глаза.

В момент, когда Ллойд решил перейти дорогу, прямо сквозь живую картину пронесся почтовый грузовичок – шофер, естественно, никакого экипажа не видел.

По пологой рампе, спускающейся к прибрежной тропе, ходили два замораживателя; когда Ллойд направился по тропе к лугам, оба двинулись за ним почти по пятам.

Июнь 1903 года – январь 1935 года

Летний день, ставший для двух влюбленных тюрьмой, растянулся на годы.

Томас Джеймс Ллойд – соломенная шляпа в левой руке, правая тянется вперед, навстречу судьбе. Правая нога полусогнута, словно он намеревается преклонить колено, лицо светится предвкушением счастья. Кажется, что ветерок ерошит ему волосы, – три пряди стоят дыбом, однако на самом деле они растрепались, когда он снимал шляпу. Крошечное крылатое насекомое, усевшееся было на лацкане его пиджака, замерзло в ту секунду, когда попыталось взлететь – инстинктивно, но слишком поздно.

В двух шагах от молодого человека – Сара Каррингтон. Солнце падает ей на лицо, переливается в локонах каштановых волос, выбившихся из-под капора. Подол, отороченный кружевом, приоткрывает ножку, обутую в ботинок на пуговицах и делающую шаг навстречу Томасу. Зонтик в правой руке приподнят над плечом, будто она намерена помахать им в приступе радости. Она смеется, и мягкие карие глаза устремлены на обожателя с нескрываемым восторгом.

Их руки протянуты друг к другу, левая рука Сары замерла в каком-то дюйме от его руки, даже пальцы ее уже слегка согнулись в предвкушении многозначительного пожатия. А с пальцев Томаса еще не сошли белые пятна, свидетельствующие, что мгновение назад они были напряженно сжаты в кулаки от волнения.

А фон: высокая трава, влажная после дождя, который пролился за несколько часов до свидания; буроватый гравий на тропе и полевые цветы, усыпавшие луговину; змея, решившая погреться на солнышке футах в трех-четырех от влюбленной пары; одежда, кожа – все в красках, одновременно обесцвеченных и пронизанных неестественным блеском.

Август 1940 года

Послышался гул приближающегося самолета.

Хотя авиация в его эпоху была еще не известна, Томас Ллойд уже успел привыкнуть к ней. Он усвоил, что до войны существовали и гражданские самолеты – огромные летающие лодки, переносившие пассажиров в Индию, Африку, на Дальний Восток, – но лично он таких никогда не видел. Как все вокруг, он познакомился с черными силуэтами высоко в небе и с противным, пульсирующим жужжанием вражеских бомбардировщиков лишь тогда, когда началась война. Ежедневно над юго-восточной Англией шли воздушные бои; иногда бомбардировщики прорывались сквозь заслон, иногда нет.

Ллойд посмотрел на небо. За время, что он просидел в пивной, прежние инверсионные следы исчезли, зато появились новые, дальше к северу.

Он перешел через мост на сторону графства Мидлсекс. Глянув на противоположный берег, он вновь осознал, насколько же город вырос с той давней поры: на стороне Суррея деревья, прежде скрывавшие дома, были по большей части вырублены, а на их месте «выросли» лавки и конторы. И на этой стороне, где дома раньше стояли, отступив от реки, построили новые ближе к берегу. Неизменной осталась лишь деревянная лодочная станция, хотя ее не помешало бы окрасить заново.

Он находился на перекрестье прошлого, настоящего и будущего. Только лодочная станция и река были для него очерчены так же резко, как он сам. Замораживатели, посланцы некоего неведомого будущего, для обычных людей оставались столь же бесплотны, как движущие ими желания и мечты; они сновали, как тени против света, выкрадывая с помощью своих инструментов отдельные моменты жизни. Живые картины, разрозненные, застывшие и невещественные, покорно ждали в вечной тишине, пока эти зловещие люди будущего не удосужатся заинтересоваться ими. А вокруг кипело настоящее, обуреваемое войной.

Томас Ллойд не принадлежал теперь ни к прошлому, ни к настоящему и считал себя жертвой будущего.

Затем, высоко над городом, раздался взрыв и рев моторов, и настоящее безжалостно потребовало внимания к себе. С севера на юг пронесся британский истребитель, а немецкий бомбардировщик вспыхнул и стал падать. Через пять секунд от подбитого самолета отделились два тела, и над ними раскрылись парашюты.

Январь 1935 года

Томас будто очнулся ото сна. К нему вернулась память и ярче всего – воспоминание о предыдущей минуте, но, увы, только на одно мгновение.

