Текст книги "Шельмуфский"

Автор книги: Кристиан Рейтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава пятая

Как раз начались самые жаркие дни, когда я и брат мой, господин граф, простились с амстердамским бургомистром и сели на большой военный корабль. Уже около трех недель плыли мы в Индию, как вдруг достигли места, где шныряло ужасно много китов; я их приманил кусочком хлеба совсем близко к борту нашего судна. У одного из матросов была удочка, я взял ее и попытался подсечь одного из китов прямо с корабля; и это, черт возьми, удалось бы мне, если б только удочка не разломалась на кусочки, ибо, когда кит клюнул и я крепко потянул назад, дрянь эта треснула пополам, и часть ее, с крючком, застряла в пасти кита, отчего он несомненно издох. Заметив это, остальные киты уже при виде только тени от лески убирались прочь, и ни одного из них, черт возьми, не было у нашего судна. Отсюда мы продолжали плыть дальше и через несколько дней увидели кисельное море, [48]48
  …кисельное море– сказочное, застывшее море.


[Закрыть]мимо которого нам пришлось проезжать весьма близко. Ну и проклятие, сколько кораблей находилось там, в этом кисельном море, словно, черт возьми, перед тобой огромный засохший лес из сухих деревьев и ни одной души не было видно на судах. Я осведомился у капитана, почему здесь скопилось так много кораблей? Он ответил, что суда эти загнал сюда во время бури штормовой ветер; когда корабли направляются в Индию и сбиваются с курса, то на всех кораблях люди погибают самым печальным образом. Миновав кисельное море, мы подошли к экватору. Ну и дьявольщина, что за жара тут началась! Солнце опалило нас всех дочерна. Мой брат, господин граф, будучи мужчиной солидным и толстым, заболел на экваторе от этой свирепой жары, слег и помер, черт возьми, мгновенно, так что мы не успели и опомниться. Проклятье, как меня опечалило, что ему пришлось там помереть, – ведь он был моим лучшим спутником. Но что я мог поделать? Ведь он умер, и как бы я о нем ни тужил, я бы его все равно не оживил. По морскому обычаю, я привязал его весьма аккуратно к доске, всунул в карманы его бархатных штанов два дуката и отправил его в море; и где он, черт возьми, сейчас покоится, этого я никому сказать не могу. Три недели спустя после его смерти, благодаря попутному ветру, мы прибыли в Индию, высадились на прекрасном Троицыном лугу [49]49
  Название луга, находящегося якобы в Индии, связанное с христианским праздником, изобличает лгуна Шельмуфского.


[Закрыть]и, заплатив капитану за проезд, разошлись в разные стороны. Я сразу же осведомился, где проживает Великий Могол; сначала я спросил одного мальчугана в зеленой шапочке, пасшего гусей на том самом Троицыном лугу, где мы высадились. Я обратился к нему весьма учтиво: «Послушай, малыш, не скажешь ли ты мне, где живет в этой стране Великий Могол?» Но мальчуган еще даже не мог говорить и только указал мне куда-то пальцем и произнес: «А-а». Черт его знает, что значило это «А-а». Я пошел по лугу дальше, и мне попался навстречу точильщик ножей, я спросил и его, не может ли он мне сообщить, где проживает Могол. Тот мне сразу же объяснил, что в Индии есть два Могола, одного зовут Великим, а другого Малым. Узнав, что я желаю видеть Великого, он мне немедленно сообщил, что я нахожусь примерно в часе ходьбы от его резиденции, мне нужно лишь идти по Троицыну лугу все дальше, не боясь, что заблужусь, а за ним будет высокая стена; мне только требуется идти вдоль нее, а она уж приведет меня к воротам крепости, где находится Великий Могол, его резиденция называется «Агра». Выслушав объяснения точильщика, я двинулся дальше по Троицыну лугу и по пути вспомнил о мальчонке в зеленой шапочке, который сказал мне «А-а»; ручаюсь, что маленький проказник, хотя еще и не мог хорошо говорить, все же понял меня и знал, где живет Великий Могол, так как он не мог произнести слово «Агра», он пролепетал только «А-а». Сведения точильщика оказались, черт возьми, верными, тютелька в тютельку, ибо едва кончился луг, как я подошел к высокой стене; я пошел вдоль нее и очутился у огромных ворот, перед которыми стояло, наверно, свыше двухсот телохранителей с обнаженными мечами; все они были одеты в зеленые шаровары и колеты с рукавами, как окорок. Я сразу понял, что Великий Могол живет здесь, и осведомился у телохранителей, дома ли государь, на что все они разом гаркнули «да!» и спросили, что мне угодно. И тогда я тотчас же объяснил телохранителям, что так как я порядочный молодой человек, уже многое повидавший на свете и желающий повидать еще больше, то пусть они доложат обо мне Великому Моголу, кто я, мне хочется с ним немного побеседовать.

Ну черт подери, надо было видеть, как дюжина из них сорвались с места и побежали в комнату Великого Могола докладывать обо мне! Вскоре они примчались обратно и объявили, что я могу проследовать в дом. Их Величеству очень приятно, что иностранец удостаивает его своим посещением. И я двинулся сквозь стражу. Едва я прошел шагов шесть, как Великий Могол закричал сверху из своей комнаты, чтобы стража отдала мне честь. Сто тысяч чертей! Услышав это, телохранители вскинули ружья на караул, взяли свои шляпы под мышку и уставились на меня с величайшим изумлением. Я прошел мимо стражи так изящно, что произвел, черт возьми, огромное впечатление на Великого Могола, Когда я подошел к большой мраморной лестнице, по которой должен был подняться, Великий Могол, черт меня побери, поспешил ко мне навстречу, спустившись до половины лестницы и, встретив меня, повел под руку наверх. Ну будь я проклят, какой великолепный зал открылся моим глазам, все сверкало и блестело в нем, черт возьми, золотом и драгоценными камнями! В этом зале он приветствовал меня, выразил радость по поводу моего крепкого здоровья и сказал, что за все долгое время он не имел счастья принимать у себя немца и осведомился затем о моем звании и происхождении. Тогда я кратко и очень искусно рассказал ему о своем рождении, о случае с крысой и о том, что я один из самых храбрых молодых людей на свете, много уже повидавший и испытавший. Ну будь я проклят, с каким вниманием слушал все это Великий Могол! После рассказа он сразу же повел меня в превосходно разукрашенную комнату и объявил, что она к моим услугам, я могу у него жить, сколько пожелаю, это будет очень приятно ему и его супруге. Он сейчас же позвал пажей и лакеев, которые должны были мне прислуживать. Тьфу, чертовщина! Какие дурацкие поклоны начали отвешивать мне эти парни, когда появились. Сначала они гнули передо мной шею до земли, затем поворачивались ко мне спиной и шаркали одновременно обеими ногами далеко позади себя. Великий Могол приказал им, чтобы они хорошо мне прислуживали, а коли до пего дойдет хоть малейшая жалоба, то пажей и лакеев переведут на кухню. Затем он простился со мной и вновь пошел в свою комнату. Черт возьми, как славно начали прислуживать мне эти малые, едва он удалился; они, правда, величали меня только «барин», но исполняли все, что только могли прочесть в моих глазах. Стоило мне сплюнуть, они, черт возьми, все разом пускались наперегонки растереть плевок ногой, ибо сделать это первым каждый считал для себя большой честью. Не прошло и получаса, как Великий Могол покинул меня, а уж он возвратился в мою комнату со своей супругой, своими кавалерами и дамами. Тут его супруга, а также кавалеры и дамы, приветствовали меня и глядели при этом на меня с огромным удивлением. По просьбе Великого Могола мне пришлось еще раз рассказать о случае с крысой, ибо его супруге очень хотелось услышать эту самую историю. Ай да проклятье! Как она смеялась над ней, а кавалеры и дамы, уставившись на меня с великим изумлением, перешептывались между собой о том, что я, должно быть, какая-то значительная персона в Германии, если могу рассказать о таких вещах. И так как настало время ужина, то Великий Могол велел трубить к столу. Сто тысяч чертей! Что за грохот и треск раздался из труб и барабанов! Двести трубачей, девяносто девять барабанщиков стояли во дворе замка на огромном камне и трубили в честь меня великолепно! После того как замолкли трубы, я взял под руку Великую Моголиху и повел ее к столу: черт меня побери, до чего же элегантно я выступал рядом с ней! По приходе в обеденный зал Великий Могол пригласил меня сесть и занять почетное место за столом, и я это сделал бы не раздумывая, если бы меня не разбирала охота сесть рядом с его супругой, потому что это была удивительно красивая дамочка. Итак, сначала сел Великий Могол, возле него – я, а слева от меня – его милая женушка, я сидел, следовательно, посередине между ними. За столом беседовали о разных вещах. Великая Моголиха спросила меня, варят ли в Германии хорошее пиво и какое пиво там считается самым лучшим? На это я ответствовал весьма учтиво, что как раз в Германии и варят исключительно хорошее пиво, и особенно в моей родной местности; там варят густое пиво, называемое так по причине большого количества в нем солода, так что оно липнет между пальцами и пахнем сладко, чисто сахар; если кто-нибудь выпьет его хотя бы кружку, он сразу же сумеет произносить проповеди. Как удивились они, ей-ей, тому, что в Германии имеется такое хорошее пиво и притом такой силы. В то время, как мы болтали за столом о том и о сем и я как раз намеревался рассказать историю о своем духовом ружье, в обеденный зал вошла личная певица Великого Могола с индийской лирой, висевшей у нее на боку. Как великолепно, проклятие, пела эта бабенка и как искусно аккомпанировала себе на лире; ничего, черт возьми, более прекрасного я не слыхал в жизни! Нет слов описать, какой превосходный голос был у ней. Она была в состоянии, черт ее дери, взять верхнее «до» на девятнадцатой дополнительной линейке и заливалась трелью из квинты в октаву на одном дыхании двести тактов подряд – и ей хоть бы что! Она спела за столом арию о пурпурных очах и черных ланитах так, что, черт возьми, одно удовольствие было слушать! После ужина я вновь взял Великую Моголиху под руку и направился в свою комнату, где она, а также Великий Могол, кавалеры и дамы попрощались со мной, пожелав доброй ночи, за что я учтиво их поблагодарил и тоже пожелал им хорошего отдыха и приятных сновидений. Затем все они покинули мою комнату и также направились спать. Когда они удалились, в мои покои вошли четыре лакея и три пажа и осведомились, не угодно ли будет барину, чтобы его раздели. Едва я только им ответил, что, конечно, меня немного клонит ко сну и я не смогу долго бодрствовать – проклятье, надо было только видеть, как засуетились эти парни! Один побежал и притащил мне пару затканных золотом домашних туфель, другой – прекрасный вышитый золотом ночной колпак, третий – бесподобно красивый халат, четвертый стягивал с меня башмаки, пятый – чулки, шестой принес ночной горшок из чистого золота, а седьмой отпер мне спальню Черт меня побери, в какую великолепную кровать предстояло мне лечь, и она была, околеть мне, такой белоснежной и такой мягкой, что нет и слов описать! И. я проспал всю ночь, ни разочка не проснувшись. Приятный сон видел я в ту ночь. Мне приснилось, что хочу я пойти в нужник освободиться от пива, но никак не могу найти туда дорогу, потому что прошлым вечером немного перехватил за столом и, так как у меня все смешалось в голове, мне почудилось, будто один из лакеев принес большой серебряный сосуд и проговорил: «Вот, барин, то, что Вам надобно». Я схватил сосуд, предполагая, что он, черт возьми, поможет в нужде, и он, действительно, помог мне. Но когда я проснулся утром… ну, и проклятье, – что я натворил! – я чуть не плавал в своей кровати, настолько мокро было подо мной. И еще хорошо, что это случилось не по всем правилам, иначе я и не представляю, каким образом можно было бы скрыть эту оплошность, а так – я продолжал, как ни в чем ни бывало, долго лежать в постели и так искусно высушил все под собой, что никто и не заметил, что я наделал. Затем я поднялся и распорядился подать мне вновь одежду. Когда я закончил туалет, вошел вестник от Великого Могола, пожелал мне доброго утра и при этом прибавил, что если мне приснилось что-либо приятное, Великий Могол будет рад это слышать и просит меня зайти в свой личный кабинет. Он хотел бы со мной кое о чем посоветоваться. Я не заставил долго ждать ответа и сразу же сказал, что спал, действительно, хорошо, но что касается снов, то они были настолько тяжелые, что меня даже пот прошиб от страха, а насчет приглашения в кабинет, так я сейчас приду. Сообщив это все камер-пажу, я направился затем к Великому Моголу узнать, в чем состоит его просьба. После того как я вошел к нему и весьма учтиво его поприветствовал, Великий Могол отворил большой книжный шкаф и извлек оттуда огромную книгу в переплете из свиной кожи, показал ее мне и сказал, что записывает сюда свои ежедневные доходы, а по истечении года, когда он подсчитывает итог, сумма никогда не сходится и всякий раз недостает третьей части поступлений. Он осведомился, умею ли я считать, на что я ему опять-таки ответил, что поскольку я парень не промах и хорошо изучил «Арифметику» Адама Ризена, [50]50
  Ризен Адам– см. прим. 9


[Закрыть]то пусть он мне доверит этот гроссбух, а я уж разберусь, чтобы сумма получилась. Итак, он отдал мне свою приходную книгу и оставил меня в одиночестве. Проклятье, сколько числилось в книге поборов и налогов! Я сел, вооружился пером и чернилами и начал подсчитывать десятки, сотни и тысячи и, когда убедился, что Великий Могол ошибался в таблице умножения, так как знал ее нетвердо, то не удивился, почему сумма оказывалась у него на треть меньше всех ежедневных приходов. Ибо вместо того, чтобы считать «сто на десять – будет тысяча», он считал «тысяча на десять – сто». А там, где следовало производить вычитание, например, «Один от ста – девяносто девять», он вычитал следующим образом: «Единицу от ста – отнять нельзя, единицу отнять от десяти, будет девять, а девять отнять от девяти – будет ноль». Черт возьми, в таком случае невозможно, конечно, чтобы счет был верен. Заметив ошибки, я сразу понял, где собака зарыта. Я принялся за дело, и не прошло двух часов, как я все привел к правильному итогу и притом у меня он даже получился на половину больше того, чем вся сумма его ежедневных приходных записей. Подведя весь счет так искусно в соответствии с «Арифметикой» Адама Ризена, я попросил Великого Могола вновь зайти ко мне и указал ему, где он ошибался в таблице умножения и каким образом я, так ловко и точно сосчитав, получил еще даже излишек в половину суммы. Сто тысяч чертей! Когда я заговорил об излишке, он вскочил от радости и, похлопывая меня по плечу, предложил, если я только пожелаю, остаться у него, он сделает меня своим тайным рейхсканцлером. На это я ему ответил, что поскольку во мне чувствуется что-то необыкновенное и я один из тех славных молодцов на свете, посвятивших себя исключительно знакомству с новыми странами и городами, то благодарю его за предложение. Увидев, что у меня нет охоты занять эту должность, он в последние две недели моего пребывания у него окружил меня такими почестями, что я, черт возьми, в жизни их не забуду. Ведь этот Великий Могол ужасно богатый властелин, его величают там только «императором» и у него сокровищ столько, сколько дней в году, и я их нее перевидал, каждый день он мне показывал какое-нибудь одно из них. Он обладает также превосходными книгами и является их большим любителем, и мне пришлось торжественно пообещать, что в благодарность за деньги и добрые слова я из Германии также вышлю книгу для его библиотеки. Заметив, что я готовлюсь в путь, он пожаловал мне свой портрет на золотой цепи, а его супруга подарила мне тысячу золотых полноценных дукатов зараз, на которых было вычеканено изображение Великого Могола. Цепь из лучшего индийского золота я повесил себе на шею и, весьма учтиво попрощавшись с ним, его супругой, кавалерами и дамами, отправился на корабле в Англию.

Глава шестая

После того, как я простился с Великим Моголом, и он со всей свитой проводил меня пешком до конца городской стены, я направился по тому же самому Троицыну лугу к месту на побережье, где высадился 14 дней назад и сел опять на большой грузовой корабль, отправлявшийся в Англию, и отплыл с ним. На судне я весьма красноречиво поведал капитану, как превосходно принял меня Великий Могол и как он пожаловал мне на прощанье свой портрет с цепью. Я полагал, что капитан при этом от удивления вылупит глаза на такого молодца, как я. Однако, черт возьми, – нисколько, этот мужлан даже не снял передо мной шляпу, а, напротив, заметил, что некоторым людям везет больше, чем они того заслуживают. О проклятье' Какая взяла меня досада от пустословия этого лежебоки, и я едва удержался, чтобы не отвесить ему пару оплеух. Но, в конце концов, поразмыслил я, ведь это глупый человек, что с ним поделаешь, он не знает ни тебя, ни твоего происхождения, и поэтому я оставил дело без внимания. Затем я рассказал моим спутникам по судну о моем необычайном рождении, а также о случае с крысой и о моем духовом ружье. После трех дней и пяти ночей плавания от индийского Троицына луга мы вошли в огромное Средиземное море. Ну будь я проклят! Каких только морских чудесных тварей здесь не перевидаешь, и все они беспрестанно тысячами шныряли вокруг нашего судна! Особенную радость доставил мне тогда маленький тюлень, которого я старался приманить кусочком хлеба совсем близко к судну, на что он, наконец, и пошел с охотой и пытался играть со мной. И так как он выглядел очень милым с виду, я перегнулся через борт и хотел выловить его из моря. Но когда я схватил этого стервеца, он прокусил мне все пять пальцев и уплыл в глубину. Ну и дьявольщина, кровь из пальцев сочилась, вероятно, дней восемь, и укус причинял мне отчаянную боль. Наконец, капитан принес мне склянку с оливковым маслом и посоветовал мне смазать им пальцы, прибавив, что оливковое масло отлично помогает при укусах. Я смазал пальцы, и не прошло двух часов, как раны и не бывало! Когда мы уже почти проехали Средиземное море, то вдали показалось ужасно много сирен, и бабенки эти пели, черт возьми, восхитительно! Капитан, заметив их, приказал нам плотно заткнуть уши, ибо если они приблизятся, то так очаруют нас своим восхитительным пением, что мы не сможем сдвинуться с места. Тьфу, проклятье! Узнав это, я основательно заткнул уши и велел капитану дать полный ход вперед.

Через три дня мы вошли в Балтийское море и плыли здесь, наверно, несколько недель, пока не выбрались из него. Какие щуки водятся в этом море, – этого, черт возьми, и не передать! У матросов на корабле был рыбачий сачок – каких щук, дьявольщина, наловили эти парни! Языки у рыб были, черт возьми, как у больших телят, и на каждом щучьем языке было свыше шести кружек жира. Несколько месяцев спустя, проплыв по различным рекам, мы счастливо прибыли в Англию, где я высадился в Лондоне и, рассчитавшись с капитаном за проезд, пошел в город и снял квартиру у одного горшечника, выделывавшего безделушки и живущего тут же у ворот. Малый этот, наконец-то, оказался весьма вежливым, он меня встретил, спросил, что мне угодно, откуда я прибыл и кто я. Я рассказал ему сразу же весьма искусно о моем рождении и крысе и о том, какой я молодец и что хочу стать у него на квартире, потому как намерен прожить у него инкогнито несколько недель. Малый, известный в городе горшечник, отнесся к этому весьма благожелательно и сразу же заметил по моему взгляду, что человек я, должно быть, значительный, но все же проявил, собака, некоторую непочтительность, ибо в разговоре со мной не всегда снимал шляпу и ужасно сердил меня тем, что не оказывал мне должного почтения. Но, как я полагал, это даже было и к лучшему, потому что я не собирался выдавать себя в Лондоне за знатную персону, а намерен был вести себя как простой кавалер. Но вдруг, черт возьми, в Лондон прибыл благородный лорд, господин Тофель со своей милой Трудой, тот, у которого я был на свадьбе в Амстердаме. Они пришли к горшечнику в дом, поздравили меня с приездом. И как только, дьявол, они меня учуяли, до чего же это удивительно! Они мне все потом рассказали, и про то, что они видели, как я сошел на берег и как ловко я завернул в дом горшечника, ибо дворец Тофеля, благородного лорда, находился поблизости на той же улице. После этого он предложил мне переселиться к нему, но так как я уже устроился у горшечника, который также не желал со мной расстаться, мне не очень хотелось менять квартиру; ведь, если бы я начал перетаскивать свои вещи туда и сюда, это только привлекло бы внимание людей. Сразу в тот же вечер я был приглашен господином Тофелем, благородным лордом, в гости; там находилось много прочих лиц высокого звания и благородных дочерей лордов, которые все разом в меня влюбились и просили моей руки, ибо я показал им портрет Великого Могола с цепью и рассказал им о том, как он мне его пожаловал, какой превосходный прием он мне оказал, ибо я так искусно и точно подсчитал итог его доходов, что ему привалил даже излишек в половину ежегодной суммы. Я сообщил им также, что он хотел меня сделать своим тайным рейхсканцлером, но так как у меня еще не было охоты оставаться на одном месте, то я поблагодарил его за любезное предложение.

Черт меня побери! Как глядели на меня за столом все девицы, благородные дочери лордов, и все разом начали пить за мое здоровье. Одна провозгласила: «Да здравствует тайный рейхсканцлер богатого Могола Индии!», другая – «Да здравствует благородный иностранец, пожалованный портретом Великого Могола!», третья – «Да никогда не сотрется память о вельможе, в глазах которого светится что-то необыкновенное!». Я, конечно, понимал, что все это относится ко мне, и всякий раз отвечал даме, пившей за мое здоровье, весьма любезной миной, что, черт возьми, мне очень шло. После того, как история о Великом Моголе исчерпалась, я начал немного болтать о своем необычайном рождении и крысе. Ну, и проклятье, как тут развесили уши и разинули рты благородные лорды, услыхав про такие дела! На следующий день возлюбленная супруга господина Тофеля устроила ради меня модный в ту пору променаж и, чтобы угодить мне, одновременно со мной разъезжало, наверно, свыше двухсот карет с дворянами и дочерьми самых знатных лондонских лордов; мне пришлось сесть в экипаж к двум тетушкам господина Тофеля. И передать не могу, что эти девицы в пути творили со мной, они зацеловали меня так, что чуть не откусили мне губы. Я сидел посредине между ними, это выглядело весьма пристойно, вывесил из окна подаренный мне портрет, а рядом с каретой бежала, наверно, сотня мальчишек и глядела с великим удивлением на изображение Великого Могола, и меня очень радовала эта толпа ребят. Когда мы отъехали от Лондона примерно на две мили и прибыли на место, где должен был происходить променаж, ну, и проклятье, как превосходно они обращались со мной и какие почести оказали, этого я, черт возьми, и передать не смогу! На следующее утро барышни-тетушки господина Тофеля подъехали в своей карете к дому горшечника, где я жил, и попросили меня, не буду ли я столь любезен немного проехаться с ними, они желали бы показать мне кое-что из древностей города Лондона, которые я, возможно, еще не видел. Не долго раздумывал, я сел в их экипаж и опять-таки посредине между ними, что выглядело весьма пристойно. Когда карета барышень-тетушек господина Тофеля завернула за угол, мы оказались у большой часовни и, остановившись, вошли в нее втроем. Здесь лежало, наверно, двести связок железных кос, на которых прилипла кровь толщиной с палец. Когда я спросил барышень-тетушек, почему здесь находятся косы и что это за кровь на них, мне ответили, что они хранятся как редкость, их показывают всем знатным иностранцам, ими были вооружены солдаты герцога Монмаутского [51]51
  Герцог Монмаутский(1649–1685), сын изгнанного из Англии короля Карла II, жил в Голландии и в 1685 г. попытался захватить трон, однако потерпел неудачу и был казнен.


[Закрыть](или как там звался этот малый?), ими они превосходно косили головы. Затем мы вновь весьма пристойно сели все втроем в карету и покатили в другое место, где они показали мне камень, на котором сидел праотец наш Иаков, когда ему приснилась небесная лестница. [52]52
  В Библии (Бытие, XXVIII) рассказывается о сне патриарха Иакова, который отправляется по приказу своего отца в Месопотамию за женой: ему снится, что на земле стоит лестница, а верхний конец ее упирается в небеса и ангелы восходят и нисходят по ней.


[Закрыть]Отсюда мы поехали еще в одно место, где висел огромный топор, которым отрубили голову даже одной знатной персоне. [53]53
  Речь идет о Карле I Стюарте, английском короле, казненном в 1649 г.


[Закрыть]Мне назвали ее имя, но я, черт возьми, никак не могу его вспомнить. Осмотрев всякую всячину, мы направились опять к дому господина Тофеля, у которого я вновь откушал. Должен признаться, что в течение моего трехлетнего пребывания в Лондоне мне оказывали большие почести и особенно благородный лорд господин Тофель и его барышни-тетушки. Когда я прощался с ними, намереваясь отправиться в плавание по Испанскому морю, эти девицы проливали, черт возьми, горчайшие слезы оттого, что я уезжаю, умоляя меня, наверно, сотню раз остаться у них, это-де мне не будет стоить и гроша. Конечно, поступи я так, я бы по-прежнему остался благородным малым, но я хотел посредством своих путешествий подниматься все выше и легко бы достиг этого, если бы не потерпел несчастье в Испанском море. О том, что со мной случилось, вы услышите в следующей главе.