Текст книги "Совершенство"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 12

Он

– «Эта девушка, эта девушка», – подпевает она фальшиво песням, которых, как говорит, не помнит. Она творит безумные вещи со своей формой и волосами, вплетает ленточки и листья в свою длинную косу Она громко смеется над его шутками, когда они вместе идут по коридору, и ей, похоже, плевать, что никто никогда не обращает на нее внимания. Но это так. Словно для них ее лицо – это только часть фона. Обычное. Незаметное.

Но Колин замечает все.

Все эти мелочи – ее неосознанная уверенность в себе, кокетливая улыбка, заразительный смех… Он просто одержим желанием прикасаться к ней так, как ему этого хочется. Она выражает свои чувства, не задумываясь: берет за руку, кладет голову ему на плечо. Но он настолько заворожен ею – ее мыслями, и губами, и руками, что все эти простые прикосновения вызывают в нем неутолимую жажду; будто его собственная кожа стала ему мала.

Люси просит его пойти погулять с ней по школе и в лесу и рассказать о том, каково это – жить в маленьком городке при престижной школе-интернате, где работает практически все население.

– Люди думают, что все из-за детской травмы – думаю, доля истины тут есть, но в основном дело в том, что я – просто сумасшедший, который вытворяет всякие безумные штуки. Здесь столько людей заботилось обо мне, что просто нереально чувствовать себя одиноко.

Она смотрит на него, улыбаясь, но глаза у нее сочувственно-синего цвета. Колин впивается взглядом в ее лицо, впечатывая в память каждое выражение. Его тянет к ней настолько сильно, что хочется орать, швыряться ветками, камнями, хочется каким-то образом заявить на нее права.

– Так, значит, ты всегда был Ребенком-у-которого-умерли-родители? – спрашивает она.

Он смеется – она очень точно ухватила, что в этом городке у каждого есть неофициальный титул.

– Думаю, раньше – да. Теперь я Тот-парень-который-прыгнул-с-пяти-метров-на-дно-карьера-и-остался-жив. Это даже Дот слышала.

Она качает головой:

– Ты просто псих такое сделать. – Но глаза у нее переливаются металлическим карим.

– И ты туда же. Только не это!

– Колин. Совершенно объективно, это сумасшествие.

– Это не сумасшествие, – говорит он. – Это вопрос страха. Физически у нас у всех одинаковые возможности, по крайней мере изначально. Разница в том, что я не боюсь попробовать.

Та выходка помнится Колину лучше всего: он подкатил велосипед к краю обрыва, сделал глубокий вдох, поймал равновесие – глаза сосредоточены, мышцы напряжены – дернул на себя руль и прыгнул. Байк прорезал воздух, как бритва, прямо вниз, к валуну. Оба колеса слегка коснулись камня, а потом покатились по каменистой тропе вниз, на самое дно. Он приземлился рядом. Тело в синяках, рука сломана.

– На следующий день я встретил тебя, – добавляет он. Пьянящее чувство от вчерашнего прыжка было еще свежим, и тут появилась она: самое красивое существо, какое он видел в жизни. Второе настолько же ясное воспоминание. Она хмыкает, задевает пальцами его руку, и щекочущий разряд взлетает вверх по руке прежде, чем погаснуть. Ему нужно большего. Он до боли жаждет ее прикосновения. И это не просто гормоны. Словно Колина физически тянет к ней, как магнитом, и ему приходится прилагать силы к тому, чтобы удерживаться на мало-мальски приличном расстоянии. Он медленно убирает руку, сжимает ее в кулак.

– Интересно, как называли тебя, – говорит он, стараясь отвлечься от внезапного импульса швырнуть ее на землю и накрыть собственным телом. – Девушка-которая-громко-фыркает?

Она фыркает, потом шлепает его по руке, будто это он виноват.

– Может быть.

– Девушка-с-дурным-глазом?

– Это только для тебя. – Коронное появление ямочки.

