Текст книги "Вставшие над обрывом"

Автор книги: Кристина Кэрри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Кэрри Кристина М
Вставшие над обрывом

Кристина М. Кэрри

Вставшие над обрывом

Аллен медленно шел вдоль по улице. Вглядываясь в лица людей, он думал о том, что сложно найти среди многих – одного, если только тот не старается быть обнаруженным. Их противник же или не умел заметать следы на снежном поле Сети, или же просто получал удовольствие от того, что по его следу неумолимо шли несколько опытных профессионалов. Враждебно настроенных профессионалов.

Они находили следы его кредитных карт при покупках и регистраций в гостиницах, следы выхода в Сеть и случайных задержаний при превышении скорости. Их противник не покидал города – чужого города в мире, разграфленном на невидимые участки строгим распорядком жизни бессмертных. Он был рядом – что-то замышлял, планировал, дразнил. Письма, записки, другие приветы – Аллен и его приятели получали их регулярно.

Сейчас, после полуночи, на площади было немноголюдно. Несколько любопытных туристов, несколько девиц легкого поведения, пара бродяг сомнительного вида. Аллен лениво выбирал для себя подходящую жертву – он давно уже не пил крови. Пришло его время – он чувствовал это по холоду в кончиках пальцев, по онемению губ и частичной потере ночного зрения. Он мучительно не хотел пить крови сейчас – слишком важны были для него те часы глубокого забвения, которые следовали за питанием. И в то же время не хотелось встречаться с Торвальдом без полной силы, период которой наступал через пару дней после принятия крови очередной жертвы.

Было сухо и жарко – вовсе не та погода, которую он любил. Не было ни дождя, ни тумана, и воздух был отвратительно сух, а в свете фонаря кружила только мелкая мошкара, но не играла радуга на капельках света, и Аллен чувствовал дискомфорт и неприязнь к душно-теплой летней ночи, к огням звезд и пролетающих самолетов над головой, к медово-желтому диску луны, освещавшему ему путь.

Аллен резко остановился, сделал несколько шагов, вновь остановился. Уже дважды ему казалось, что кто-то идет по его следам, стараясь подражать ритму его шагов, но неподходящая обувь – вероятно, тяжелые ботинки, выдавали преследователя. Делая вид, что просто изучает местность, Аллен еще несколько раз прислушался, потом свернул в тихий переулок. Днем здесь, должно быть, было многолюдно – на улочке было множество небольших магазинов. Но сейчас, после полуночи, здесь было пусто, а окна домов уже давно повествовали о покое и крепком сне хозяев.

Дойдя до середины улицы и вычислив расстояние до преследователя, его положение и все прочее, что мог донести до него слух, Аллен неожиданно и резко обернулся, сделал несколько шагов с неразличимой для человеческого глаза скоростью в том направлении, где шел таинственный соглядатай. Но встретиться с тем лицом к лицу ему не удалось – его ночной незваный спутник отличался той же феноменальной реакцией бессмертного. Они оказались по разные стороны неширокой улицы.

Аллен впервые с давнего времени увидел своего преследователя, того самого мальчишку, который был источником их неприятностей в течение последнего месяца. Увидел, и неожиданно для себя понял, что не может ненавидеть его – да, умом он понимал и помнил все то, что сделал Торвальд: и безобразную выходку с Кевином, и заложенную бомбу, и многочисленные подначки и прочие мелкие гадости; умом он все понимал, и все же этот месяц, эти дни, проведенные бок о бок с Кевином и Гэбриэлом сделали его если и не добрее, то терпимее и внимательнее.

Торвальд был невысок. У него была фигура долговязого пятнадцатилетнего подростка, длинные почти белые волосы, молочно-белая, как у всех бессмертных, кожа. Он выглядел мальчишкой – нежным, красивым мальчишкой, это впечатление усиливалось за счет его глаз – голубых, слишком крупных для тонко очерченного узкого личика. Глаза были глазами потерянного ребенка.. образ, который помогал Торвальду выжить всегда и везде уже многие годы. Мальчик-сирота для бездетных домохозяек, невинный наивный любовник для пресыщенных завсегдатаев гей-баров, простой тинэйджер из приличной семьи для полиции... но за всем этим прятался расчетливый и ненавидящий всех и вся ум.

Таков был Торвальд – творение Аллена, его порождение и его ночной кошмар.

Аллен помедлил, хотя много резких вопросов рвалось с его губ.

– Зачем ты преследуешь меня? Хочешь приблизить свой приговор?

Мальчик недоуменно посмотрел на него. Когда он говорил, верхняя губа капризно и высокомерно вздергивалась, обнажая ровный ряд белых зубов и некрупные клыки.

– Приговор? Уж не ты ли его вынес, создатель?

