Текст книги "Горец I"

Автор книги: Кристофер Лоуренс Макнамара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Ты напуган?

Источник звука не определялся; голос, казалось, звучал отовсюду, даже снизу. Но почему-то Мак-Лауд не испугался. Он поймал себя на странной мысли, что все происходит так, как должно происходить, а значит, бояться нечего. И вообще все, что происходит с человеком – это как восход, одинаковый и разный одновременно, но всегда неожиданный, и поэтому страх бессмыслен и празден.

– Нет, – ответил Конан.

– Тогда почему у тебя так часто бьется сердце?

– Я удивлен.

– Хм… – согласился голос, – бывает.

– Рамирес, выходи, – позвал вполголоса Конан, не надеясь, однако, увидеть испанца. – Зачем прятаться?

– Я не Рамирес. Ты же и сам это знаешь. Понимаешь, друг, меня не видно. Я здесь, но невидим. Извини, если это невежливо, но я хочу просто поговорить с тобой.

– Ну-у, – смутился Конан, – понимаешь ли… Я просто не привык разговаривать с… – он старательно подбирал слова, стараясь не обидеть собеседника, – не видя, с кем разговариваю.

– Хорошо. Давай сделаем так. Если тебе важно на что-нибудь смотреть, то смотри в туман. Он иногда бывает похож на то, что тебе хотелось бы увидеть.

– Может быть, – проговорил Мак-Лауд.

– Да, еще, – смущенно попросил незнакомец, – пожалуйста, не кричи… Ты просто думай. То, что хочешь сказать, проговори про себя, а я услышу. Ладно?

Не очень веря в успех этого предприятия, Конан подумал: «Ты эльф?».

И тут же услышал ответ:

– Нет.

«Тогда гном или тролль?»

– Нет.

«Демон?»

– Нет. Не надо пустых перечислений. Не все ли равно, кто я – ведь ты меня не видишь. Может быть, меня вообще нет.

– То есть как нет? Я же тебя слышу?

– А может быть, и тебя нет, – огрызнулся голос. – И вообще, чего ты пристал? Я ничего не могу сказать, потому что у меня нет названия. На твоем языке меня просто нет, так что можешь звать меня, как захочешь.

– Кажется, я понял, кто ты, – изрек Конан. Ты дьявол, который являлся Господу и смущал его своими речами.

– Ну и самомнение у тебя, – восхищенно заметил голос и, немного помолчав, спросил: – А ты что, смущен?

– Нет, почему я должен быть смущен? Я добрый христианин и твои дурацкие…

– Ладно, ладно, успокойся. Думай обо мне все, что хочешь. Это твое дело, тем более, что это не имеет никакого отношения к тому, о чем я хочу с тобой поговорить.

– А о чем ты хочешь со мной поговорить? – спросил Конан.

Он закрыл уши ладонями, пытаясь определить, звучит ли голос снаружи или в его собственной голове. Откуда у Конана возникла такая странная мысль, он сам, наверное, ответить бы не смог.

– Обо всем, – голос звучал изнутри. – Представь себе, что мы просто два странника, которые встретились на дороге. Расскажи мне о себе. Кто ты и зачем оказался здесь. Расскажи…

– Нет, сначала расскажи ты.

– Ладно. Я изучаю вас.

– Кого это вас?

– Всех вас, людей.

– Шотландцев?

– Пусть так.

– Так, значит, ты шпион? Шпионишь для англичан? – разочарованно заметил Конан.

– Нет. Англичан я тоже изучаю. И других людей тоже. Скажем так: я изучаю всех людей, всех государств и народностей. И поэтому я сейчас разговариваю с тобой.

– И только для этого ты пришел сюда?

– Я сюда не пришел.

– То есть как? Ты же здесь.

– И да и нет. Я везде.

– Послушай-ка, – раздраженно проговорил Мак-Лауд, – перестань говорить загадками!

– Не кипятись! Сейчас я тебе все объясню. Я из другого мира, и на вашей земле никто обо мне ничего не знает.

– Значит, ты лазутчик, которого еще не обнаружили. Шпион какого-то вражеского государства, которое хочет захватить Шотландию, но боится признаться в этом. Ты, конечно, солжешь…

– Ты глуп, Конан. Рамирес прав.

– Откуда ты знаешь испанца? Ты следил и за ним тоже?

