Текст книги "Осколки разбитой кружки"

Автор книги: Кристина Тетаи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Эй, Рудберг! – услышал он через весь зал. – Какого ты с нами торчишь? Классы перепутал на первом курсе?

Вокруг раздался солидарный смех, и Аран посмотрел на Кана Руфуса, одного из приближенных круга Артура Гарда. Сейчас Кан громко со всеми хохотал, откинувшись на стуле. Аран поднял руку и показал неприличный жест пальцем, спокойно возвращаясь к своему бутерброду. Однако Руфус не прекратил свои насмешки, и сейчас уже громко обращался к своим приятелям:

– А, я понял, наверняка Рудберг вспомнил про своего бедного папашу, которого тоже с зарплатой облапошили, вот он и выступил сегодня! Лопухов всегда ведь кидают!

К то-то из толпы за их столом подхватил:

– Удивительно, как они вообще заплатили за учебу у нас! Мамаша их, наверное, уборщицей пять лет подрабатывала!

Аран едва успел открыть рот, но к своему удивлению услышал возмущенный возглас Нэта Гоббинса:

– Зам-зам-молчите!

Аран закрыл рот и укоризненно посмотрел на раскрасневшегося Гоббинса:

– Не встревай, Нэти. Просто не обращай внимания на этих придурков.

– У-у, – послышалось насмешливое передразнивание с центрального стола. – Бойфренда Гоббинса обидели!

Нэт надулся от злости, не способный из-за сильного заикания больше вымолвить ни слова. Аран кинул злобный взгляд на шумную компанию, но решил промолчать, вспомнив, что на его счету уже имеется предупреждение от декана за устроенную полмесяца назад потасовку. Однако насмешки над Араном, которые он сам мог либо проигнорировать, либо ответить на них словесно и без драк, перешли незаметно на тему Нэта Гоббинса, который не мог постоять за себя на словах из-за своего речевого дефекта. Многие студенты уже открыто наблюдали за разыгравшейся сценой, при которой группа элитных студентов юридического факультета высмеивали «очкастого зубрилу и заику» и его «сентиментального бойфренда, который защищает бедняков и дураков». И в какой-то момент Аран не выдержал и поднялся со стула и, не обходя стол, а залезая и проходя прямо по нему, разъяренно направился к сокурсникам. Ему стало плевать на свои предупреждения и возможность исключения, в ушах его стоял непонятный шум, из которого он успел различить чье-то: «Аран, не надо!», но не остановился. Быстрым шагом он вмиг пересек зал и оказался у стола молодых людей, которые неожиданно замолчали. Аран чувствовал, как все его лицо исказилось яростью и злобой, сердце колошматило под самым горлом, а пальцы впились до боли в его ладони. Перепуганное лицо Кана Руфуса отпечаталось в сознании Арана, и этого момента хватило, чтобы сдержать себя от удара. Буквально на доли секунды Аран застыл, нависнув над сжавшимся Руфусом и его компанией, решая, что сделать, и тут его рука повела себя независимо, без его сознательного управления. И Аран осознал, что только что просто опрокинул стоящий на столе поднос с едой на Кана, окатив его вермишелью и чаем. Еще несколько секунд он не мог привести себя в чувства от своей злости и никак не различал отдельные слова в общем шуме или движения в общей суматохе. Только после второго своего дыхания он поднял глаза на вход в кафетерий, ожидая увидеть декана или кого-то из профессоров, но встретился взглядом с застывшим в дверях Артуром Гардом, взгляд которого пылал той же яростью, что и взгляд Арана. Аран лишь успел подумать, что потасовка произошла с одним из приближенных Гарда, а, значит, разбирательством лишь с Каном Руфусом не обойдется. Однако на том все выводы закончились, потому что буквально секунду спустя администратор приемной университета, худощавая женщина с короткими вьющимися волосами, уже призывала всех к порядку, пытаясь выяснить при этом причину шума.

– Аран! – кто-то крепко схватил его за плечо. Аран очнулся от временного ступора и резко обернулся. Его друг детства, Симон, удивленно переводил взгляд с него на перепачканного обедом Кана. – В своем репертуаре! Валим отсюда!

