Текст книги "Охота на «крота»"

Автор книги: Кристофер Дикки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 14

Больница представляла собой примитивное строение из четырех покрытых штукатуркой стен и жестяной крыши, с которой свисала паутина. Внутри стояло восемь железных кроватей. Краска на них облупилась, потому что пациенты, мучаясь от боли, сжимали их руками, а железные ножки проржавели из-за стекавшего по ним на пол пота. Некоторые больные расположились на полу, скрываясь в помещении от дождя. Девочка, закутанная в грубое шерстяное одеяло, лежала на грязном матраце, свернувшись калачиком. У нее были высокий лоб, тонкие черты лица и большие ласковые черные глаза. Казалось, что она видит нас, но при этом глаза ее оставались неподвижными. На нее было жалко смотреть. Она улыбнулась, когда Кэтлин заговорила с ней, но не подняла головы. Кэтлин провела тыльной стороной ладони по щеке девочки и сказала что-то на ее языке. Я не понял ни слова.

У двери больницы под навесом крыльца стоял высокий мужчина с абсолютно черной кожей, сжимая в руках палку. Издали он был похож на часового; челюсти у него были стиснуты то ли от боли, то ли от гнева – трудно сказать. Фаридун приблизился к нему и сказал несколько слов, но мужчина ничего не ответил. Он лишь медленно, почти ритмично кивал. Примерно так же ведут себя атлеты на старте. Но этому человеку некуда было идти и нечего делать.

– Это отец девочки, – объяснил Фаридун, когда мы поехали назад в штаб.

– Малышка – его единственный ребенок, – сказала Кэтлин. – Ее мать умерла. В этих краях, когда с ребенком происходит такое, некоторые мужчины бегут от позора. Но не он. Думаю, он хороший человек.

– А чем он занимался до того, как пришел сюда? – спросил Фаридун. – Он не похож на фермера.

– Он из шифты, – объяснила Кэтлин. – В прежние времена он добывал слоновую кость.

– А, понятно, – сказал Фаридун.

– Матерь Божья! – воскликнула Кэтлин. – Это разбивает сердце! Нет на свете людей более сильных, чем они. Но подобная стойкость идет им только во вред. Они такие гордые и абсолютно беспомощные. – Она повернулась ко мне: – Вы хоть представляете, что пережила эта девочка?

– В Боснии я видел женщин, которых насиловали. Так что могу себе представить.

Кэтлин только покачала головой.

– В Сомали девочек уродуют, когда им всего шесть или семь лет от роду. Знаете как? Им вырезают ножом или лезвием гениталии, а потом зашивают почти наглухо.

– Зачем с ними такое вытворяют?

– Это делают женщины, матери – дочерям, поскольку этого хотят мужчины. И когда насилуют такую маленькую девочку, как эта, физические повреждения и боль, которую она испытывает, просто ни с чем не сравнимы. Ей очень, очень повезло, что она не умерла. Но угроза смерти еще сохраняется. Мы даже не взяли у нее анализ крови на СПИД. Такое тоже вероятно. Спрашивается, что за мужчины могли сделать с ней такое? Я не могу избавиться от мысли, что это – часть грязной, богомерзкой игры, которую ведут люди, находящиеся рядом с нами.

– Ты не знаешь наверняка, – напомнил Фаридун.

– Но я вижу, что происходит, – возразила Кэтлин.

– Вы слышали какие-нибудь имена? – спросил я.

– Только одно – Абу Зубаир.

Рано утром, как только небо немного прояснилось, я отвез Фаридуна в аэропорт.

– Посмотрим, что здесь можно сделать, – сказал он, вытаскивая блоки из-под шасси «сессны». – Нужно разработать план действий. Но ни при каких обстоятельствах нельзя пересекать границу.

– Ну раз ты настаиваешь…

– Да, я настаиваю. – Он забрался на место пилота, но оставил дверь открытой, чтобы можно было продолжить разговор. Фаридун осмотрел приборную доску. – Ты решишь, что нужно поговорить с Абу Зубаиром, но учти, здесь может быть ловушка… скорее всего именно так и будет.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю его… так же как и ты.