– Я тебе уже объяснял, что я из другого мира. И мне наплевать на вашу междоусобную ерунду. Меня здесь вообще нет, и мне нечего делить с вашим народом!

– Тогда почему же я тебя слышу? – немного успокоившись, спросил Конан.

– Ты меня не слышишь. Ты же только что сам убедился в этом. Ты меня думаешь, точно так же, как и я думаю тебя. Понятно?

– Нет. Не понятно, – Конан разочарованно покачал головой, но почему-то успокоился окончательно.

В конце концов, если «его» нет, то чем «он» может угрожать? И поэтому Конан спросил:

– Тогда объясни мне все-таки, что тебе нужно?

– Давай отвлечемся от этой темы, – предложил собеседник. – Расскажи лучше ты мне, что тебе здесь нужно, что ты здесь делаешь?

– Я здесь становлюсь воином, – гордо проговорил Мак-Лауд.

– Как это?

– Меня оставил здесь мой учитель. Он спросил, что я вижу вокруг себя, а потом ушел. Поэтому я и принял тебя за него. Так что я сижу здесь, смотрю… Только ничего не вижу. Ты вот пришел, то есть, извини, не пришел, то есть… Ну, ты понял.

– Так я помешал твоим размышлениям? Я не нарочно. Просто ты уже думал о конкретных вещах, и я решил…

– Да нет! Ни о чем я не размышлял и ничего еще не почувствовал. Только тебя…

– Как ничего? Разве ты не почувствовал, насколько это странное место? Разве это не чудо, что этот пень теплый и на ощупь напоминает шерстяное одеяло, разве не чудо, что он греет и защищает тебя от холода и холодного тумана и прохлада не может пересечь его границ? Разве не чудо, что ты здесь уже почти сутки и тебе не хочется ни есть, ни пить?

– Я об этом как-то не думал, – растерянно признался Конан, и ему стало стыдно, что все это увидел кто-то без тела и из другого мира, а он, сидя собственной задницей на этом чуде, ничего не заметил.

– В вашей легенде говорится, что из этого дерева были сделаны круглый стол и трон короля Артура, который был воином, рыцарем без страха и упрека, без ненависти. Ты понял, почему так рассказывают?

Горячий воздух висел над землей, размывая очертания деревьев вокруг поляны. Птичьи голоса стихли, расплавленные жестоким солнцем, и только звон вибрирующих солнечных лучей наполнял лес. Взгляд Конана упал на землю. Под стеблями высокой травы ползали муравьи. Там, в тени, они не страдали от испепеляющего жара полуденного солнца. Занятые своими муравьиными делами, они не обращали внимания на то, что над ними травяной купол, который помогает им выжить.

И вдруг перед его глазами пронесся нескончаемый поток птичьих гнезд, мышиных нор и человеческих домов, мелькали какие-то странные животные, которых он никогда не видел, их дома, опять дома людей, но сделанные почему-то из снега или из каких-то листьев, как будто… Поток жизни омыл душу и умчался, но он мог вернуться.

«Да, я понял, – подумал Конан. – И еще я понял, что это только легенда».

– Ты будешь воином, – тихо сказал голос.

– Я буду воином, – согласился Конан. – Потому что пришло мое время встать под удар вражеского меча во имя того, кто назвал день моего появления в этом мире, кто послал мне учителя, кто сам является моим учителем и кто показал мне силу, которая поддержит меня всегда и везде, где бы я ни был. Мне надо еще научиться ею пользоваться, но я стану воином.

Оранжевые блики ложились на траву. Уставшие после трудного дня солнечные лучи пробивались сквозь плотную шапку листвы косыми нитями, вышивающими мягкие тени на зеленом бархате поляны. С каждым стежком они теряли свою силу, потому что клубок золотого солнца катился все дальше и дальше, убегая за горизонт.

Фиолетовые клубы сумерек обняли пушистый лес. Ночной холод опускался резкими бодрящими волнами, оседая крупными каплями вечерней росы на широких травинках. Полукруг луны выплыл из лесного мрака, и тусклый желтеющий свет боязливо повис над верхушками деревьев. Поляна преобразилась. Желтый сверкающий ковер лесным озером лежал перед Конаном, а пень, словно белый остров, стоял посреди этого великолепия.

