Текст книги "Прощай, Берлин"

Автор книги: Кристофер Ишервуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

И мы с Салли отправились в «Тройку», где встретили Фрица. С ним был Клаус Линке, молодой пианист, аккомпанировавший Салли у «Леди Уиндермир». Потом мы с Фрицем вышли. Фриц был подавлен и ни за что не хотел мне открыть, почему. Какие-то девушки за прозрачным занавесом разыгрывали классические живые картины… Потом мы оказались в большом дансинг-холле, где на столах стояли телефоны. Велись обычные в таких случаях разговоры:

– Простите, мадам, судя по вашему голосу, вы очаровательная маленькая блондинка с длинными черными ресницами, мой тип женщины. Как я догадался? Ну, это тайна. Да, совершенно верно. Я высокий, темноволосый, широкоплечий, похож на военного, с крошечными усиками… Вы мне не верите? Тогда приходите и убедитесь сами!

Пары, обхватив друг друга за бедра, танцевали, выкрикивая что-то и обливаясь потом. Оркестранты в баварской национальной одежде улюлюкали, пили и потели от пива. В заведении воняло, как в зверинце. Потом я, кажется, заблудился и несколько часов кряду бродил по джунглям серпантина. А проснувшись наутро, обнаружил, что вся моя постель засыпана обрывками пестрых бумажных лент.

Я встал и уже оделся, когда Салли вернулась домой и прямиком прошла в мою комнату. Выглядела она усталой, но была довольна собой.

– Привет, дорогой! Который час?

– Скоро ланч.

– Да что ты? Вот здорово! Я просто умираю от голода. Не завтракала, только кофе выпила.

Она замолчала в ожидании моего следующего вопроса.

– Где ты была? – спросил я.

– Но, дорогой! – Салли широко открыла глаза, изображая удивление. – Я думала, ты знаешь!

– Не имею представления.

– Брось притворяться! Кристофер, милый, как можно быть таким вруном! Ясное дело, что это ты все и подстроил. Как ты здорово спровадил Фрица! Он был такой сердитый! Мы с Клаусом чуть не померли от смеха.

И все же она была явно не в своей тарелке. Впервые я видел, как она покраснела.

– У тебя нет сигареты, Крис?

Я дал ей сигарету и зажег спичку. Она выдохнула большое облако дыма и медленно подошла к окну:

– Я в него не на шутку втюрилась.

Она повернулась, слегка нахмурившись, подошла к дивану и уютно свернулась на нем, поджав ноги и красиво сложив руки.

– По крайней мере, мне так кажется, – добавила она.

Я выдержал паузу, а затем спросил:

– А Клаус в тебя влюблен?

– Он меня обожает.

Салли была серьезна. Несколько минут она курила.

– Говорит, что влюбился в меня с первого взгляда. Мы встретились у «Леди Уиндермир». Но пока мы вместе работали, он не решался признаться. Он боялся, что это может повредить моей карьере. Он говорит, что пока не повстречался со мною, понятия не имел, до чего великолепно может быть человеческое тело. До меня у него было только три женщины…

Я закурил.

– Конечно, Крис, я не жду, чтобы ты понял… Это ужасно трудно объяснить…

– Да, всего не объяснишь.

– Я его увижу снова в четыре часа. – Голос у Салли звучал несколько вызывающе.

– В таком случае тебе стоило бы немного вздремнуть. Я попрошу фрейлейн Шредер сделать омлет или сам его приготовлю, если она еще не протрезвела. А ты ложись. Позавтракаешь в постели.

– Спасибо, Крис, милый. Ты ангел. – Салли зевнула. – И что бы я без тебя делала?

Теперь Салли и Клаус встречались каждый день. Обычно это происходило у нас, а однажды Клаус даже остался ночевать. Фрейлейн Шредер помалкивала, но мне и так было ясно, что она обескуражена. Не то чтобы ей не нравился сам Клаус: она как раз находила его очень привлекательным молодым человеком. Дело было в том, что она считала Салли моей подругой, и ей было больно видеть, что меня оттеснили. Однако я уверен, что если б я ничего не знал о романе и Салли вздумала бы меня обманывать, фрейлейн Шредер с удовольствием приняла бы участие в этой игре на стороне Салли.

Между тем отношения с Клаусом у нас были натянутые. Если нам случалось столкнуться на лестнице, мы холодно раскланивались, как тайные враги.

Где-то в середине января Клаус вдруг уехал в Англию. Ему неожиданно предложили выгодную работу на киностудии. Когда он пришел прощаться, атмосфера в доме была такая, будто Салли предстояла тяжелая операция. Фрейлейн Шредер и фрейлейн Мейер сидели в гостиной и раскладывали пасьянс. Позже фрейлейн Шредер уверяла меня, что карты легли как нельзя лучше: трижды выпадали восемь треф.

Весь следующий день Салли провела в комнате, свернувшись на диване, с карандашом и бумагой на коленях. Писала стихи, но мне не показывала. Курила сигарету за сигаретой, смешивала себе свои любимые коктейли, но, кроме нескольких кусочков омлета, за весь день ничего в рот не взяла.

– Салли, давай я тебе еще чего-нибудь принесу.

– Нет, Крис, спасибо. Ничего не хочу. Чувствую себя блаженной и бесплотной, как святой или что-то в этом роде. Ты не представляешь себе, как это изумительно… Хочешь шоколад, дорогой? Клаус дал мне целых три плитки. Если я съем еще хоть каплю, заболею. Съешь, а?

– Спасибо, Салли.

– Не думаю, что я когда-нибудь выйду за него. Это погубит и его и мою карьеру. Видишь ли, Кристофер, он так ужасно меня обожает, что это вряд ли пойдет ему на пользу.

– Вы можете пожениться, когда прославитесь.

Салли и это обдумала:

– Нет, ничего хорошего не выйдет. Мы старались бы все время жить, как прежде, если ты понимаешь, о чем я говорю. А ведь мы должны измениться… Он такой, такой… прямо как фавн, а я как настоящая нимфа из дикого леса.

Первое письмо от Клауса пришло в срок. Мы все с нетерпением его ждали, и фрейлейн Шредер даже специально меня разбудила, чтобы сообщить эту новость. Может, она боялась, что ей не удастся его прочесть, и рассчитывала, что я перескажу содержание. Страхи оказались напрасными. Салли не только показала письмо фрейлейн Шредер, фрейлейн Мейер, Бобби и мне, но отдельные места даже прочла вслух в присутствии жены швейцара, которая пришла за квартирной платой.

С первых же строк письмо производило неприятное впечатление. Тон его был самодовольный и слегка покровительственный. Лондон Клаусу не понравился, он чувствовал там себя одиноко, еда ему не нравилась, а в студии относились к нему с недостаточным уважением. Хорошо бы Салли была рядом – она смогла бы ему во многом помочь. Но коль уж он приехал в Англию, то попытается извлечь максимум пользы: будет много работать, заработает деньжат, но Салли тоже нужно трудиться в поте лица. Работа ее взбодрит и спасет от уныния. В конце шли нежности, довольно-таки неискренние. Чувствовалось, что он уже не раз писал что-то похожее.

Салли, однако, была в восторге. Призыв Клауса так подействовал на нее, что она немедленно стала звонить в разные кинокомпании, в театральное агентство и полдюжине своих «деловых» знакомых. Правда, ничего определенного из этого не вышло, но целый день она была полна оптимизма и, как она мне рассказывала, ей даже ночью снились контракты и чеки с четырехзначными цифрами.

– Со мной такое происходит, Крис, ты даже не можешь себе представить. Я сейчас же берусь за дело и скоро стану самой великой актрисой в мире.

Однажды утром, неделю спустя, я вошел к Салли в комнату и увидел ее с письмом в руке. Я тотчас узнал почерк Клауса.

– Доброе утро, Крис, дорогой!

– Доброе утро, Салли.

– Как тебе спалось? – Она была неестественно оживлена и много болтала.

– Спасибо, хорошо. А ты как?

– Тоже прекрасно. Погода сегодня гнусная, правда?

– Да, пожалуй.

Я подошел к окну взглянуть, что там такое. И в самом деле не блеск. Салли улыбалась, приглашая меня к разговору:

– Ты не знаешь, что учудила эта свинья?

– Какая свинья? – я изобразил непонимание.

– Крис! Ради Бога, не будь таким тупицей.

– Извини. У меня сегодня голова плохо варит.