– Я?

– Ты наверняка встречал его в Боснии. Он очень тихий. Это было до того, как он ослеп на один глаз. Тогда его звали Сала.

– Сала? Тот самый, который ночевал в доме Ансара? Тот, кто сидел рядом с Усамой, когда мы пришли?

– Именно.

– Ты говорил с ним?

– Когда он только приехал, мы встречались в городе Волла-Джора. Он сказал, что теперь у него бизнес, связанный с медом.

– Сала.

– Оставь его в покое. По крайней мере сейчас. Договорились? Тебе все ясно?

Я кивнул, но не мог понять, почему вдруг почувствовал облегчение. Потом я осознал, что это было как-то связано с благотворительным фондом. Или могло быть связано.

Фаридун захлопнул дверь «сессны» и завел мотор. Пару минут спустя он уже летел под облаками.

Кэтлин поставила на стол фонарь Коулмана, и на карту брызнул голубовато-белый, ослепительно холодный свет. Она склонилась над ней, опершись руками о стол по обе стороны от карты, словно хотела схватить карту и изображенные на ней земли и раздавить их грудью.

– Волла-Джора – город. Но место, о котором ты хочешь знать подробнее, – сказала она, – ферма примерно в двух милях от него. Именно здесь известные нам визитеры останавливаются на постой и строят свои планы. Или что-то в этом роде. Мне рассказывали об этом люди из племени орормо, которые бывают там иногда. – Она провела пальцами линии через маленькие долины и русла рек. – Видишь, как просто им пересечь границу. Никто не следит за этим. – Она покачала головой и сделала глубокий вдох, изучая каждый завиток на карте, как колдунья, узнающая будущее по внутренностям курицы, и еще раз вздохнула.

Мне было трудно сосредоточиться на карте, потому что ее огромные груди колыхались у меня прямо перед глазами.

– Не хотите материнского молока? – прозвучал вопрос.

Она, видимо, заметила мое смущение.

– Я имела в виду виски, – пояснила она. – Вам налить виски?

– Да. Да, пожалуйста, – ответил я.

Мы с Кэтлин сидели в темноте на низких складных стульчиках со стаканами в руках и разговаривали, даже не видя лиц друг друга.

– Вы давно знаете Фаридуна? – поинтересовался я.

– Около шести лет. С тех пор как он в первый раз привез меня сюда из Ирландии.

– Как он нашел вас?

– Знаете, мир пчеловодов не так уж велик.

– Ему повезло.

– Ха! Мне тоже.

– Вы – исмаилитка?

– Нет, спасибо. У нас, католиков, хватает странных сект. – Я слышал, как она глотнула виски. – Конечно, если бы Ага-Хан сделал мне подобное предложение, я бы задумалась. Но я вижу его нечасто. Как я понимаю, вы тоже не принадлежите к числу посвященных?

– Нет.

– Вы много знаете об исмаилитах?

– Не очень. Читал кое-что.

– Я и сама не особенно просвещенный в этой области человек. Вы наверняка слышали, почему их называли «ассасинами» – или хашишинами. Они курили гашиш, что помогало им найти дорогу в рай. Но похоже, теперь с этим покончено. А жаль.

– Ха! Действительно.

– Вы знаете, что они до смерти напугали Ричарда Львиное Сердце и его воинов? А напугать Англию – это, пожалуй, кое-что. Только за одно это я отправила бы их на небеса. Вы слышали о том, как они прыгали с башен, если Горный старец повелевал им так поступить? Они безоговорочно выполняли его приказы. Прыгнуть с башни. Переодеться женщиной в целях маскировки. Годами работать при вражеском дворе и ждать приказа совершить убийство.

– Да, я читал об этом. – Я сделал большой глоток виски. – Похоже на сказки, но…

– Но что?

– Очень напоминает бен Ладена.