Наклонившись, Конан увидел перед собой только одну капельку, замершую, скованную страхом под великим и бескрайним небом на дне лесного колодца. В капельке отражался полумесяц, такой же желтый и великолепный, как и на небе; и он точно так же дарил свет своему маленькому миру. В капле отражался какой-то город. По его улицам ходили маленькие человечки с крылышками и без них, маленькие барышни в высоких островерхих шапочках. Они что-то пели, играли на маленьких дудочках и танцевали.

Конан прислушался. Ноты капельками упали в бездонное небо. Звуки, льющиеся из росинок, сливались в тоненькие трели, которые сплетались в музыку. Она гремела на весь лес, она гремела везде, где росли потомки великого дерева жизни.

Тело Мак-Лауда, повинуясь этому ритму, задвигалось в странном танце.

– Пойдем домой, мой мальчик…

– Ты уходил отсюда стариком, Рамирес.

– Это было давно. Целую жизнь назад. Пойдем домой.

– И ты опять молод.

– И я опять старик. Пойдем домой.

– А разве мы не дома?

– Конечно, дома. Пойдем домой.

– Пойдем.

Бой был изматывающим. Рамирес наносил удары с неимоверной быстротой. Конан сдерживал атаки испанца, каждый раз стараясь отбросить противника хоть на несколько шагов, чтобы получить вожделенное мгновение передышки. Парируя прямой выпад Рамиреса, шотландец отлетел в сторону, словно листок, подхваченный ураганом. Лезвие клейморы лязгнуло о скальную плиту и застряло в узкой трещине в камне.

Времени для извлечения оружия из ловушки не было. Беспощадный испанец поднес меч к горлу Конана.

– Ты снова мертв, – проговорил он спокойным ровным голосом.

Мак-Лауд опустил меч и выпрямился, тяжело дыша.

– Я опять что-то не так делаю, – прохрипел он, – но никак не могу понять, что именно.

– А что тебя смущает?

– Неужели я слабее тебя?

– Нет.

– Но тогда почему же я не могу остановить твои удары, а ты останавливаешь мои не глядя. Почему через несколько минут боя я устаю, а ты, упражняясь часами, дышишь так же ровно, как и в первые минуты тренировок, и не чувствуешь усталости?

– Я рад за тебя. И горд, – сказал Рамирес. – Ты видишь то, что должен видеть. Ты научился видеть, но ты не умеешь дышать.

– Разве можно не уметь дышать?

– Разве можно так быстро забыть, что с тобой только что произошло? Дело все в том, что ты не умеешь дышать и держаться на ногах. А для того, чтобы этому научиться, тебе нужно совсем немного. Ты просто должен чувствовать каждый вдох вот здесь, – Рамирес постучал кулаком по пряжке пояса, на котором висел его меч. – Представь себе, что у тебя здесь волынка. И ты играешь на ней. Ты надуваешь воздухом мягкий кожаный мешок, который, наполняясь, становится упругим и может звучать. Только это ты звучишь своими движениями. Чем сильнее сдавишь воздух в мешке, тем громче будет музыка. Ты сам волынка и волынщик. Попробуй. Смотри, вдыхай коротко и быстро носом, а выдыхай медленно, словно поешь, через рот. Ну, что ты чувствуешь?

– Внутри появляется какой-то упругий теплый шар. Что это?

– Это ты, но это еще не все. Попробуй почувствовать, что дышишь всем телом, что воздух в тебя поступает и через ноги, и через руки, и через кожу. На это уйдет чуть больше времени, но это необходимо. Почувствуй ногами землю, представь, что это шар, большой и тяжелый, и ты его не можешь поднять. Он лежит на земле и дышит своей поверхностью, и земля отдает ему свою силу. Этот шар – ты. Этот шар – ты и твой меч. Возьми его, и попробуем. Но почему теперь ты стал двигаться медленнее?

– Я стал дышать так, как дышишь ты.

– Когда твое тело привыкнет к нужному ритму и ты сможешь себе позволить не следить за формой своего тела, не думать об этом, а просто дышать движениями, ты сможешь двигаться так быстро, как тебе будет угодно. Ведь в одном выдохе волынки может быть один долгий звук, а может быть и множество коротких. И чем более искусен волынщик, тем быстрее он перебирает руками, поднося к губам дудочки, тем быстрее меняется звук.