Он был весел. Такой же, как и в их совместные детские годы.

Аран лишь успел вымолвить невнятное «Сим», как почувствовал, что кто-то сунул ему в руку его рюкзак, а Симон уже тащил его через толпу к выходу. В дверях он вновь встретился взглядом с Артуром Гардом, который мрачно и немного ожесточенно смотрел прямо ему в глаза, но промолчал и сделал шаг в сторону, чтобы дать двоим друзьям уйти.

Симон учился в этом же университете, только на машиностроительном. Они не виделись уже несколько недель. Собственно, когда-то лучшие друзья, сейчас они уже просто изредка общались в кафетерии или в коридорах на перерывах, чтобы поддерживать связь: у Симона появились новые друзья из сокурсников и новые интересы из его настоящей жизни. Его общительный и открытый характер всегда притягивал людей самых разных увлечений и специальностей.

– Черт, как же курить хочется! – сказал Аран самому себе, пока они шли по коридору к главному выходу. Сим только усмехнулся и солидарно кивнул головой, хлопнув ладонью по его спине. Они оба вышли из здания университета и сразу полезли в карманы за сигаретами. Дождь так и не начался, но промозглая погода не добавляла хорошего настроения. Сим сел на бетонное ограждение и снова весело усмехнулся:

– Опять подрался, а! Чертов ты Рудберг, с годами не меняешься.

– Сегодня не дрался, – просто ответил Аран и сделал глубокую затяжку.

– Давно не виделись, а? Неважно выглядишь.

Аран усмехнулся в ответ:

– Ты тоже.

– Да, чертова гидравлика началась. Достала учеба, я ни черта не понимаю!

– Из-за учебы не высыпаешься, значит?

– Да не, мы это, в клубе до утра затусили со всей компанией. Башка сегодня весь день ноет.

– М, ясно.

У каждого свои проблемы, подумал Аран, у кого-то: недосып и гидравлика, а у кого-то – провалившиеся дебаты и неудавшаяся жизнь.

– Помнишь, как мы с тобой после школы мяч гоняли? – тихо спросил ни с того ни с сего Аран, глядя в неопределенное место. – Здорово было, да?

Симон посмотрел на него, слегка сощурившись, и снова затянулся сигаретой:

– У тебя че во второй половине? Может, ну ее, эту учебу, а?

Он заговорщически улыбнулся, и Аран с ленивой улыбкой согласно кивнул.

– Ну ее. Пошли отсюда.

Они подались в дешевое кафе на перекрестке через два квартала, чтобы не попасться на глаза никому из университета. Пока Сим уплетал свой обед и делился своими новостями, Аран немного успокоился и уже со смехом вспоминал собственное выступление на практике. Он и сам уже не понимал, что его заставило наговорить столько глупостей перед всей группой. Это ведь был просто теоретический практикум без реальных личностей и ситуаций. А он устроил целое шоу, пытаясь отстоять зарплату существующего лишь на бумаге господина Мазура.

Он снова посмотрел на веселого Сима, который то и дело заигрывал с официанткой, когда она проходила мимо их столика, и пытался вспомнить их детство. Они учились в одной школе, и в те годы Сим называл себя Симеоном, потому что он когда-то вычитал в одной из детских книжек про отважного героя по имени Симеон и присвоил своему собственному имени одну лишнюю букву, на что Аран в ответ только смеялся. В голове Арана сейчас так отчетливо звучали их детские голоса из прошлого:

– Не забудь, Аран, сегодня у нас игра! Львы против Ястребов! Ух, битва будет! Но ничего, Симеон защищит ворота!

– Защитит. Дурень. И без меня все равно их не спасешь.

– Подумаешь! Отличился в прошлой игре в своей полузащите, так теперь герой? Главное, сегодня так же сыграй.

– Львы против Ястребов…

– Ага, только сначала Львы против старушки Хэлди.

– Фу! Ненавижу географию и страноведение!

– Аран!

– А? – Аран очнулся от своих воспоминаний и посмотрел на поднявшегося из-за столика Сима.