– Я не стану объяснять, милый. – Салли вынула письмо. – Вот, читай. Ну и сволочь! Вслух читай. Я хочу еще послушать. «Mein liebes, armes Kind», – начиналось письмо. Клаус называл Салли своей бедной крошкой, потому что, как он объяснял, боялся, что она будет страдать. Тем не менее, выхода у него нет. Он пришел к определенному решению и должен сообщить его ей. Пусть она не думает, что ему легко, он долго мучился, но тем не менее уверен, что поступает правильно. Одним словом, они должны расстаться. «Теперь я вижу, – писал Клаус, – что вел себя очень эгоистично. Я думал лишь о собственном удовольствии. Но сейчас я понимаю, что я дурно влиял на тебя. Моя дорогая крошка, ты слишком преклонялась передо мной. Если мы будем по-прежнему вместе, у тебя скоро не останется ни воли, ни ума». Клаус продолжал советовать Салли жить ради работы. «Знаю по опыту: работа – единственное, что имеет значение». Он был очень обеспокоен, как бы Салли не слишком расстроилась. «Салли, бедная крошка, ты должна быть мужественной».

К самому концу письма все стало ясно. «Несколько дней назад меня пригласили на вечеринку к леди Клайн, в один из самых аристократических домов Лондона. Там я встретил очень красивую и умную молодую девушку по имени мисс Гор-Экерсли. Она в родстве с каким-то английским лордом, имя я не расслышал, – возможно, ты знаешь, кто это такой. С тех пор мы дважды виделись и очень мило беседовали. По-моему, никогда прежде я не встречал женщину, которая бы так поняла мою душу».

– Что-то новенькое, – язвительно заметила Салли с коротким смешком, – никогда бы не подумала, что у этого парня вообще есть душа.

Тут нас прервала фрейлейн Шредер, которая, сгорая от любопытства, вошла в комнату под предлогом узнать, не желает ли Салли принять ванну. Я оставил их вдвоем, чтобы не мешать задушевному женскому разговору.

– Не могу сердиться на дурака, – сказала мне Салли позже, прохаживаясь по комнате и яростно дымя сигаретой. – Мне просто по-матерински жаль его. Но что будет с его работой, если он начнет вешаться на шею каждой встречной?

Она сделала еще один круг по комнате.

– Вот если бы у него был настоящий роман и он признался бы мне, когда все зашло достаточно далеко, тогда бы я рассердилась. А эта девчонка! Послушай, он, наверное, даже не спит с ней.

– Конечно, – согласился я. – Давай-ка лучше выпьем по коктейлю.

– Ты все-таки отличный парень, Крис! Всегда предлагаешь то что надо. Как бы я хотела влюбиться в тебя. Клаус твоего мизинца не стоит.

– Да уж, куда ему до меня.

– Надо же, наглец, еще смеет говорить, что я его обожала, – воскликнула Салли, проглатывая вустерский соус и облизывая верхнюю губу. – И самое ужасное, что действительно обожала.

Вечером, когда я зашел к ней, она что-то лихорадочно строчила.

– Я уже черт знает сколько писем ему написала и все порвала.

– Так не годится, Салли. Лучше пойдем в кино.

– Правда, милый Крис, – Салли утерла глаза кончиком носового платка, – к чему зря убиваться.

– Конечно, совсем ни к чему.

– Теперь-то я точно стану великой актрисой, хотя бы чтоб доказать ему.

– Вот это другое дело.

Мы отправились в небольшой кинотеатр на Бюловштрассе, где шел фильм о девушке, которая пожертвовала театральной карьерой ради великой любви, долга и детей. Мы так хохотали, что пришлось уйти до конца сеанса.

– Мне стало намного лучше, – сказала Салли по дороге домой.

– Ну и отлично.

– А знаешь, может, я по-настоящему и не была никогда влюблена в него.

– Мне трудно судить.

– Мне часто казалось, что я влюблена, а потом глядишь – ничего и нет. Но на этот раз, – произнесла она с сожалением, – я была совершенно уверена. А теперь все так запуталось, что я сама не разберу.

– Может, ты еще не пришла в себя от шока? – предположил я.

Салли понравилась моя мысль:

– Пожалуй, ты прав! Ты, Крис, великолепно разбираешься в женщинах, лучше всех мужчин, которых я знаю… Я уверена, что однажды ты напишешь потрясающую книгу, и она разойдется миллионными тиражами.