– Почему ты опустил меч, Мак-Лауд?

– Мы деремся с тобой целый день, – Конан посмотрел на Рамиреса исподлобья.

– Ты устал? – Рамирес положил меч в ножны и подошел к нему.

– Любой бой не может продолжаться так долго.

– Ты болен.

– Что? Я здоров.

– Ты хочешь знать, почему до сих пор я не победил тебя, хотя мог бы это сделать уже не раз?

– Да. Я думаю, что ты этим унижаешь меня.

– Ты сам унизил себя.

– Нет, мне надоело, что ты издеваешься надо мной.

– Ты болен.

– Я здоров.

– Почему ты опустил меч, Мак-Лауд? Ты не хочешь жить? Да. Я говорил. Я говорил, что нет ни жизни, ни смерти, ни победы, ни поражения. Я говорил, что надо идти туда, куда зовет тебя твое сердце. Но я никогда не учил тебя гордыне. Я говорил тебе, что меч должен думать тобой, а не ты должен думать мечом. Не ты его хозяин, а он твоя душа. До тех пор, пока ты держишь его в своих руках, ты жив. Таково твое предназначение. Потому это не бой продолжается так долго. Неужели ты подумал, что твое предназначение

– бессмыслица?

– Учитель…

– Ты болен. Болезнь – это навязчивая идея. Ты хочешь узнать, когда же наконец ты сможешь победить меня?

– Учитель…

– Ты уже можешь победить. Но сначала надо избавиться от этого желания. Желания победить. И от желания показать свои знания. И от других желаний. И даже от желания избавиться от всех желаний. Если хоть одно желание, хоть одна идея завладеет твоим разумом, он потеряет свободу и не сможет бесконечно двигаться. А с ним остановишься и ты. Ты задумаешься и не сможешь сражаться.

– Рамирес, – простонал Конан, – я никогда этого не пойму. Что же делать?

– Это очень хорошо. Это не нужно понимать. Нужно быть. Быть в том состоянии, как будто тебя нет вообще. Ты этого не поймешь и не почувствуешь, но это почувствует твой меч. Твой меч соединится с твоей душой – и тогда ничего уже не будет стоять между твоим мечом и твоим предназначением. Даже ты сам. Пусть когда-нибудь меч почувствует твою руку, Мак-Лауд.

Два всадника поднимались по узкой тропинке на широкое плато, затерянное в самом сердце величественных гор. Площадка, поросшая густой ярко-зеленой травой и миниатюрными, истерзанными ветром кустами, уходила в пропасть буро-серым утесом, нависшим над глубиной огромным куском омытого дождями и вылизанного воздушными потоками камня.

Спешившись и оставив коней на траве, где те замерли, послушно уткнувшись в зеленый ковер, люди прошли к обрыву и долго смотрели, как из-за большой гряды напротив выплывала огромная грозовая туча. Солнце, испугавшись ее свинцовой мощи, поспешило сдаться в плен, нырнув за серые решетки плотных облаков.

Только черные полоски бесстрашно парили в небе. Это птицы, чувствуя приближение грозы, купались в беснующихся в вышине потоках. Почти не шевелясь, птицы то резко меняли направление, послушные воле разбушевавшейся стихии, то вдруг начинали отчаянно бороться с ней, исступленно дергая крыльями.

Понаблюдав за бесконечным танцем пернатых, стоявшие на краю пропасти люди пошли обратно. Свист ветра в ушах нарастал, вытеснив все остальные звуки. Поэтому, когда сталь ударилась о сталь, ничего не изменилось. Так же выл ветер, так же носились в серой пустоте черные полоски.

Фигурки двух сражающихся на мечах людей протанцевали по плато, а после, оставив траву ненасытным лошадям, перешли на голый утес, возвышающийся над горной страной. На мгновение даже солнце выглянуло из своей темницы. Взглянув на дерущихся, оно сразу же потеряло к ним интерес и скрылось обратно, жалуясь на головную боль от перемены погоды.

Внезапно из рук одного из людей выпал сверкающий меч и, кувыркаясь, полетел в оскаленную пасть каменного провала. Солнце замерло, решив пронаблюдать исход поединка. Меч падал. Подойдя к обрыву, люди склонились, глядя вслед падающему оружию. Так и не дождавшись, пока закончится этот долгий полет, один из стоящих – тот, у которого выбили меч, – рванулся за ним в пропасть.