– Я спрашиваю, будешь чего? Я пошел себе еще чай заказать.

– Не, я так, нормально.

– Ладно. Я быстро.

Аран посмотрел в окно. Интересно, но в детстве сентябрьская погода никогда не казалась ему столь хмурой и апатичной. Неужели за прошедшие годы погода настолько обострилась?

Сим вернулся за столик и громко плюхнулся на стул.

– Такой дубак на улице!

– М-хм, – хмыкнул Аран. Он еще некоторое время смотрел в окно. – Я не очень хорошо помню школу. Странно как-то. Хотя старушку Хэлди вот только что вспомнил. Интересно, она еще жива?

– Хэлди? Которая географию-то вела? Госпожа Хэлдски.

– Ага.

– Ну ты даешь. Нашел кого вспомнить. Хотя я бы на твоем месте тоже ее не забыл бы. Помнишь, как из-за нее мы проиграли? То есть из-за тебя. Важный ведь матч был!

Аран сощурился, припоминая тот день, и усмехнулся.

– Она меня после занятий оставила и заставила перечитывать параграф про Новую Зеландию на сто раз! А я ведь ее так умолял отпустить меня на игру.

– Сам виноват. Ты же там за что-то наказание получил.

– Я уж и не помню, за что.

Аран соврал. Он хорошо помнил, как сидел на задней парте на уроке географии и наблюдал из окна за дворнягой, копошащейся в мусорных баках на заднем дворе их старой школы. Для него было важнее тогда смотреть на бездомную собаку, чем слушать монотонное бормотание учителя географии, еле долетающее до последнего ряда. Сейчас Аран вспомнил, что в детстве он был убежден, что если тебе не нравится твоя работа, то лучше ее бросить. Возможно, ему бы тоже надоело твердить из года в год одно и то же нескольким десяткам неучей, но он был уверен, что тогда бы не стал заниматься тем, что ненавидит. И он с грустью подумал, что в реальной жизни все происходит не так, как рассчитываешь в детстве. В реальной жизни недовольные своей судьбой взрослые начинают цинично относиться к детским фантазиям. Потому, наверное, учительницу географии в тот день так сильно задело то, что Аран уделял больше внимания дворовой собаке, чем ее профессии и ее предмету. Она не только оставила его после урока перечитывать всю главу на несколько раз, из-за чего он пропустил решающий матч с Ястребами, но и задала ему на дом сочинение о Новой Зеландии. Откуда ж старушке Хэлди было знать, как для двенадцатилетнего мальчишки важен финальный матч против Ястребов, когда Кеннет Мадека из параллельного класса может забить гол в ворота твоей команды, но еще и то, что ты можешь сделать гораздо больше: помешать ему забить этот решающий гол.

– А помнишь, как мы из-за этого с тобой не разговаривали неделю? – рассмеялся Сим. – Я так был зол на тебя, Аран! Если бы ты пришел на матч, нам бы потом не пришлось убирать класс рисования целый месяц.

– Помню. А я-то как злился! Мне-то вдобавок к уборке досталось самое нудное занятие в жизни: сочинение для Хэлди. Я его сколько, раза три переписывал из-за нее? Как же мне эта Новая Зеландия потом поперек горла стояла! Да еще и уборку в футбол проиграть. Самое обидное, что убирать приходилось после других классов.

– Точно!

Они оба рассмеялись и посмотрели в окно.

– Слушай, в эту пятницу мы устраиваем вечеринку дома у нашего одногруппника. Не хочешь с нами?

Аран ответил не сразу. Он помолчал с полминуты, а потом меланхолично улыбнулся:

– Не, спасибо, я не могу. У меня работа в пятницу допоздна, а в субботу мы, кажется, с Овидом к родителям едем. Не уверен, правда.

– Ну смотри, а то, если что…

Аран осознал, что прошлое было единственным, что теперь являлось тонкой связующей нитью между ними двумя, когда-то лучшими друзьями.