– Спасибо, Салли, что веришь в меня.

– А ты веришь в меня, Крис?

– Конечно, верю.

– Скажи честно.

– Ну… Я вполне уверен, что ты добьешься грандиозных успехов, только не знаю, в чем… То есть я хочу сказать, что ты многое могла бы делать, если бы старалась.

– Наверное, ты прав. – Салли задумалась. – По крайней мере, иногда я чувствую себя способной на многое. А иногда кажется, что я ни на что не гожусь. Мужчину и то не смогла удержать возле своей юбки больше месяца.

– Салли, давай не будем начинать все с начала!

– Хорошо, Крис, не будем заводить эту волынку. Пойдем, выпьем.

Несколько недель подряд мы с Салли большую часть дня проводили вместе. Свернувшись калачиком, она сидела на диване в большой грязной комнате, курила, пила яичные коктейли, беспрерывно рассуждала о будущем. В погожие дни, если мне не нужно было давать уроков, мы шли в сквер на Виттенбергплатц и, греясь на солнышке, судачили о прохожих. Все обращали внимание на Салли в ее берете канареечного цвета и потрепанной шубке, похожей на шкуру старого шелудивого пса.

– Интересно, – говорила она, – что бы эти люди сказали, если б знали, что двое жалких бродяг когда-нибудь станут самым лучшим в мире писателем и величайшей актрисой.

– Наверное, ужасно удивились бы.

– Представляешь, Крис, как, разъезжая на «мерседесах», мы будем вспоминать прошлое и думать: «А что, не так уж плохо нам жилось в те времена!»

– «Мерседесом» и сейчас неплохо обзавестись!

Мы долго говорили о богатстве, о славе, о грандиозных контрактах для Салли, о побивающих все рекорды тиражах романов, которые я когда-нибудь напишу.

– Я думаю, – сказала Салли, – быть писателем – это здорово! Ведь вот ты такой мечтатель, непрактичный, неделовой. Люди воображают, что могут преспокойно водить тебя за нос, а ты садишься и пишешь о них книгу, и всем сразу ясно, какие они сволочи, роман пользуется грандиозным успехом, а тебя ждут золотые горы.

– Боюсь, беда в том, что я не такой мечтательный.

– …мне бы только богатого любовника найти. Вот смотри… Мне не нужно больше 3000 в год, квартиры и приличной машины. Я бы пошла на что угодно, лишь бы разбогатеть. Если ты богат, ты можешь позволить себе добиваться действительно хорошего контракта; тебе не нужно хвататься за первое попавшееся предложение… И конечно, человеку, который меня содержит, я бы не изменяла.

Салли говорила все это всерьез и, очевидно, сама себе верила. Странное у нее было состояние, беспокойное, нервное. Могла вспылить безо всякой видимой причины. Беспрерывно возвращалась к тому, что надо бы начинать работать, но ничего не делала, чтобы получить работу. Родители все еще ей помогали, но жили мы очень скромно, поскольку Салли больше не желала выходить по вечерам и вообще видеться с людьми. Однажды к нам на чай зашел Фриц. Я оставил их вдвоем, а сам пошел писать письмо. Когда я вернулся, Фрица уже не было, а Салли сидела в слезах.

– Этот человек действует мне на нервы! – всхлипнула она. – Я ненавижу его! Убила бы!

Но через несколько минут она уже пришла в себя и, свернувшись на диване, задумчиво курила. Я стал смешивать яичный коктейль.

– Знаешь, странно, – сказала она вдруг, – кажется, у меня будет ребенок.

– Боже мой! – Я чуть стакан не выронил. – Неужели?

– Не знаю. Так трудно определить: месячные идут нерегулярно… Подташнивает. Может быть, что-нибудь съела?

– Не показаться ли тебе врачу?

– Наверное, надо, – Салли равнодушно зевнула. – Но спешить некуда.

– Как это некуда? Завтра же пойдешь к врачу.

– Послушай, Крис, кому, черт возьми, ты приказываешь? Я уже жалею, что заикнулась об этом. – Салли снова едва не заплакала.

– Ну ладно, будет, – поспешил я успокоить ее. – Поступай как знаешь. Мое дело сторона.

– Прости меня, дорогой. Я не хотела огрызаться. Посмотрим, как я буду себя чувствовать утром. Может, и правда пойду.

