Текст книги "Дети единорогов: Дневник Первого"

Автор книги: Кристина Лисовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Я сегодня также снова предложил Ляле в следующий раз выступить вместе в трактире, и, неожиданно, в этот раз идея пришлась ей по нраву. Всю дорогу домой мы распевали песни. Ляля уговаривала Сэма к нам присоединиться, сначала по-хорошему, потом подтрунивая над ним за стеснение, а я разными способами пытался убедить её оставить эту затею, ибо у меня было побольше времени усвоить, что заставить Сэма прилюдно заниматься чем-то, в чём у него нет уверенности – бесполезно.

29 сентября

Дни идут так спокойно и размерено, что я даже не знаю, какие из тех маленьких событий, которые их составляют, стоят описания. Ляля выиграла в нашем несерьезном споре, поразительно и невероятно, но ей все-таки удалось упросить Сэма заняться пением. Могу поздравить Лялю, умение влиять на человека, для которого существует только его мнение и неправильное – большая редкость, но я не уверен, что оно стоит моей головной боли. Существует два типа людей, которые не умеют петь, одни тихие настолько, что услышать, о чём они пытаются поведать, можно только стоя к ним вплотную, а вторые – очень громкие, напряженные и не попадающие не в одну ноту. К сожалению, Сэм

(прим. пер.: текст обрывается и меняет ориентацию на горизонтальную, авторский почерк сменяется кривыми крупными округлыми буквами, первое слово полностью заштриховано, невозможно разобрать каким оно было.)

___, что делаешь?

так интереснее

(прим. пер.: авторский почерк вернулся)

Ну, хорошо, давай будет по-твоему. Я описываю свою жизнь.

У меня было много времени этому научиться, да и я бы не сказал, что пишу быстро.

(прим.: нижнюю строчку венчает несколько каракуль, похожих на те, которые получаются в результате расписывания ручки, вероятно, с их помощью скрыли какой-то текст. Несмотря на избыток остававшегося места, дневник продолжается со следующей страницы, где ориентация текста меняется обратно на книжную).

Ляля быстро поняла, что вести со мной переписку – не такой интересный способ провести досуг, как могло показаться, и это хорошо, есть намного более рациональные методы для развития своего письма и чтения. К вечеру у меня получилось разучить с Сэмом одну застольную песню, она не очень сложная, и мне легко одновременно играть ее на лютне и следить за голосом… ха, Сэма теперь можно называть моим учеником, а меня наставником, это забавно.

Пишу я как певец, у которого за плечами большой опыт, множество дней тренировок в одиночестве, ни одно выступление на улице или в питейной, как певец, который достиг такого уровня мастерства, что выше расти просто некуда, как певец, который, чтобы не сойти с ума от утраченного смысла жизни, берет к себе учеников и надеется, что когда-нибудь, усвоив все мои знания и премудрости, впитав в себя и горький, и приятный опыт бардовской жизни, один из них сможет превзойти мастерство своего наставника и приумножить его славу. Так вот, ныне ситуация с послушниками у меня не самая лучшая… Ладно, это все шутки, мне над собой еще расти и расти. А Сэм молодец, он, конечно, несколько раз да сфальшивит, несмотря на то что песню мы мучили целый день, но было видно, что он старался и прислушивался к моим правкам.

30 сентября

Гуляли с Сэмом по городу, увидели, как Лех с корзиной грибов возвращается. Если мы когда-нибудь до сегодняшнего дня и ходили вместе по грибы, то я этого не помню, никогда не было особенного смысла, к тому же проклятье убирает у человека потребность в пище. И всё-таки, когда Сэм предложил последовать примеру Леха, я согласился. Я почти привык к его запаху, хотя поначалу он очень отвлекал, было ощущение, как будто меня заново прокляли, тогда при встрече с человеком моей крови точно также осознанность понижалась, и было столь же тяжело перенаправить внимание на что-то другое. Очень здорово, что в этот раз к моей слабости Сэм отнёсся с пониманием, а не превратил в повод для шуток, без них, конечно, тоже не обходится, но они совершенно беззубые. Настораживает, что сам Сэм ничего не чувствует. Он сместил ракурс, с которого я смотрю на эту ситуацию, предположив, что проблемы не у него, а у меня. Да, пожалуй, можно и так сказать, неудобства же терплю я, а не он, но это софистика. Сэм неправ, для него запах Ляли ни с того ни с сего поменялся, и мне кажется, что более вероятно, что что-то пошло… ну вот почему не так? Всех остальных людей он чувствует как обычно, ничего в них странного не появилось. Я снова запутался, также как и днём. Мы по итогу пришли к тому, что без еще одного проклятого этот вопрос не решить. Честно, когда Сэм это сказал, мне не по себе стало, благо он быстро добавил к своим словам, что жизнь у нас предполагает быть долгой, и мы успеем, скорее всего, не раз, случайно встретить кого-то из тех, кто уже таким является.

Ещё я поспрашивал по поводу его планов на Лялю, собирается ли он рассказывать ей о проклятии. Вместо ответа на мой вопрос, Сэм принялся разглагольствовать о том, что не все считают проклятье проклятьем. Мы с ним не постарели, мы не разу не заболели за эти двадцать лет, раны заживают на нас как на собаках, а со слюной единорогов и вовсе исчезают на глазах – мы можем быть бессмертными, если не будем сильно глупить. Сэм сказал, что пока мы не общались, он успел проклясть (нужно придумать другое слово) несколько людей, которые, как ему кажется, хотели такой жизни. Он спрашивал их о страхе перед старостью, о желании завести семью, оценивал их эмпатию, я понимаю, почему был выбран такой подход, но мне он совсем не нравится. Поступки Сэма могли бы иметь хотя бы иллюзию благородства, если бы вопросы задавались прямо: «Ты согласен в первую очередь замечать в человеке запах его крови? Ты согласен в первые несколько дней посвящать всего себя борьбой с соблазнами, предотвращению убийств, которые ты можешь совершить? Ты согласен всю жизнь либо сидеть в ежовых рукавицах, постоянно осуждая себя за желание людской крови, как это делаю я, либо выкручиваться гаданиями да кровопусканием, как это делает Сэм, либо доводить себя до состояния животного воздержанием, чтобы в конечном итоге не выдержать и всё равно убить? Ты согласен вечно скитаться и скрывать свою сущность? Ради такой земной жизни ты готов отказаться от вечной и блаженной загробной?». И это я умолчал о парочке менее значимых неприятностей: невозможности бегать при других людях, и вонь от большинства из них, если будущему проклятому повезло родиться с Сэмовой кровью, хотя этот пункт всё же позже начинаешь воспринимать скорее, как плюс, чем минус: гораздо меньше соблазнов. Я спросил, рассыпались ли люди в благодарностях, после того как дело было сделано, на что Сэм не ответил однозначно и сказал, что об ощущениях таких проклятых (ну не кажется мне подходящим слово «одаренных») нужно спрашивать спустя месяц, а лучше – несколько лет. Он им даже ничего не подсказал с высоты своего опыта, и в этом у него тоже с совестью всё в порядке: «Ну, а зачем, если существуют люди, которые действительно считают наше проклятье даром, пускай переживают его в полной мере, также как мы», – я упростил, но суть такова. Я сказал Сэму, что если он таким расчетливым образом хочет узнать, может ли человек иначе воспринимать то, что случилось с нами, нужно выждать лет десять как минимум, и это его расстроило.

Всё, что сочетает в себе одновременно Лялю и наше проклятие – для Сэма очень большая мозоль. Он сам понимает, что даже если выяснится, что кто-то мечтает о нашей участи, то это ничего не скажет нам о той, чей взгляд на жизнь во многом необычен. Лучше всего рассказать всё Ляле и исходить уже из её мнения, а до этого даже не рассматривать такую возможность. Мне при любом раскладе кажется плохой идеей проклинать Лялю, но у меня не получилось найти в себе силы, чтобы даже заикнуться об этом Сэму, также как и у него их не хватает на то, чтобы в ближайшее время раскрыть правду. Это тоже паршиво, нет смысла оттягивать неизбежное, так Сэм привыкнет к жизни, где у него под боком любимая женщина, и в случае неприятия с её стороны или, возможно, даже злобы и обиды, всё может обернуться трагедией. С другой стороны, он прав в том, что какой бы хорошей девушкой не была Ляля, мы не так много знаем о ней, чтобы сознаваться в подобных вещах, такой шаг может кончиться очень плачевно и для нас, и для тех, кого мы прокляли. Наверное, можно считать, что нам удалось прийти к единому мнению, главное – поймать момент, в который мы сможем обойти обе описанные проблемы.

Я ещё при первой встрече после нашей ссоры сказал Сэму, что не хочу ничего знать ни про ритуалы, ни про любые другие опыты, которые происходили, пока мы не общались. Сегодня так уж получилось, что тема коснулась их, да и нужно было как-то уйти подальше от грустных дум о Лялиной судьбе. Я поспрашивал по этому поводу, и мне открылось несколько интересных моментов. Во-первых, единороги могут быть жестокими. Сэм проклял с рождения слепую девушку, к ней не вернулось зрение, также как к юродивым не возвращалось понимание. Была надежда, что недуг можно исправить при помощи слюны, но на тот момент фляжка была почти опустевшей. Они не успели зайти глубоко в лес, когда к девушке вышли единороги. Сэм держался на расстоянии и наблюдал, пока не увидел, что эти животные собираются проткнуть его невольной помощнице глаза. Он думал, что зверей отпугнёт одно лишь его приближение, но на этот раз единороги почему-то не кинулись в рассыпную, а наоборот перегородили дорогу. Девушка очнулась спустя несколько дней и уже зрячая, на место её прежних глаз встали новые, ярко-розовые. Это не поддаётся никакому объяснению, но так можно сказать обо всём, что связано с проклятием. Во-вторых, тот ритуал по снятию венца безбрачия убивает проклятых, если использовать смешанную кровь. Это иронично, ведь Сэм, несмотря на то что провёл его не на себе, всё равно вскоре обрёл взаимную любовь. Его тоже моё наблюдение позабавило, он пошутил, что венцы наложил на нас тот дворянчик, которому не повезло стать третьим проклятым, и что мне тоже надо срочно снимать с себя эту гадость.

Домой мы пришли только к вечеру, грибники из нас совсем никудышные, даже корзинки не набрали, но я рад, потому что нам обоим нужна была эта беседа.

4 октября

Вчера наконец спели в трактире вместе с Лялей. С ней было намного комфортнее выступать, чем одному, хотя до вчерашнего дня я думал, что будет совсем наоборот. Публике наш дуэт пришелся по нраву, это очень хорошо, потому что мне бы хотелось как-нибудь повторить этот опыт. Ляле очень понравилось находиться в центре внимания, я сильно растерялся, когда она с восторженными глазами стала меня благодарить за то, что подал идею, даже засмущался, ведь моя заслуга не настолько большая, чтобы слышать столько тёплых слов в свой адрес. Потом мы втроем обмывали наш дебют, пьянка вышла довольно спокойной, иной человек назвал бы ее скучной, но мне такие посиделки по душе: без драк, без глупых историй. Ну как, единственная глупость, которая с нами свершилась – мы чуть не уснули за тем же столом, где начали пить. К счастью, трактир держит мужик широкой души, он всех нас растряс, и мы поковыляли к дому, спотыкаясь об собственные ноги. Сейчас Сэм ушёл к Леху за рассолом, чтобы как-то облегчить нашу головную боль. Я уже не вижу смысла давать себе обещание не напиваться, все равно нарушу его.