Оставшийся стоять наверху поступил еще глупее. Открыв в удивлении рот, он закричал:

– Рамирес! – и, бросив свой меч в пропасть, с минуту помедлил и тоже ринулся вниз.

Головная боль у солнца разразилась с новой силой. Оно прорычало сквозь огненные зубы:

– Идиоты!

И, плюнув дождем, убежало за серую стену туч отдыхать от безумств этого мира.

Они шли по песчаному берегу, усыпанному мелкими ракушками и корявыми сучьями деревьев, принесенных сюда приливом.

– Каким ты теперь себя чувствуешь, Мак-Лауд?

– Мир, который вокруг меня, теперь во мне. И я тоже в нем, – ответил Конан, падая на песок. – Я счастлив.

Рамирес расстегнул застежку плаща, и тот бесформенной массой упал с его плеч. После чего испанец сел рядом и принялся стаскивать с ног промокшие сапоги.

– Нам остается запомнить совсем немного, – улыбнулся он.

По ступеням поросших кустарником шхер спустился огромный олень с раскидистым деревом ветвистых рогов на голове. Он грациозно подошел к большему кусту и, беспечно шевеля ушами, начал объедать сочные листья.

– Ты видишь его? – тихонько спросил Рамирес, стараясь не шевелиться и указывая взглядом на благородное животное.

Конан медленно приподнялся на локте.

– Это вожак, – прошептал он.

Рамирес покачал головой и приказал:

– Вставай.

Олень встрепенулся, заметив присутствие незнакомцев. Подняв голову, он спрыгнул на пляж и, не останавливаясь, побежал туда, где виднелась тропинка, по которой можно было подняться наверх, на спасительные уступы шхер. Выбивая из земли сильными копытами небольшие камни и положив рога на спину, он бежал прочь так вдохновенно, словно уходил от настигающей его стрелы.

– Представь, Конан, что ты стрела. Ты начинаешь уходить назад. Ты уходишь назад все дальше и дальше, чувствуя внутренностями пружину тетивы. Это та сила, благодаря которой ты сможешь быть тем, кем ты должен быть. И ты уходишь назад, а сила растет, – Рамирес положил руку на плечо Конана. – Но быть стрелой может любая железка. Представь себя, Конан, вот этим оленем. Ты видел, как он победил. Он обогнал стрелу, потому что его сила – это сила, сохраняющая жизнь. И он быстрее, чем стрела. Вперед, Мак-Лауд!

Рамирес рванулся с места и полетел, подымая тучи брызг, по полосе воды, облизывающей пляж.

– Я чувствую его! Я слышу!.. – закричал Конан и побежал следом.

Легкое гибкое тело стелилось по воздуху, не ощущая собственного веса, словно его несла вперед неведомая сила.

Конан и Рамирес прошли по изнывающему от зноя лугу и, миновав поросший вереском и тоненькими чахлыми кленами холм, углубились в прохладный полумрак леса. Миллиарды листьев плотным занавесом закрывали солнце, не давая ночной прохладе и сумраку уйти из-под их мягкой тяжелой защиты. Ковер из густой травы и широких листьев папоротника, украшенный камнями, скрытыми целиком под бархатом мха, был влажен. Рамирес поднялся на пригорок, Конан последовал за ним.

– Сегодня ты узнаешь, каким ты стал воином.

Он приставил клинок к груди Конана. В один миг клеймора оказалась в руке шотландца и отразила нападение. Еще один выпад, зазвенела сталь, и Конан вновь застыл в стойке, готовый встретить новые атаки. Его ничего не выражающие глаза смотрели куда-то вдаль, за Рамиреса, как будто его вообще не было.

– Очень хорошо, – испанец тоже встал в стойку.

Его тонкие усы приподнялись, обнажая ряд ровных зубов.

Еще раз описала восьмерку древняя катана, пытаясь достать тело Конана, но клеймора успела перехватить последний взмах.

– Отлично. Ты просто молодец, – восторженно произнес Рамирес, останавливая руку над головой.

Улыбка появилась и на губах шотландца. И тут же Рамирес превратился в грозовую тучу, сверкающую молнией меча. Сталь заплясала в воздухе молниеносными разрядами, и Конан снова провалился в бездонную пустоту боя.