–Приговор вынесла Гарет. – весомо и жестко сказал Аллен. – Ты хочешь узнать свою вину и меру пресечения?

Мальчик заметно вздрогнул, потом гордо поднял голову. В глазах его металось что-то.. возможно, бешеная злоба или ненависть. Ненависть пополам со страхом.

–Ты обвиняешься в нарушении границ и законов гостеприимства, угрозе своему создателю, нарушении закона о креатурах, нарушении других законов и правил. Ты лишаешься покровительства бессмертных, становишься вне закона и подлежишь казни.

Торвальд вздрогнул сильнее, потом шагнул к Аллену. Глаза его были почти белыми от ярости, зрачки пульсировали, словно при быстрой смене вспышек света и темноты. Руки мальчишки были сжаты в кулаки, он держал их у груди, словно бы в боевой стойке.

–Уж не твоих ли рук дело, создатель? Ты пустил по моим следам эту бешеную суку?

– Ты говоришь о Гарет? Не стоит так говорить о ней. Впрочем, ты имеешь право на любые слова. Последнего слова у тебя никто не отбирал.

Торвальд истерически рассмеялся:

–Неужели ты веришь в то, что сумеешь схватить меня, создатель? Как нашкодившего котенка? Попробуй – сейчас. Попробуй и убедишься, что у меня есть когти.

– Неужели ты думаешь, что я не знаю о пистолете в твоем кармане? Неужели ты думаешь, что безоружен – я? Неужели ты думаешь, что я один?

Беловолосый мальчик быстро оглянулся, и тут же повернулся вновь лицом к Аллену, настороженно следя за его спокойно опущенными руками.

–Ты блефуешь. Ты один.

Аллен невесело улыбнулся и слегка повел плечами, показывая, что ему все равно, что же подумает о правдивости его слов собеседник. Потом он сказал негромко:

– Ты шел за мной. Хотел бы применить пистолет – сделал бы это раньше. Чего ты хотел? Разговора?

–О чем мне с тобой говорить, создатель? Я уничтожу тебя – вот и весь наш разговор.

–Попробуй. Делай все, что захочешь. Мне нет смысла спорить с тобой. Ты приговорен. Мне только интересно – зачем ты шел за мной?

–Хотел посмотреть на тебя. Хотел еще раз убедиться, что ты ненавидишь меня. Что я поступаю верно, пытаясь уничтожить тебя.

Аллен спокойно выслушал этот монолог, опять равнодушно повел плечами.

–Да, я ненавижу тебя. После того, как ты сбежал от меня, прихватив все мало-мальски ценное в доме. После того, как ты едва не перессорил меня с Гэбом, морочил ему голову а потом сбежал, ограбив и его. После того, как ты обошелся подобным образом еще с десятком наших. После всех твоих выходок в этом месяце. А ты думал добиться любви подобным образом? – насмешливо улыбнулся Аллен.

Он медленно поднял руку, поднес ее к уху, поправляя темную прядь с каштановым отливом, и вдруг, не закончив движения, с немыслимой для обычного человека переместился к Торвальду. Выглядело это так, будто бы он прошел через мальчишку и оказался у него за спиной, но в краткий миг, в который прозвучал выстрел, уложилось гораздо больше движений, и в одном из них Аллен успел выбить из руки Торвальда пистолет, развернуть его к себе спиной и опустить бьющие парализующим биоэлектричеством ладони тому на шею – единственное действенное оружие бессмертных друг против друга. Торвальд почти обмяк у него в руках, но не потерял сознания, и Аллен одним резким ударом ребра ладони рубанул его по шее, потом еще и еще раз – пока к его ногам мягко не сложилось бесчувственное тело.

Тогда Аллен, наконец, позволил себе оглянуться, и махнул рукой – в начале улицы показалась блистающе-черная машина Гарет. И только увидев ее, Аллен осторожно опустился на землю рядом со своей жертвой, прижимая ладони к ране в животе, из которой толчками выплескивалась кровь.

Гарет быстро домчала их – бледного, прикусывающего губы, но вполне живого и чувствующего себя вполне пристойно сравнительно человека Аллена и бессознательного Торвальда, за которым бдительно наблюдал Кевин, только вчера овладевший умением производить биоэлектричество по своему желанию на баржу Аллена.

Гэбриэл, успевший за часы нервного ожидания вспомнить детскую привычку грызть ногти, даже не взглянув на ценную добычу, бросился к Аллену и был удостоен редкого зрелища, которое удается увидеть бессмертным только иногда, а людям – и вовсе никогда. Рана – небольшое пулевое отверстие на входе и изрядная воронка в тканях, кровоточащая разорванными сосудами и белеющая частями изрядно поврежденного последнего ребра сзади стремительно регенерировала. Ткани затягивались тонкой розовой пленкой гранулята, а с краев уже наползала еще тонкая, но уже совершенно целая кожа. Увлекшись необычным зрелищем, Гэбриэл не заметил, что Аллен фактически обвис у него на руке и даже не вносит никаких дополнений в изрядно грешащий против фактов рассказ Гарет и Кевина.