– Так и думала, что вы это скажете. Но знаете, старец хотел чего-то другого. Он изобретал новую концепцию рая. Это было не просто место, куда попадали после смерти, но и нечто такое, что можно было создать здесь при жизни. Знаете, что он говорил?

Я в темноте покачал головой.

– Нет ничего истинного. – Кэтлин сглотнула. – Все позволено.

Я пытался разглядеть ее лицо, но было очень темно.

– И Фаридун причастен к этому?

– О нет, что вы. Никто не был к этому причастен. Разве вы не знаете, что все это – выдумка. Исмаилиты никому не причиняют беспокойства. У них повсюду школы, фонды и благотворительные организации вроде этой.

– Получается, что Фаридун не убийца?

– Не больше чем вы, – констатировала она.

– Он говорил, что общался с Абу Зубаиром в Волла-Джора.

– Он вам это сказал?

– Так это правда?

– Да.

– И что ему сказал Абу Зубаир?

– О, думаю, это был сложный разговор. Абу Зубаир назвал его еретиком. Но этого вполне можно было ожидать, не так ли? А еще Абу Зубаир назвал его английским шпионом. Представляете? Фаридуна!

– Да, в это трудно поверить.

– И он сказал Фаридуну, что убьет его, если увидит еще раз.

– Он способен на это?

– Думаю, да.

Нас окружала тьма. Мой стакан был почти пуст.

– Скажите мне…

– Что? – спросила она.

– Существует ли истина? И действительно ли все позволено?

Кэтлин рассмеялась.

Глава 15

На краю лагеря стояла маленькая мечеть из глины и камней, с большим глиняным конусом вместо минарета, который венчал вырезанный из металла полумесяц. Она даже казалась мне в какой-то степени красивой. Имамом был чернокожий старик с белыми волосами. Он был горбат, но голос у него сохранился, и перед рассветом он громко и протяжно пел, убеждая нас, что молитва лучше сна. Затем несколькими минутами позже включался коротковолновый радиоприемник Кэтлин, и звучала классическая музыка, предварявшая выпуск новостей Би-би-си.

Если верить репортажам, которые мы слушали, то для американцев война в Афганистане разворачивалась очень медленно. По крайней мере пока. Однако сообщалось, что все идет хорошо. Американские бомбардировщики выполняли свою работу днем и ночью, поражая «тренировочные лагеря „Аль-Каиды“», которые в Вашингтоне называли «террористической инфраструктурой».

Мне было тягостно слушать это. Я узнавал о спутниковых наблюдениях и самолетах, о наших самолетах-разведчиках У-2 и о бомбардировщиках Б-52, о перехваченной информации и о беспилотных самолетах «хищник», которые летали над убежищами врага, словно гигантские стрекозы. Вашингтон действительно гордился всем этим. Но я знал, что они ничего не смогут сделать, пока война будет идти на земле. Все, что видел Вашингтон, – это здания, взрывающиеся перед объективами камер, или крошечные силуэты людей в тюрбанах, которые держали в руках ружья, группировались или перегруппировывались. А слышали они только то, что хотели слышать. Но на это нельзя полагаться, если хочешь знать, что происходит на самом деле. Такую войну надо вести, находясь непосредственно на месте действия и своими руками.

Мы с Кэтлин быстро включились в работу. Ночью, когда вокруг становилось тихо, она рассказывала мне все, что слышала от кочевников и беженцев, которые приходили в течение дня. Они располагали лишь обрывочной информацией, но, по ее словам, никто из них никогда не говорил: «Я не знаю». Поэтому многое из того, что она слышала, было выдумкой, рассказываемой, чтобы порадовать ее. Мы старались собрать информацию о ферме в пригороде Волла-Джора: кто там находится, что они замышляют и как она охраняется. Но одни рассказывали нам, что там, на ферме, были сотни незнакомцев, а другие – что их не было.

– У меня есть один человек, с которым нужно поговорить. Он иногда наведывается туда, – сказала Кэтлин однажды ночью. – Он часто бывает в Волла-Джора и достаточно умен, чтобы выяснить все, что нас интересует. Правда, прошло уже несколько недель с тех пор, как я его видела в последний раз, но в скором времени он снова должен здесь появиться.

