Текст книги "Люди как люди. Сборник рассказов"

Автор книги: Кристина Крюкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Моллюски и их раковины

Борис Петрович был озадачен скоропостижной кончиной жены.

Прошли похороны, прошли девять дней.

Только теперь он начал осознавать, что Ларисы больше нет.

«Мне всего пятьдесят, а я уже вдовец».

На руки выдано свидетельство. Больше она не встречает его дома. Не болтает с ним, пусть и обо всякой чепухе, не жарит котлеты, не строит несбыточные планы, не поет в ванной. Как тихо. Какая звенящая тишина. Жизнь как будто замерла. Как будто Лариса в отъезде, скоро вернется, и все пойдет по-прежнему.

Он сидел на диване и прислушивался, вдруг она звякнет тарелкой на кухне или позовет его ужинать. Но она не звякала и не звала.

Дочь и сын очень помогли в эти дни, без них бы он совсем растерялся и был бы обманут похоронными дельцами и организаторами печального банкета.

Сын быстро уехал обратно к своей семье.

Борис Петрович с дочкой Машей сидят в квартире, в которой еще недавно суетилась по хозяйству его жена.

Маша обняла отца за плечи. Ей показалось, что за последние дни он осунулся и стал как будто меньше.

– Папка, а можно я с тобой поживу?

– Как это, Маша? – встрепенулся он, – а муж твой что скажет?

Маша махнула рукой и вздохнула.

– У нас уже давно все плохо… я вам говорить не хотела, чтобы не расстраивать… а теперь и так такое горе… – она всхлипнула, вытерла глаза рукавом.

«М-да, – грустно подумал Борис, – видимо, прошли те времена, когда семьи существовали до момента «пока смерть не разлучит».

– Я ж не знал, – отец неловко положил ей руку на плечо, – конечно, живи тут сколько хочешь. Хоть навсегда переезжай.

Они сидели на диване, уставившись в пол. Сидели рядом, но каждый по-своему одинок. У одного нет жены, у другой – матери. Было слышно, как тикают большие часы и как за стеной громко разговаривают соседи. У них все живы, есть с кем поговорить.

– Маш, я все думаю про ее сердечный приступ… вот ведь случай… и что она вообще на той улице делала…

– Да кто ж знает, папка. Может, к подруге ходила, может, например, на маникюр. Да что угодно.

Он кивнул в знак согласия.

– Давай, папка, выпьем немножко водки.

Борис Петрович снова кивнул.

***

Маша очень пригодилась отцу – прибирала квартиру, ходила в магазины, общалась с визитерами и вечерами составляла компанию самому Борису Петровичу.

– Пап, вы такие молодцы, сделали ремонт, мебель всю поменяли, – Маша всегда радовалась за родителей.

– Да… это все мать твоя… – он обвел взглядом комнату. И правда, все было новеньким. Это при их скромных зарплатах-то. И как только выкраивала деньги?

– Папа, кстати, это все случайно не в кредит? Как бы не забыть платить?

– Нет-нет, Маша, кредит только на эту квартиру. Представляешь, ведь остался всего один платеж. Всего один! Столько лет платили… Надо же, как она чуть-чуть не дожила… так символично… а была б так счастлива…

Они оба вздохнули.

***

Он был рад, что у него есть работа. В такой ситуации работа – спасение. Ведь хотелось только лежать и смотреть в потолок. Но как-никак каждое утро нужно было встать с кровати, побриться, умыться, выйти из дома, купить спортивную газету, дойти до института. Там на весь день получалось забыться, читая лекции студентам, погрузиться в мир литературы и высоких материй, общаться с одухотворенными людьми. Лариска была далека от всего этого, ее больше заботили практические вопросы. Прочитав книгу, она говорила что-то типа: «Хорошая книжка». И бежала по делам, успеть купить какой-нибудь диван со скидкой.

Это даже удачно, что в их паре один успешно решал бытовые вопросы, а другой – реализовался как филолог. Борис Петрович с добродушным презрением взирал на Ларискину мирскую суету, отдавая ей зарплату и не озадачиваясь мещанскими делами. Он днями пребывал в литературных чертогах, с учащимися-единомышленниками обсуждая тексты и подтексты произведений, изучая житие поэтов и писателей, как будто проживая с ними жизнь, то бродя по парижским подворотням с Бальзаком, то рассматривая картины будущего с Уэллсом. А вечером Петрович приходил домой, где его ждала в неизменно хорошем настроении Лариска, ждали любимые тапки, диетические котлеты и новый диван. Это его более чем устраивало. А души высокие порывы он, чего греха таить, несколько раз унял в романах с одухотворенными студентками.