Но вдруг что-то произошло. Седая туча блеснула последней вспышкой, которая, встретившись со вспышкой клейморы, растворилась. Голубое лезвие выпало из рук Рамиреса, отлетая в сторону, и испанец упал рядом с ним в заросли папоротника.

Меч Конана лег на его грудь, касаясь острием подбородка. Рамирес замер, но в его лице не было ни страха, ни удивления. Ничего. Оно было таким же, как и всегда, когда он разговаривал с Конаном, словно они все еще продолжали неоконченный разговор. Он лежал на земле и ждал, чувствуя, что его собеседнику предстоит ответить на сложный вопрос.

Напряжение в руке Конана возрастало с каждой секундой.

Мак-Лауд увидел, что его учитель находится во власти одного страшного человека, сжимающего в руках меч. Кто он, этот человек?

Конан вспомнил все, что произошло с тех пор как пришел Рамирес, как тот стал его учителем – и понял, что готов отдать за него жизнь. Поэтому надо было что-то делать, чтобы сейчас спасти испанца.

Черты лица убийцы… Знакомые… Кто же он, этот человек?

Но разве это так важно, кто он? Если нужно просто уничтожить его и его смертоносную сталь, которая, становясь все тяжелее, стремится упасть…

И поэтому Конан подошел и опустил клинок на шею этого человека. Убийца из деревушки Глен-Финен умер. И родился Конан Мак-Лауд.

– Вставай, мой добрый брат, – произнес он, помогая Рамиресу подняться.

Сутулый парнишка принял поводья из рук Конана и отвел коней в просторное стойло.

– Дай им отборного овса. Слышишь, отборного!

Рамирес бросил вслед своим словам серебряную монетку. Паренек ловко поймал ее и, улыбнувшись, отправил в складку одежды под поясом.

– Не понимаю, Конан, зачем мы пришли на этот праздник?

Он пристально всматривался в лица проходивших мимо людей.

– Это ведь ярмарка, Рамирес, – Мак-Лауд сиял, различая в разноцветной толпе бордовое платье своей ненаглядной Герды. – Неужели у вас в Испании… То есть у вас в Египте…

– У нас в Испании… – Рамирес неопределенно хмыкнул. – Наверное, есть… Конечно есть! Просто я не очень люблю эти шумные сборища, – и, встрепенувшись, словно только что проснулся, произнес: – Да! Герда же очень хотела побывать тут. Тогда все ясно.

Они прошли между рядами съехавшихся сюда со всей округи торговцев и покупателей, между импровизированными столами и гружеными повозками.

– Герда очень хотела побывать здесь, – повторил Конан.

Дорогу им преградила шумная группа, следящая за представлением, устроенным бродячими менестрелями и трубадурами. Играя на лютнях и дудочках, в сопровождении больших армейских барабанов артисты пели издевательские стишки об английском короле и его окружении. Зрители весело приплясывали вместе с ними, пытаясь повторить припев липнущей к языку мелодии.

Рамирес прошел сквозь толпу и лениво бросил мелкую монетку к ногам поющих.

– Ты что, интересуешься политикой? – удивленно спросил его Конан, продолжая оглядываться на артистов, когда они выбирались из балагана.

– Нет, – Рамирес покачал головой. – Просто они хорошо играют. Мне понравилась их музыка. А тебе?

– Хм… Меня не интересует ни то, ни другое.

– А что тогда? – Рамирес прищурился. – Герда?

– Конечно, Герда! Я давно хочу тебе сказать, брат… Я хочу иметь семью.

– Мы не можем иметь семью, – покачал головой Рамирес.

– Почему?

– Семья останавливает мысль. Ты тогда не сможешь быть воином, – твердо сказал испанец.

– Нет. Я не могу ее оставить. Она будет несчастна.

– Она все равно будет несчастна.

– Она будет счастлива, когда у нас появятся дети…

Рамирес взял его за руку, останавливая, и тихо сказал:

– У бессмертных не может быть детей.

– Но что я… – Конан вдруг почувствовал, что земля под его ногами закачалась, и тихим испуганным голосом спросил: – Что же я смогу сказать ей?

Он взглядом указал на приближающуюся к ним девушку.