Он пытался вспомнить тот день из прошлого в самых мельчайших деталях. Даже когда они распрощались с Симоном, и Аран направился на свою подработку, он какой-то частью своего сознания цеплялся за давно ушедшие события, будто пытаясь найти то, что когда-то потерял. Что-то очень важное. Ему хотелось узнать, как так получилось, что в противовес собственным принципам и убеждениям сегодня он медленным, но уверенным шагом продвигается по пути, который сам находит для себя ненавистным. Что же он действительно делает на юридическом факультете? И пусть сегодня высмеивали Нэта Гоббинса, но Аран признавал, что Нэта никогда не будут высмеивать за то, что он не на своем месте. Он хотя бы к этому стремился, посвящал всего себя учебе и своему будущему в адвокатском деле. Арану же там действительно не место. И ему хотелось понять, как так получилось, что он оказался там, где никогда быть не хотел.

Он взъерошил свои волосы. Эта привычка была у него с тех самых пор, как он себя помнил. Вновь поднявшийся ветер присоединился к привычке Арана и растрепал волосы еще сильнее. А потом, словно передумав, взлетел к деревьям и сорвал сухой лист тополя и, подкидывая его и играя с ним, понес в своих невидимых руках прямо на тротуар. И снова передумал в самый последний момент, подкинул лист и толкнул от себя к обочине. Лист мягко коснулся асфальта рядом с ботинками Арана. Листопад. Что-то было в этом очень знакомое. Аран вновь остановился, как уже останавливался сегодня утром, окруженный желтыми листьями, и посмотрел на замерший на дороге сухой лист тополя. Он сморгнул и на какое-то мгновение увидел поношенные грязно-красные кроссовки. Такие он носил в двенадцать лет. Словно переносясь в прошлое, Аран снова стал двенадцатилетним мальчишкой, стоящим на тротуаре и смотрящим на сорванный лист. Даже его дыхание и сердцебиение будто вспомнили тот день и стали повторять прошлый ритм, а тело вернуло себе забытые движения. Не отдавая себе в этом полного отчета, он медленно нагнулся, аккуратно взял лист двумя пальцами и высоко поднял желтого незнакомца, как когда-то делал это в двенадцать лет. Машины проносились по мостовой, прохожие мчались мимо по тротуару, и даже лист тополя тревожно трепыхался в пальцах, а Аран замер на обочине, пытаясь сквозь лист разглядеть солнце. Всю свою жизнь Аран сознательно пытался перестать думать о прошлом, желая забыть все те ссоры и неприятности, причиной которых всегда становился он один, но сейчас он нарочно пытался вернуться в своей памяти назад, чтобы найти то, что потерял. Что-то, чего он пока сам не знал.

Аран вздрогнул от неожиданно резкого и громкого звука. Машина неслась прямо на него, без остановки ему сигналя. Он понял, что незаметно ступил на дорогу, и скорее отскочил назад к обочине. Сердце сильно билось в груди, и он услышал, как водитель машины что-то выкрикнул ему через стекло. Аран коротко выдохнул и на секунду закрыл глаза. Он вновь посмотрел на свою руку, но в ней уже не было листа. Вернувшись к реальности, он вновь направился на свою работу.

Пять дней в неделю Аран подрабатывал в нотариальной конторе, в канцелярском отделе, разбирая документы и корреспонденцию, а по большей части официально оформляя заявки клиентов и ответные письма компании. Каждый раз Арану приходилось проходить через стопки письменных людских разбирательств, ругани, официальных жалоб, но самое худшее в этом было то, что Аран не ненавидел такую работу, а просто потерял к ней всякий интерес. Он настолько устал от постоянных разборок среди людей: сначала в теории на учебе, а затем и в реалии на работе, – что он даже злиться больше не мог. Когда человека что-то злит в его занятии, у него иногда появляется стимул что-то изменить: или в самой работе, или в себе. Но для Арана его подработка являлась апогеем монотонной рутины всей его жизни, когда уже не хочется ничего менять, и ты просто принимаешь решение смириться. И тогда будто сдаешься. Возможно, сейчас его сознательные попытки вернуться в прошлое, чтобы понять причину настоящего, были последним доказательством, что, пусть он уже и на коленях, но все же еще не повержен.