– С удовольствием встречусь с ним, – выразил я надежду.

– О нет. Он – мой маленький секрет, – произнесла она.

Той ночью мы долго не ложились спать, разговаривая в темноте. Я рассказывал ей о Бетси и Мириам, а она просто слушала. Другой ночью мы выпили немного «материнского молока» и легли спать рано. Раз в несколько дней, поздно вечером, я просил у Кэтлин разрешения воспользоваться ее спутниковым телефоном, чтобы позвонить Бетси на работу.

Я беспокоился за нее из-за одиночества, которое съедало ее… и всех нас. Но кроме того, меня все больше и больше беспокоили мысли о контейнере, который я оставил в холодильнике в «Джамп-старт». Прошло уже много времени, и с каждым днем опасность, что его кто-нибудь обнаружит, возрастала. А если это случится, трудно представить, что тогда произойдет. Но я в это не верил. Однако я понимал, что он по-прежнему представляет смертельную угрозу – это был меч ангела смерти.

Когда Бетси брала трубку, мы разговаривали недолго и в основном об одном и том же, будто читали заранее выученный сценарий.

– У тебя все хорошо?

– Отлично.

– Я делаю кое-какие успехи.

– Замечательно.

– Я люблю тебя и очень по тебе скучаю.

– Мы тоже тебя любим и скучаем по тебе.

И все. Это было совсем не то, что я хотел и мне было необходимо услышать. Но по крайней мере я знал, что они живы, и у них все хорошо, и катастрофа, которая могла случиться, пока что не произошла. Звонки вселяли в меня надежду, что, когда я вернусь домой, мы сможем жить так же, как и прежде. Я верил, что, пока Бетси и Мириам живы и находятся в безопасности, у меня всегда будет такая возможность.

Каждую ночь, засыпая на своей койке в глиняной хижине посреди влажной африканской пустыни, я отправлялся к себе домой в Уэстфилд. В комнате с телевизором я проходил мимо большого дивана, который мы купили в дисконт-центре рядом с Витчитой. Он был достаточно широким – мы втроем умещались на нем и хрустели поп-корном. Я заглядывал в комнату Мириам, в ее маленькую двухъярусную кровать, которую сделал для нее сам из тонких брусьев. Она была не особенно похожа на девчачью кроватку, но я подумал, что ей будет весело забираться в нее. Так и было. Теперь на втором этаже жила кукла Барби со своими друзьями. Много раз я представлял Бетси с книгой на нашей кровати. Она лежала, натянув простыню до подбородка, и, кроме этой простыни, на ней ничего не было. Она никогда не верила рассуждениям о том, что спать в белье полезнее, хотя и старалась в это поверить. Я видел Мириам на кухне. У нее были молочные усы и растрепанные волосы. Она изучала сухой завтрак с осторожностью взломщика сейфов, кладя розовые хлопья на один край ложки, а желтые – на другой.

Мне казалось, что если я буду думать о доме, пока бодрствую, то рано или поздно он начнет мне сниться. Иногда мне казалось, что так оно и происходит.

Днем я выполнял работу плотника. У ящиков для снарядов 50-го калибра была подходящая форма и размер для изготовления ульев, но надо было делать рамки для сотов, которые вставлялись внутрь. Еще до моего приезда Кэтлин научила сомалийского плотника выполнять кое-какую работу, но когда он исчез, и никто не знал куда, она обучила меня.

– Знаешь, нужна большая точность, – говорила Кэтлин, – такая же, как у пчел. Верхняя часть рамки должна быть шириной тридцать пять миллиметров, чтобы она могла висеть, и при этом между рамками должно оставаться расстояние около семи с половиной миллиметров – пространство для пчел. Ты записываешь? Если расстояние будет больше, то пчелы начнут искать другое место для строительства сотов или станут неаккуратными. Нам ведь не нужно, чтобы пчелы вели себя неаккуратно? Если же оно будет чуть меньше, то это затруднит им движение. У этих малышей свои привычки. Как и у всех нас.