К врачу она, конечно же, не пошла, но на следующий день приободрилась и предложила:

– Давай куда-нибудь сходим вечером, Крис. Мне осточертела эта комната. Развлечемся немного!

– Правильно, Салли. Куда пойдем?

– Пошли в «Тройку», поболтаем с этим старым идиотом Бобби. Может, нальет нам по рюмочке.

От Бобби мы так ничего и не дождались, но время провели не без пользы. В тот вечер, сидя в «Тройке», мы впервые разговорились с Клайвом.

С тех пор мы почти не расставались. Надо сказать, что трезвым я его не видел ни разу. Клайв признался нам, что выпивает полбутылки виски уже перед завтраком, и у меня не было оснований ему не верить. Он частенько принимался объяснять, почему пьет так много – он, видите ли, очень несчастлив. Но почему, я так и не уразумел, поскольку Салли всякий раз перебивала его, предлагая уйти совсем, или в другой бар, или покурить, или пропустить еще по маленькой. Пила она почти столько же, сколько и Клайв. Она никогда не пьянела, но иногда у нее были такие ужасные глаза, словно их вскипятили. А слой косметики на ее лице с каждым днем становился все толще.

Клайв отличался могучим телосложением, но начинал полнеть. Чем-то он походил на дородного римского патриция. Была в нем какая-то трогательная нерешительность, что обычно притягивает людей, особенно если человек богат. Нерешительный, грустный, он вечно был озабочен тем, как бы получше провести время, и, казалось, никогда не был уверен, что ему действительно весело и что то, чем мы занимаемся, и в самом деле здорово. Приходилось его все время убеждать. «Это правда стоящее дело? А там действительно очень весело? Правда? Да, конечно, все было чудесно! Потрясающе! Ха, ха, ха!» Его буйный мальчишеский смех нарастал и резко обрывался на вопросительной ноте. Казалось, он ни на что не мог решиться без нашего одобрения. Но несмотря на то, что он обращался к нашей помощи, в его голосе мне иногда чудились странные, едва уловимые нотки сарказма. Что он думал о нас на самом деле?

Каждое утро Клайв посылал за нами машину, которая доставляла нас в отель, где он остановился. Шофер непременно привозил прелестный букет, заказанный в самом дорогом цветочном магазине на Унтер-ден-Линден. Однажды, отправляясь на урок, я условился с Салли, что присоединюсь к ним позже. Придя в отель, я обнаружил, что Клайв с Салли улетели в Дрезден. В записке Клайв многословно извинялся и предлагал мне позавтракать одному в ресторане при отеле, представляясь его гостем. Но я не стал этого делать. От одного вида главного официанта мне стало не по себе. Вечером, когда Клайв и Салли вернулись, Клайв вручил мне сувенир: сверток, в котором оказалось шесть шелковых рубашек.

– Он хотел купить тебе золотой портсигар, – шепнула мне на ухо Салли, – но я сказала, что лучше рубашки. Твои в таком виде… Кроме того, нам сейчас надо быть осмотрительными. Пусть не думает, что мы вымогатели…

Я принял подарок с благодарностью. А что мне еще оставалось? Клайв нас совершенно развратил. Разумеется, он был готов дать денег для устройства театральной карьеры Салли, он часто заговаривал об этом и так непринужденно, таким милым тоном, словно это пустяковое дело, которое можно решить спокойно, без суеты, чисто по-дружески. Но стоило ему коснуться этого предмета, его внимание тут же что-нибудь отвлекало – он переключался быстро, как ребенок. Я замечал, как Салли порой с трудом сдерживала нетерпение.

– Оставь нас вдвоем, дорогой, – бывало шепнет она мне. – Я хочу с ним серьезно переговорить.

Но как бы тактично ни пыталась она подвести его к делу, ей никогда не удавалось добиться своего. Через полчаса, когда я присоединялся к ним, Клайв улыбался, потягивая виски, Салли тоже улыбалась, стараясь скрыть свое крайнее раздражение.