В девятом часу вечера он поставил на последнем конверте штамп «Архив», вложил его в общую папку и выключил настольную лампу. Голова гудела, а глаза болели от постоянной концентрации и чтения. Он вышел на крыльцо и закурил, не зная, куда податься. Ему не хотелось идти домой, но усталость от событий за этот день удерживала его от желания скрыться в баре или просто бесцельно шататься по улице в такую промозглую погоду. Полностью докурив сигарету, все еще стоя на том же крыльце, Аран обреченно вздохнул и направился домой спать.

Он проснулся слишком неожиданно. Резко поднявшись на кровати от испуга, что проспал или что что-то случилось, он тут же ощутил головную боль. Так просыпаться вредно для здоровья, решил Аран, вскочив на кровати, как сумасшедший, и тут же осознав, что его разбудили лишь смешанные звуки орущего будильника, стука в дверь его спальни и остатков голосов его сновидения. Он тут же вспомнил, что ему приснился сидящий на троне Новак, который хохотал во весь голос, и Нэт Гоббинс позади профессора, поправляющий очки и грозящий пальцем. Простонав, Аран снова упал на подушку и зажмурил глаза от резкой боли в висках.

– Аран, встаешь, спрашиваю? – крикнул Овид уже из кухни.

– А разве есть выбор? – тихо пробормотал он себе под нос. – Даже проспать не дадут толком.

Стоя в ванной перед зеркалом с бритвой в руке, методично проводя лезвием по правой щеке, Аран устало рассматривал свое лицо. Чуть бледное, с темными кругами под глазами, с застывшим выражением равнодушия. Он попытался улыбнуться, и от этого действия он почувствовал непривычное напряжение в скулах и вокруг губ. Его лицо совсем отучилось улыбаться. Скользнув взглядом до своих растрепанных волос, он поймал себя на мысли, что не мешало бы подстричься. До того, как они с Овидом съехали на съемную квартиру, волосами сыновей занималась мать семейства. Однако типично еврейские кудрявые волосы Овида по мнению Арана подстригать всегда было легче: кудри сглаживают или маскируют неровности стрижки. На прямых густых волосах Арана часто можно было заметить ряды ровного разреза ножниц. Возможно, по этой причине у него и появилась привычка все время взлохмачивать свои волосы, чтобы они просто торчали во все стороны и чтобы никто не догадался, что подстригала его мама.

Придя к выводу, что парикмахерская может потерпеть еще недельку-другую, он умыл лицо и вышел в кухню.

Все слишком привычно, слишком знакомо. Тот же завтрак, та же улица, тот же маршрут, разве что увеличившаяся на единицу дата дня. С сигаретой во рту он простоял у входа в университет до самой последней минуты, максимально оттягивая момент учебы, пока не начал моросить слабый дождик. Заметив Лору и Бейб, направлявшихся к зданию, он выбросил сигарету в урну и присоединился к девушкам:

– Как делишки?

– Аран, чтоб тебя! Ты вчера так и не появился больше! – возмутилась Лора, когда он поравнялся с девушками.

– Неужто я пропустил что-то даже более интересное, чем мое выступление?

– Из-за тебя Новак был потом не в настроении, и нам всем досталось!

– Правда, – подтвердила Бейб, – он к каждому дебату потом прислушивался и встревал с вопросами. Гарду так вранье простили.

– Дебатам, а не дебату, – бездумно поправил ее Аран. – О, кстати, а про столовку вчера никто ничего не говорил?

– А что с ней?

– А, ничего, значит.

Все лекции Аран дрейфовал в своем пустом от мыслей сознании. Время от времени он чувствовал, что сидящая по соседству Лора начинает что-то конспектировать, и заставлял себя прислушиваться к преподавателю Правоведения, но лишь с тем, чтобы минуту спустя снова погружаться в туманный ступор. Даже во время перерыва он не стал по привычке сбегать из кабинета раньше всех, а уронил голову на руки, ожидая, когда проходы освободятся, и он сможет в одиночестве покинуть аудиторию. Несколько студентов все еще копошились на своих местах, когда Аран решил, что больше не в силах высидеть в аудитории ни минуты, и поднялся со своего места. Уже в дверях он закинул расстегнутый рюкзак за плечо, но лямка порвалась, и все его вещи рассыпались по всей округе, напомнив Арану большой снежный ком, который они с Симом пускали с горы, чтобы он, докатившись донизу, врезался в дерево и грандиозно разлетался на части в разные стороны. Глядя на сигареты, канцелярию, тетради и учебники, разбросанные по неровному периметру, он развел руки в стороны, ударил себя по бокам и громко возвестил:

– Ну твою жешь ты…!