– Я пытался найти инструменты, – заметил я.

– М-м, инструменты? По-твоему, инструменты – это такая уж большая проблема? Разреши задать тебе один вопрос: ты видел здесь много пчел?

– Только тех, что позади офиса.

– А цветов?

– Нет, дай подумать. Ни одного.

– Верно, – сказала Кэтлин. – Хотя кое-какие цветы здесь все же есть. Но мы строим ульи не для этих мест. Большая часть людей приезжает сюда из провинций Сомали, где много зелени. Я знаю, в это трудно поверить, но здесь очень много пчел, но почти нет инструментов для изготовления ульев. Мы даем людям ульи, и показываем, как их делать, чтобы, вернувшись, они могли делать их сами. Дома они используют в качестве инструментов то, что у них есть под рукой, а не ждут у моря погоды.

Она достала из кармана рифленый патрон:

– Узнаешь?

– «Калашников».

– Молодец, мальчик. Гильза от «Калашникова» точно тридцать пять миллиметров в длину, а на конце у нее имеется небольшая бороздка, там, где вставляется пуля. Диаметр пули – 7,26 миллиметра. По-моему, прекрасный инструмент, чтобы отмерять пчелиное пространство. – Она была довольна собой. – Мы импровизируем с тем, что у них есть.

Так мы и делали. Я работал под растянутым на двух столбах брезентовым навесом, защищавшим меня от солнца, а иногда и от дождя. Но ничто не спасало от мух. Неповрежденные ящики для снарядов прекрасно подходили под ульи, но многие были сломаны. Я разбирал их на доски и еще получал гвозди. Кэтлин хотела, чтобы я подготовил себе помощника на тот случай, если уйду, но я никак не мог найти подходящую кандидатуру. В одиночку работа шла медленно, но это было хорошее дело, и оно помогало мне привести мысли в порядок.

Я понял, что в Лондоне и Испании совершил ошибку, действовал слишком быстро, и все же ухитрился попасть туда, куда надо. Но теперь я оказался в пустыне, и больше мне нельзя ошибаться. У меня было еще несколько дней на изучение особенностей местности и выяснение расположения сил на другой стороне. Всего несколько дней. А дальше – поглядим.

Через неделю после моего приезда Кэтлин вернулась из штаба Патриотического фронта Кении, куда ездила пообщаться с местным командованием. У нее был странный вид: то ли возбужденный, то ли расстроенный – мне трудно определить.

– Ты что-то узнала? – спросил я.

– За последние два дня не было ни одного изнасилования, – сказала она. – Но это уже известно.

– Хорошо.

– Пока рано радоваться. Здесь по-прежнему опасно. Кажется, они обнаружили два мужских трупа в восьми километрах от лагеря. Кто это – неизвестно. Капитан предположил, что это кто-то из шифты.

– Около границы?

– Точно.

– Как они умерли?

– Их расчленили.

В ту пятницу, примерно через час после призыва к полуденной молитве, я увидел мужчину с ребенком на руках, идущего к мастерской. Он нес девочку так, словно только что взял ее из кроватки. На расстоянии пятидесяти ярдов я узнал малышку из больницы и ее отца. Он шел, выпрямившись, и малышка обнимала его за шею, точно искала у него защиты. Она была легкой как перышко. Мужчина не смотрел по сторонам и направлялся прямо к офису фонда, куда и вошел. Я положил молоток и последовал за ним.

– И что тут у нас? – спросила Кэтлин, проводя тыльной стороной ладони по лицу девочки, так же, как в больнице. – Ты выглядишь намного лучше.

Мужчина говорил с Кэтлин на своем языке, она его внимательно слушала, потом долго говорила сама. Девочка уткнулась носом в плечо отца. Наконец мужчина кивнул, и Кэтлин повернулась ко мне.

– Кажется, мы нашли тебе помощника, – сказала она мне.

Глава 16

Фаридун вернулся утром, когда начала оползать мечеть. Шел сильный дождь, и глиняные стены стали разрушаться. Старый имам пытался удержать камни и глину, но разрушение невозможно было остановить.