«Я его обожаю», – повторяла она мне весьма торжественно всякий раз, когда мы оставались вдвоем. Она верила в свою любовь, как новообращенный в догматы веры, и очень серьезно к ней относилась. Салли обожает Клайва. Да, это ко многому обязывает – обожать миллионера. Все чаще и чаще на лице у нее появлялось выражение умиления, как у опереточной монахини. И впрямь, когда Клайв с его очаровательной нерешительностью давал особенно наглому профессиональному нищему банкноту в двадцать марок, мы обменивались взглядами, исполненными неподдельного благоговения. Выбросить такую сумму – это было какое-то чудо, что-то свыше.

Однажды Клайв был трезвее обычного. В голове у него созревали разнообразные планы. Через несколько дней мы все трое должны покинуть Берлин. Восточный экспресс доставит нас в Афины, затем мы летим в Египет, оттуда в Марсель. Из Марселя отправимся на корабле в Южную Америку. Потом Таити, Сингапур, Япония. Клайв произносил названия стран, словно станции железной дороги, как нечто вполне будничное: он уже бывал там. Он все это уже знал. Выражение скуки на его лице, небрежный тон мало-помалу придавали нелепому разговору иллюзию правдоподобия. В конце концов, он мог себе позволить и такое путешествие. Я начал всерьез верить, что он собирается предпринять эту поездку. Одним мановением руки он мог изменить нашу жизнь.

Что стало бы с нами? Однажды начав, мы бы ни за что не остановились. И никогда не смогли бы бросить его. На Салли он, конечно же, женится. Я буду занимать странную должность, что-то вроде личного секретаря без определенных обязанностей. Я вдруг отчетливо увидел себя спустя десять лет: во фланелевом костюме и черно-белых туфлях, с округлившимся подбородком, вяло разливающим спиртное в гостиной отеля, где-нибудь в Калифорнии.

– Идите сюда, смотрите, хоронят кого-то, – позвал нас Клайв.

– Кого, дорогой? – набравшись терпения, спросила Салли.

Опять Клайв отвлекся, лишь бы уйти от темы.

– Неужели не заметили? – он расхохотался. – Чрезвычайно элегантные похороны. Уже целый час процессия идет мимо нас.

Мы вышли на балкон его комнаты. Улица и впрямь была запружена народом. Хоронили Германа Мюллера. Ряды бледных коренастых клерков, чиновников, профсоюзных деятелей – пышная и однообразная процессия прусской социал-демократии устало тащилась под своими знаменами к видневшимся впереди Брандербургским воротам, на которых вечерний ветер развевал длинные черные траурные флаги.

– А кто этот малый? – спросил Клайв, посмотрев вниз. – Наверное, важная шишка?

– Бог его знает, – ответила Салли, зевая. – Погляди, Клайв, какой чудесный закат!

Она была права. Что нам до марширующих внизу немцев, усопшего и начертанных на знаменах слов. Через несколько дней, подумал я, мы утратим всякую связь с подавляющим большинством населения всего земного шара, честными тружениками, мужчинами и женщинами, зарабатывающими себе на хлеб насущный, на страховку жизни и имущества, озабоченными будущим своих детей. Вероятно, в средние века люди чувствовали то же самое, поверив, что они продали душу дьяволу. Это было удивительное, приятно-возбуждающее ощущение, но в то же время было немного страшно. «Ну вот, – говорил я себе. – Дело сделано, теперь я пропал».

На следующее утро мы прибыли в отель в обычное время. Но портье посмотрел на нас довольно странно.

– Кого вы хотите видеть, мадам?

Вопрос показался таким необычным, что мы оба рассмеялись.

– Конечно, жильца из 365 номера, – ответила Салли. – Кого же еще? Разве вы нас не узнаете?

– Боюсь, что вам это не удастся, мадам. Джентльмен из 365 номера уехал рано утром.

– Уехал? То есть его сегодня не будет? Забавно. Когда он вернется?

– Он ничего не сказал о возвращении, мадам. Он отправился в Будапешт.

Пока мы стояли, вытаращив глаза, подошел официант с запиской. «Дорогие Салли и Крис! Я не могу больше оставаться в этом проклятом городе, уезжаю немедленно. Надеюсь когда-нибудь встретиться с вами. Оставляю деньги на случай, если я забыл о чем-нибудь». В конверте лежало триста марок. Вместе с увядшими цветами, четырьмя парами туфель Салли, двумя шляпами (купленными в Дрездене) и моими шестью рубашками они составляли все наследство, доставшееся нам от Клайва. Сначала Салли рассвирепела. Потом мы оба принялись хохотать.