Гэбриэл осторожно уложил друга на кровать, набрал в кружку воды и стал вытирать кровь, которая темными мрачными сгустками запеклась вокруг раны. Бессмертного нельзя убить таким ранением, но можно доставить ему немало неприятностей, и, главное, боли. Организм не желает терпеть мучительную боль, он борется с ней и впадает в наркотический транс – те вещества, которые вырабатываются в подобном случае у каждого обычного человека, вырабатывались у них в намного больших количествах, полностью снимая любую боль. И погружая в долгий целебный сон, который выглядел опасно глубоким.

Потом Гэбриэл небрежно осмотрел пленника. Половину времени занял осмотр тонких и прочных веревок, которыми тот был связан. Его меньше всего волновало состояние здоровья их долгожданной добычи, тем более, что в скором времени добыче предстояло обратиться во прах под лучами солнца. Не позднее, чем следующим днем, как решила Гарет. Тянуть с этим не было никакого смысла – Торвальд был опасен, Торвальд был приговорен и обсуждать это никто не собирался.

На суде бессмертных не было адвокатов и прокуроров, присяжных и свидетелей. Редко, не чаще двух раз в тысячелетие происходило что-нибудь, требующее от Гарет решений, и она выносила его – жестоко, не задумываясь. Выживание всех значило много, жизнь одного не значила ничего. Эти правила она помнила со времен своего детства, с которых прошло не одно тысячелетие. И теперь, не колеблясь, едва услышав от Гэбриэла историю стычки с Торвальдом, она коротко сказала:

–Смерть

И жестоким блеском отразился в ее глазах свет настольной лампы, и впервые Гэбриэл понял, насколько она стара и жестока, насколько вне всех законов и правил, кроме одного – выживания своего рода – стоит она. И насколько она сильна своей жестокостью и решительностью, сильнее многих из них, потому что слово справедливость ей ведомо только в одном смысле – ее справедливость, а слово закон – только в древней трактовке "око за око".

Это было странно даже для Аллена, который был не так уж и молод по меркам бессмертных, который был холоден и суров ко всем, кроме своих друзей. Это было странно для Гэбриэла, который никогда не стеснялся убивать для пищи или защиты. Это было почти невыносимо для Кевина, который был человеком конца двадцатого века, с его немыслимо мягкими законами и моралью, превозносящей гуманность и милосердие превыше всех благ.

Но это было Законом Гарет – законом, высшим для всех них.

Аллен спал, не чувствуя ни боли, ни жара от всех странных процессов, что происходили в его организме. Он спал сладким сном под воздействием уникального наркотика, который производило его собственное тело, и этот сон был слаще и радостнее, чем сон, подаренный любым варварским препаратом, которые изобретало человечество многие годы.

Но даже в этом сне была боль – не физическая, но душевная. Он видел во сне Торвальда, таким, каким увидел его впервые – очаровательный подросток с глазами затравленного оленя, с неловко-грациозными движениями и потаенным страхом в каждом жесте. Дитя улиц, странноватое и дикое, жестокое и одинокое – мальчик, которого он так неловко хотел сделать совсем иным. Смыть грязь подворотен и липких прикосновений, научить быть честным и веселым, свободным и сильным. Торвальда, который не был еще его творением, а был капризным подростком, навязавшимся ему в спутники мокрым зимним вечером несколько лет назад, вычислившем его секрет и умолившим его сделать его равным себе.

Он видел вновь мальчика, которого творил, даря ему свою кровь и сидя у его постели в полумраке, с опаской и тревогой наблюдая за его изменениями. Мальчика, который не расслаблялся даже во сне, всегда готовый отразить удар, который ему никто не собирался наносить. Удар, который он ожидал всегда и от всех, и бил первым даже тех, кого бить не имело смысла.

И, проснувшись резко и преждевременно, он понял – казни не будет. Или он сам шагнет под лучи солнца вместе с ним – своим проклятым творением, восставшим против творца.

Гэбриэл задумчиво наблюдал за пленником. Ненависть, которую он привык испытывать, слыша это имя, отходила на второй план. Теперь ему было жаль глупого и злого мальчишку, который не мог жить в мире ни с собой, ни со всем миром. Он удивленно думал о том, что жалость впервые за много лет напомнила ему о себе, об этом странно щемящем состоянии, когда поступки утрачивают логичность, а сердце становится не органом, перекачивающим кровь, но чем-то большим и даже неприятным в своей нервной пульсации.