В эту среду после работы Борис Петрович пошел выпить и поболтать с другом. Михаил – давний друг Бориса – был патологоанатомом. По иронии судьбы он работал в том же морге, куда привезли до похорон жену Бориса.

Они уже изрядно напились, сидя в баре, грызли чесночные гренки и периодически опрокидывали по рюмке.

– Миха, вот ты меня с Лариской познакомил, ты же ее последний и проводил… – печально изрек Борис.

– Да, Петрович, такая трагедия… такая случайность… кто бы мог подумать…

Они опять выпили.

– Да я как увидел, кого к нам привезли – обомлел! – Михаил стукнул рюмкой по столу. – Сразу подумал, как ты теперь? Такое горе…

– Миха, даже не рассказывай мне, как ее привезли…

«Не хочу думать, что ты видел Лариску голой. Хоть и при таких обстоятельствах».

– Не буду. Петрович, в общем, давай выпьем за Лариску, земля ей пухом. Ведь она была такая хорошая жена и вашим детям отличная мать, а ведь еще и красивая такая, даже в свои пятьдесят. И ведь всегда на нее приятно посмотреть, всегда нарядная… худая вон какая… не то что моя жена.. эх, знал бы раньше, не познакомил бы вас, – попытался пошутить Михаил.

– Да, красивая была, – повторил Борис.

«Даже странно, что Лариска до сих пор была такая красивая… Работала целыми днями, детей вон вырастила, на даче успевала батрачить. И сохранилась же бодрая, глаза блестели, явно не из-за меня… странно».

– Боря, тут такое дело, не хотел тебе говорить. Да и не имею права. Но ты ж мне товарищ.

Борису стало тревожно, он очень не любил сюрпризы и тайны.

– Ну?

– У нас в морге студенты-медики практику проходят, им дают разные задания, – он помолчал. – Один занялся исследованиями содержимого желудка поступающих мерт… поступающих лиц. И у твоей жены содержимое желудка проверял. Ты не переживай – все этично, все в пределах инструкций.

– И зачем вам это надо… – с сомнением в голосе насупился Петрович.

– Ну, они ж студенты… изучают всякое. И это тоже. Он мне потом показал результат, знал же, что Лариса моя знакомая. И вот что интересно – у нее в желудке любопытное содержимое было. Если не вдаваться в химические термины, то у нее был полный желудок устриц.

– Устриц? Всмысле? Каких устриц?

– Каких-каких.. едят которые! В раковинах.

– Она ела устрицы?

– Ну да, как будто перед смертью наелась устриц. Неожиданно так, – Миха пожал плечами. – Студент ее даже графиней назвал после этого.

«Устрицы… откуда устрицы? Графиня Лариска и устрицы?… Лариска и борщ, Лариска и пюре – вот это укладывается в голове. А устрицы? Посиделки у подруги что ли? Не с вареньем, а с устрицами?…».

– Да вы там напутали что-то со своими студентами. Откуда у Лариски устрицы. Они ж вроде еще и дорогие.

Миха пожал плечами:

– Ну, я не знаю. Просто передал тебе. Можешь не думать об этом. Давай еще выпить закажем.

***

«Устрицы…».

Они не шли из головы Бориса.

Устрицы скорее вязались с ним – утонченным филологом, преподавателем литературы, всю жизнь потрясающим перед лицом жены своими гуманитарными дипломами. Лариска с ее техническим образованием казалась ему хоть и красавицей, но простушкой без изысков.

А тут устрицы. Ишь чего.

Борис даже залез в интернет посмотреть цены на эти моллюски. Цена колебалась и доходила до пятисот рублей.

«Ничего себе…» – подумал Борис, прикинув, сколько штук мог бы купить на свою небольшую зарплату.

Он сказал об этом Маше. Но дочь только посмеялась, заявив, что мама, пожалуй, не то что не ела, а даже вряд ли их когда-нибудь видела.