– Ну да, – усмехается он. – Девушка-которая-сделала-всех-парней-на-химии?

Она уже начинает отвечать, сияя и с гордым видом, но тут ее взгляд падает не его руки, судорожно сжатые в кулаки, и сразу настораживается:

– Что-то не так?

Он встряхивает руками. Нервный смешок.

– Ничего.

– Ты чем-то расстроен?

Колин опять начинает идти, качнув головой в знак приглашения в сторону тропинки. Он не представляет, как это сделать, как вообще он сможет это сделать. Она ему нравится. Он хочет, чтобы Люси была его девушкой во всех отношениях, в том числе, чтобы он мог ее коснуться. Потребность поцеловать ее становится удушающей.

– Колин?

Он останавливается, разворачивается к ней:

– Что?

Смеясь над этой внезапной остановкой, она идет к нему:

– Что случилось?

– Ты мне нравишься, – вырывается у него. – Очень.

Сердце у него сжимается, а потом начинает неистово биться, и Колину хочется повернуться и бежать сломя голову вниз по тропинке. Вместо этого он стоит и смотрит, как на ее лице удивление сменяется радостью.

– Да?

– Да. И очень трудно быть все время рядом и не иметь возможности прикоснуться к тебе, – говорит он тихо.

– Для меня тоже, – встав на цыпочки, шепчет она: – Но я хочу попробовать.

Кончиком языка она прикасается к пирсингу на нижней губе.

– Я думаю об этом, – говорит она, и ее дыхание пахнет дождем и цветочными лепестками. – Я хочу целовать тебя, пока голова у тебя тоже не закружится от желания.

– Ты хочешь сказать, что у тебя от желания кружится голова? – удается выдавить Колину только с четвертой попытки.

Она опять приподнимается на носочках, и он ловит ощущение, похожее на прикосновение губ на щеке. Он поворачивается к ней, но его встречают не губы, а быстро опущенная голова. Немного смутившись и совсем ничего не понимая, он уже готов отступить, но тут ее рука ложится ему на грудь.

– Подожди, – просит она. – Просто не торопись.

Еле касаясь ее губ сначала щекой, потом носом, он придвигается ближе, надеясь, что дрожит она от нетерпения, а не от чего-то еще, гораздо менее приятного. Она поднимает лицо ровно настолько, чтобы их губы соприкоснулись, и, сдерживаясь, он, что есть силы сжимает кулаки. Все по-другому; ее губы ощущаются по-другому. Как энергия, как электричество; и есть ощущение, будто стоит ему прижаться сильнее, и она испарится. Но все же это – губы: полные, улыбающиеся и теперь немного влажные. Когда он вновь наклоняется к ней, пробует их на вкус, она испускает тихий стон удовлетворения. Это звук страсти, звук воздуха и огня, и Колин чуть не теряет контроль, чуть не хватает ее, впиваясь пальцами. Но вместо этого он делает шаг назад, прерывисто дыша, и смотрит на нее.

– Ладно, это было неплохо для начала.

– Неплохо для начала? – смеется Люси. – Память у меня – одно большое решето, но я вполне уверена, это лучший первый поцелуй в истории этого города.

Он осторожно берет ее под локоть, чтобы вести дальше по тропинке. Этот поцелуй для него – это огромный шаг в нужном направлении и все же лишь малая толика того, что ему от нее нужно. В груди – будто взведенная пружина, которая скручивается все туже и туже.

* * *

Гипс Колину сняли уже два дня назад, и, кажется, никогда он еще не был так рад возможности помыть посуду. Они с Дэйном закончили уборку на кухне, и Колин задержался, чтобы побыть с Дот. Она сегодня какая-то тихая. Не насвистывала во время готовки, никому даже лопаточкой по рукам не досталось. Просто тихая, задумчивая Дот, и это реально начинает его тревожить.

– Долгий день? – спрашивает он.

Она пожимает плечами.