Герда подошла к ним и, опустив на землю мешок, в котором что-то трепыхалось, обняла Конана за шею. Тот подхватил ее на руки и принялся быстро кружить. Девушка громко завизжала, и Конан поставил ее на ноги.

– Они будут жить у нас, – она указала на копошащийся мешок. – Подождите меня где-нибудь неподалеку, пожалуйста. Я пойду купить себе новое платье, ведь сегодня праздник.

Герда двинулась к воткнутым в землю рогатинам, на которых висели разнообразные тряпки. Навстречу ей из-за большой телеги с криком и улюлюканьем внезапно выбежала ватага мальчишек, одетых в огромные, висящие на них мешками отцовские рубахи и сползающие на глаза шлемы. Облепив Герду со всех сторон, они стали кружить вокруг нее, вскидывая вверх деревянные мечи и копья. Девушка, улыбаясь, подняла руки вверх, понарошку сдаваясь в плен на милость победителя.

Щуплый долговязый парнишка, по-видимому, бывший в этой армии вожаком, в лучших рыцарских традициях склонился в почтительном поклоне и, положив на землю свое грозное оружие, приподнялся на носочки и попытался поцеловать Герду в губы. Она отшатнулась, и с хохотом схватив сорванца под мышки, перенесла его к повозке, словно взяла в плен, и отпустила ему легкий подзатыльник.

Мальчишка почесал патлатую голову, напялил на нее упавший шлем и повел свою армию дальше в поход, голося и присвистывая.

– Ух, сорванцы, – прокричала Герда им вслед и, счастливо улыбаясь, пошла своей дорогой.

– Она прекрасна, – восхитился Конан и двинулся вслед за ней.

– Ты должен оставить ее, брат, – тяжело вздохнув, пробормотал Рамирес.

Конан, ничего не ответив, зашагал в сторону дерущихся на импровизированном помосте полуобнаженных борцов. С минуту он наблюдал за зрелищем, после чего, опустив голову, с печальным лицом уселся на толстое бревно.

– Мак-Лауд, – Рамирес возник перед ним из пустоты как привидение, – я родился 2447 лет назад. За это долгое время у меня, кроме всех прочих приключений, было три жены.

– Это твои личные трудности, – огрызнулся Конан.

Не обращая внимания на грубость, Рамирес продолжил:

– Последняя была японкой. Ее отец, Окадзаки Масумунэ, был великим мастером. Он делал мечи. И его мечи единогласно признаны лучшими всеми знатоками. Это был гений. Он сделал для меня этот меч. Единственный во всем мире.

Рамирес извлек катану из ножен и протянул ее Конану. Взяв в руки оружие, Конан почувствовал, что оно намного легче тяжелой и длинной клейморы. Серебристо-голубая сталь играла на солнце, а вдоль лезвия отсвечивала радужная полоса.

В полированной стали отражалось солнце, бросая слепящие зайчики на лицо Мак-Лауда; из этого сверкающего пятна на лезвии на Конана смотрели черные глаза странной формы и словно нарисованные. Тончайшие линии бровей подчеркивали их выразительность. Они прищурились в ласковой улыбке, и в капельках зрачков заиграл яркий свет. Конан задрожал. Он вдруг почувствовал, что держит в своей руке чью-то нежную теплую руку с бьющимся на запястье пульсом.

Клинок задрожал. Видение исчезло.

– Дочь старого мастера была так же единственна, как и этот меч, – продолжал Рамирес, и голос его был тих и печален. – Прошу тебя, Мак-Лауд, отпусти ее.

– Это слишком дорогой подарок, – ответил Конан, возвращая катану. – Подождем, брат. Ты сам научил меня не торопиться.

Не говоря больше ни слова, он поднялся и пошел туда, где к большому шатру подъезжали все новые и новые посетители ярмарки.

Рамирес остановил коня у подножия небольшого холма чуть южнее гряды, за которой отдыхала деревушка Глен-Финен.

– Зачем мы приехали сюда? – спросил Конан, тоже остановившись рядом.

– Неужели ты забыл? – испанец спрыгнул с коня. – Ты что, действительно не помнишь это место?

– Ну, почему? Это то самое место, где… – Конан замялся, не зная, как сказать.

– Да. Черный рыцарь. Именно поэтому я и нашел тебя. Нас очень мало, и мы должны помогать друг другу.