– Наверное, это были шпроты, – усмехнулась она.

И добавила:

– Кстати, пап, я посмотрела – у тебя срок платежа по ипотеке подошел. Ты б погасил. А то пока эти разборки с наследством… как бы пени не пошли… Мы с братом на твою квартиру, конечно, не претендуем.

Борис обнял дочь и в очередной раз подумал, каких хороших детей они с Лариской вырастили. Лариска вырастила.

***

Борис заплатил в банке последний платеж по кредиту, расписался во всех необходимых документах, получил от сотрудницы банка поздравления с окончанием ипотечной кабалы и теперь стоял на улице, сжимая в руках выданную ему папку бумаг и чеков.

В голове звучала песня:

«Это день победы… с сединою на висках…».

Как молодожен-новосел, получивший квартиру.

Только жены-то нет теперь. Одна седина.

Он подумал, что Лариска бы радовалась сейчас, обнимала бы его, купила бы бутылку – пусть и Советского – шампанского, заставила бы веселиться. Он даже всплакнул.

Свобода-свобода…

Но в руке после выплаты ежемесячного (и слава богу, последнего!) взноса осталась одинокая синяя тысяча рублей, которая своим одиночеством и синевой напрочь смазала восторг от свободы.

«Вот вам тыща. Ни в чем себе не отказывайте» – грустно подумал Петрович.

Хочешь – поесть купи, хочешь – бензином заправься. Шикарно. А можно купить две устрицы.

Печаль.

«Я такой же одинокий и синеватый, как эта тысяча».

***

Петрович, столько лет огражденный Лариской от решения бытовых проблем, теперь был вынужден вступить с ними в неравный бой лицом к лицу.

Он зашел в магазин и набрал продуктов, которые обычно приносила Лариска. На кассе у него отняли четыре тысячи рублей. У него даже екнуло в груди.

Еще и пришла квитанция за квартплату.

«Это же треть моего заработка за месяц…»

Деньги разлетались на бензин, на страховки, на замену крана, на бритву. Пришлось за все платить уже из скопленной ими заначки.

«Как тяжело без жены».

Он в унынии лежал на их новеньком диване. Пришла с работы Маша.

– Пап, смотри, какое красивое пальто мне мама подарила.

«Мама еще умудрялась детей одевать… а я еле концы с концами свел».-

– Да, красивое…

– Пап, а можно я возьму мамины сумки? Буду на работу ходить.

– Бери, конечно… кому же еще они пригодятся…

Маша улыбнулась и ушла на кухню готовить ужин. Крикнула:

– Тем более, они такие дорогие! Тысяч по пятнадцать их в торговом центре видела.

«Да как же так?..»

***

Петрович в который раз с облегчением подумал, какое же счастье, что погашена ипотека. Так как деньги утекали сквозь пальцы, он даже начал записывать все свои траты.

Не сходилось ничего.

«Я гуманитарий, но не настолько же, чтобы не смочь прожить в одиночку?..».

Он все время думал про Лариску. Как бы она сделала каждое дело? Наверное, технари лучше решают житейские вопросы.

Ему хотелось бы сейчас погулять с Лариской в парке или послушать ее смешные истории ни о чем, или вместе налепить пельменей, или сходить посмотреть глупое кино, или даже поглазеть на «хорошие диваны со скидкой». Только ее больше не было рядом. Он и не ожидал, что будет так скучать по ней.

И со студентками никакие романы крутить не хотелось.

Бредя по улице, он увидел в витрине парфюмерного магазина рекламу любимых Ларискиных духов и захотел купить себе флакон, чтобы ощущать хотя бы ее запах. Духи стоили шесть тысяч. Петрович крякнул. Набрызгал духами свою руку и решил пока нюхать ее, а в следующий раз опять зайти и пшикнуть.

Он пришел домой, схватил листок. Вписал цифры стоимости квартплаты, взноса по ипотеке, продуктов, бензина, развлечений, парикмахера и маникюрши, духов и сумок, подарков детям, поездки в отпуск, его одежды и портфеля, их ноутбука, дивана, торшера, ковра…

Получалась какая-то астрономическая цифра, даже если выбросить разовые покупки. Борис вычеркивал и вписывал и так, и этак, но месячный объем расходов все равно выходил таким, словно их в семье зарабатывало пятеро.

Петрович устал и даже вспотел.

Все эти цифры ввергли его в ступор и в уныние.

«Ничего не понимаю…».

***

Борис стоял на улице около Ларискиного офиса, переминался с ноги на ногу, обдуваемый ноябрьским ветром. Он надеялся дождаться Марину, которая была подругой и коллегой жены.

Наконец, Марина вышла из дверей. Он не сразу смог ее окликнуть – настолько промерз, что челюсти его не слушались.

Она обернулась, тепло ему улыбнулась и даже обняла. Сказала слова соболезнования. Потом оба грустно замолчали.

– Борька, ты ж замерз… ты занят сейчас? Пошли ко мне, помянем нашу Лариску.

Он кивнул. У него не было никаких планов.

У Марины дома было тепло и уютно. Для измученного решением бытовых проблем Петровича теперь все женщины – а особенно технари – казались гениями домашней бухгалтерии и умелыми дельцами.

Они выпили вина и долго разговаривали. И всплакнули, и вспомнили веселые времена. Вечер вышел душевным.

Борька подумал, что пора бы ему и честь знать. Но волнующий вопрос не давал ему покоя.

Поерзал на стуле и рассказал Маринке про свое недоумение по поводу несоответствия их доходов расходам. Он перечислил все суммы и покупки, какие вспомнил, и складывал, и изумлялся. Спрашивал, не брала ли Лариска каких-нибудь кредитов или, может, у Марины занимала денег?

Марина слушала-слушала. Многозначительно поглядывала на часы. На второй час его монолога она изрекла:

– Борька, ты прикидываешься или и вправду дурак?

Борис недоуменно замолчал. Дураком его редко называли, обычно уважительно по имени-отчеству.

– Почему это я дурак? – он поправил очки на носу.

– Вот ты кто?

– Я?.. всмысле, кто… человек я. Мужчина. Филолог.

– Во-о-от. Филолог. Хорошо тебе живется, как филологу?

– К чему такой вопрос, Марина?.. Ну, конечно, хорошо. Я всю жизнь учился, чему хотел, исследовал то, к чему у меня лежала душа. Я уважаемый преподаватель на кафедре, у меня прекрасные работы, на которые авторитетные люди писали весьма хвалебные рецензии.

– Боря, ну, вот чтобы ты в свое удовольствие почитывал, пописывал и похаживал в свой институт за три копейки твоей жене приходилось суетиться. И чтоб самой ни оголодать, ни заскучать.

– Это что, это что значит, Маринка? Где же она брала деньги? На что ты намекаешь? У нее кто-то был?

Маринка сама налила себе в бокал еще вина.

Борису стало вдруг жарко, он почувствовал, что он прав.

– Она же работала! Разве не работала?

– Да работала-работала, конечно.. Такие же три копейки, как твоя зарплата. Но тебе же надо было на ноги вставать, нельзя было тебя отвлекать от важных исследований! Встал на ноги-то?… Ты же помнишь, она взяла подработку, и даже не одну. Только устала очень… Да еще ты со своими банальными романами со студентками, – Марина подперла щеку кулаком. – На кой ляд ей три работы, чтоб ты полный сил свои приватные лекции проводил?

– Она обо всем знала?… – прошептал Петрович.

– Да знала, конечно. После шестой твоей обучаемой перестала их считать.

Петровичу стало еще жарче.

– Так почему же… почему она прощала? И не уходила?

– Ты дурак и она дура. Я считаю, идеальная пара… Уж извини, Борька. И ты извини, Лариска, – Марина подняла глаза в потолок и продолжила. – Сначала все помочь тебе хотела, а ты, как фазан, дипломами кичился, а толку вышло не очень много. Дети у вас пошли, их же надо было растить. А ты все в учебе да в симпозиумах, да о романтике не забывал, молодец. Она ждала, пока вы кредит погасите. Все причитала в конце, как тебя бросит с этой ипотекой, как же ты один жить будешь, дипломированный гуманитарий, – Маринка изобразила Ларискины интонации, Петрович даже вздрогнул.

– И что, и любовник у нее был?

Маринка опять подняла глаза в потолок.

– Ну, да, чего уж теперь. В последние годы был. И нечего ее винить, чья бы корова мычала.

Борис сидел ошарашенный свалившейся на него информацией.

Днем его утомили подсчеты расходов, которые теперь хотя бы имели объяснение, а сейчас еще и подробности насыщенной жизни его жены.

– Борька, ну, чего ты сник?… жизнь как жизнь. Ты не ангел, она тоже. Что, плохую жизнь прожил? Вон как хорошо все было, чего уж. Остался весь в шоколаде, еще и с выплаченной ипотекой.

– А что, она после выплаты ипотеки уйти от меня хотела?

– Да, Боря, после этого хотела уйти.

«Да, собственно, и ушла…», – подумал он.

Вечерок выдался на славу. Петрович не знал, чему был бы больше рад. Нужно ли было узнать эту чудесную правду или лучше не притаскиваться сегодня на поиски Маринки. «Кто ищет, тот всегда найдет», – нашлось применение поговорки.

– Маринка, я пойду. Пожалуй.

– Да и пойди, пожалуй.

– А то вдруг еще чего вспомнишь, я ж окончательно полысею и поседею от такой задушевной беседы.

Уже в дверях он спросил:

– А что она делала-то на той улице перед смертью?

– Точно не знаю, там находится итальянский ресторан, который она любила. Может, там была, – Маринка пожала плечами.

***

На сорок дней с момента смерти жены Петрович решил не устраивать никаких посиделок, а решил один сходить в ресторан на той улице, где Лариску настиг сердечный приступ.

«Сердечный приступ в прямом и переносном смысле», – грустно усмехнулся Петрович, помятуя Маринин рассказ про роман его умершей жены.

Он заказал столик заранее. Пришел и уселся в кресло.

Ресторан был довольно нарядным и дорогим. Бальзак и Уэллс были вместе с ним. Но Лариску здесь он все равно представить не мог.

Петрович сделал заказ и попросил принести полдюжины устриц.

– Извините, – поклонился официант, – вон тот господин заказал последние устрицы, он кивнул влево, – остались только две штуки, хотите две?

Петрович кивнул.

«Это даже лучше. Возможно, они мне не понравятся», – подумал он.

Когда официант ушел, он краем глаза стал наблюдать на мужиком, на которого он кивнул. Мужик сидел грустный, в черном костюме, перед ним стояла рюмка водки, накрытая кусочком хлеба, и блюдо со льдом и устрицами.

«А ведь это же он!… ее любовник!» – вдруг подумал Петрович.

Ведь он так же сидел и поминал Лариску на сорок дней.

Борис еще интенсивнее скосил глаза, рассматривая его.

Мужик был приличный, интеллигентный, взрослый, и он скорбел. Больше Петрович ничего не мог о нем сказать.

Мужик иногда опрокидывал рюмку, опирался лицом на ладони и явно скорбел.

Петрович проглотил принесенную ему устрицу. Его чуть не стошнило. Он подумал, что со стороны он, пожалуй, позеленел.

«Господи, и что люди в них находят… второй раз мне этот аттракцион ни за что не повторить», – ужаснулся он, глядя на лежащую перед собой раковину.

Борис подумал, что тупой получился вечер, как, пожалуй, и вся их жизнь, истинное лицо которой открылось ему в последние дни. Он – Борис, Лариска, этот мужик, устрицы – слишком много персонажей, слишком тесно в одном месте.

Борис расплатился и встал.

Проходя мимо злополучного посетителя ресторана, он подумал:

«Спасибо тебе, мужик, за все. За блеск в ее глазах, за ипотеку, за диван, за торшер. Бывай, что ли».

Пироги и орехи

Андреева подперла румяную щеку, облокотившись на подоконник, и смотрела в окно. Бывший одногруппник Гусев летящей походкой выбежал из ее подъезда, кутаясь в тонкое пальто, два раза поскользнулся, голой рукой смахнул снег со стекол своего джипа и запрыгнул внутрь.

«Как удивительно, давненько за мои сорок четыре года у меня не ночевал мужик. Пусть и институтский товарищ».

Гусев проспал всю ночь на диване, а Танька – запершись в своей девичьей спальне, но это не мешало чувствовать себя сегодня куртизанкой, принимающей по ночам мужчин.

Гусев был случайно встречен вчера в супермаркете.

– Танька?

– Мишка?

Она толкала битком набитую тележку, он шел с бутылкой водки и банкой оливок, намеревался выпить – с горя или от радости – в честь окончания второго развода.

«У людей уже по второму разводу. А у меня еще ни одного похода в ЗАГС».

Они шли по магазину и болтали. Гусев как будто никуда не спешил, расспрашивал ее о нынешней жизни и вспоминал институтские годы, когда они учились на экономистов. Дошли до кассы, вышли на улицу.

– Ты пешком? Я тебя отвезу.

Затолкал Таньку с пакетами в машину и довез до дома. Она ехала и думала, прокатит ли ее вот так еще кто-нибудь когда-нибудь.

Оказалось, что этим субботним вечером делать ему нечего, он напросился к Андреевой домой. Танька вылезала из машины и надеялась, что весь двор отметит, что и ее катают на красивых машинах красивые джентльмены.

Сели на кухне, болтали и пили водку. Гусев поведал о двух своих бурных браках, о работе, о друзьях, о делах и еще много о чем.

«Какая интересная у людей идет жизнь».

Татьяна гордилась в жизни некоторыми достижениями – виртуозным плетением макраме и победой на выставке собак ее ныне почившего пуделя Велюра. Еще она отправляла в журнал по садоводству составленные ею кроссворды, их напечатали пару раз. Однако, Гусеву ничем из этого похвастать не хотелось. Она даже незаметно от Гусева убрала в шкаф три портрета Велюра в черных рамках. «Прости, Велюрчик».

– Да так… пишу для журналов… – сказала она, – работаю бухгалтером, ну, и личная жизнь не очень-то сложилась.

«Эти три недоразумения мужского пола не стоят нынче ни моего, ни Гусевского внимания».

Гусев сначала был весел и бодр, хорохорился по поводу развода, потом скис и начал жаловаться на вторую жену, которая оказалась такой же взбалмошной и меркантильной как первая.

– Она требовала и требовала у меня кольцо!

«Ну, и купил бы, дурак, может, разводиться бы не пришлось».

Но Танька лишь понимающе кивала.

Закончил Михаил на мажорной ноте – его адвокат по разводам оказался молодец, Гусев доволен. Он даже радостно ударил кулаком по столу.

Гусев давно сжевал свои оливки и, хотя в начале вечера заявил о приверженности правильному питанию, к одиннадцати часам без зазрений совести съел Танькины пироги, тарелку борща, голубцы и мамины огурцы.

«Тощий такой. Как в него входит?» – думала Танька, но предложила ему все, что было в холодильнике.

Откусив кусок пирога, он закатил глаза и пробурчал с полным ртом:

– Танька, пироги твои божественные, ты просто богиня пирогов.

Татьяна довольно улыбнулась, богиней (пусть и пироговой) ее никто никогда не называл.

Время клонилось к полуночи, Гусев все более напивался. Татьяну саму разморило, ей было весело.

«Какой прекрасный вышел вечер».

Она накренилась, облокотившись на стол, вдруг заметила, что грудь ее лежит на столе справа, а сама она сидит слева. «Неудобно как-то перед Гусевым», – и выпрямилась.

А ведь Гусев ей очень нравился в институте. Он был да и остался веселым балагуром, шутником и любимцем женщин. Она была рада его встретить. Да еще привнес такое разнообразие в ее монотонную скучную жизнь.

– Танька, ты такая замечательная баба! Это я тебе как дважды разведенный говорю. Ты не обижайся только, пироги твои хоть на выставку вози, но ты зря на свои пироги так налегаешь.

Андреева аж поперхнулась такой наглости.

– Ну, прости-прости, Танька, – он засмеялся и притянул рукой ее голову к себе, поцеловал в лоб. – Я пьяный и говорю всякую ерунду.

Танька вздохнула и решила не злиться на него, она, действительно, не модельной внешности.

Они все болтали и болтали, время бежало. Вспомнили и поездки в колхоз в самом начале учебы, и курьезы при сдаче госэкзаменов.

– Андреева, – вдруг сказал Михаил, – а куда я сейчас поеду? Я видел, у тебя там диван стоит в гостиной. Давай я у тебя заночую? Ты не переживай, – он поднял ладони, – я приставать не буду, честное слово.