Но затем резко набрал воздуха и, не закончив ругательства, молча выдохнул, обреченно нагнулся и стал собирать свои вещи в порванный рюкзак. Спихивая все резкими движениями, он про себя пытался подобрать подходящее слово для такого невезения. Ему показалось, что позади него кто-то нагнулся, чтобы что-то поднять. Не желая, чтобы ему помогали, все еще стоя на коленях, Аран повернулся и поднял голову. Артур Гард стоял в дверях перед Араном и задумчиво смотрел на него сверху вниз. Его лицо не выражало никаких эмоций, лишь намек на его привычное высокомерие и скуку проглядывался в его глазах. Не зная, ожидать ли от этой встречи новой потасовки после вчерашнего, Аран на всякий случай постарался стереть эмоции защитной агрессии, но почувствовал, как слегка стиснул зубы. От него не ускользнуло, что брови Артура Гарда чуть дрогнули и недовольно нахмурились, но ни один из них не произнес ни слова. Гард не смотрел ни на вещи Арана, ни даже на него самого, но был прикован взглядом к его глазам и нахмурился еще сильнее.

– Арти, мы идем? – выкрикнула Лейла, фамилию которой Аран не помнил. Ее практически всегда можно было увидеть с Артуром, и по общим теориям они были парой, хотя точно этого утверждать никто не мог из-за того, что Гард всегда был в окружении как минимум трех девушек и не всегда сокурсниц.

Гард ничего не произнес. После еще двух секунд он наконец скользнул слегка надменным взглядом в сторону, перешагнул через вещи Арана и не спеша направился к Лейле и ожидающей его группе почитателей. Аран мрачно проследил за ними, но задержал взгляд на правой руке Гарда. Закинув наискось через голову свой черный портфель, левую руку он сунул в карман брюк, задрав с одной стороны подол кашемирового полупальто, но в правой руке он прокручивал пальцами шариковую пластмассовую ручку Арана.

Толкнув дверь в подвальное помещение, он моментально прогрузился словно в уютную изолированную сферу с приглушенным светом, с запахом картофельных чипсов и сигарет и со странной, но успокаивающей музыкой. Почему этот бар стал прибежищем для Арана, он и сам толком не знал. Но с того самого дня, как он открыл для себя это местечко в подвале дешевого отеля, он навсегда отказался от всех заведений, в которых бывал раньше. Возможно, дело было в музыке, играющей в этом баре. Здесь ставили иногда диски, но чаще винил, чего уже не так часто услышишь. Аран никогда не разбирался в музыке, у него не было любимых исполнителей или стилей – в отличие от Овида, который по праву считался главным меломаном в семье Рудберг, – но на интуитивном уровне он ощущал, что музыка, играющая в этом баре, имеет особые свойства. Для начала, он не мог в уме воспроизвести практически ни одной мелодии и песни, которые слышал – настолько сложными и разнообразными они казались. А потом, не зная ни имен исполнителей, ни названий композиций, он уже убедился, что музыка именно в этом заведении его успокаивает и довольно часто совпадает с его душевным состоянием. Возможно, именно поэтому первое, что он заметил, как только появился в дверях бара, было то, что в эту минуту музыка была живая.

На импровизированной сцене в самой глубине зала за пианино сидела девушка и одной рукой вела соло под аккомпанемент ударника, который ненавязчивым фоном стучал кисточкой по тарелке. Их простой дуэт был настолько гармоничен в мелодии, что они импровизировали в композиции, даже не глядя друг на друга. Ударник вел ритм с закрытыми глазами, расслабленно и, будто не играя, а слушая их собственную мелодию. А на лице девушки время от времени проскальзывала улыбка, должно быть на особо звучных аккордах. Аран застыл на входе, зацепившись восхищенным взглядом за музыкантов, и только несколько секунд спустя заметил с краю на сцене еще одну девушку, разбирающую штатив с микрофоном.

– Котик, а захватишь, пожалуйста, еще и стойку? – громко сказала вторая девушка, и из двери с табличкой «Только сотрудникам» вышел еще один музыкант и подошел к ней, одарив ее мимолетным поцелуем:

– Да с удовольствием, солнце.

Он взял стоящую в углу гитару, прихватил штатив с микрофоном и снова скрылся за дверью.

Аран прошел внутрь и сел за барную стойку с самого края. Заказав себе пиво, он снова кинул взгляд на сцену, откуда два музыканта уже переносили ударную установку в подсобное помещение, и заметил официантку, которая со смехом о чем-то переговаривалась с двумя девушками. Он сразу ее узнал, потому что часто попадал на ее смены. Она стояла с пустым подносом в руке, уткнув его в свой бок, и с улыбкой кивала пианистке.

В баре стало непривычно тихо, когда музыканты перестали играть, и Аран тут же почувствовал дискомфорт при особо отчетливом звоне посуды или звучном кашле посетителей. Теперь было даже слышно шаги официантки.

Рядом за барной стойкой появился один из музыкантов и дал «пять» бармену:

– Ян, сделаешь нам чая, пожалуйста?

Аран с некоторым удивлением искоса взглянул на соседа.

– Без проблем, Серж.

– Кристи, ну надо больше Лину Хорн! Ты же ее раза три уже ставила! – неожиданно выкрикнул музыкант шутливым тоном, и до Арана донеслись звуки песни из колонок проигрывателя. Он проследил взглядом до музыкальной установки и увидел, как официантка подпевает с чехлом из-под пластинки в руках:

– Я лучше буду одинока, чем счастлива с кем-то еще!

Не глядя в ответ на музыканта, она лишь с улыбкой отрицательно подвигала пальцем, положила картонный чехол рядом с проигрывателем и направилась к столику забрать пустые бокалы мартини.

– Вы здесь играете? – вдруг спросил Аран, удивившись своему собственному вопросу, вернее, тому, что он что-то вообще спросил у другого человека. Однако музыкант вежливо посмотрел на Арана и спокойно ответил без тени снобизма, которым иногда страдают выступающие на сцене местные звезды:

– А, да. Мы здесь по средам и четвергам с семи до девяти.

– Да? Буду знать. Я всегда хожу сюда, но только обычно позже прихожу.

– Понятно. Тоже ценитель хорошей музыки?

– Э-э, ну… музыка здесь хорошая, да.

Он выпил немного пива и снова удивил себя собственным голосом:

– Я – Аран.

– Серж, – ответил музыкант и протянул руку для пожатия.

– Вы вчетвером, да, выступаете?

– Ага. Вон там с волнистыми волосами – Лина, моя жена и наш вокал, а рядом Моника, она на пианино играет. А где-то тут еще Матеуш бегает, муж Моники, он на ударных сидит.

– А вы?

– Я? Гитара.

– А где чай? – донесся чей-то голос. Второй музыкант появился рядом и положил обе руки на стойку.

– Уже на подходе, – ответил просто бармен.

– Мати, имей совесть.

– Ага, сам поди сидишь в очереди за чаем!

Они посмеялись, и Матеуш глянул через плечо Сержа на Арана, забывшего про свое пиво и бесстыдно рассматривающего четверку музыкантов. Серж чуть отодвинулся от стойки:

– Это Аран. Любитель хорошей музыки.

– Матеуш. Это хорошо, что любитель хорошей музыки. Может, хоть ты растолкуешь Сержу, что такое триольное исполнение, – он посмотрел на друга. – Я на соло Моники что говорил? Триолку давать. А ты как пошел…

– Так, стоп, стоп, – прервал его гитарист, подняв правую руку. – Я это помню. Но, во-первых, Моника вела тремоло, как мы могли перебирать вдвоем, если соло ее?