– Я помню тот день, – Конан кивнул.

Громовой голос Черного воина вновь прозвучал у него в ушах, и он поежился, как от холода.

– Было очень больно. Кто это был – в таких странных доспехах?

Рамирес бросил на траву сумку для дичи, уселся на нее, подобрав под себя ноги, и сказал:

– Это Крагеры. Очень древний народ.

– Откуда они? Я раньше о них ничего не слышал.

– Это не удивительно, Мак-Лауд. Их не так много, но физически они значительно выносливее обычных людей. Кроме того, они дики и беспощадны. Они бросают своих детей в ямы с дикими собаками, и те дерутся с ними насмерть. Это гроза всех смертных. Хуже чумы.

– И всем им дано бессмертие?

– Нет, только некоторым.

– Таким, как Черный рыцарь?

– Да. И если он победит в схватке с нами, то обычные люди будут вечно страдать. Потому что мир будет погружен в хаос бессмысленной борьбы за существование. В борьбу ради борьбы.

– И что тогда?

– То, что я сказал. В такой борьбе люди не только гибнут. Они ожесточаются и перестают быть людьми.

– Я понимаю. Но как же тогда сражаться с такими?

– Ну-у… – Рамирес поднял брови, и его лоб покрыла густая сетка морщинок, – надо уметь пользоваться данной тебе силой, быть настоящим воином и помнить о своем предназначении. Дерзать и делать все, что можешь. Ведь в конце концов останется только один. И в зависимости от этого определится, каким будет мир после бессмертия. Твоего и моего.

Свинцовые тучи собрались в небе, предвещая наступление грозы. Рамирес отошел от жарко пылающего камина и сел на небольшой табурет, облокотясь на темные дубовые доски стола. Герда отложила клубок овечьей шерсти и, убрав с лица растрепавшуюся челку, спросила:

– Ты замерз?

– Да. Мои кости чувствуют изменение погоды и не выносят сырости, милая Герда. Я люблю жить на юге, – тяжело вздохнув, проговорил Рамирес, отпивая из глиняной кружки терпкое теплое вино.

– Ты мне обещал дорассказать историю о своих приключениях при испанском дворе, – напомнила девушка.

– Ну разумеется, – он кивнул. – На чем я тогда остановился? Напомнишь?

Первые вспышки молний заблестели тонкими огненными нитями за узкими окошками башни, бросая резкие тени на лица сидящих. Ударил гром. Герда вздрогнула.

– Ты рассказывал о кареглазой красавице Маргарите.

– Так вот, – Рамирес привычным жестом закрутил усы, – я был безумно влюблен в нее. Только о ней и думал. Ни о чем другом. Это было словно в страшном сне.

Герда заулыбалась и напомнила дальше:

– Тогда отец запер ее в верхних покоях дворца. А потом?

– Да, сущий демон был этот герцог, – Рамирес расхохотался. – Но мои друзья устроили мне свидание с ней. Ночь тогда выдалась почти такая же, как сегодня.

Раскаты грома потрясали стены башни. Рамирес замолчал, вслушиваясь в доносящийся гул разбушевавшегося ненастья. Герда удивленно посмотрела на него и спросила:

– Ну а что же было дальше?

– Я взобрался на крышу. Прикрепил к шпилю оставленную мне друзьями веревку…

– Это, наверное, очень высоко?

– Не очень, – Рамирес прищурился. – Как две эти башни.

– Ты испугался?

– Ее окно было под самой крышей. Но что значат какие-то временные трудности, когда идешь к даме сердца? Ветер звенел у меня в ушах, но я был одержим целью и ничего не видел. Только ее божественные черты грезились мне в темноте. Раскачавшись на веревке, я влетел в открытое окно…

– И она бросилась в твои объятья? – восхищенно попыталась уладить девушка исход романтического предприятия.

– Увы, милая Герда, – он покачал головой. – К сожалению, моей прекрасной дамы уже не было, – Рамирес залпом осушил свою кружку. – Но не огорчайся, милая Герда, зато там была другая дама.

– И что же?

– Я представился той даме, которая была в комнате, и она любезно согласилась мне помочь в этом щекотливом деле.

Герда захохотала, а потом, взяв в руки большой кувшин с широким горлышком, спросила: