Текст книги "Кость от костей"

Автор книги: Кристина Генри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

С этими словами Мэтти подошла к окну и резко опустила его перед их потрясенными лицами.

Глава седьмая

Мэтти задвинула шторы, чтобы больше не видеть стоявших снаружи Гриффина и Си Пи. Внутри что-то пылало – яркое, как огонь. Ей даже на миг показалось, что она может метать молнии из глаз.

Один из чужаков (да-да, так и есть, они чужаки, и ты за них не отвечаешь) тут же заколотил в окно, что-то прокричал, но Мэтти попятилась из спальни в столовую. Она сомневалась, что они будут пытаться вломиться через окно и захотят причинить ей вред, но рисковать не хотела. И слушать их крики тоже.

Мэтти закрыла дверь спальни, чтобы холодный воздух не просочился в столовую, и села у очага. Огонь почти потух. Уильям оставил ей немного дров, и она аккуратно взяла два полена и положила их в очаг дрожащими руками.

Почему она вдруг так закричала, почему повела себя подобным образом? Это на нее совсем не похоже.

Если бы ты при Уильяме так разошлась, тебе бы пришел конец.

Но эти мужчины, похоже, не собирались бить ее за то, что она вышла из себя. По крайней мере, ей так показалось – откуда ей знать наверняка? Но почему-то она была уверена. И, чувствуя себя с ними в безопасности и зная: они не изобьют ее до полусмерти за то, что она высказала все от души, Мэтти осмелилась излить свои чувства, и не только чувства касательно текущего момента. Она излила все, что держала в себе эти годы.

Зря я это сделала. Они же хотели мне добра.

В тот момент Мэтти почувствовала себя немного виноватой и решила было, что надо извиниться, но передумала. Еще не хватало снова вовлечься в разговор. Они добрые ребята, но сказать ей больше нечего. Она попыталась убедить их, что на горе оставаться опасно; кажется, ей не удалось, но Мэтти не переставала надеяться, что чужаки все же к ней прислушаются. Может, хотя бы потом вспомнят о ее словах и убегут до того, как зверь им навредит.

В дверь застучали; от неожиданности Мэтти вскрикнула, не успев сдержаться.

– Мисс? Мисс? То есть… мэм. Слушай, прости, что так все вышло… Я не хотел… Ты можешь выйти и еще с нами поговорить? Можешь подойти к двери? Нам нужна твоя помощь.

Парни уже знали, что она в доме; теперь не получится притвориться, будто ее тут нет.

Но ты не должна им отвечать. Не должна.

(Дура ты. Они тебе помочь могут. Помочь сбежать.)

Вот только с горы они уходить не собираются. Они хотят остаться и бродить здесь, пытаясь найти чудище, а что хорошего, если ты будешь за ними таскаться? Уильям придет за тобой и застрелит их всех, если прежде их зверь не сожрет. И все это будет на твоей совести.

Нет, Мэтти поняла, что не может никому доверить свою судьбу. И никто не должен ей помогать. Если из-за этого они пострадают, она никогда себя не простит.

– Мисс? Мисс?

Мэтти удивилась, почему Гриффин обращается к ней так, а потом вспомнила, что не называла своего имени.

(А ты сама-то знаешь, как тебя зовут?)

– Ступай прочь, Саманта, – прошептала Мэтти. – Некогда сейчас с тобой разговаривать.

Гриффин снова постучал в дверь. Мэтти услышала голос Си Пи.

– Да не подойдет она к двери, дружище. И Джен скоро придет. Тут нет сигнала, я даже не могу написать ей и сказать, почему задерживаемся. Если сейчас не пойдем, она ждать не станет.

– Знаю. Но я… – Гриффин замолчал.

– Тебе кажется, что ты ее где-то видел. Ты уже говорил.

– Вот только где? Хотел бы я вспомнить.

Мэтти услышала шаги Гриффина на крыльце; снег хрустел под его ногами. Си Пи сказал что-то неразборчивое, а через несколько минут наступила тишина.

Она подошла к окну и выглянула наружу убедиться, что чужаки ушли. На поляне никого не было; виднелись лишь их следы.

Следы обнаружились повсюду, и Мэтти испугалась. Что, если снега выпадет немного или снегопад вовсе не начнется? В воздухе кружились ленивые хлопья, но их явно было недостаточно, чтобы замести следы, которые пересекали поляну крест-накрест и огибали дом.

Мэтти подошла к окну спальни и проверила, что за домом тоже никого нет. Чужаков она там не увидела. Пошли ли они тем же путем, что явились сюда, или выбрали другой маршрут? Этого она знать не могла и узнала бы, только если пошла бы по их следам. Но Мэтти не хотела идти по их следам. Она не хотела иметь с ними ничего общего.

«Не хочу иметь с ними ничего общего», – повторила она про себя, словно пыталась себя в чем-то убедить. Мэтти отчасти не понимала, почему не ушла с ними. Так было бы проще всего сбежать из ада этой хижины.

Ты знаешь почему. Потому что сама ты можешь рисковать, но несправедливо подвергать риску окружающих.

Нет, ее изначальный план по-прежнему казался ей лучшим – сначала поправиться, набраться сил и ускользнуть под покровом ночи, исчезнуть, пока Уильям не успел понять, что случилось. А о Си Пи и Гриффине лучше забыть. Она пыталась их предупредить и спасти. Быть может, зверь и не обрушит на них свою ярость; быть может, они выживут. Это от нее не зависит.

Почему Гриффин повторяет, что видел меня раньше?

Мэтти задумалась, могли ли они встречаться в той, прежней жизни. Но даже если встречались… она была совсем маленькой, когда Уильям забрал ее на гору и Мэтти стала жить с ним. После стольких лет Гриффин едва ли мог узнать ее, а из ее обрывочной памяти вряд ли удастся извлечь воспоминание о каком-то мальчике.

Знаю ли я тебя, Гриффин?

Она не помнила мальчиков; не припоминала никаких других детей, кроме Хезер.

Мэтти встрепенулась, поняв, что все еще стоит у окна и витает в облаках. А тем временем повалил снег. На горе так бывало: никакого снега, и вдруг его нападает столько, что глазам не верится.

Мэтти вспомнила, как они с Хезер стояли у окна, прижав к стеклу ладони и носы, и думали, отменят ли школу из-за снегопада.

– Снегопад – школьник рад, – пробормотала Мэтти.

Иногда они смотрели, как с неба падают редкие хлопья; их было недостаточно, чтобы нарушить движение автобусов. Бывало, синоптик предсказывал наутро снег, а снегопад не начинался вовремя, и приходилось идти в школу. Девочки бежали к окну спальни, надеясь обнаружить за ним настоящий буран, а видели чистый тротуар, яркое солнце и никакого снега. Приходилось тащиться вниз; каблучки ботинок стучали по деревянным ступеням; тела становились словно резиновыми, и голоса звучали под стать.

«Ну почему-у-у-у, почему-у-у-у надо идти в школу?»

Мать говорила, что им просто не повезло и такова жизнь. Мэтти помнила это, но в своих воспоминаниях не слышала голос матери, как слышала свой и Хезер.

Почему я не помню маму?

Вокруг хижины снег валил густой пеленой. Он быстро засы́пал отметины зверя и отчетливые следы чужаков, вторгшихся в горное убежище Уильяма. Мэтти понимала, как повезло этим парням, что ее мужа не оказалось здесь. Он бы не стал притворяться, будто никого нет дома, а погнался бы за ними с винтовкой.

Ты все еще мышка, а не сокол, дорогая моя.

Она не стала обращать внимания на этот голос, который, кажется, принадлежал Саманте. Та никогда не боялась; ей легко было проявлять бесстрашие. Она никогда не теряла часть себя на дне глубокого колодца.

– Но я пытаюсь, – прошептала Мэтти и отвернулась от окна. – Пытаюсь.

Она заварила чай и отрезала кусок хлеба. Хотела незаметно взять и немного масла, самую малость, но Уильям наверняка запомнил точную форму и размер куска в масленке.

Когда-нибудь она сбежит от него и сможет есть все, что захочет. Мэтти будет есть, пока желудок не растянется, пока она не почувствует, что не может пошевелиться.

Тогда я съем…

Тут ее мысли наткнулись на преграду, поскольку она не представляла, что́ бы хотела съесть. Мэтти знала только ту пищу, которую ели они с Уильямом: рагу из пойманной в лесу дичи, рыбу, жаренную на сковороде, овощи с огорода. Они все выращивали или добывали своими руками, кроме масла, яиц и молока, которые муж покупал в городе. Он говорил, что кур разводить слишком хлопотно и курятник привлечет чересчур много внимания.

Мэтти всегда ему верила – верила всему, что он говорил, – но теперь поняла: Уильям говорил правду. Куры шумели, особенно петухи, и могли привлечь внимание любого проходившего мимо человека, не заметившего знаки «частная собственность», о которых говорили Си Пи и Гриффин.

Если мне удастся выбраться отсюда живой (а этого нельзя было гарантировать, и когда она думала о том, сколько всего незапланированного может случиться, ее сковывал страх), я никогда больше не буду есть ни оленину, ни крольчатину, ни жареную рыбу. Буду питаться тем, что люди едят в других местах.

Правда, Мэтти не представляла, что именно они едят. Помнила только мороженое.

Доев свой несчастный кусочек хлеба, она уставилась в тарелку и попыталась вообразить, что наполняет ее едой, которую ели они с мамой и Хезер. Но алюминиевая тарелка осталась прежней – пустой, с россыпью редких крошек.

Мэтти взглянула на свою рабочую корзинку. Там было много штопки – у нее всегда было много штопки, – но она не находила в себе сил на работу. Потрясения последних суток: пещера, появление чужака, избиение, ночной поход сквозь снег, зверь, следующий за ней по пятам, запертая дверь хижины, незваные утренние гости – все это вдруг разом навалилось на нее, и ей захотелось лишь одного – лечь спать. Она не спала уже целую вечность.

Мэтти легла на диван и подложила под голову свернутое одеяло. Диван был жестким и не подходил для сна, но ей хотелось быть поближе к очагу. Впрочем, она даже не успела заметить, что диван жесткий, и уснула, едва опустив голову на свернутое одеяло.

Уильям стоял за окном.

Он стучался, стучался очень тихо, словно это был тайный шифр, который должна была услышать только она.

Она села в кровати, потерла глаза и увидела его. Мужчина махал ей рукой.

– Открой окно, – сказал он. Сквозь стекло голос звучал приглушенно.

Если бы за окном стоял кто-то другой, она бы никогда не открыла, но там был Уильям, и она спрыгнула с кровати, протащила по ковру свой деревянный стульчик и подставила его к окну. Взобралась на него – она была ниже большинства восьмилеток, и Хезер ее все время из-за этого дразнила, но мама говорила «мал, да удал», и Саманта своего роста не стеснялась.

Она не смогла бы поднять окно на полную высоту, но подняла наполовину, а дальше Уильям ей помог.

– Молодец, Сэм, – сказал он.

– А где москитная сетка? – спросила девочка.

– Здесь, – шепотом сказал Уильям; она выглянула в окно и увидела сетку, прислоненную к стене. – Впусти меня, Сэмми.

– Что ты делаешь? – спросила она, когда мужчина залез в ее комнату. – Почему не постучишь в дверь, как все?

Он был одет не так, как обычно. Вся одежда на нем была черная.

– Ты похож на ниндзя, – хихикнула она.

– Тише, – сказал он и прижал палец к ее губам. – Будь тише мыши.

– Как Элмер Фадд, когда тот охотится за Багзом Банни? – спросила она.

– Точно, – ответил Уильям и щелкнул ее по носу. – Как Элмер Фадд. Представь, что ты еще спишь; вот такой ты должна быть тихой. А я сделаю сюрприз твоей маме.

– Ого! – прошептала Сэм. – А можно я помогу?

– Ты уже помогла, – ответил он и погладил ее по голове. – Подожди меня здесь, я вернусь и все тебе расскажу.

Чьи-то руки подхватили ее; кто-то нес ее с непривычной нежностью. Мэтти очнулась ото сна, открыла здоровый глаз.

– Уильям?

– Не волнуйся, мышка Мэтти. Я тебя отнесу, – сказал он.

Уильям положил ее на кровать. Она почувствовала, как муж стягивает с нее чулки, но слишком устала и не могла сопротивляться.

– Мужчине нужны сыновья, Мэтти, – сказал он. – Я уже заждался.

В столовой лежал впечатляющий запас всякой всячины. Половину стола занимали коробки с патронами, гигантские ножи, пузырьки из коричневого стекла с предупреждающими надписями и черепами, странные круглые штуки, похожие на…

Гранаты? Неужели гранаты? Он охотиться решил или начать войну?

Мэтти никогда не видела гранату, только по телевизору.

Произнеся про себя слово «телевизор», она оторопела: только сейчас Мэтти вспомнила, что это такое. Ящик с движущимися картинками внутри; они с Хезер смотрели по этому ящику мультики и смеялись.