Ему не было жаль ни своих жертв, ни всех остальных. Недавняя напрасная кровь – глупая смертная женщина по имени Франсин – никак не мешала ему жить дальше. А вот то, что предстояло сделать ему через несколько часов, вызывало в нем отвращение.

И для себя он решил – этого не будет. Нет того права, по которому они будут казнить или миловать. Слишком тяжек этот груз. Слишком велика ответственность – стоя на краю обрыва, сталкивать туда кого-то. Только самого себя можно толкнуть вниз. Себя. Но не иного.

Можно убивать для жизни. Такова их участь. Им нужна кровь – живая, пульсирующая в венах жертв. Чтобы жить самим. Такова судьба и таков рок тех, кто стал жертвами – быть пищей для бессмертных.

Нельзя убивать из мести. Даже если это грозит разоблачением. Даже если это существо доставило тебе столько неприятностей. Это не равносильно неприятности и смерть.

И даже если глупый мальчишка в ненависти своей обрек тебя самого на смерть – нет права у тебя казнить его.

Детей не убивают. Детей наказывают. Наказывают жестоко, но не смертью.

Их глаза встретились, и они поняли друг друга без слов, как понимали всегда.

Гэбриэл подошел к уже практически пришедшему в себя пленнику, перочинным ножом вспорол веревки на запястьях и щиколотках. Торвальд вздрогнул, затравленно оглянулся, словно бы прощаясь со всем окружающим. Гэбриэл не спешил радовать его своим решением, ибо в его замысел это не входило.

Гарет ошеломленно посмотрела на него, попыталась встать из кресла. Но на ее плечо легла уверенная и тяжелая рука Кевина, который впервые осознал свою силу и обрел уверенность в себе. Он знал, что делает то, что должен делать и не колебался более.

–Аллен! Что все это значит?..

–Подожди, милая.

Аллен поднялся – с трудом, он чувствовал себя тяжелым и сонным, но уверенность в правильности своего решения окрыляла его. Он подошел к сидящему на полу и растирающему затекшие руки парню, приподнял его лицо за подбородок – жестко, но не грубо.

–Ты хочешь жить?

В глазах Торвальда метнулось и тут же скрылось что-то невиданное радость, безумная жажда жизни, надежда, благодарность. И тут же вернулась привычная ненависть.

–Что это значит? Хочешь поиздеваться напоследок? Плевать! Я готов поехали же.

Аллен размахнулся и отвесил Торвальду пощечину такой силы, что тот упал навзничь на пол.

–Отвечай! Ты хочешь жить?

Гарет пыталась подняться с кресла, но руки Кевина крепко вдавливали ее обратно.

Мальчишка молчал, прижимая руку к пламенеющей щеке.

–Отвечай мне, мальчик!

–Да! Да, будь ты проклят! Проклятый сукин сын, да! Хочу!

Слезы катились по его щекам, искусанные в кровь губы выбрасывали слова, словно пули.

–Тогда ты будешь жить. Но ты будешь жить совсем по-иному. Не так, как раньше. По нашим правилам. По нашим законам. По нашей морали. И ты будешь жить с нами, пока мы не разрешим тебе уйти. А это случится, когда ты изменишься.

–Нет! Я запрещаю, Аллен, Гэбриэл! Мое слово – закон!

–Это закон варварской древности. – негромко сказал Кевин. – Этот закон порождает вот таких вот дикарей. Пора принимать иные законы.

Торвальд недоуменно переводил взгляд с Аллена на Гарет. Он никак не мог понять, что все это значит – то ли жестокий фарс, мастером которых он был, то ли что-то совсем иное. Понять смысл иного ему было трудно прощение, милосердие, любовь были для него недоступными понятиями. Пока еще недоступными.

Аллен поднял его за плечи, резко встряхнув, внимательно взглянул в глаза.

–Я нарушаю закон для тебя. Я отменяю твой приговор. На свой страх и риск. Я даю тебе последний шанс на жизнь.

Торвальд молчал, но по нервному движению губ было видно, что он хочет что-то сказать.

–Я не прощаю тебя за то, что сделал ты. Но я прошу у тебя прощения за то, что сделал я. И – за то, чего я не сделал. Слышишь меня?

И тут произошло неожиданное. Торвальд разжал кулаки, вцепился накрепко в футболку Аллена, прижался к нему так, словно кто-то пытался его оторвать, и заревел – как обиженный, несчастный, брошенный всеми ребенок. Которым он и был в глубине души.

Аллен погладил его по волосам, не успокаивая, и негромко проговорил:

–Я ведь люблю тебя, мальчик. Люблю.

Глазами он встретился с Гэбриэлом и опять слегка улыбнулся ему. Это не было правдой. Но это как всегда – работало.