– Ну, ты же знаешь, как оно бывает перед грозой.

– Что, твои коленки-синоптики снова выступают?

Оглянувшись, она корчит свирепую гримасу:

– Очень смешно, умник.

Когда она поворачивается обратно к раковине, ему видно ее отражение в окне: она смотрит на задний двор. Вид у нее встревоженный.

– Не могу понять, в чем дело, – неуверенно начинает она, словно пытаясь найти правильные слова. – Что-то как будто не так. Не могу понять, что именно.

Колин сглатывает комок в горле и принимается складывать тарелки.

– Слушай, Дот, а ты помнишь девушку по имени Люси?

Она молчит, развязывая фартук, потом все же отвечает:

– Конечно. Здесь все ее имя помнят.

– Да. – Колин вдруг чувствует, что ему не хватает дыхания. – Так ты была здесь… Когда все это с ней случилось?

– А почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

Он пожимает плечами, берет у нее тяжелый мешок с мукой и ставит на кухонный стол.

– Да так. Кое-кто из ребят был у озера, и за обедом об этом разговаривали.

Она кидает на него пронзительный, серьезный взгляд:

– Смотри, если поймаю тебя там!

– Конечно, нет. – Это ложь, и, как правило, он Дот не лжет. Но Колин бывает на озере постоянно, и он решил, что единственная ложь, повторенная много раз, может все-таки считаться за одну.

– Ты-то помнишь об этом, хоть что-то? – спрашивает она.

– Я? – Колин тыкает в себя зажатыми в ладони вилками.

Она кивает.

– Что? Нет.

– Ее убили, когда тебе было шесть.

Он тогда жил на территории школы. Только что потерял родителей. От того времени в памяти мало что осталось, кроме постоянного, странного желания раствориться, исчезнуть без остатка.

– Совершенно ничего об этом не помню.

Она кивает и опять поворачивается к окну, стиснув руки:

– Да, верно, как ты можешь помнить… Думаю, тебе было тогда не до того. Это был ужас, Кол. Просто… – опустив взгляд, она качает головой. – Просто кошмар.

Ему не хочется слушать ее рассказ, но какая-то темная часть внутри него желает знать все.

– Твои родители умерли, и ты тогда жил у Джо. Думаю, тем вечером ты не мог заснуть, а Джо был на собрании начальников общежитий. Ты сидел на крыльце один и играл со своими солдатиками. – Она поворачивается, чтобы взглянуть на него, и грустно улыбается. – Ты увидел, как он уносит девушку в лес. Побежал и нашел меня. Ее это не спасло, но благодаря тебе его поймали. Мы и понятия не имели, что это чудовище живет среди нас. А ведь он убил… Господи, думаю, он убил еще семерых детей.

Колин вскакивает и бросается вон из кухни, чувствуя, что его обед вот-вот вернется обратно наружу.

Глава 13

Он

Помимо смутных воспоминаний о похоронах в памяти у Колина почти не ничего не осталось о родителях или о той аварии, которая унесла их жизнь, а его странным образом оставила без единой царапины. Их гробы стояли рядом перед церковью, и так пахло лилиями, что его чуть не вывернуло. У отца грудная клетка была раздавлена о приборную панель, и похоронной конторе пришлось ее восстанавливать: заменить мышцы и кости металлической проволокой и воском. Колину помнится только яркий фиолетовый синяк, выглядывавший из-под рукава папиной белой накрахмаленной рубашки. У мамы оторвало руку совсем – об этом он узнал годы спустя, – и рукав ее любимого розового платья просто был пуст. Вроде как никто и не заметит.

Он тогда еще удивился, зачем это вообще кому-то надо – запоминать тех, кого любишь, такими: неестественного оттенка кожа, глаза, которые никогда больше не откроются.

Не так, как хотелось бы помнить ему.

Ему хочется вскрыть себе мозг, вырвать оттуда уродливые страницы и заменить их новыми, счастливыми. Мамы и папы не умирают и где чудовища не уносят девушек в лес посреди ночи.