– Так ты же там вообще синкопу дал!

– Ну синкопа – это две ноты от меня, а не сто две, как в ее тремоло.

– И вот как раз ею ты и сбил ритм.

– Так, стоп, давай сначала разберемся, что есть синкопа. Ритм ведешь ты, значит, сбить я ничего не могу. Синкопа – это всего лишь смещение…

– Ой, все, понесло. О, чай! А где наши девчонки?

Аран так и продолжал с некоторым изумлением наблюдать за музыкантами. К ним присоединились две девушки, которым Ян уже протянул чашки с чаем. Они все переговаривались вчетвером, Матеуш много шутил, Серж больше молчал, Лина жестикулировала обеими руками, рассказывая о чем-то Монике, а Аран все еще сидел рядом и бессовестно разглядывал четверку друзей. Он никогда не встречал таких людей. Точнее, не людей, а их взаимоотношений. Они будто жили в совершено ином измерении, говорили на каком-то другом, понятном только им языке, шутили без обид, понимали друг друга с полуслова и могли неожиданно просто замолчать и уйти каждый в свои размышления, чтобы тут же начать и подхватить новую тему. Он подумал о том, как нереально потрясающа их жизнь. Они занимаются тем, что любят, получая удовольствие и от своего дела, и от общения друг с другом. Аран всегда полагал, что в реалии это невозможно. Ему всегда так говорили.

– Кристи! – снова выкрикнул Серж, и Аран понял, что она снова поставила песню на начало.

– Сейчас, сейчас, последний раз! Обещаю! – замахала руками официантка, стоя у проигрывателя.

– Так, заберите у нее кто-нибудь Лину Хорн, ради Бога! Пожалейте мои нервы!

– Ты мои лучше пожалей. Когда я прошу вести триольно, я имею в виду триольно!

– Нет, ну смотри… Ян, а можно листок бумаги, пожалуйста? О, салфетка тоже пойдет! И ручку, если не сложно. Благодарю! Синкопа у нас как строится? Удар, потом пауза на одну ноту…

– Моника, зая, давай местами пересядем?

Аран наконец отвернулся. Ему стало грустно. Возможно, от того, как потрясающе они смотрелись все вчетвером. Как одна семья. А иногда на слишком потрясающие вещи смотреть не хочется, потому что они принадлежат не тебе. Он достал по привычке пачку сигарет, но курить передумал и просто положил ее рядом на стойку. Бесцельно поведя глазами по помещению, он только сейчас понял, что картины на стенах на самом деле были черно-белыми фотографиями каких-то музыкантов. Здесь, видимо, действительно все крутилось вокруг музыки. Глубоко вздохнув, он снова выпил немного пива.

Четверка музыкантов скоро начала собираться уходить. Распрощавшись с барменом, они обнялись с официанткой, и уже в дверях Серж обернулся:

– Кристи, в воскресенье в три, не забудь!

– Да, да! А что с собой-то принести?

Моника ответила за Сержа:

– Ничего! Мы с Линой пирог испечем!

– Ладно, до воскресенья!

Кристи зашла за стойку бара и стала одной рукой выставлять грязные стаканы в раковину, второй уже открывая посудомоечную машину. В воздух поднялись клубы жаркого пара. Аран подпер подбородок кулаком и, постукивая краем стакана с пивом о верхние зубы, с непонятной грустью стал рассматривать завихрения пара в свете навесных ламп над барной стойкой. Он так ушел в свои наблюдения, что нечаянно дернул стакан и выплеснул немного пива на стол.

– А, черт, – тихо сругнулся он и обратился уже громче, – а можно, пожалуйста, салфетку?

Пока он легонько тряс пальцами, сбрызгивая с них пиво, рядом с ним водрузилась огромная пачка. Он удивленно усмехнулся и поднял глаза. Официантка, все еще занятая стаканами, не глядя, положила для него стопку салфеток.

– Спасибо, Кристи, – произнес он, не раздумывая над словами. Девушка резко обернулась и подозрительно посмотрела на него. А секунду спустя приподняла голову и, догадливо хмурясь, показала на него пальцем: