Текст книги "Шестнадцатое июня у Анны"
Автор книги: Кристин Кэтрин Раш
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Кристин Кэтрин Раш
Шестнадцатое июня у Анны
"Шестнадцатое июня у Анны. Для знатока разговорного языка это выражение означает самый кардинальный день в истории развлечений. Случилось это в начале двадцать первого века. Не известно, почему из тысяч других записанных и каталогизированных разговоров были выбраны именно эти.
Предположений существует множество. Кое-кто говорит, что в тот день было отмечено необычайное разнообразие разговорных типажей. Другие утверждают, что этот день можно сравнить с джазовыми импровизациями и экспромтами – пункты и контрапункты по своей красоте выше самих слов. Третьи же выдвигают гипотезу, что наличие свободного стула у стены позволяет гостю присоединяться к разговору, не ощущая при этом, что он вторгается на чужую территорию…"
Заметки на полях специального шестичасового выпуска
«Шестнадцатого июня у Анны»
Вечером после похорон жены Мак поставил стул перед тем самым книжным шкафом, который он сделал для Леты более сорока лет назад, и зажег лампочку, закрепленную на верхней полке. На полках стояли по две копии всех когда-либо выходивших изданий «Шестнадцатого июня у Анны» (одна копия для чтения, вторая нераспечатанная). Все они словно подмигивали Маку.
Кроме них вразброс стояли другие книги, электронные переплеты, ОУО, вышедшие из моды мини-компьютеры – все они сохранили память о Лете и о том дне ее жизни, который она считала самым важным.
Запах сирени, перезвон золотых браслетов, и вот в поле зрения Мака попала женская рука с кольцами, она протянулась к выключателю и погасила свет.
– Не мучай себя, папа, – сказала его дочь Шери. Лет ей было больше, чем шкафу, лицо с возрастом стало мягким, как у матери. Еще один перезвон браслетов, и включилась настольная лампа, а Шери села на диван напротив отца. Подростком она любила прыгать на этом диване, а отцу казалось, что все это происходило всего лишь несколько недель назад. – Мама бы не одобрила.
Мак сцепил пальцы, упер локти в колени и уставился в пол, чтобы дочь не заметила, как в его глазах блеснул злобный огонек. Лета больше уже ничего не одобрит. Она умерла, а он остался один, и из этого самодельного книжного шкафа на него потоком обрушились воспоминания.
– Со мной все будет в порядке, – сказал он.
– Я немного боюсь оставлять тебя тут, – призналась Шери. – Почему бы тебе не поехать со мной? Поживешь несколько дней у меня. Я буду кормить тебя обедами, а спать станешь в комнате для гостей. Будешь ходить в парк, мы сможем поговорить.
Он уже разговаривал с Шери, с ее будущим вторым мужем, с почти взрослым сыном, со всеми сестрами, кузинами и друзьями Леты – одному богу известно, сколько у них было друзей. И еще с репортерами. Даже удивительно, что смерть одной женщины и довольно-таки непримечательная жизнь ее привлекли столько репортеров.
– Я хочу спать в своей постели, – ответил он.
– Замечательно. – Шери встала, словно не слышала его слов. – Когда наступит пора возвращаться домой, вызовем тебе такси. Папа…
– Шери. – Он взглянул на дочь. У нее тоже от слез распухли глаза, волосы немного растрепаны. – Я не перестану скучать по ней из-за того, что перееду жить к тебе. Траур по человеку не заканчивается сразу после похорон.
Нос у Шери покраснел, с ней всегда такое происходило, когда она считала себя обиженной.
– Мне просто показалось, что так будет лучше.
Лучше кому, девочка? Но он не стал ничего говорить, просто повторил:
– Со мной все будет в порядке.
"Путешествование во времени развивалось медленно. Но один успех закреплял другой, и постепенно в начале тридцатых годов ученые заявили, что к концу десятилетия люди спокойно смогут навещать сами себя в прошлом.
Ученые оказались правы, но все получилось не так, как они предполагали. Люди так и не научились взаимодействовать со временем, вмешиваться в его ход. Они могли лишь приоткрывать окно в пространственно-временной континуум и записывать события прошлого, причем такая запись обходилась очень дорого.
Подобную возможность оценили историки, остальные же представители человечества относились к ней спокойно, пока Сузон Йашимото не объединила временные записи с технологиями виртуальной реальности, голографии и несколькими собственными изобретениями. В результате она открыла возможность делать голографические записи исторических событий и продавала их.
Вначале ее выбор был удачным. Она использовала список-рейтинг исторических событий, куда в первую очередь хотели бы попасть люди при помощи машины времени. Так появились записи моментов рождения Христа, триумфального возвращения Магомета в Мекку, убийства Авраама Линкольна и десятки других.
Вскоре этим занялись и другие фирмы. Их выбор уже был ограничен авторскими правами, – которые стали появляться как грибы после дождя, – на запись событий определенных исторических эпох. Историки волновались, что могут лишиться своей работы. Так фирмы начали открывать порталы с записями повседневной жизни…"
Из «Истории разговоров», Дж. Бут Чентури, 2066.
Номер ссылки для загрузки Сот›егХСС112445.
Библиотека Конгресса
Мак соврал Шери. Он не собирался спать в своей постели. В спальне все еще царил дух Леты: сине-голубое покрывало, которое они вместе выбирали пятнадцать лет тому назад, старые простыни – она всегда говорила, что хочет умереть именно на них, – а еще длинные седые волосы на ее любимой подушке. Как он ни старался, ему все равно не удавалось убрать их все. Он выбросил пузырьки из-под ее лекарств, убрал с ночного столика салфетки, поставил назад на полку с редкими книгами «Путешествие Гулливера» в твердом переплете (она так и не дочитала его), но все же от ее запаха избавиться не смог. Этот запах – немного муската, чуть-чуть абрикоса, – независимо от того, болела Лета или нет, всегда напоминал Маку их юность. Он взял одеяло, подушку и постелил себе на диване – он спал там последние полгода, пока Лета еще была жива, потом опустил занавесь на большом панорамном окне, выходящем на мост Джорджа Вашингтона [Висячий автомобильный мост через р. Гудзон. Соединяет Нью-Йорк с г. Форт-Ли, штат Нью-Джерси]. Именно из-за этого вида он выбрал тогда, в начале нового тысячелетия, эту квартиру. В то время он еще мечтал и надеялся.
Мак прошел на маленькую кухню, чтобы налить себе чего-нибудь попить: воды, пива – он сам не знал, чего именно. Но вместо этого остановился около книжного шкафа Леты и зажег лампочку – он не хотел, чтобы даже его дочь хозяйничала в этом доме.
Записи на полках засветились в лучах лампы, как бриллианты в витрине ювелирного магазина, – словно дразнили, соблазняли его. Он тысячу раз ходил мимо этого шкафа, подсмеивался над Летой из-за ее тщеславия (и даже говорил ей: "Иногда я думаю, что только благодаря тебе записи "Шестнадцатого июня у Анны" вообще продаются и приносят доход тем, кто ими торгует"); он всегда упрекал ее за то, что она придает столько значения одному-единственному дню своей жизни.
"Ты ведь никогда и не вспоминала об этом дне, пока какой-то делец не решил сделать запись", – говорил он ей, а она лишь кивала в ответ.
"Иногда, – как-то сказала ему Лета, – мы и сами не осознаем, что действительно имеет значение, а потом уже становится слишком поздно".
Он взял в руки роскошное ретроспективное издание: шесть часов записи с последними доработками и дополнениями; это было единственное издание, которое Лета не успела даже открыть. Обе копии остались нераспечатанными. Их доставили за несколько дней до ее смерти.
Мак принес ей тогда пакет с записями, а заодно и лучший плейер, тот самый, что он подарил ей на последнее Рождество, и положил все на край постели.
– Если хочешь, я подключу, – сказал он.