С тех пор ему еще ни разу не было так плохо – пока не появилась Люси. Ему казалось: узнать о ней больше будет облегчением: еще один кусочек пазла встанет на место. Вместо этого понимание того, что он был последним человеком, видевшим ее живой, заполнило пустые страницы ужасом и печалью.

Но, живая или нет, сейчас она здесь – Колин открывает дверь, и она стоит за порогом. При виде ее улыбки легко забыть все остальное. По крайней мере на пару часов. Прошло три дня с тех пор, как Дот открыла правду о его роли в событиях, сопровождавших убийство Люси. И каждый вечер, когда он было уже решался ей рассказать, у него просто перехватывало горло.

Как обычно, Люси стягивает свои ботинки, направляется прямиком к окну и раздвигает занавески. Весь день казалось, что вот-вот выпадет снег; редкие снежинки перед тем, как на землю, иногда посверкивают в свете фонаря. И хотя на улице темно, небо кажется светлым, даже ярким; оно сплошь застлано облаками, будто подсвеченными изнутри.

– Звезд сегодня нет.

– Это снежное небо, – говорит Люси, прижимаясь носом к оконному стеклу. Там, где ее кожа касается поверхности окна, нет ни пятнышка. – Будто кто-то в небесах оставил включенным телевизор. Так моя бабушка говорила. – Она смеется, потом замолкает и поворачивается к нему. – Как это я вспомнила такое?

– Не знаю. Может, это как у жертв амнезии. Определенные вещи пробуждают отдельные воспоминания.

– Да, наверно.

Девушка вновь отворачивается, смотрит в небо, а он закрывает глаза, пытаясь отгородиться от образов, навечно выжженных на его сетчатке. Колину хочется рассказать ей о ее смерти и его роли во всем этом. Но есть что-то еще, голос у него в голове, который раз за разом повторяет, что это – плохая идея.

Дот сказала, что призраки возвращаются сюда потому, что у них остались незавершенные дела. Может, Люси здесь из-за этого. И это должно как-то его насторожить, и нужно бы отнестись к этому серьезнее. Вряд ли кто-то вернется из мертвых только потому, что забыл книгу в библиотеку вернуть или, скажем, соскучился по школе. Это должно быть что-то более масштабное. Расплата? Месть? Колин отмахивается от этих мыслей: Люси никогда бы не причинила ему вреда. Он знает это. Но оставшиеся незавершенными дела – это точно о Люси. Можно ли придумать что-то более незавершенное, чем твое собственное сердце, вырезанное из груди человеком, которому тебя доверили родители?

Он вздрагивает, и тут Люси поворачивается обратно к нему.

– Замерз? – спрашивает она.

– Не, просто дерганый какой-то.

Люси подходит ближе и останавливается, только когда кончики пальцев ее ног касаются его. Он изо всех сил борется с чувством, что все атомы его тела, сговорившись, тянутся к ней. Ему хочется поцеловать ее снова.

Стоит такая тишина, что трудно поверить, будто выше и ниже, по ту сторону стен – другие комнаты, в которых полно народу. И Люси совершенно безмолвна. Она не переминается с ноги на ногу, не кашляет, не поправляет беспрестанно волосы и одежду, как другие девушки. Ему, кажется, слышно, как падает снаружи снег.

Но, если не отвлекаться на все это, есть что-то еще, что-то в воздухе между ними, отчего все его чувства становятся будто сверхъестественными.

Когда она протягивает руку, касается его нижней губы, прослеживает пальцем изгиб металлического кольца – будто весь воздух вокруг них двигается вместе с ней.

Колин не знает, куда деваться от неистовой нужды в ней. Глаза у него делаются как расплавленный янтарь.

– Поцелуй меня, – просит она. – Все в порядке.

Он наклоняется ее поцеловать, едва касаясь ее губ своими. Каждый короткий, осторожный поцелуй сопровождается взглядом в глаза и тихим шепотом:

– Все в порядке?