Он вновь увидел Сару, протянувшую ему руку, и все краски ослепительно вспыхнули, озарив пейзаж; он увидел недвижность застывшего дня, но и ее милый смех, ее счастливое лицо – секунду назад она приняла его предложение! Однако краски тут же поблекли прямо у него на глазах. Он выкрикнул ее имя – она не отозвалась, не шевельнулась, и окружающий ее свет померк. Его одолела невероятная слабость, и он упал.

Была ночь, и на лугах у Темзы лежал толстый слой снега.

Август 1940 года

Вплоть до столкновения с землей бомбардировщик падал в полной тишине. Оба мотора заглохли, хотя горел только один; впрочем, из фюзеляжа тоже вырывалось дымное пламя, и по небу тянулся густой черный след. Самолет упал у изгиба реки и с грохотом взорвался.

А два немецких пилота, вынырнув из подбитой машины, снижались над Ричмондским холмом, покачиваясь .на стропах. Ллойд прикрыл глаза ладонью, как козырьком, – захотелось понять, где они приземлятся. Того, кто выпрыгнул вторым, пронесло дальше, и теперь он оказался много ближе, медленно спускаясь к реке. Персонал гражданской обороны, видимо, подняли по тревоге: не прошло и двух минут, как раскрылись парашюты, а Ллойд уже слышал и полицейские сирены и пожарные колокола.

Он почувствовал некое движение и обернулся. К двоим замораживателям, которые следовали за ним, присоединились еще два, в том числе женщина, встреченная в пивной. Самый молодой в группе уже поднял свой аппарат и нацелил на другой берег реки, однако остальные трое сказали ему что-то. (Ллойд видел шевеление их губ, выражение лиц, но, как всегда, не мог расслышать ни единого слова). Один из старших предостерегающе положил молодому руку на плечо, но тот раздраженно сбросил ее и спустился вниз, к самой воде.

Первый немец приземлился где-то на краю Ричмонд-парка и пропал из виду за домами, возведенными у гребня холма; второй вдруг попал в восходящий воздушный поток, и его понесло через реку на малой высоте порядка сорока футов. Ллойду было видно, как неудачливый авиатор натягивает стропы, отчаянно пытаясь попасть не в воду, а на берег. Но безуспешно: выдавив из-под белого купола часть воздуха, он лишь стал спускаться быстрее.

Молодой замораживатель вновь поднял и навел свой прибор. Спустя секунду старания немца избежать падения в воду были вознаграждены так, как ему и не снилось: в десяти футах над рекой (колени полусогнуты, чтобы смягчить удар, одна рука сжимает стропы над головой) он был обездвижен, заторможен в полете.

Замораживатель опустил машинку, и Ллойду осталось только таращиться на пилота, которого подвесили в воздухе.

Январь 1935 года

Превращение летнего дня в зимнюю ночь оказалось, пожалуй, наименьшей из перемен, обрушившихся на Томаса Ллойда, едва к нему вернулось сознание. За считанные секунды он перенесся из мира покоя и процветания в иной мир, где неуемные политические амбиции нависли над всей Европой. За эти же несколько секунд он утратил уверенность в обеспеченном будущем и превратился в нищего. А самое печальное – он так и не успел обнять Сару!

Ночь была единственным спасением от живых картин – а ведь Сара так и осталась узницей замороженного времени.

Он пришел в себя незадолго до рассвета и, не в силах понять, что случилось, медленно двинулся обратно к городу. Вскоре взошло солнце, но даже когда свет обрисовал живые картины – заполнявшие тропы и улицы, равно как и замораживателей, непрестанно снующих и вторгающихся в настоящее от имени будущего, – Ллойд все равно не осознал еще, что именно замораживатели виновны в его несчастьях, как и того, что он способен видеть все это, потому что сам был замороженным.

В Ричмонде он привлек внимание полисмена, и его доставили в больницу. Сначала его лечили от пневмонии, которую он получил, покуда валялся в снегу, а затем от амнезии – а как иначе объяснить появление странного пациента? Однако и здесь, в больнице, было полно замораживателей, шныряющих по палатам и коридорам. Живые картины также присутствовали: больной при смерти, упавший с кровати; молоденькая сестричка, одетая в форму пятидесятилетней давности, – ее заморозили в тот миг, когда она выходила из здания, отчего-то сильно нахмурившись; ребенок, играющий в мяч в саду близ отделения для выздоравливающих.

Когда его подлечили, вернули силы, Ллойдом овладело страстное желание вернуться на прибрежные луга; он настоял на выписке, не дожидаясь полного выздоровления, и отправился прямиком туда. К тому времени снег растаял, но погода держалась по-прежнему холодная, и на земле лежал белый иней. Только у реки, там, где трава подле тропы поднималась особенно густо, сохранился застывший фрагмент лета, и в центре его была Сара.