Каждую субботу утром мама разрешала есть хлопья с маршмеллоу перед телевизором.

Стоило подумать о хлопьях с маршмеллоу, как Мэтти ощутила их вкус. Хлопья напоминали сладкую овсянку; они были мягкими и, размокнув в молоке, разваливались, а маршмеллоу были совсем не такими, как те, что она ела у костра, а маленькими и твердыми; они хрустели на зубах. Ей нравился этот необычный хруст, и она обычно припасала их на потом, дав поплавать в молоке и выбирая одни лишь хлопья.

Хлопья. Видишь, ты вспомнила, что ела раньше. Хлопья.

У двери стояла винтовка, самая огромная, какую Мэтти видела в жизни, с гигантским дулом. Бурундук мог бы забежать в это дуло и исчезнуть там навек.

Рядом стоял гигантский капкан, переливавшийся серебром в тусклом утреннем свете. Он скалил свои громадные блестящие зубы, те, что захлопывались, когда в капкан попадала лапа животного. Мэтти попятилась, не желая приближаться к страшному устройству, хотя то было закрыто.

Глаз опух еще больше, чем вчера, мешочек с жидкостью увеличился и затвердел. Ей страшно не нравилось, что она не видит одним глазом. Казалось, сбоку от слепого глаза что-то таится.

Сапоги Уильяма застучали по крыльцу. Он стряхнул снег, ударив ногами по стене хижины, а потом дверь открылась.

Он бросил груду дров у двери.

– Разведи огонь, Мэтти. Сегодня будет холодно. Лучше весь день поддерживать огонь в очаге.

Он снова закрыл дверь. Мэтти знала, что муж пошел в сарай за яйцами на завтрак. Услышала, как он насвистывает, и потрясенно замерла.

Уильям насвистывает?

Должно быть, в городе все прошло хорошо. Она и не слышала, когда Уильям в последний раз насвистывал, хотя у него это хорошо получалось. Он мог просвистеть целую мелодию, и та была плавной, как песенка. А ведь он давно перестал свистеть, еще когда рассудил, что музыка приманивает дьявола.

Мэтти решила не говорить ничего. Если обратит на это его внимание, еще сама будет виновата, что он насвистывал и тем самым накликал зло.

В очаге остались крупные горячие угли. Должно быть, Уильям подбросил дров, вернувшись вчера домой. Мэтти разожгла огонь, чтобы приготовить завтрак. Муж тем временем вернулся и принес яйца, а сапоги оставил у порога.

– Сегодня я поймаю этого черта, мышка Мэтти, – сказал он, пока жена заваривала кофе. – Ему не уйти, вот увидишь.

– А что именно ты хочешь сделать? – спросила она, занимаясь обычными утренними делами.

– Во-первых, поставлю большой капкан на оленьей тропе. Если он спустится за водой и решит снова пойти в нашу сторону, угодит в ловушку.

«Сомневаюсь», – подумала Мэтти. Зверь казался слишком умным, чтобы попасться на такой грубый трюк. Но мужу она об этом говорить не стала.

– Потом возьму гранаты, поднимусь на гору и брошу их в пещеры, – продолжал Уильям. – Дай бог он окажется внутри; тогда ему крышка. Если нет, я взорву его дом, ему негде будет спрятаться, а если ему негде будет прятаться, мне легче будет его пристрелить. – Он кивнул на стоявшую у стены винтовку. – С такой винтовкой, мышка Мэтти, на слонов ходят. Этот дьявол точно не устоит.

– А нож зачем? – спросила Мэтти и поставила перед мужем тарелку с завтраком.

Уильям пожал плечами. Этот жест был настолько для него нехарактерен, что Мэтти уставилась на него, и ей пришлось одернуть себя, чтобы не пялиться. Он сегодня был сам не свой.

Какой-то он веселый, раскрепощенный; давно таким не был, уже много лет. Похож на старого Уильяма, того, кто смеялся и играл со мной и Хезер в настольные игры.

В миллионный раз ее ум остановился, зацепившись за внезапно всплывшее воспоминание. Уильям играл с ними в настольные игры. Как наяву она увидела его руку, державшую красного имбирного человечка; он двигал его по цветным клеткам поля и замер, дойдя до клетки с леденцом.

Это воспоминание, да еще другое, где мама стояла за его спиной на кухне, заставило Мэтти задуматься. Кем Уильям был для нее? Женщина подозревала, что он был ей не только мужем. Что-то всколыхнулось в животе, жгущее, пузырящееся, как кислота. Она посмотрела на мужчину, с которым жила уже больше десяти лет. Тот взвешивал нож на ладони.

Кто ты?

– Нож – последнее средство, – пробормотал он.

Мэтти вздрогнула. Она и забыла, что спрашивала его про нож. Она даже забыла на миг, где она – нет, не где, а когда. Обрывочные воспоминания, всплывавшие неожиданно, таили опасность. Они останавливали время для нее, и Мэтти начинала витать в облаках. А когда это происходило, она ошибалась. Тогда Уильям злился. А Мэтти твердо решила, что не будет его больше злить, особенно когда он в таком странном приподнятом настроении.

– Последнее средство? – переспросила она и заставила себя сосредоточить все внимание на муже. Нельзя ей сейчас думать о чем-то другом.

– Если придется схватиться с ним напрямую, – ответил Уильям.

Мэтти знала, что Уильям никогда не одержит верх над зверем в такой схватке. Она видела силуэт чудовища в темноте и знала: оно огромное. Шанс, что муж просто возьмет и перережет ему горло, был ничтожным. Он не сможет даже дотянуться до его горла. А чудище порвет его когтями, и Уильяму придет конец.

Уильяму придет конец. Сердце ее воспарило, когда она об этом подумала. Конец боли. Мэтти почти не могла вообразить, как это – жить без боли.

Но разве можно допускать такие мысли? Можно думать о том, как Уильям умрет, и радоваться?

(Да.)

Уильям положил нож на стол и нахмурился.

– Глаз твой совсем распух, мышка Мэтти. Болит?

Вопрос был с подвохом. Иногда он хотел убедиться, что ей больно, ведь она это заслужила. А иногда хотел услышать в ответ, что синяки ее не беспокоят, поскольку оскорбительно для мужа причинять вред жене. Мэтти всмотрелась в его лицо, пытаясь понять, какой ответ будет верным.

– Да, – ответила она наконец, убедившись, что он хотел услышать именно это.

К тому же она не врала; глаз болел так сильно, что ей было трудно передвигаться. Он постоянно пульсировал, а жидкость под веком, казалось, так затвердела, что ее и жидкостью-то уже нельзя было назвать.

Уильям взял ее за подбородок и повернул заплывшим глазом к свету. Ее мышцы напряглись; она приготовилась к внезапной смене его настроения. Бывало, что муж смотрел на произведение рук своих, и его ярость усиливалась.

– Надо выпустить жидкость, – сказал он. – Сядь.

Мэтти села и стала ждать, а Уильям тем временем взял две чистые тряпицы из стоявшей под ее столом корзинки с шитьем. Потом достал нитку. Наконец взял свой маленький нож, тот, что всегда носил на поясе для мелких дел, и иголку, и накалил на огне их кончики.

Она знала, что будет дальше; муж и раньше это делал. Правда, это было много лет назад и с другим глазом. Над бровью у нее остался маленький шрамик от швов. С годами он выцвел и стал почти незаметным.

Сколько же мне было лет? Двенадцать? Тринадцать? Это было еще до того, как у меня начались месячные. Я помню, потому что он из-за этого сердился. Сказал, что выгляжу я как взрослая женщина, но кровь у меня пока не идет, а значит, он не может ко мне прикасаться. А я не понимала, что такое месячные, мои “женские дни”, как он их называл, и когда спросила его об этом, он меня ударил, и глаз опух, хоть и не так сильно, как в этот раз. Кажется, он потом пожалел, что ударил.

(Тебе и сейчас кажется, что он жалеет, но не попадайся в эту ловушку, Мэтти. Ты же знаешь, какой он, знаешь, что у него внутри.)

Уильям держал ее затылок одной рукой и занес другую, в которой был нож.

– Не шевелись, – велел он.

Мэтти и не шевелилась, знала, что не пошевелится, ведь она боялась ножа, который приближался к глазу. На миг она даже решила, что это уловка. Глядя, как нож опускается над ней и острое лезвие приближается к лицу, Мэтти подумала: «Он знает. Знает про Гриффина и Си Пи, знает, что они приходили к дому, и в отместку за это сейчас вырежет мне глаз».

Кончик ножа резанул набухшую массу. Хлынула жидкость, потекла по глазу и сбежала по щеке. Мэтти заскулила.

– Приложи тряпку, – велел муж и бросил ей тряпицу. – Пусть все вытечет.