И ее ответом:

– Да.

Когда он сосредотачивается чересчур сильно, то уже не уверен, касается ли он ее вообще. Физически ее поцелуи несравнимо меньше, чем все, что у него было до этого, но внутри он, кажется, готов взорваться. Его руки находят ее талию, ее бедра, подтягивают ее ближе.

Она вздрагивает, морщится. Это уже чересчур.

– Черт. Прости, – говорит он.

Но она дергает его за рубашку и смотрит на него с такой решимостью в глазах, что он, тихонько рассмеявшись, целует ее опять – еле коснувшись.

Ему не хочется быть, как те парни, которые давят и давят, добиваясь все большего, потому что парень знает: каждое прикосновение ошеломляет ее. Но он просто умирает от желания узнать, какова ее кожа на вкус, каковы ее губы. Жадность поглощает его без остатка.

– Я хочу, чтобы ты осталась.

– А можно? – спрашивает она. – Джей не вернется на ночь?

– Думаю, нет.

Откинувшись, она ложится к нему на кровать, и он склоняется над ней, прочерчивает пальцем по горлу невидимую линию, потом между ключицами, прежде, чем расстегнуть три верхних пуговицы ее рубашки. Ни шрама на бледной коже. Ни стука сердца под его пальцами, но, кажется, что-то еще вибрирует под ее грудной клеткой.

Ее быстрые поцелуи тают, как сахар, у него на языке, и, будто порыв ветра, она перекатывает его на спину Он чувствует ее вес у себя на бедрах, ощущает выпуклости ее фигуры. Она теплая, но, в то же время – и нет. Самая сладкая пытка: тень прикосновения, вот оно есть, а вот его нет – еще прежде, чем он успел его ощутить.

Это как во сне. Все – только в воображении, никакого реального облегчения – а он хочет ее так сильно.

– Колин…

– Да?

– Сними рубашку.

Он глядит ей в глаза и, не видя ни тени сомнения, заводит руки за голову. Рубашка исчезает в миг. Ее руки, иллюзия ее веса, давят ему на грудь; дразнящее ощущение, от которого у него по коже бегут мурашки.

Но каждое ощущение проходит слишком быстро, и он лежит под ней, боясь прикоснуться, боясь, чтобы это не было для нее слишком.

Она шепчет, впечатывая слова ему в шею, в уши, в скулы. Мне нравится вкус твоей кожи. Ты пахнешь мылом, и травой, и океаном. Дразнящее прикосновение зубов – она тянет за кольцо в его губе; ее руки – повсюду.

Он больше не может сдержать собственные руки – они стягивают с ее плеч рубашку, прикасаются к животу, к груди, прослеживают, запоминая, каждый изгиб.

– Слишком сильно, – хрипло всхлипывает она на вдохе. Ему страшно, что она пытается не показать, что он сделал ей больно.

– Прости, прости, – бормочет он, запуская пальцы себе в волосы. Он закрывает глаза и тянет что есть сил, испытывая благодарность за это определенное, знакомое ощущение. Он не садился на велик уж несколько дней, не бегал, не делал ничего, и внезапно он чувствует себя медведем, который пытается нести в лапах хрусталь; мышцы, кажется, готовы взорваться от напряжения. Интересно, не это ли люди имеют в виду, когда говорят, что иметь что-то почти – гораздо хуже, чем не иметь совсем.

Ее ладонь скользит, пульсируя, по его щеке.

– Посмотри на меня.

Он взглядывает в глаза цвета крови, цвета ночи и неба. Темные оттенки синего и красного; крапинки индиго.

– Тебе нужно… Потрогать себя, если… – Она даже не моргнула ни разу. Ни одного стеснительного жеста, ни одной попытки изобразить скромность – волосы потеребить или прикрыть лицо руками, как на ее месте сделала бы другая. Она просто смотрит и ждет.