«Да лучше б ты не давал своего честного слова».

– Оставайся, конечно, – Андреева ради такого случая достала новые простыни, которые десять лет лежали в ожидании непонятно какого грандиозного мероприятия. И спрятала еще два портрета Велюрчика.

Гусев смеялся, про разводы уже не вспоминал, разделся до трусов прямо при ней. Она ошарашенно отвернулась. Через две минуты Гусев уже похрапывал, не отягощенный думами о досадивших ему женах.

Татьяна прошла в спальню, закрылась на замок, но надела новую ночную рубашку.

Всю ночь провела в полудреме, ненадолго забываясь сном.

Проснулась от пения Гусева, этот весельчак залез в ванну, мылся и пел.

«Какой самостоятельный гость», – подивилась Андреева, быстро оделась, причесалась и вскипятила чайник. Со злостью посмотрела на стоящую на столе тарелку с идеальными пирогами.

«Поменьше налегать…».

Гусев вышел уже одетый. Благоухал как майская роза.

«И как ему удается? Я выпила в пять раз меньше его, но как же мне худо».

Он радостно чмокнул Андрееву в щеку, выпил две кружки чая и опять восхвалял пироги.

«Забыл еще кое-что добавить», – мрачно подумала Татьяна.

Вскоре он засобирался, тепло попрощался с Андреевой, с комсомольским задором и с песней вышел в дверь.

«Как все неожиданно вышло…», – теперь думала Танька, облокотившись на подоконник.

Гусев прогрел джип и уехал из двора.

Танька залезла в ванну.

«Тут только что стоял голый Гусев, кто бы мог подумать…», – подумала она.

Она снова легла спать, включив телевизор и попивая таблетки от головной боли. Так и прошло воскресенье.

Вечером позвонила подруга Нина. Видимо, у Татьяны был столь загадочный голос, что подруга сразу почуяла неладное. Выпытав подробности вечеринки, она ахнула и развеселилась, подшучивая над Андреевой и обвиняя в распутстве. Танька только смеялась в ответ и велела не раздувать из мухи слона.

Так и уснула. Веселая и таинственная.

Пролетела неделя. О гусарском визите Гусева у Татьяны остался легкий флер воспоминаний. Подруга все спрашивала про их дальнейшее общение, а рассказать-то было нечего.

«Ну, развелся человек, переживал и хотел поговорить. Все-таки приятно было встретить давнего приятеля».

Закончилась пятница, Татьяна после работы зашла в магазин и двинулась в сторону дома. Вдруг раздался звонок, и телефон высветил имя Гусева.

– Танька, привет! – он как обычно был «мистер позитив года», – как дела? Что делаешь?

«Что я делаю… Плесневею я. Налегаю на пироги, Гусев».

– Да ничего особенного, Миша.

– Я понимаю, что сегодня пятница, у тебя, наверное, куча планов, и ты, скорее всего, не дома… но, может, ты все-таки свободна сегодня? Может, я к тебе заеду и снова устроим вечер дегустации спиртных напитков?

Андреевой даже улица показалась розовее.

– Как раз сегодня никаких планов нет, приезжай, – улыбнулась она.

– О-кей! – попел Гусев, – буду через полтора часа.

Татьяна развернулась обратно в магазин за водкой и оливками.

Нынешний вечер прошел как и первые посиделки. Теперь уже не говорили об институте (ведь обсудили вдоль и поперек), теперь болтали о книгах, о фильмах, о событиях в мире и обо всем, что приходило в голову.

«А Гусев не такой тупой, как казалось вначале», – подумалось Таньке.

С ним было весело и интересно.

Андреева подумала, что Нинка бы охренела, увидев в ее ромашковой кухне Гусева – холеного и модного – восседающего среди салфеток и графинов. Это ж насколько ему осточертели его жены и подружки, что он готов провести пятничный вечер в компании потрепанного жизнью сорокачетырехлетнего бухгалтера Андреевой?

«Вероятно, я еще ничего», – предпочла подумать Татьяна.

Пироги снова зашли на «ура», она постаралась не думать о данном им ранее совете на их счет.

Несмотря на все ее смутные надежды, несмотря на надетый ею новый халат, Гусев по прежнему сценарию веселился и пил, а потом стремительно упал спать.

Татьяна некоторое время сидела напротив дивана и смотрела на него. Какой же Гусев красивый мужик, ее диван больше никогда не увидит такого прекрасного мужика. Как жаль, что Гусев с одинаковым энтузиазмом смотрит и на диван, и на Андрееву.

Таким образом повторились три ночевки Гусева.

Татьяне вдруг показалось, что она очень старомодна на фоне своего одногруппника. Сначала она купила новый диван, потом наняла бригаду переклеить обои в квартире, переделать за неделю ванную комнату и купила новый кухонный гарнитур. Татьяна радовалась, что Гусев с его водкой очень кстати встряхнул весь ее мирок, подернутый паутиной.

Еще через неделю она пошла к парикмахеру, постриглась и выкрасилась в светлый цвет.

Душа ее пела. Жизнь заиграла новыми красками. Она ощущала себя обновленной и взбодрившейся.

А Гусев объявлялся с периодичностью раз в неделю, влетал в дверь как ветер, рассказывал о своих делах и своих женщинах – что очень ее задевало – и так же стремительно улетал. Он заметил все перемены и хвалил Андрееву.

– Мм, новая прическа? – Михаил жевал пирог и показал ей кулак с поднятым большим пальцем, – очень круто!

– Ой, спасибо… – заулыбалась она.

Он приносил пакеты продуктов и даже небольшие презенты, например, духи на восьмое марта. Такого у Андреевой не бывало очень давно.

Нинка грызла ногти, слушая ее рассказы про таинственного ночного посетителя.

Через неделю у Андреевой был юбилей – сорок пять лет.

Она впала в депрессию, но заказала ресторан и назвала двадцать человек гостей: родню, коллег и некоторых друзей.

– Михаил, – неуверенно начала она, – я буду праздновать день рождения и хочу тебя позвать. Понимаю, ты можешь отказаться, ведь мы просто общаемся…

– Танька, ты что, я приду, обязательно приду, ведь мы теперь закадычные друзья! – засмеялся он и поцеловал ее в щеку.

«Что ж, прекрасно», – улыбнулась она.

– Нина, да нет же, он не идет как мой кавалер, и не вздумай это на банкете никому брякнуть! – взмолилась Татьяна, – ну, все, до завтра, не опаздывай, в семь часов.

Татьяна посмотрела на свое лиловое платье на вешалке и подумала, что оно не очень-то похоже на подиумное, но на чаше жизненных весов были или пироги, или подиумные платья. И до завтра чашу весов вряд ли удастся склонить в другую сторону.

Она перепроверила список гостей.

– Мама и папа… Игорь Иванович и три коллеги из отдела планирования… Нинка.. Ритка!

«Ритка…» – тревожно подумала Татьяна.

Ритка была ее сестрой. И она как раз сидела на чаше жизненных весов с надписью «подиумные платья». И чаша весов нисколько не накренялась, потому что Ритка весила килограмм пятнадцать, на взгляд Татьяны. Сестра работала фитнес-инструктором.

Они виделись ровно три раза в год – на рождество у родителей и на днях рождения друг друга. Ритка иногда звонила и вещала из какой-то неведомой Таньке жизни: то из ресторана, то с виллы из жарких стран, то с лошадиных скачек. «В семье не без урода», – подумалось Татьяне, но уродом как раз казалась не Ритка, а вся родня.

Она с удовольствием не позвала бы Ритку на праздник, но это было невозможно. Все-таки их отношения были добрыми.

Но даже нахождение Гусева и Ритки в одном списке уже вызывало смутную тревогу.

С тем она и уснула.

День юбилея был суматошным. Поздравления, визит к парикмахеру, организация вечера.

Наконец, в семь часов все расселись, полились приятные слова юбилярше. Нинка многозначительно подмигивала Татьяне, косясь на Гусева. Татьяна шикала на нее.

Гусев явился с цветами и подарочным конвертом, сидел среди гостей, веселился, пил и ел. И даже сплясал один танец с Нинкой, отчего та совсем разомлела и поплыла. Татьяна улыбалась.

Ритка в свойственной ей манере не явилась, хотя часы уже показывали десять.

«Это просто прекрасно», – тихо радовалась юбилярша.