Дождь размыл все дороги на западе. В больших лагерях к северу от нас в районе Дадааба кончились съестные припасы. Летать в такую погоду было практически невозможно, но все же Фаридун кружил на своей «сессне» под облаками и даже умудрился посадить самолет в грязь.

– Этот парень – профессионал в своем деле, – произнесла Кэтлин, глядя, как он выбирается из самолета, и я не мог не согласиться с ней.

Мы вытащили пару вещевых мешков из багажного отсека самолета, бросили их в «лендровер», и пока это делали, промокли до нитки. Но все равно мы были рады его видеть.

– У вас все в порядке? – спросил он.

– Все нормально, – заверил я его.

– Кэтлин сказала мне по телефону то же самое. Рад, что это действительно так. Мне не понравились слухи об убийствах в буше.

– Уже нашли шесть трупов, – сказал я.

Кэтлин собиралась включить зажигание, но внезапно остановилась.

– Поэтому ты и приехал так внезапно?

– Да, есть и еще кое-какие проблемы, которые я хочу обсудить с Куртом.

Фаридун вытащил из самолета все, что привез, и как будто ждал подходящего момента. Затем он сказал:

– Сейчас происходит много неприятных историй с американцами, особенно на побережье.

– Каких именно? – спросил я.

– В Момбасе, Малинди и Ламу полно твоих соотечественников.

– Каких соотечественников?

– Из ФБР. ЦРУ. Кем бы они ни были, солдаты Патриотического фронта Кении выполняли приказ. Произошло слишком много арестов. Без разбору. Все зашло так далеко, что в Момбасе люди взбунтовались.

Я покачал головой:

– Это похоже на федералов. Они умеют со всеми устанавливать дружеские отношения.

– Они пришли к нам в офис в Найроби. Задавали много вопросов о нашей работе, – продолжал Фаридун. – И не только здесь. В Йемене, Пакистане, Афганистане, Боснии. Они настойчиво расспрашивали о Боснии.

Мне не понравилось то, что он сказал. Наверное, они установили ту же связь, что и я. Координаты фонда в адресной книге Абу Сейфа и кенийская видеозапись, которую я послал из Гранады и которая должна была оказаться на столе у Гриффина.

– Что именно они хотели знать?

– О деньгах, о людях. Я сказал, чтобы они проваливали к дьяволу, и предупредил, что мы будем звонить своим друзьям в Вашингтон.

Я подумал о той фотографии из журнала, на которой были запечатлены президент Буш и Ага-Хан.

– Тогда из-за чего же ты переживаешь? – спросил я.

Кэтлин ответила за него:

– Понимаешь, сейчас совершенно непредсказуемое время.

Фаридун повернулся ко мне:

– Я хочу знать, что именно ты сказал своим соотечественникам?

– Я не говорил с этими парнями. Их здесь не было. Уж это точно.

– Думаю, тебе стоит вернуться в Найроби сегодня же днем, а потом можешь ехать куда хочешь.

– Нет! – воскликнула Кэтлин. Она посмотрела на него так, словно он дал ей пощечину.

– Мне кажется, это необходимо, – настаивал Фаридун. – Мы в состоянии выяснить все, что нам нужно, об Абу Зубаире и без твоей помощи. Нечего переживать. Это моя ошибка. Нам здесь не нужны американцы.

– Поехали домой, – сказала Кэтлин и завела мотор.

Похоже, Нуреддин не заметил нас. Дождь барабанил по брезентовому навесу и по железной крыше дома так громко, что трудно было услышать что-либо еще. Нуреддин сосредоточился на рамках, которые собирал. В доме дочка хлопотала у плиты, готовя для него чай. Увидев нас, она долила воды, чтобы хватило и нам.

Ее звали Уорис. Она заметно окрепла с тех пор, как ее выписали из больницы. Стоило слегка улыбнуться, как ее лицо сразу же освещалось такой яркой улыбкой, что настроение у всех мгновенно улучшалось. Теперь она улыбалась Фаридуну, и он не мог не ответить ей тем же. Но он был погружен в раздумья о делах, и улыбка его получилась мимолетной.

Кэтлин посмотрела на меня.

– Курт, мой мальчик, – начала она, – мне хотелось бы переговорить с Фаридуном с глазу на глаз. Если ты не возражаешь.

Едва я вышел, как услышал, что Кэтлин говорит на повышенных тонах, однако шум дождя не позволял понять, что именно она говорила, но ее голос мог перекрыть грохот водопада Виктория. Уорис тоже вышла и присоединилась к нам с Нуреддином. Она расстроилась из-за происходящей ссоры, и мне показалось, что она вот-вот расплачется, но отец взял ее на руки, и она прижалась головой к его груди. Он держал ее так, пока она не успокоилась.

Я смотрел, как капли дождя шлепали по лужам, как лужи превращались в прудики, потом перевел взгляд на мечеть. Она была в ужасном состоянии. Около дюжины человек из лагеря пытались помочь муэдзину остановить разрушение, но они проигрывали этот бой. Нуреддин тоже посмотрел на мечеть. Северная стена, указывавшая путь в Мекку, стала крениться. Мы переглянулись. Нужно было что-то предпринять. Но у нас не было достаточного количества больших досок, чтобы подпереть стены. Единственное, что мы могли, это присоединиться к муэдзину и мужчинам из лагеря и изо всех сил подпирать собой стены, надеясь, что облака наконец рассеются, а размокшая почва под ногами окажется достаточно твердой, и мы сможем продержаться довольно долго. А может быть, некое чудо веры или удача помогут стенам выстоять. Дождь продолжал лить. Я прижал руки к стене мечети и почувствовал под ладонями гравий, медленно оползающий, как мокрый песок на пляже, который скользит под ногами вслед за откатившей волной. Нуреддин стоял рядом со мной, тоже упершись спиной в стену. Теперь уже человек двадцать толкало, сдерживало, обнимало, но ничего не получалось. Мы были с ног до головы в грязи, а Нуреддин и другие мужчины, одетые в белые одежды, выглядели так, словно их вытащили из могил и они все еще завернуты в саван.

Я услышал голос Уорис. Она дрожала под дождем, что-то выкрикивая и показывая куда-то рукой. Она указывала вверх – на минарет. Он стал крениться. Металлический полумесяц упал с крыши в глубокую лужу. Конус на глазах таял, разрушался и оползал с разваливающейся крыши. Больше держать было нечего, и мы отступили. Маленькие ручейки воды бежали по лицу старого муэдзина, пока он смотрел, как сотворенный человеческими руками дом Бога превращается в груду камней и глины.

Фаридун стоял в дверях здания фонда, ожидая, когда я закончу сражение с природой.

– Две недели! – крикнул он.

– Спасибо, – поблагодарил я, все еще стоя на улице. Затем содрал с себя рубашку и дал дождю смыть с себя грязь.

– Благодари Кэтлин, – продолжал Фаридун. – Похоже, она в тебя верит.

– Она молодчина, – крикнул я сквозь дождь.

Фаридун бросил мне полотенце. Пока я вытирался под навесом, он смотрел на результат нашей работы: ульи, рамки. Он молчал, как будто ждал, пока тучи рассеются. Наконец все-таки заговорил:

– Ты мне нравишься, Курт, но те люди в моем офисе… – он покачал головой, – там был один черный, по фамилии Гриффин, кажется. Он все время говорил какими-то намеками. Но я так и не понял, на что он намекал. – Фаридун медленно покачивал головой. – Я чувствовал себя дураком, потому что на меня работает американский моджахед.

– Бывший моджахед, – поправил я. – Но я понимаю, о чем ты.

– Теперь тебе лучше убраться подальше отсюда.

– Возможно.

– Делай то, что должен. Через две недели я отвезу тебя назад в Найроби, и наши пути разойдутся.

– Понял, – сказал я.

– Мне нужен полный отчет. Об изнасилованиях и об этих убийствах в буше. Я должен знать, сворачивать нам работу или нет.

– Ты все узнаешь, – крикнул я.

– Хорошо, – крикнул он в ответ. Тема была исчерпана, но идти было некуда. Мы с Фаридуном просто стояли под брезентовым навесом и смотрели на разрушенную мечеть, и я пытался стряхнуть с себя песок.

– Доблестная попытка, – отметил он, кивая в сторону упавшего минарета.

– Мы должны были хотя бы попытаться.

– Бог не хотел, чтобы она стояла.

Холодок пробежал у меня по спине.

– Возможно, ее просто не очень хорошо построили.

– Конечно, – согласился Фаридун, голос у него охрип, так как мы почти все время были вынуждены кричать. – Но они поймут все иначе. Они увидят в этом Божью волю. И будут бояться своего Бога еще больше, чем когда мечеть стояла.

– Может, и так.

– О, я почти уверен в этом. Для того Бог и нужен, чтобы бояться его. Разве нет?

Ливень низвергался порывистыми потоками воды, громко стуча по брезенту. В воздухе вокруг нас образовался туман из брызг, а вода продолжала размывать находившиеся перед нами развалины. Фаридун зашел в дом, я последовал за ним.

– Ты говоришь о богобоязни? – продолжил я разговор.

Он покачал головой.

– Благоговейный страх – это то, что ты испытываешь перед чем-то настолько чудесным, или ужасным, или великолепным, что одни только мысли об этом полностью подавляют тебя. – Фаридун улыбнулся своей едва заметной улыбкой. – Например, Бог, пославший дождь, чтобы разрушить эту мечеть и одолеть всех людей, пытавшихся ее спасти. Знаешь, созидание и разрушение внушают благоговение. Но разрушать, конечно, легче. – Фаридун кивнул в сторону обрушившейся мечети. – Даже возводя здание вроде этого, люди хотели показать испытываемое ими благоговение… материализовать это чувство собственными руками, чтобы получить хоть какую-то власть над ним и причаститься им.

– Да, – согласился я.

– Подумай о памятниках мировой культуры, созданных благодаря богобоязни. Египетские пирамиды, огромные готические соборы, эти гигантские будды в Бамиане, взорванные последователями «Талибана». Все они были созданы, чтобы внушать страх и благоговение. – Он закашлялся и вытер тыльной стороной ладони брызги дождя с лица. – Они создавались на пределе возможностей человеческого общества. И даже выходили за пределы возможностей. Они выглядели так, словно их строило не одно поколение. Никто из увидевших конечный результат не знает, как они выглядели в начале строительства. Эта мечеть была не такой грандиозной, но она все-таки стояла здесь, – он посмотрел в сторону опустевшего лагеря, – она была создана на пределе возможностей здешнего общества.

– Да, – сказал я. – Здо́рово!

– Да. «Здо́рово». Стоит поразмышлять о таком понятии, как священный трепет. Разве не этого хотел бен Ладен? Подумай об этом. Он видел мир, где не только Аллах, но и Америка вызывала трепет. – Фаридун практически выкрикнул слово «Америка». – В Америке было все для всех, бесплатные красотки и деньги из воздуха. – Он рассмеялся. – Это было похоже на сон для плохих людей и на кошмар для хороших. А как выглядит величайший символ Америки, вызывающий благоговение перед ней? Во всей Америке не было соборов более грандиозных, чем небоскребы Нью-Йорка. И нет более очевидного символа американской силы, чем Пентагон. Но они оказались такими уязвимыми! Стоит поразить их, и благоговение перед Америкой испарится! Оно вернется туда, где ему и положено быть, к Богу. – Он забрал у меня испачканное песком полотенце и вытер им лицо. – Можешь представить, что думал по этому поводу бен Ладен.

– Да, представляю, – ответил я.

Фаридун грустно улыбнулся.

– Если бы я был американцем, – продолжил он, – я бы очень крепко задумался о природе благоговения. Потому что в конечном счете именно это может защитить.