– Да, Крис, пожалуй, вымогатели из нас вышли никудышные, правда, милый?

Большую часть дня мы провели, обсуждая, задумал ли свой отъезд Клайв заранее. Я склонялся к тому, что нет. Я представил себе, как он переезжает из города в город, всякий раз расставаясь с новыми знакомыми примерно на один лад, и почему-то посочувствовал ему… Потом встал вопрос, что делать с деньгами. Салли решила отложить двести пятьдесят марок на одежду, полсотни мы спустили в тот же вечер.

Но эта трата не доставила нам того удовольствия, на какое мы рассчитывали. Салли плохо себя чувствовала и не смогла съесть роскошный обед, который мы заказали. Мы оба были удручены.

– Знаешь, Крис, мне кажется, что мужчины всегда будут бросать меня. Чем больше я думаю об этом, тем больше мужчин вспоминаю. Как это ужасно.

– Я никогда не брошу тебя, Салли.

– Правда, дорогой? Серьезно, я думаю, что я идеальная женщина, если ты понимаешь, о чем я говорю. Я могу увести чужого мужа, но не умею удержать его при себе долго. Мужчины кидаются очертя голову, но быстро охладевают.

– Что ж, лучше быть такой, чем гадким утенком с золотым сердцем, правда ведь?

– Я готова себе локти кусать из-за того, что унижалась перед Клайвом. Ни в коем случае нельзя было надоедать ему с деньгами. Он небось решил, что я обыкновенная потаскушка, как все остальные. А я действительно обожала его – по-своему… Если бы я вышла за него замуж, то сделала бы из него человека. Заставила бы его бросить пить.

– Ты подавала ему хороший пример.

Мы оба рассмеялись.

– Этот мерзавец мог бы по крайней мере оставить мне приличный чек.

– Не думай об этом, дорогая. Таких, как он, немало.

– Ну и черт с ним, – сказала Салли. – Мне надоело быть шлюхой. Никогда больше не взгляну на человека с деньгами.

На следующий день Салли чувствовала себя отвратительно. Мы думали – с похмелья. Все утро она пролежала в постели, а когда встала, потеряла сознание. Я хотел немедленно вызвать врача, но Салли наотрез отказалась. За чаем она снова упала в обморок и выглядела так плохо, что мы с фрейлейн Шредер послали за доктором, даже не сказав ей об этом.

Доктор долго сидел у нее. Мы с фрейлейн Шредер ждали в гостиной. К великому нашему удивлению, он так поспешно ретировался, что мы даже не успели попрощаться с ним. Я тут же прошел к Салли. Она сидела в постели с застывшей усмешкой на лице.

– Вот так, милый Кристофер, со мной сыграли первоапрельскую шутку.

– Ты о чем?

Салли попыталась улыбнуться.

– Он говорит, что у меня будет ребенок.

– О Боже мой!

– Не смотри на меня с таким ужасом, дорогой! В общем-то я ожидала этого, ты знаешь.

– Это от Клауса?

– Да.

– И что ты собираешься делать? Ну не рожать же?

Салли потянулась за сигаретой. Я тупо уставился на свои ботинки.

– А доктор не хочет?..

– Нет, он не будет. Я его сразу же спросила. Он был ужасно шокирован. Я ему сказала: «Мой дорогой, как вы думаете, что будет с несчастным младенцем, если он родится? Разве я похожа на хорошую мать?»

– И что он ответил?

– Не хочет связываться. Его, видно, заботит только собственная репутация.

– Ну что же, придется найти кого-нибудь без репутации, вот и все.

– По-моему, – сказала Салли, – надо посоветоваться с фрейлейн Шредер.

Мы отправились к фрейлейн Шредер. И правильно сделали: поначалу она слегка взволновалась, но ситуацию оценила вполне трезво. Да, она знает нужного человека. Приятельница ее приятельницы однажды попала в подобную переделку. Ей тогда нашли врача, надежного, опытного и толкового. Загвоздка только в том, что его услуги могут обойтись недешево.

– Слава Богу, – ввернула Салли, – что мы не истратили всех денег этой свиньи Клайва.