Она прижала тряпку к глазу, подержала под раной, из которой хлынул водопад. Жидкость лилась не переставая, точно лопнул наполненный водой шарик. Но глаз освободился от давления, и боль сразу утихла.

Уильям тем временем взял другую тряпку и окунул ее в холодную воду. Вернулся к столу с куском мыла в одной руке и мокрой тряпкой в другой.

Когда почти вся жидкость вытекла, он велел Мэтти убрать тряпку, протер порез мокрой тканью и мылом. Мэтти вскрикнула, когда мыло коснулось открытой раны.

– Щиплет, знаю, – ответил он почти ласково. В тот момент можно было почти поверить, что жена ему небезразлична. – Но рану надо промыть, иначе попадет инфекция. А что я буду делать, если моя девочка заболеет?

Уильям ненавидел, когда она болела и не могла сама о себе позаботиться, когда не могла готовить, убираться и ухаживать за ним. Когда она болела, муж никогда ее не бил – видимо, считал, что нечестно бить того, кто и так слаб. Но он шарахался по хижине, как разъяренный медведь, пока Мэтти не выздоравливала.

Прижав мокрую тряпку к ее лицу, Уильям слегка отжал ее и смыл мыло. Мэтти закусила губу. Он принес чистую сухую тряпочку и вытер ей лицо.

– Прижми, – сказал он и стал готовить иглу.

Руки у Уильяма были большие и грубые, и Мэтти всегда немного удивлялась, что он был способен на такую точную и деликатную работу, как наложение швов. Он мог бы проявить намеренную жестокость, зашить неаккуратно, но она чувствовала, как он старается класть стежки ровно. Мэтти попыталась не думать о том, как входит и выходит игла, как она протыкает кожу, а вслед за ней тянется нить.

Ей казалось, что он зашивал очень долго, хотя Мэтти знала – прошло всего несколько минут. Наконец он произнес:

– Готово.

– Спасибо, Уильям, – сказала она, ведь именно этого муж от нее и ждал.

Мэтти забрала грязные тряпки и иголку, на которой поблескивали красные капли ее крови, и пошла мыть и стирать.

Уильям же ходил по комнате, перебирал покупки и добавил к ним кое-что из старых запасов. Потом сел на стол и стал чистить и проверять новую винтовку.

Стирая тряпки и развешивая их сушиться, Мэтти задумалась, откуда у Уильяма деньги на все эти вещи. Она знала, что он хранит деньги в сундуке, но как он зарабатывает? Работы у него не было, они ничего не производили на продажу. Неужели у него столько накоплений, что хватило на годы, и все они хранятся в этом сундуке?

Я должна открыть сундук. И сделать это надо так, чтобы Уильям не узнал.

Ключи, которые он всегда брал с собой, уходя из хижины, висели на крючке у двери. Они манили ее, искушали.

Но если ты дотронешься до ключей, он узнает. Нельзя делать ничего, что бы его разозлило; тогда он изобьет тебя так, что ты не сможешь убежать.

А можно ли без ключа взломать замок? Наверно, можно, но нужно быть очень осторожной. Если она поцарапает замок или муж по каким-либо признакам догадается, что она рылась в сундуке…

Мэтти отбросила мысли о сундуке. Ее ждала стирка, а зимой, когда белье приходилось развешивать у очага, а не на улице, это всегда было очень утомительно.

Глаз болеть перестал; теперь болел надрез и швы. Но веко потихоньку начало приоткрываться, и она уже видела размытые пятна. Один глаз видел хорошо, другой нечетко; это сбивало с толку.

Уильям надел сапоги, взял со стола пузырек и сунул в карман.

– Пойду поставлю капкан.

Мэтти взглянула на тяжелый металлический предмет.

– Помочь донести?

Он фыркнул и рассмеялся.

– Тебе силенок не хватит, мышка Мэтти. Я купил сани. Как, думаешь, я притащил все это на гору?

Она не ответила; услышав его смех, она оторопела. Когда Уильям смеялся в последний раз? С тех пор прошло много лет. Лет!

Кажется, он никогда не был так счастлив, как сейчас, когда готовится идти убивать зверя, которого никогда не видел и о котором ничего не знает.

Уильям открыл дверь хижины и показал на снег. Мэтти увидела сани с блестящими чистыми полозьями. Муж выволок капкан и положил на деревянное сиденье. А потом помахал ей и ушел, таща за собой сани и насвистывая себе под нос.