7 октября

Сегодня читали по ролям. Сэм вчера кучу времени провёл у какого-то дворянчика, и тот решил выразить свою благодарность книгой. Вечером дня, который был полностью посвящён опохмелению, мы увидели валяющегося на дороге мужчину, который не мог встать. Ляля настояла на том, что надо ему помочь. Бедолага был ужасно пьян, мы проводили его до трактира и дали денег, которых хватило на оплату ночевки в комнате. Всю дорогу незнакомец жаловался на свою жизнь, рассказал, что женщина, за которой он ухлестывал, предпочла другого, в последствии мужчина так и не женился, работе отдался, двадцать лет отпахал, чтобы его просто прогнали на улицу. Работал он лекарем, а выгнан был за то, что не смог вылечить своего господина. Сэм сказал, что, судя по пьяным россказням, лечил-то бедняга, как положено, да только простые методы врачевания заразу, подхваченную дворянчиком, никогда не брали. Я в этом мало смыслю, но сложные методы Сэма сработали, да так хорошо, что мы аж целую книгу получили. Причём, произведение очень занимательное – роман, такое редко встретишь. В нём рассказывается про путешествующего по Польше борца с чудовищами. Ляля постоянно раздражалась тому, что я очень легко читаю, шутливо обвиняла меня в колдовстве и угрожала сдать инквизиции. Пришлось рассказать ей, каким образом простой сын охотника оказался столь подкованным в деле, совсем несоответствующем его статусу. Я вообще не люблю эту историю, она внушает мне сожаление по поводу того, что я мог жить совершенно иначе, будь мой дед хоть чуточку хитрее. Я не питаю к нему дурных чувств из-за его неправильной веры, тем более, что сам был в ней воспитан. Мне даже не обидно, что по его воле мне дали имя, славящее одного из еретических богов, ведь я смог найти христианское, которое отличается всего на одну букву. Единственное, что испортило моё мнение о деде – это то, что он не смог скрыть своей инаковости. Мне не понаслышке известно, насколько нелегко постоянно держать в секрете, кто ты есть, но ведь у меня получается справляться, он тоже мог постараться, пусть не для себя, допустим, его не волновал титул, но ради своих детей. Тогда бы тетя Кая осталась жива, и батюшка был бы куда счастливее, да и сам дед дольше бы пожил. Случись оно иначе, мы никогда бы не охотились в том лесу, и никогда бы не нарвались на медведя, матушка никогда бы не знала таких сильных переживаний, что свели её в могилу, я никогда бы не был проклят, и никогда бы не убил Грома… а ещё, никто бы не помог Сэму спастись от чертовщины в том монастыре. Пожалуйста, попробуй сосредоточиться на этой мысли.

8 октября

Умер Лех. Я был на него так зол при нашей первой встрече, а сейчас даже немного грустно. Он был хорошим соседом, обычный добрый старик, который, как и все люди его возраста считает, что знает обо всем лучше любого, кто ему встретиться, и что имеет право учить жизни кого угодно. Эту черту даже минусом назвать сложно, ей каждый второй, если не первый дед обладает. Сходил в церковь, поставил свечку за него, за батюшку с матушкой, за Каю с дедом, хотя первую знаю только по рассказам, а второго почти не помню. Никак не могу перестать себя жалеть, из-за неудачных попыток как-то перенаправить свои мысли. Грусть переходит в ненависть, и по итогу я занимаюсь самобичеванием. Владек говорил, что, когда его забирает подобное состояние, он отдаётся делу и вскоре быстро отходит, а «не закапывался в писанину», как это делаю я. Что ж, попробовать стоит.

13 октября

Несколько дней провёл в лесу, наловил дичи, не чувствовал ни одного людского запаха, кроме Сэмова, ощущаю себя прекрасно. По возвращению к ребятам я был рад уже от того, что увидел знакомые лица и наконец ощутил тепло печки. Ляля возмущалась, что я ушел так надолго, не подумав о нашем дуэте, сказала, что они успели прочесть половину книги. Сэм рассказал, что завтра уедет в другой город, чтобы посмотреть, что за хворь напала на сестру дворянской женушки. Пока меня не было, тот самый дворянчик несколько раз посылал за своим спасителем, чтобы предложить стать врачевателем при его доме. Сэм сообщил, где его можно найти, но отказался переезжать на новое место. Я посоветовал ему ещё раз обдумать такую возможность, он бы наверняка смог перевезти Лялю с собой, жили бы в красоте, не имея проблем ни с чем, что можно достать за деньги, у Ляли бы всегда были нитки, которые ей нужны, у Сэма травы, дворянская библиотека. Но он не разделил моих фантазий: ему не нравится мысль находиться целыми днями в доме, словно пес привязанный к конуре, чтобы мигом прибежать к хозяину после его чиха (это чрезмерно патетичное сравнение не моё), не нравится идея покидать Лялин дом, да и дворянчик ему не импонирует так сильно, чтобы видеть его лицо каждый день. Что ж, Сэм, ты упустил потрясающий шанс, который простым смертным, коим не повезло родиться в бедности, даётся раз в жизни, да и то одному из сотен, молодец. Завтра будем с Лялей провожать его в дорогу, почти не переживаю за него, Сэм очень давно не проигрывал битвы с соблазнами, так что на дворянских слуг не кинется, а то, как он справляется с разбойниками составило добрую половину моих кошмаров.

14 октября

Сэм уехал, и я чувствую себя глупо, оттого что сей факт беспокоит меня больше, чем Лялю. После проводов мы с ней позанимались делами: она кроила мех для шубы, я подбирал мелодию, которую напевал Филип-трактирщик, завтра пойду переписывать слова, буду с Лялей их разучивать. Кстати, в довольно нелепую ситуацию попал. Сэм сказал, что пошёл прощаться с Филипом, а я же по запаху чувствую, что он не к трактиру направился. Стал потом узнавать, расспрашивать, оказалось, что в городе два человека с таким именем, один – трактирщик, а другой – плотник. Мы со вторым даже здоровались, он нам денег занял на выпивку, их отдавать надо, а я вообще этого момента не помню.

Сегодня дошли до речки. Ляле очень нравится это место, она рассказывала, как сидела с подругой на том самом уступе, болтая ногами над несущейся внизу водой, и планировала побег из города. У подруги через несколько дней должна была состояться свадьба, сорвать её девушка так и не решилась: не пришла к назначенному времени, – хотя Ляля была готова, ждала её, вещи подготовила. Я делился тем, что меня волнует, преподнося это как разного рода нелепицы и несуразицы. Конечно же, речь идет о проклятии. Первый вопрос, который возник у Ляли, был о том, сохранили ли те, кого я описываю, человеческий разум. Ведь сохранили? Мы с Сэмом поняли свои ошибки, мы одумались, в нашей жизни больше нет той жестокости, что отравляла наши души. Наши дни почти не отличаются от тех, что проживают обычные люди, и я радуюсь каждый раз, когда задумываюсь об этом. Ляле я просто ответил, мол, да, сохранили. Она тогда стала задираться, спрашивать, почему я подаю ей такую интересную историю как страшилку для малых детей, почему не говорю, как проклятые использовали свой, как она сказала, дар бессмертия, стали ли они правителями или непобедимыми войнами, почему я не говорю, на ком они женились, были ли их дети тоже бессмертными. Её реакция была для меня неожиданной, я не смог найти, что ответить, и попытался закрыть тему, сказав, что всего остального мне не было поведано. Частично, это правда, ведь я отказался от возможности поговорить с человеком, над которым мы провели ритуал. Возможно, именно он женился и узнал, передалось ли проклятие его отпрыскам. Забавно, что Ляля также спросила, что бы сделал я, сложись со мной такая напасть. В реальности я уверовал и крестился, это, наверное, единственная вещь, на которую проклятье повлияло непосредственно прямо, а не косвенно. Ляля сказала, что она бы пошла к королю и представила ему себя, как самое сильное оружие, которое он когда-либо сможет заполучить. В представлениях Ляли, король бы не выдал её тайн инквизиции, и она бы по его поручениям отправлялась в другие страны, выигрывала войны, которые так и не успели начаться, а в перерывах между ними жила в замке и беседовала со служанками. Решение столь же интересное, сколько кровожадное, странно, что среди всех любителей озолотиться за чужой счёт, выживших после ритуала, не нашлось никого, кто бы им воспользовался. Ляля оправдывала себя тем, что пустила бы такие способности на благо Польши, и не понимала, чем это не способ искупить те злодеяния, которые она могла бы сделать по неосторожности. Я так и не объяснил ей своего видения, из-за того, что начался дождь, и мы поспешили домой. В очередной раз я убедился, что не подменяю понятий, и что проклятье – это проклятье, а никакой не дар, кто бы что не говорил. Морось быстро переросла в сильный ливень, а я не мог бежать как нормальный человек. Я соврал Ляле, что забыл свою фляжку, и попросил её не ждать меня, пообещав потом догнать. Полностью измок, шляпа была как тряпка, но я только что проверил ее, и вроде всё в порядке, она немного подсохла и всё-таки обрела подобие своих прежних очертаний. Что по-настоящему пострадало в этой битве с природой, так это сапоги: они её не пережили. Не знаю в чём завтра пойду к сапожнику, и хватит ли имеющихся денег, хорошо хоть, что сейчас не зима.

17 октября

Ляля всё-таки заболела. У неё только-только спал жар, она уснула совсем недавно, при том мучилась с самого утра, было очень больно на это смотреть. Сэм говорил, какие травы нужны и что с ними делать в случае чего, но я и, когда помогал ему, плохо их различал, а теперь вовсе всё забыл. Не представляя, каким образом я отберу пять нужных пучков из того вороха, что был в нашем распоряжении, я решил, что мне необходима помощь знатока в этом деле, и пошёл к местному врачевателю. На новые сапоги денег пока нет, уже третий день хожу в больших вязанных носках, которые Ляле не удалось сбыть, в них и отправился. С Лёликом я до сегодняшнего дня ни разу не виделся, Сэм питает к нему неприязнь, как почти ко всем другим лекарям, и, как я понял, она взаимная. В тех словах, что я слышал об этом человеке, было много правды. Лёлик действительно необычно низок, он, пожалуй, будет одного роста с большинством юношей, у которых ещё не успел прорезаться голос, выглядит хилым (фраза Сэма «такой-же дрыщавый как ты» – это ещё преуменьшение), плохо выговаривает букву «р». Со мной он сначала держался дружелюбно, ко как понял, кому нужна помощь, стал крутить носом, мол, раз с ней такой способный лекарь живёт, пускай сам и прогоняет болезни своей, как он выразился, вертихвостки. Я его и так, и сяк просил, чуть ли в ножки ему не кланялся, убеждал, что никаких денег из-за нас у него не убыло, что люди больше доверяют тому, кого дольше знают, что к Сэму вообще с болезнями никто не обращается, мазям его не доверяют… тьфу, аж противно стало. Зато Лёлику мои речи пришлись по душе, он носки мои подметил, с лицом великого гуру бросил ласковое: «Ну ничего страшного, твой друг ещё научится, он же молодой, неопытный», – и соизволил проследовать за мной. Увидев Лялино состояние, он сказал, что те травы, которые наказал использовать Сэм, совсем не подходят, нужно кровопускание, мне даже слова против не дал вставить. Я думал, что с ума сойду, когда Лёлик сделал разрез. Тело было словно чужое, я понял, что дело дрянь, когда поймал себя на том, как представляю свои зубы, вонзающиеся в эту руку вслед за лекарской бритвой. Я сразу вышел на улицу под насмешку о якобы моей боязни крови. Кстати, среди проклятых вполне может быть кто-то, носящий в себе такой страх. Господи, какой ужас! Это же получается, что мы в самом прямом смысле сделали обыденностью чей-то кошмар.

Так впечатлился сложившимся в голове картинам, что не могу уснуть. Несколько раз обежал город, устал, но всё зря было. Всё равно нахожусь в сознании, только теперь с ноющими ногами. Я так и не написал всего, что хотел. Лёлик приготовил отвар, сказал, когда он остынет, нужно в миску ещё одну травку кинуть, вручил мне всё прямо в руки и ушёл. Вскоре Лялю начала бить дрожь, она жаловалась, что ей одновременно и холодно, и жарко, стала бредить. Ей привиделось какое-то жуткое существо в тени, которую отбрасывала свеча, моим словам о том, что там ничего нет, Ляля не поверила, долго поражалась, как можно быть таким невнимательным. Потом она, плача, умоляла своё видение уйти и никого не трогать, я погасил свет, надеясь, что с исчезновением тени, видение уйдёт, но это нисколько не помогло. Я очень долго успокаивал Лялю, сидел возле кровати, говорил, что всё будет хорошо, а сам так боялся сорваться, что выхлестал фляжку целиком. Она сильно сжимала мою руку, как будто я собирался вырваться или уйти, убеждала, что нам нужно дождаться её отца, уверяла, что он скоро придет, что войны не будет, притом, что я никак не возражал, и даже напротив подыгрывал всему сказанному. После отвара Ляля продолжала бредить, я даже заволновался, но, чуть-чуть подождав, увидел, что всё произошло, как обещал Лёлик. Она уснула, бормоча что-то себе под нос, я надеюсь, что жар пропал насовсем, и не вернется к завтрашнему утру. Словами не передать, как я не хочу, чтобы сегодняшний вечер повторился, без проклятия я бы может и придумал, как успокоить Лялю. А вот так, когда у неё не до конца зажил надрез, и мне приходится сидеть столь близко с её рукой в руке, когда для меня всё происходящее – одно сплошное безумное испытание, у меня способность соображать вся уходит на то, чтобы сохранять контроль над происходящим.