– Ты имеешь в виду… – Он чувствует, как брови у него ползут вверх. – Мне самому?

– Да. – А потом она улыбается. Это та самая, милая улыбка с ямочками, которая просто приканчивает его – одновременно уязвимая и требовательная. И ощущение абсурдности ситуации исчезает напрочь вместе с инстинктивной потребностью прикрыться.

Он делает то, что она попросила, резким движением стягивает вниз джинсы и прикрывает глаза, только когда она произносит его имя. Все быстро и знакомо, и волна жара прокатывается по коже, и он пытается перевести дыхание. Но это не то, что ему по-настоящему нужно. Она смотрит на него, не отводя горящих грозовых глаз. И, несмотря на то, что вид нее совершенно завороженный, ему ясно, что и для нее это – не то, что нужно по-настоящему.

Колин укутывает ее одеялом и укладывает рядом, повернувшись боком, ее спина – к его животу.

Ее тяжесть то кажется реальной, то вдруг почти исчезает, то давит, то отступает, как ветер, дующий в окно.

Они желают друг другу «спокойной ночи», раз, другой, не в силах отпустить друг друга. И тут он понимает, что она дышит. Короткие вдохи и выдохи, в том же ритме, что и у него, и этот ритм начинает его убаюкивать. Грустная радость болью отдается в груди. И, когда сон уже накрывает его с головой, он больше не может бороться со страхом, что, чем больше он будет нуждаться в ней, тем труднее будет для нее остаться.

Его веки наливаются тяжестью, мышцы расслабляются, и он чувствует, как проваливается в небытие.

Колину снится Люси; на ней платье в цветочек и белые сандалии, руки сложены на груди, а вокруг – море лилий.

Глава 14

Она

Пока он засыпает, она старается лежать совершенно неподвижно, вслушиваясь в ритм его дыхания. Колин уже несколько дней не садился на велосипед, не изматывал себя, как обычно. Колин, к которому Люси уже успела привыкнуть – постоянно в движении, полон кипучей, еле сдерживаемой энергии. Но сейчас, когда он почти заснул, то кажется странно спокойным. От этого ей как-то не по себе, хотя у него такие твердые и сильные руки, и спиной она чувствует прижавшуюся к ней широкую грудь.

Колин вздыхает, бормочет что-то, а потом его тело расслабляется, будто сдувшись, излучая расслабленность и усталость, и будто даже делается теплее. Ей так не хватает этой полной физической расслабленности, способности отпустить себя во сне.

Люси здесь уже два месяца. Шестьдесят пять закатов, и только сегодня она в первый раз ощущает, как ее затягивает темнота. Наверно, думается ей, для тех, кто любит спать, эта часть – самая любимая: уход в покой.

Расслабившись, она чувствует, будто опять вернулась на тропинку, но в этот раз – только мысленно, и все вокруг какое-то другое. Она под водой. С каждым выдохом с ее губ срываются пузырьки, и, поглядев вверх, она видит, как они превращаются в звезды в фиолетовых небесах. Водоросли становятся ветвями; они тянутся, стремясь прикоснуться к каждой крохотной искорке света. Перед ней расстилается все та же пыльная тропинка, но в темноте она странного темно-коричневого цвета. Кажется, земля покрыта не то илом, не то опавшей корой.

Тропинка не бесконечна, как это иногда бывает во сне. Она просто обрывается там, впереди, где нет ни поворота, ни подъема, – одно только мягкое, черное ничто. Пустота. В этом мире, где девушка-призрак может ходить и трогать других людей, и смеяться, чернота – это не что-то пугающее. Это просто другая сторона белого.

Она продолжает идти, а потом это, собственно, уже не ходьба – она просто движется. Поворачивает налево, потом направо, и опять налево, и вот она опять на своей тропинке, в ожидании. Краешком сознания она еще раз ощущает изгиб тела, спину, прижатую к Колину, а потом отпускает себя в черноту.