Она полулежала на дюжине подушек; Мак специально соорудил ей этот кокон, когда понял, что уже ничто не остановит неизбежного. Она взяла его за руку, и в ее глазах появился слабый блеск.
– Я уже была там, – еле-еле прошептала Лета.
– Но это ты еще не видела, – ответил он. – Ты не знаешь, какие сделали исправления. Может, на этот раз им удалось соединить все пять чувств.
– Мак, – одними губами сказала она, – сейчас я хочу быть здесь, с тобой.
"Вэпоху второго Золотого века в Нью-Йорке кафе «У Анны» считалось самым модным местом для бесед. Подобно кафе времен Французской революции или романа Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой» [Беллетризованные воспоминания о Париже 20-х годов (1964 г.).], кафе «У Анны» превратилось в место, где люди собирались, сидели и разговаривали.
Режиссер Хирам Гулдмен помнил это кафе. Он получил разрешение на проведение записи-съемки в прошлом; из всех возможных дней он в результате выбрал 16 июня 2001 года, потому что в этот день в кафе было много разных посетителей, беседы велись на самые разнообразные темы, а у дальней стены стоял свободный стул – зритель сразу чувствовал себя участником происходящего… "
Заметки на полях оригинального издания
«Шестнадцатого июня у Анны»
Мак никогда не смотрел голографические записи, никогда не испытывал потребности возвращаться в прошлое, тем более в то прошлое, где он уже жил. Он с самого начала сказал об этом Лете. После покупки пятой версии «Шестнадцатого июня» она уже не просила его смотреть записи вместе.
Мак всегда вежливо наблюдал за интервью, кивал толпам людей, собиравшимся вокруг, но никогда по-настоящему не прислушивался к разговорам и дискуссиям поклонников.
Лета собирала все, связанное с тем днем, ей нравилось, что она превратилась пусть в небольшую, но знаменитость. Еще больше она радовалась тому, что успех пришел к ней после того, как она вырастила Шери, и теперь может спокойно наслаждаться жизнью.
Ужасно, что она так и не посмотрела последние записи. Это лишь подтверждало, что ей в конце было очень плохо. В другое время она прочитала бы все заметки или прослушала бы их, просмотрела бы все голограммы и хохотала бы над анализом, который, по ее словам, всегда был слишком претенциозным и неточным.
Мак распечатал пакет, смял оберточную бумагу и выбросил ее в мусорное ведро. Пластмассовая коробка специально сделана так, чтобы на ощупь казаться кожаной. На этот раз они для достоверности даже добавили запах, настоящий запах телячьей кожи.
Он открыл коробку. Внутри справа лежал блестящий серебристый диск, слева все остальное: нажав на кнопки, можно было выбрать вариант анализа (печатный, аудио, электронный в любом формате, голографический) либо историю создания записи, биографии участников, в том числе и все события, происшедшие с ними 16 июня 2001 года, и многое другое. Например, за дополнительную стоимость предлагались съемные блоки, усиливающие эффект присутствия.
Лета могла часами рассматривать новые копии записей, все внимательно изучала, словно собиралась сдавать экзамен; иногда она даже показывала что-то Маку, делилась с ним впечатлениями.
Теперь он не мог бы сказать, почему так не хотел принимать во всем этом участие. Может, потому что чувствовал – жизнь идет вперед, а не назад, и какое право имеют люди представлять свое видение прошлого? Не более чем высказывать мнение о книге, которую никто никогда не читал.
А может, просто, будучи мужем Леты Тэйер, он таким образом протестовал против того, чтобы незнакомые люди совали нос в его личную жизнь?
Мак положил открытую коробку на полку рядом с другими изданиями "Шестнадцатого июня", просунул палец в отверстие в середине серебристого диска, взял его и пошел к плейеру.
Плейер стоял в шкафу в гостиной, он сам убрал его туда две недели назад. Сейчас Мак вытащил его, уронив при этом один сапог Леты (на сапоге осталась грязь с прошлой зимы), и вдруг почувствовал такой прилив грусти, что еле удержался на ногах.
Но все же удержался. Маленькая, но победа.
Он отнес плейер и диск в спальню и поставил их у кровати.
"В тот день порог кафе «У Анны» переступили двести пятьдесят человек, все из разных этнических и культурных слоев, и все же этого недостаточно, чтобы составить достоверное представление о населении Манхэттена того периода. В кафе не заглядывали знаменитости – для этого оно было слишком неприметным. Оно было маленьким, сюда не приезжали издалека. Открылось кафе недавно и ничем не отличалось от сотен других. «Шестнадцатое июня» тем и привлекательно, что все снятое слишком обыденно, все присутствующие простые люди. 16 июня 2001 года о них никто, кроме друзей и родственников, не слышал. Именно эта обыденность и делает их разговоры особенно интересными".
Из "Истории создания «Шестнадцатого июня у Анны»,
Эрик Риз, Издательство Айдахского университета, 2051
Может, в комнате все еще витал ее дух. Может, сработала защитная реакция – он не хотел, чтобы его захлестнуло одиночество. Может, по-другому он не мог избавиться от преследовавших его образов: желтоватой прозрачной кожи, сквозь которую просвечивали все кости ее лица, слюни, стекающие из уголка рта, чужие, никого не узнающие глаза.
Причина не так важна, главное, что он вставил диск в плейер, установил правильное расстояние (когда он был молодым, все только и говорили об этих беспроводных технологиях, а теперь на них никто даже внимания не обращает) и нажал на кнопку.
Он надеялся, что тут же перенесется в прошлое, но все случилось иначе. Вместо прошлого перед ним мелькали слова, картинки, имена. Он не знал, как правильно выбрать то, что нужно, и потому просто сидел и ждал, когда же начнется запись.
«Шестнадцатое июня у Анны» в основном воспроизводит разговоры, поэтому составители программы записи не тратили время на восстановление чувственных восприятий. Звучание записи почти идеальное. В зале слышен даже перезвон кастрюль на кухне. Изображение тоже качественное – цвета сочные и жизненные, свет и тени переданы с абсолютной точностью, еcли встать на солнце, то кажется, что оно действительно припекает.
Кажется, почти – вот ключевые слова. Как и во всех голографических проекциях, все предметы кажутся такими же, как в жизни, но в данной записи не хватает основных составляющих настоящей исторической проекции. Мы не чувствуем запаха чеснока, жареного мяса или клубники, которая лежит на столе, такая спелая и сочная.
Пуристы утверждают, что это сделано специально, чтобы мы могли сконцентрировать внимание на разговорах. Когда Руфолио Филд закуривает сигару и его упрекают за это, мы видим, что он нарушил правила, но по-настоящему не понимаем этого. Нам словно напоминают, что мы всего лишь наблюдатели, мы все видим и слышим, но ни в коем случае не можем считать себя частью происходящего.
И как только эта иллюзия разбивается, «Шестнадцатого июня у Анны» становится простой записью, документальным фильмом-ремиксом с голографическими проекциями, безжизненным и старомодным, а на самом деле нам хочется с особым пристрастием к мельчайшим деталям смотреть исторические фильмы и записи, такие как «Речь в Геттисберге» [Небольшой городок в штате Пенсильвания, где 19 ноября 1863 года при открытии военного кладбища президент А. Линкольн произнес знаменитую речь] (производство компании «Уикенд») или недавно выпущенный фильм «Убийство эрцгерцога Фердинанда»…"
Критический обзор специального шестичасовогоиздания «Шестнадцатого июня у Анны»в «Основах голографии», 22 февраля 2050
На экране медленно появляется кафе, из темноты раздаются смех, тихие голоса, звон серебряных столовых приборов. Потом постепенно появляются образы – сначала стойка метрдотеля, потом небольшой подиум с двумя маленькими деревцами по бокам, вход в кафе, а вот и пара (в 2001 году он назвал бы их пожилыми) прошла мимо него и направилась к дальнему столику.
Мак стоит в проеме двери, у него такое чувство, что он все это уже видел. Он уже бывал здесь. Ну конечно, сотни раз. Кафе закрылось только в 2021 году. Но того, прежнего интерьера он уже не застал, – круглые столики, как в бистро, накрыты красными скатертями в клетку, мягкие стулья с сиденьями в форме сердечек кажутся совсем неудобными, окна, во всю стену, от потолка до пола, выходят на улицу… Все это исчезнет через несколько месяцев под пеплом и падающими обломками.
Зал переполнен. Помощник официанта снимает стул со столика у самого окна, он держит стул за спинку и ставит к стене рядом с Маком, потом кивает метрдотелю, а тот проводит в зал пару.
По одному лишь движению длинных темных волос Мак узнает Лету. Его сердце готово выскочить из груди, на какое-то мгновение он даже успевает подумать: вот же она, не умерла; она там, в той временной петле, и если ему удастся ее освободить, она вернется домой.
Но вместо этого он садится на свободный стул.
Из колонок над его головой раздаются звуки "Горизонта" Чарли Бернета. Судя по плохому качеству воспроизведения, компакт-диск скопирован с прежних магнитофонных записей. На кухне гремят кастрюли, люди вокруг что-то говорят. Вот кто-то сказал, что здесь подают самый лучший паштет из гусиной печенки, кто-то рассказывает об истории кладбищ на Манхэттене, кто-то о том, как лучше праздновать дни рождения в июне.
Мак не слышит, что говорит Лета. Она сидит в другом конце зала, между ними несколько столиков, и за ними тоже разговаривают люди. Лета протянула руку, будто ждет, что он возьмет ее.
Он хорошо видит ее лицо, на него падает свет из окна, хотя городские каньоны не пропускают яркого солнца. Лета улыбается и кивает чему-то, что говорит ее спутник. Глаза ее блестят тем особым блеском, который появляется, когда она считает, что ей говорят ерунду, но сама из вежливости молчит.
Мак еще не знал ее в тот момент в прошлом, они встретились лишь в октябре, во время нескончаемой череды похорон. Он еще сказал ей, что испытывает некое чувство вины и собирается начать все сначала, когда кажется, что все кругом рушится.
Тогда она положила свою руку поверх его, кожа на ее ладони загрубела – в последнее время ей приходилось делать столько работы по дому, помогать друзьям мыть посуду, паковать вещи, присматривать за детьми. Вокруг ее глаз появились настолько темные круги, что и глаз-то толком было не разглядеть. Только во время второго свидания он заметил, что у нее неправдоподобно голубые, миндалевидной формы глаза.
Сейчас, в кафе, никаких кругов под глазами еще нет. Лета улыбается и выглядит очень молоденькой. Такой беззаботной и юной Мак никогда ее не видел. Никаких морщинок на лице, нет даже тех седых волос, которые она заметила на правом виске и в ужасе вырвала во время их первого свидания.
На ней белое летнее платье, особо подчеркивающее ее загорелую кожу. Во время разговора из огромной сумки, которую она называла ридикюлем, Лета достает белый свитер и накидывает его на плечи, а Мак узнает все ее жесты – да, именно так она поводила плечами, именно так вздрагивала.
Понятно, что она жалуется на прохладный воздух, на кондиционеры, но сам Мак холода не чувствует. Для него воздух здесь такой же, как и в спальне, – достаточно тепло, можно и прохладнее. Многого не хватает в записи, но память всегда к его услугам; он помнит, что в кафе "У Анны" всегда пахло чесноком и вином, рядом со входом вечно витал аромат разных духов и одеколонов. Мак не голоден, хотя есть с чего проголодаться. Он всегда испытывал чувство голода, стоило ему немного посидеть в этом кафе, так аппетитно там пахло свининой в красном соусе и говядиной, жаренной в вине с чесноком, – это были фирменные блюда "У Анны". Обычно он мечтал, чтобы они быстрее принесли заказ, хотя знал, что заведение гордится своей европейской размеренностью.
Но Лета бывала в этом кафе задолго до знакомства с Маком. Именно она привела его сюда в декабре, когда кафе открылось вновь. Тогда зал заполнили оставшиеся в живых завсегдатаи, пожарники и местные герои – они пытались изобразить, что празднуют Рождество, в то время как их сердца переполняло горе.
Должно пройти полгода. Полгода и целая жизнь отделяет эту Лету от декабря.
Мимо прошел официант с полным подносом – полента с грибным соусом, несколько гарниров: макароны и хлебные палочки. Мак видит, как в воздух поднимается пар, но запаха не чувствует. Он протягивает руку и натыкается на засохший, твердый как камень хлеб. Но взять одну хлебную палочку он, конечно же, никак не может. Все, что он видит, – конструктивная модель групповой памяти, а ощущение материальности добавлено для создания правдоподобного эффекта.
Мак может вставать со стула, это он понимает. Может переходить от столика к столику, слушать разговоры, может даже отправиться на кухню, правда, это зависит от того, насколько дорогой выпуск записи он смотрит.
Но он не желает ходить по залу. Ему достаточно сидеть там, где он сидит. С этого места он прекрасно видит молодую женщину, которая в один прекрасный день станет его женой. Сейчас же она кокетничает с мужчиной, с которым всего через неделю решит расстаться навсегда – мужчина ударит ее, такое случится с ней в первый и последний раз в жизни.
Она говорила, что это одна из многих историй, так и не освещенных в анализе записи.
Лета убрала прядь волос за ухо, рассмеялась, отпила немного белого вина. Мак, очарованный, смотрит на нее. Он никогда не замечал в ней такой беззаботности, такой легкости, – когда они познакомились, Лета уже была другой.
Он не уверен, понравилась бы ему эта Лета. Она красивая, стильная, но в ней нет того стержня, той нежности и заботы, которые поразили его в день похорон дяди.
Может, стержень заметен в разговоре. Том самом известном разговоре. Он медлит, но все же решается послушать их беседу.
«Шестнадцатое июня у Анны» часто сравнивают с джазом – живым, свободно льющимся джазом 50-х и 60-х годов двадцатого столетия, записанным на виниловых пластинках со всеми их изъянами, записанным не студийно, а вживую, и каждый вздох, каждый кашель, каждый хлопок усиливают атмосферу прошлого.
Но «Шестнадцатое июня у Анны» превосходит и это сравнение. В записи есть эффект общности, у зрителя возникает ощущение, что, стоит ему взять стул и подсесть к любому столику, он станет частью этого сообщества.
Может, дело в обстановке. Мало кто делал голографические записи в кафе и ресторанах – слишком высок уровень посторонних шумов; а может, дело в том, что во всем чувствуется радость, все присутствующие в зале наслаждаются жизнью, каждым ее моментом…"
"Долговечность «Шестнадцатого июня у Анны»,
Майкл Меллер; впервые представлено в виде речиво время ретроспективного показа «Шестнадцатого июня»в Музее разговорного искусства 16 июня 2076
С дешевого диска льются звуки «Сентиментального путешествия», меланхоличный голос Дорис Дэй диссонирует со смехом посетителей хорошо освещенного зала. Мак идет от столика к столику, натыкается на один из них. Стаканы при этом даже не вздрогнули, столик не пошатнулся, и хотя Мак машинально извинился, никто его не услышал.
Он чувствует себя призраком в зале, заполненном незнакомыми людьми.
Люди вокруг разговаривают: серьезно, внимательно, искренне. Мак не понимает, почему именно эти разговоры стали столь популярными. Ирония неправильных предсказаний, как если бы группа бизнесменов обсуждала падение цен на бирже? Или особая острота планов, которым не суждено реализоваться, люди, которым осталось жить всего три месяца?
Он не знает. Ему эти обычные разговоры не кажутся особенными. Люди до сих пор точно так же болтают в кафе по всему городу. Может, в этом и есть особая прелесть, связь прошлого с настоящим?
Его с прошлым связывает Лета, а она так и сидит за столиком, отбрасывает волосы с плеча. Мак подошел ближе, вот он уже почти чувствует запах ее духов. Сейчас она его заметит, слегка повернется в его сторону, немного поднимет брови, улыбнется ему той секретной улыбкой, какой они обменивались с самой первой встречи.
Но она не поворачивается. Кажется, она его не видит. А вместо этого рассуждает на тему, нужны ли миру герои, сидя с мужчиной, который понятия не имеет, что такое настоящее геройство.
Лета нервно постукивает пальцами по столу, и это верный знак, что Фрэнк Дэннен ей совсем не нравится, хотя пройдет еще неделя, прежде чем она навсегда выбросит его из своей жизни. Лета всегда не сразу давала выход своим эмоциям. Лучше бы уж она поняла, что Фрэнк не ее герой, пока он не успел ее ударить.
Мак останавливается рядом со столиком, смотрит на Фрэнка. Раньше Мак видел его только на фотографиях. Курчавые черные волосы, выступающая челюсть, развитая шея бывшего футболиста. Фрэнк умер задолго до того, как появилось первое издание "Шестнадцатого июня у Анны". Погиб в пьяной драке через пятнадцать лет после этого вечера в кафе.
Мак помнит, потому что Лета показала ему статью в "Дэйли ньюс" и без жалости в голосе сказала: "Я всегда знала, что он плохо кончит".
Но сейчас Фрэнк сидит живой и красивый, в нем все привлекает: и решительный подбородок, и царапины на костяшках правой руки, которую он старательно прячет от Леты, и две бутылки пива, исчезнувшие за те сорок пять минут, что они сидят за столиком. Фрэнк почти совсем не слушает Лету, он осматривает других женщин в зале, бросая быстрые взгляды, не заметные никому, кто специально за ним не наблюдает.
Только Мак все видит, но он не собирается тратить время на этого никчемного человека. Мак не отрываясь смотрит на женщину, которой суждено стать его женой. Она вдруг замолкает посреди фразы и откидывается на спинку стула. Мак улыбается, он знает, что она сейчас скажет.
"Мне продолжать беседовать с самой собой или ты предпочитаешь слушать радио?"
Но она ничего не говорит, просто вопросительно смотрит на Фрэнка. Человек, не знающий ее, может решить, что ей нравится ее спутник, на самом же деле она проверяет, когда Фрэнк заметит, что она замолчала.
Фрэнк не обращает внимания. Лета вздыхает, берет несколько листиков салата и смотрит в окно. Мак тоже смотрит вслед за ней, но ничего не видит. Тот, кто записывал сцену, тот, кто делал последние штрихи, даже не подумал о том, что происходит на улице. Записано лишь то, что делается в кафе.
Небольшие трагедии разыгрываются за каждым столиком. А концовки этих трагедий уже известны.
Мак не удержался и дотронулся до ее плеча. Кожа теплая и мягкая, но это не Лета. Он чувствует, что это другая женщина. Кожа у Леты была словно атлас и оставалась такой до конца. В молодости как дорогой новый атлас, потом как мягкий, любимый, старый, к которому привык и который сильно любишь.
Она не смотрит на него, и Мак отводит руку в сторону. Лета всегда поднимала на него взгляд, когда он до нее дотрагивался, всегда давала понять, что заметила, что тоже думает о нем; иногда, правда, когда была занята, немного раздражалась, но в ее взгляде всегда сквозила любовь.
Это не его Лета. Это восковой манекен, словно автомат, исполняющий роль, чтобы развлечь зрителей.
Мак больше не выдержит. Он встает и говорит:
– Команда голосом: стоп.
Кафе исчезает так же постепенно, как появилось: сначала столики и люди, сидящие за ними, потом общие шумы и, на конец, голоса. Голоса растворяются последними.
«Шестнадцатое июня у Анны» не может считаться шедевром разговорного искусства. Тот факт, что мы все же так считаем, больше говорит о том, что наше поколение ищет смысл жизни, чем о дне 16 июня 2001 года.
Мы полагаем, что наши бабушки и дедушки жили более наполненной жизнью, потому что на их долю выпало больше испытаний. Но благодаря «Шестнадцатому июня у Анны» мы видим, что каждая человеческая жизнь состоит из бесчисленных моментов, памятных и предаваемых забвению, а значением эти моменты в разные периоды своей жизни наполняем мы сами".
Из "Возвращения «Шестнадцатого июня у Анны»,
Мия Оппель, Издательство Гарвардского университета, 2071
Мак снова стоял у кровати, всего в двух шагах от плейера. Запись чуть слышно жужжала, но звук был довольно агрессивным, словно высказывал недовольство – зачем остановили плейер, ведь еще не все разговоры прослушаны.
Запах Леты в комнате. Мак вдруг осознал, что этот запах был единственным реальным ощущением за время всего путешествия. Вместе с ним в кафе "У Анны" переместились и запах Леты, и тепло их спальни – ощущения настоящего в одном кратком миге из прошлого.
Он достал из плейера серебристый диск, отнес его в гостиную и убрал в дорогую коробку. Потом вернулся в спальню, упаковал плейер и лег на постель – впервые с тех пор, как почти неделю тому назад отсюда унесли Лету.
Закрыв глаза, он почувствовал тепло ее тела, вспомнил, как любил лежать на ее месте по утрам, когда она уже вставала. Будто она убаюкивала его в своих объятиях. Иногда он даже засыпал снова, а потом Лета будила его и твердила, что ему надо идти на работу, как всем остальным.
Но сейчас кровать на самом деле не теплая, и, если он заснет, никто его не разбудит. Никогда. После просмотра записи в его душе появилась какая-то пустота, будто он сделал что-то дурное, запретное, искал жену там, где, он знал, ее быть не должно.
Он понятия не имел, зачем она просматривала все копии "Шестнадцатого июня". Да, можно было бы прочесть комментарии, это он понимает. Интервью он тоже мог понять – ей ведь ни разу не заплатили ни гроша за эту запись. Многие из присутствовавших в тот день в кафе пытались подать в суд, чтобы получать проценты от продаж, но все проиграли, потому что голографические записи были не просто записью исторического момента, но и авторской программой составителя. Лета, правда, никогда в суд не подавала.
Она просто всю жизнь вновь и вновь возвращалась к тому единственному дню, смотрела на себя молодую и видела… что? Искала… что?
Конечно же, не Фрэнка. Мак слишком хорошо ее знал. Может, она искала способ правильно взглянуть на себя, на свою жизнь? Или пыталась представить, как бы прожила жизнь, если бы выбрала другую дорогу.
Он не знал. А теперь никогда и не узнает. Он подтрунивал над ней, слушал, как она рассуждала о вспомогательных материалах, даже покупал ей последние версии "Шестнадцатого июня", но никогда не слышал, чтобы она говорила о том, что смотрит свое прошлое как зритель.
Тайна Леты, как и все другие ее тайны (в том числе и за что она полюбила его, Мака), навек останется неразгаданной.
В "Шестнадцатом июня" ответов он не нашел, как, впрочем, и саму Лету. От нее остались лишь отрывочные воспоминания: запах, который постепенно исчезнет, голос, который он уже начинает забывать, прикосновение кожи.
Теперь жизнь Леты закончилась. Ее жизнь имеет конец, как и "Шестнадцатое июня у Анны", она уже не повторится.
Мак уткнулся в ее любимую подушку. Больше он никогда не увидит Лету, ту, настоящую, которая дышит и непрестанно удивляет его своей глубиной.
Наконец-то он это понял, и на душе у него стало легче. Ее больше нет, остались лишь воспоминания.
Kristine Kathryn Rusch. June Sixteenth at Anna's (2003)