– Если хочешь знать мое мнение, то Клаус просто обязан…

– Послушай, Крис. Запомни раз и навсегда: если я увижу, что ты пишешь Клаусу, я тебе этого никогда не прощу…

– Ладно, ладно… Не буду. Я просто предложил, вот и все.

…Врач мне не понравился. Он то и дело поглаживал и пощипывал руку Салли. Однако он, похоже, был подходящей кандидатурой для этой работы. Салли ляжет в его частную клинику, как только там освободится место. Все оформляется совершенно официально. Несколькими округлыми фразами маленький юркий доктор развеял последний зловещий призрак нелегальности, нависший над всем предприятием. «Состояние здоровья пациентки, – объяснил он, – исключает возможность родов, мы выдадим ей соответствующий документ». Само собой, документ этот будет стоить дорого. Так же, впрочем, как клиника и операция. Врач хотел двести пятьдесят марок задатка. В конце концов мы уговорили его снизить цену до двухсот. Салли хотела отложить пятьдесят – на новые ночные рубашки, как она объяснила мне позже.

Наконец наступила весна. Из кафе выносили деревянные щиты на тротуар, открывались лавки мороженщиков.

Мы отправились в частную лечебницу в открытом такси. Стояла чудесная погода, настроение у Салли сильно улучшилось. Хотя фрейлейн Шредер храбрилась и пыталась улыбаться, на самом деле она чуть не рыдала. «Надеюсь, врач не еврей? – сурово спросила меня фрейлейн Мейер. – Не отдавайте ее в лапы мерзких евреев. Эти скоты вечно норовят сделать бизнес на чужом несчастье».

У Салли была уютная комната с балконом, чистая и светлая. Вечером я еще раз навестил ее. Лежа в постели, она выглядела совсем девочкой.

– Привет, милый… Пока еще не прикончили меня, видишь. Но сделали для этого все возможное… Веселенькое местечко, ты не находишь? Посмотрел бы на меня Клаус, свинья эдакая… Вот что получается, когда не понимаешь его душу…

Ее слегка лихорадило, и она много смеялась. Одна из сестер на минуту вошла в палату, как будто что-то искала, и почти сразу же вышла.

– Она страсть как хотела посмотреть на тебя, – объяснила Салли. – Видишь ли, я сказала ей, что ты – отец. Ты не возражаешь, дорогой?

– Вовсе нет. Я даже польщен.

– Так проще. Им кажется странным, если нет отца. А я не хочу, чтобы на меня косо смотрели и жалели, как бедную девушку, преданную и брошенную любовником. Не очень-то завидная роль, правда? Поэтому я сказала сестре, что мы страшно любим друг друга, но жутко стеснены в средствах и пока не можем пожениться. Мы мечтаем о том, как мы разбогатеем, станем знаменитыми и заведем семью из десяти детей. Бедняжка так расчувствовалась, что даже всплакнула. Сегодня вечером, во время дежурства, она собирается показать мне фотографии ее молодого человека. Трогательно, правда?

На следующий день фрейлейн Шредер и я пошли в лечебницу вдвоем. Салли лежала без движения, натянув простыню до подбородка.

– А, привет! Не хотите присесть? Сколько сейчас времени? – Она тяжело повернулась и потерла глаза. – Откуда эти цветы?

– Это тебе, Салли, от нас.

– Как мило с вашей стороны. – Салли безучастно улыбнулась. – Простите, у меня сегодня голова совсем дурная. Все из-за проклятого хлороформа…

Мы пробыли у нее всего несколько минут. По пути домой фрейлейн Шредер казалась ужасно расстроенной:

– Поверите ли, герр Исиву, я бы из-за родной дочери так не убивалась! Когда видишь, как бедная девочка страдает, кажется, сама бы легла вместо нее.

На следующий день Салли было уже много лучше. Мы все – фрейлейн Шредер, фрейлейн Мейер, Бобби и Фриц – пришли навестить ее. Фриц, естественно, не имел ни малейшего представления о том, почему Салли находится в клинике. Ему сказали, что ей вырезали небольшую язву, и как всегда, когда человек не в курсе, он отпускал разного рода случайные и крайне уместные замечания по поводу аистов, капусты, колясок, младенцев и даже подробно передал свежую сплетню об одной даме из берлинского высшего общества, про которую поговаривали, будто недавно она перенесла незаконную операцию. Мы с Салли старались не глядеть друг другу в глаза.