Текст книги "Одна девушка и тысяча влюбленных"

Автор книги: Кришан Чандар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Кришан Чандар
Одна девушка и тысяча влюбленных

ГЛАВА 1

В кабинете начальника станции стоял страшный шум. Кули, пассажиры пригородных поездов, контролеры, Мадху – торговец фруктами на привокзальной площади, сторожа, охраняющие станционный склад, подметальщик, начальник охраны – все были здесь и смеялись, поглядывая на Лачи. А она стояла в стороне от всех перед столом начальника, вызывающе подбоченясь. Лицо ее выражало такую ярость, что казалось, она была готова съесть всех живьем. Но в этой толпе Лачи была беспомощна. Окружающие ее станционные рабочие и служащие, которые хорошо знали ее, только пересмеивались, глядя на нее и что-то поясняя друг другу знаками.

Сторож ввел Лачи в кабинет, крепко держа за руку, но, подойдя к столу начальника, она резко высвободила руку и встала перед ним, подбоченясь. Начальник станции Расак Лал не любил шума. Это был пожилой семейный гуджаратец[1]1
  Гуджаратцы – одна из национальностей Индии. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]. Он уже двадцать пять лет служил на железной дороге. Его старший сын должен был вскоре получить работу железнодорожного контролера, а младшая дочь Умла училась в колледже. (Расак Лала давно уже занимал вопрос о ее замужестве.) Кроме того, он отвечал за работу станции. И надо же так случиться, что как раз в то время, когда он улаживал вопрос о предоставлении вагонов Ганге Дину – торговцу фуражом, за что надеялся получить около пятисот рупий, – случилось это происшествие.

Расак Лал, озабоченно почесывая подбородок, кончавшийся каким-то обрубком, посмотрел на стройную фигурку Лачи, затем перевел глаза на сторожа, нахмурился и резко спросил:

– В чем дело?

– Она воровала уголь со склада, – ответил тот, коснувшись Лачи рукой.

Девушка оттолкнула его руку.

– Не прикасайся ко мне!

Это вызвало новый взрыв смеха в толпе. Мадху, торговец фруктами, весело крикнул:

– Берегись, сторож! Укусит! Это же царица пчел!

Лачи сверкнула на него глазами:

– Помалкивай лучше ты, недозрелая папайя.

Мадху был тучный мужчина среднего роста. Он был одет в грязное дхоти, едва доходившее ему до колен. На его смуглом теле не росло ни единого волоска, и оно в самом деле удивительно напоминало фрукты, которыми он торговал. Поэтому, когда Лачи назвала его недозрелой папайей, все захохотали.

Между тем толпа росла, и начальник станции поспешил исчерпать инцидент:

– Так ты воровала папайю?

– Не папайю, а уголь! – ответила девушка и, смеясь, обвела глазами толпу, как бы говоря: «Посмотрите-ка на него! Вот дурак!»

Начальник станции, который в спешке перепутал слова, засмеялся и сам.

Негодующий сторож тоже расхохотался. Расак Лал подпер рукой голову и сказал ему с напускной серьезностью:

– Сейчас подойдет номер десятый западного направления, а ты затеял тут шум по пустякам. – И, строго взглянув на Лучи, добавил: – Иди, но больше не воруй уголь с нашего склада, а то попадешь в тюрьму.

– Хорошо, не буду! – ответила Лачи таким тоном, как будто оказывала милость ему и всем собравшимся; она отошла от стола, босая, покачивая бедрами под голубой цветастой юбкой.

Выйдя из кабинета начальника станции, она направилась к выходу с вокзала. Как всегда, ее все провожали глазами – мужчины с вожделением и восторгом, женщины с завистью.

Лачи была цыганка. Кто знает, сколько рас, народов, племен смешало свою кровь, прежде чем явился на свет этот редкостный образец красоты. Высокая, с округлыми грудями, с тонким и легким станом, с темно-зелеными глазами и кожей золотистого оттенка, она шла с таким самоуверенным видом, словно весь мир лежал у ее ног.

– Таких женщин надо в тюрьму сажать! – крикнул ей вслед Хамида, водитель такси, наблюдая, как Лачи выходит из станционных ворот. Он был признанным авторитетом у шоферов такси и пользовался большим влиянием в привокзальном районе. Вся торговля вином, наркотиками, опиумом и девушками в этом районе производилась через него. Небольшого роста, подвижный, мускулистый, смуглый до черноты, он держался высокомерно, а с теми, кто не желал ему подчиниться, расправлялся решительно и жестоко. Даже сам начальник станции побаивался Хамиду и при встречах старался обойти его стороной.

Но Лачи ничуть не боялась Хамиды. В ответ на его слова она лишь презрительно плюнула и, покачивая бедрами, направилась к автобусной остановке. В это время ко второй платформе подошел пригородный поезд из Бури Вали[2]2
  Бури Вали – один из пригородов Бомбея.


[Закрыть], Пассажиры, прибывшие с поездом, потянулись к остановке автобуса, где вскоре выстроилась длинная очередь.

Хамида не рассердился на Лачи. Уже не раз и обманом, и силой он пытался подчинить эту девушку своей воле, но всякий раз терпел неудачу. Очень скоро он убедился, что Лачи в совершенстве владеет теми секретными приемами, известными цыганам и бродячим акробатам, с помощью которых можно вмиг свалить на землю даже здорового и крепкого мужчину. Да, Лачи ничуть не была похожа на обыкновенных городских и деревенских женщин, которые, получив от мужчины тумака, смотрят на него глазами побитой собаки. И поэтому, когда она ответила на его слова презрительным плевком, он только засмеялся, повернулся к ней спиной и зашагал к своей машине.

Между тем Лачи, проходя мимо фруктовой лавки Мадху, подхватила из корзины гуяву, вонзила в нее свои белоснежные зубы и принялась грызть ее, как белка, шаловливо поглядывая на Мадху. А тот смотрел на нее, не в силах оторвать взгляда, в котором застыло выражение покорности и мольбы.

– Забирай хоть всю корзину, красавица, – лепетал он, не сводя с нее восторженных глаз.

– Нужен ты мне! – и Лачи швырнула в него огрызком гуявы.

Едва она вышла из-под навеса его лавки, лучи заходящего солнца коснулись ее рыжих густых волос, рассыпавшихся по плечам, и образовали вокруг ее головки пламенеющий ореол. Увидев это, бедняга Мадху прошептал:

– Будто заросли бетеля[3]3
  Бетель – небольшой кустарник; листья его, пряного и жгучего вкуса, вместе с различными специями употребляются в Индии для жевания.


[Закрыть] горят! – Он подобрал с земли брошенную Лачи гуяву и крикнул девушке: – Смотри-ка, Лачи, я ем твою гуяву!

– Ну и подбирай мои объедки! – бросила она ему на ходу.

Подойдя к длинной очереди на автобусной остановке, она протянула руку и принялась выпрашивать:

– Господин в очках, одну анну!.. Госпожа в шляпке, одну анну!.. Господин офицер со свертком, одну анну!

Было похоже, будто она не милостыню просит у стоящих в очереди, а продает их с аукциона.

– Как на аукционе, всех за одну анну продала! – подмигнул ей один мужчина. – Даю двенадцать анн!

– Отдай-ка их лучше своей матери! – дерзко ответила Лачи и пошла своей дорогой.

* * *

Трудно живется людям в этом мире, а цыганам труднее всех. Люди, постоянно живущие в одном городе или деревне, вместе растут и набираются сил, как колосья одного поля, вместе поют песни, вместе и гибнут от голода и болезней. А цыгане – они чужие повсюду. Трудности и несчастья ожидают их на каждом шагу. За каждым поворотом улицы их подстерегает опасность, любой полицейский, стоящий на перекрестке, может их прогнать. Они везде одиноки, и нет у них ни своей религии, ни расы, ни родины. Или, может быть, они принадлежат всем странам и расам сразу и потому ни одной в отдельности? В жилах их течет кровь людей всех оттенков кожи, их язык вобрал в себя все языки мира. В поисках какой земли обетованной бродят они по свету, таская за собой свои шатры, циновки да пучок целебных трав? Они и сами едва ли знают, чего они хотят, чего ищут…

Лачи и ее мать жили в шатре дяди Мамана. Еще давным-давно, когда Лачи было года четыре, ее отец, Риги, напившись пьяным, проиграл Маману свою жену в карты. Вместе с матерью перешла к Маману и Лачи. Он был очень этому рад, потому что у цыган женщина всегда зарабатывает больше мужчины. Цыган может за день сплести корзину стоимостью в четыре анны, а за три дня – циновку стоимостью в девять анн – и только. Другое дело – цыганка. Наденет она цветастую широкую юбку и короткую шелковую кофту, подведет глаза сурьмой, выйдет на улицу с улыбкой на губах и зовущим взглядом, усядется где-нибудь на перекрестке и продает лечебные травы, очки, медные колечки, перстни, подвески, броши и стеклянные бусы. Цыганки неплохо зарабатывают этим. Иначе откуда же красивое платье, туфельки на высоком каблучке, упитанное свежее тело?

Впрочем, немалый доход приносит им и торговля собственным телом. В таборе Лачи этим промыслом занимаются многие девушки – Роши, Джаман, Липпи, Суньян. Когда стемнеет, к западной стене станционного склада, позади которой раскинуты цыганские шатры, подъезжают машины. Где еще найдешь такой дешевый товар? А ведь каждому хочется получить за свои деньги товарец и получше, и подешевле.

Известно ли вам, что такое ночь делового человека? С утра до вечера он всех обманывал, давал ложные клятвы, совершал темные махинации – всячески растлевал свою душу. Но настает ночь. Ему надо вознаградить себя. Не для того же он хлопотал весь день, чтобы только набить свой желудок! На это способен и дурак. А где же блага цивилизации?

И вот с наступлением ночи сверкающие машины мчат своих хозяев за город, в нищий цыганский табор. Они везут с собой бутылки с виски, а оттуда увозят цыганских девушек, выросших под открытым небом и похожих на свежие лесные цветы.

А когда снова настает день, те же машины развозят своих хозяев по торговым конторам и учреждениям, а девушки-цыганки садятся на панель, зазывают прохожих и продают очки… Посмотрел бы кто-нибудь сквозь эти очки на их жизнь!

ГЛАВА 2

Уже надвигалась ночь, когда Лачи возвращалась в табор. К западу от станционного склада, на поросшей травой площадке, окруженной рядами деревьев гуль-мохр[4]4
  Гуль-мохр – небольшое дерево с ярко-красными цветами.


[Закрыть], белели цыганские шатры. По одну сторону площадки был расположен навес для хранения угля. Большие кучи угля, прикрытые брезентом, высились и подле навеса. По другую сторону громоздились скирды сена, принадлежащие торговцу фуражом Ганге Дину. А с востока к площадке примыкал старый пруд, на берегах которого всегда можно было видеть рыболовов.

Мимо проходила шоссейная дорога к аэропорту, за которым виднелась длинная гряда гор. На их вершинах по ночам мигали красные огоньки, предупреждавшие самолеты об опасности.

Обогнув забор станционного склада, Лачи пошла вдоль пруда и вскоре увидела своего отца Риги, сидящего на пригорке и подбрасывающего в руке камешки. Он сидел спиной к Лачи, но она прекрасно знала, что он ее уже заметил. Когда она проходила возле него, он молча протянул руку. С некоторых пор у него вошло в привычку с наступлением вечера поджидать дочь на этом пригорке.

Лачи пошарила в кармане, положила ему на ладонь монету в четыре анны и пошла дальше. Ни она, ни он не сказали друг другу ни слова. Лачи возненавидела его с того самого дня, когда он проиграл в карты ее мать.

Риги был форменный лентяй и бездельник. Он не имел равных себе в игре на бубне, в танцах и пении. Никто не мог выпить так много вина, как он.

Голос у него был сильный и приятный. Умел он также прекрасно плести корзины, но питал отвращение к любой работе. Платье на нем всегда было грязное и рваное. На его лице медного оттенка, обрамленном длинной, спускающейся на грудь нечесаной бородой, вечно играла циничная улыбка. Получив монетку в четыре анны, он небрежно сунул ее в карман и опять принялся подбрасывать камешки. Уже не раз у Лачи являлось желание отказать ему в деньгах и плюнуть в его наглое лицо, но что-то всякий раз удерживало ее. Она всегда помнила, что это ее отец.

Лачи отбросила ногой камешек, и он покатился по тропинке. Она побежала за ним и через минуту оказалась у своего шатра. Лачи огляделась и вздрогнула. На циновках, расстеленных на земле, сидели Маман и глава табора Дамару. Они играли в карты и пили вино из глиняных чашек. Мать Лачи, Кули, прильнув к плечу Мамана, глядела в его карты, делала глоток-другой из его чашки и время от времени давала ему советы. Тем не менее Маман проигрывал. На черном, длинноносом лице Дамару играла самодовольная, дьявольская улыбка.

Услыхав шаги Лачи, все трое обернулись. Глаза Дамару как-то странно блеснули, Маман отер пот со лба, а мать, засмеявшись, подставила ей свой карман. Лачи пересыпала всю собранную мелочь в карман матери и ушла в шатер.

– Каули, давай сюда деньги, – сказал Маман, протягивая руку.

– Да погоди ты, злосчастный! Дай хоть посчитать! – ответила та.

– А чего считать, – со злостью сказал Маман, – все равно там не больше двадцати анн. И ведь, небось, девчонка пять или шесть анн отдала этому бездельнику – твоему первому мужу.

– А ты-то сам на чьи деньги играешь в карты и пьешь вино? – гневно взглянув на мужа, возразила Каули. – Или сам их заработал?

Каули была права. Она была уже немолода, но еще настолько красива, что для нее не составляло труда заработать рупий десять. Правда, теперь ей не хотелось заниматься этим. Какая цыганка захочет торговать своим телом, если в доме есть взрослая дочь? Кто же не хочет отдохнуть? Но сегодня Маману очень захотелось выпить и поиграть в карты, и он приказал жене любым способом добыть денег. А они оба отлично знали, что Лачи скорее умрет, чем согласится торговать собой. Поэтому матери пришлось промышлять самой. Ее разозлили слова Мамана, и глоток вина, который она отпила из его чашки, показался ей ядом. Она была зла на Лачи, но и слова Мамана не могла оставить без ответа. Тот ничего больше не сказал, но было видно, что он едва сдерживает гнев. А тут еще Дамару подлил масла в огонь.

– Молодая женщина, – засмеялся он, – это те же золотые россыпи. А Лачи к тому же такая красавица!

– Золото я или просто камень, но я не собираюсь торговать собой! – резко ответила Лачи.

– А ты не встревай в наш разговор, – оборвала ее мать. – Иди пожарь рыбу!

Лачи склонилась над костром. Лицо ее, озаренное снизу, казалось сейчас еще красивее. Дамару то и дело украдкой поглядывал на нее. Ему сегодня везло в карты, и настроение у него было отличное.

Игра затянулась далеко за полночь. Когда вино кончилось, а в лампе не осталось масла, Каули стала подсчитывать проигрыш мужа. Маман проиграл пятьдесят рупий. Каули долго рылась в карманах и наконец выложила десять анн.

– Нет уж, давай раскошеливайся, – твердо сказал Дамару.

Каули встала и ушла в шатер. Через некоторое время она вернулась, неся в руке три рупии.

– Давай сюда еще сорок шесть рупий и шесть анн!

– Но где же их взять? Хочешь, возьми мой бубен с колокольчиками, – предложила Каули.

Дамару только покачал головой.

– Ну, возьми мой кинжал с чеканкой по серебру, – сказал Маман.

Дамару захохотал.

– Я возьму златовласую Лачи!

– Это за пятьдесят-то рупий? Ну нет, этому не бывать! – решительно заявил Маман.

Дамару полез в карман и достал бумажку в пятьдесят рупий.

– Ладно, – сказал он, – те пятьдесят я тебе прощаю и даю еще пятьдесят. Ну как, согласен?

Пятьдесят рупий – немалые деньги. У Мамана загорелись глаза. Он взглянул на жену, но та покачала головой.

– Хорошо, пусть будет сто пятьдесят! – и Дамару достал еще пятьдесят рупий.

Теперь перед Маманом лежало сто рупий. Руки его дрожали. Он взглянул на жену. Но она опять покачала головой.

– Двести пятьдесят! – со злостью крикнул Дамару, снова доставая деньги. – Сегодня я не уйду отсюда без Лачи!

Маман уже не владел собой. Он протянул руку, но Каули резко отвела ее в сторону.

Дамару опустил руку в другой карман и извлек банкноту в сто рупий. У Мамана и Кули глаза полезли на лоб. Хотя Дамару был главой их табора, они и не подозревали, что у него столько денег.

Каули больше не возражала. Маман схватил деньги и упрятал их себе в карман, как вдруг раздался голос:

– Стой, погоди!

Оглянувшись, он увидел Риги, на медном лице которого, как всегда, играла циничная улыбка. Глядя с насмешкой на свою прежнюю жену, он сказал:

– А вы совершили недурную сделку! Я проиграл тебя за семьдесят рупий, а ты продала нашу дочь за триста пятьдесят!

– Ну и что же? – крикнула Каули. В голосе ее слышались угрожающие нотки.

– Я – отец Лачи, – спокойно возразил Риги. – Правда, не я ее вырастил, но в жилах ее течет моя кровь!

– Ну, это еще неизвестно! – громко засмеявшись, возразила Каули.

Риги сделал вид, что не слышал этих слов.

– Я хочу получить мою долю!

Дамару протянул ему двадцать рупий. Он не хотел ссоры. Риги спрятал деньги в карман и проницательно посмотрел на Дамару:

– Хотел бы я знать, откуда у тебя столько денег?

– Они не фальшивые, – надменно ответил тот, – можешь проверить! Но какое ты имеешь право требовать с меня отчета?

– Никакого, сардар[5]5
  Сардар – господин.


[Закрыть]! – вдруг очень смиренно ответил Риги.

– Так по рукам? – обращаясь ко всем, спросил Дамару.

Все трое кивнули в знак согласия. Дамару и Маман обнялись. Затем Дамару взял руку Каули, поцеловал ее и сказал:

– Помню, я был когда-то влюблен в тебя, но твой отец не захотел продать мне тебя, он отдал тебя Риги… Он помолчал. – А где же Лачи?

– Она спит в шатре!

Теперь Дамару предстояло самое трудное. Согласно обычаю он должен был прокрасться в шатер и унести Лачи к себе на руках. Но Лачи была далеко не изнеженной принцессой; это была сильная девушка, а Дамару был уже стар.

– Поди разбуди ее и скажи обо всем, – попросил он Каули.

– Нет, это не по правилам! – вмешался Риги. – Обычаи надо соблюдать! Войди к ней, разбуди ее и заставь повиноваться, а потом неси на руках до своего шатра – вот тогда она будет твоя! А иначе…

Маман уже понял, к чему клонит Риги, но зачем было затевать скандал? Лачи слишком мало зарабатывала; все, что она приносила, уходило на нее же. Много ли пользы от кобылицы, которая ест сено, но не дает положить руку на свой круп? Лачи красива, спору нет, но что толку от ее красоты? Получив за нее триста пятьдесят рупий, Маман считал, что ему крупно повезло, – он уступил бы и за пятьдесят. Поэтому он поспешил успокоить Дамару:

– Не беспокойся, я войду вместе с тобой. Пусть только посмеет противиться!

И вдруг оба вздрогнули. Полог шатра приподнялся, и на пороге появилась Лачи. В руке ее блестел серебряный кинжал, а ее темно-зеленые глаза сверкали от ярости.

ГЛАВА 3

– Кто меня продал?

Риги, Маман, Дамару – все молчали. Риги переступал с ноги на ногу, Маман старался не встретиться с Лачи взглядом, а Дамару удивленно уставился на нее, но никто не произнес ни слова. Молчание нарушила Каули:

– Женщин, лошадей и землю всегда продавали. Тебя купил сардар Дамару.

– Лачи, я заплатил за тебя триста пятьдесят рупий! – шагнув к ней, сказал Дамару.

– Не подходи ко мне! – крикнула она, размахивая кинжалом. – Мать! Верни деньги сардару!

Каули только захохотала в ответ. Ее смех пронзил сердце девушки, как отточенная стрела. Она вдруг замолчала. Потом решительно направилась к Дамару, подошла вплотную и, вертя кинжалом у него перед носом, сказала:

– Ну что ж, унеси меня, если посмеешь и сможешь. Но сама я никогда к тебе не пойду, потому что мне противно твое длинноносое лицо страуса!

Дамару весь затрясся от злости, подхватил ее на руки и понес. Лачи билась в его руках, поблескивал ее кинжал. Он не смог ее удержать, и девушка удала. Кинжал отлетел в сторону и воткнулся в землю. Лачи хотела его поднять, но тут подскочил Маман, оттолкнул ее, и Лачи вновь оказалась в цепких руках Дамару. Изловчившись, она выскользнула и побежала. Он догнал ее и несколько раз ударил кулаком. Она упала. Он схватил ее за волосы и поволок по земле. Лачи рванула его руку, и Дамару свалился на нее. Извиваясь всем телом, она высвободилась из-под него, вскочила на ноги и, уперев руки в бока, крикнула с насмешкой:

– О, мой сардар! Встань и унеси меня в свой шатер!

Сердце Дамару стучало, он тяжело дышал. Дрожа от бессильной ярости, он снова шагнул к Лачи. На этот раз она не сопротивлялась. Он боязливо поднял ее на руки и понес к своему шатру. Он прошел уже половину пути, но Лачи опять ловко выскользнула у него из рук и побежала назад. Дамару погнался за ней, настиг, но тут Лачи внезапно кинулась ему под ноги, и он грохнулся на спину, а ноги его взлетели вверх. Кое-как он поднялся, отряхнулся и, словно взбесившаяся обезьяна, с криком и визгом набросился на девушку. Но она яростно отбивалась и повалила его на землю. Дамару совсем обессилел. Он лежал на спине и шумно дышал. Лачи протянула руку, помогла ему встать, а сама села у его ног и опять крикнула с издевкой:

– О, мой сардар! Унеси меня в свой шатер!

Дамару взмахнул ногой, чтобы ударить ее, но Лачи откатилась в сторону, и он, не устояв на ногах, растянулся на земле. Лачи хохотала. Теперь вместе с ней смеялись и Маман, и его жена. Это привело Дамару в ярость. Он крикнул:

– Вы получили с меня триста пятьдесят рупий! Отдайте же мне Лачи или верните деньги!

– Деньги я не верну, – сказал Маман.

– Ты получишь Лачи, потерпи немного, – сказала Каули.

– Ну нет, обо мне не мечтай, ты получишь обратно свои деньги, – сказала Лачи.

У Дамару ныли руки и ноги. Морщась от боли, он простонал:

– Черт вас возьми! Так верните же мне деньги!

– Деньги ты не получишь, – спокойно заметила Каули.

– Тогда отдайте мне Лачи!

– Меня ты тоже не получишь! – сказала Лачи.

– Ну, если так, заявлю обо всем на панчаяте[6]6
  Панчаят – совет старейшин.


[Закрыть], и вас прогонят из табора!

Для цыгана быть изгнанным из табора – непоправимое несчастье. Маман тихо сказал жене:

– Надо вернуть ему деньги.

– Ни за что! Кто же еще даст нам триста пятьдесят рупий за эту негодяйку?

– Мама, но ведь я твоя дочь! – воскликнула Лачи.

– А хоть бы и так! Нет, денег я не верну. Порядочные люди, заключив сделку, не расторгают ее. Сделка есть сделка.

– Верно! Сделка есть сделка, – подтвердил Маман. – Мы продали тебе дочь. Ну и забирай ее!

– Но как я ее заберу? – беспомощно проговорил Дамару.

Лачи захохотала:

– Как хочешь, так и забирай, мой сардар!

– Замолчи, дочь свиньи! – злобно крикнул Дамару.

Но он тут же постарался взять себя в руки и заговорил спокойно:

– Слушай, Лачи, решай сама, что я должен получить – тебя или деньги. Как скажешь, пусть так и будет.

Темно-зеленые смеющиеся глаза Лачи стали серьезны. Она взглянула на суровые лица матери, дяди, перевела взгляд на Дамару, и ей стало его жаль.

– Успокойся, – сказала она, – свои деньги ты получишь обратно.

– Но когда?

– Не позже праздника весны.

– Но ведь до весны еще три месяца! А до того времени?

– Ну, если хочешь, я буду выплачивать тебе долг по частям.

– А если не сможешь выплатить в срок? Что тогда?

– Тогда я приду к тебе и стану твоей служанкой. И буду исполнять все, что ты мне прикажешь.

Сердце Дамару дрогнуло.

– Ну тогда дай бог, чтобы ты не сумела со мной расплатиться, – сказал он и, резко повернувшись, пошел к своему шатру.

* * *

Маман и его жена легли спать под открытым небом, а Лачи ушла в шатер и долго не могла уснуть. Откинув полог шатра, она лежала на спине, смотрела в небо, и сердце ее трепетало, как далекая мерцающая звезда. «Ты знаешь, чего я хочу, о, таинственное небо! Почему мое сердце так не похоже на сердце других цыганок? Почему не могу я, как другие, продавать свое тело? А ведь я красивей многих девушек! Почему не лежит у меня сердце к родному табору, к его обычаям и законам, сложившимся за тысячелетия? Почему хочу жить в доме, а не в шатре? Как завидно и больно мне смотреть на людей, стоящих в длинной очереди на автобус. Каждый из них возвращается к себе домой всегда одним и тем же автобусом, по одним и тем же улицам. И только мы, цыгане, не имеем ни своего дома, ни своей улицы и обречены на вечное скитание? Почему это так, о, безмолвное, усталое, дремлющее небо? Ответь мне! Почему в моем сердце такая тревога? Почему я так хочу, чтобы в длинной очереди на автобусной остановке стоял мужчина, нетерпеливо спешащий ко мне. Те, стоящие в очереди, часто смотрят на меня – я чувствую, как их взгляд задерживается на мне. Но мне принадлежит лишь этот ускользающий взгляд, а не сам мужчина. Если б я захотела, то силой своей красоты я могла бы заставить, чтобы он отдал мне несколько часов, дней, пусть даже несколько месяцев своей жизни, и все же моим он никогда не будет. Видя, как он стоит в очереди на автобус, я представляю себе, о чем он думает в этот момент, какие чувства волнуют его сердце. Я замечаю в его руке цветы чампы[7]7
  Чампа – небольшое дерево с желтоватыми цветами.


[Закрыть], которые он несет в подарок жене, и сердце мое обливается кровью… Да, несмотря на то, что у всех этих мужчин усталые и сердитые лица, я чувствую, что в глубине души все они счастливы. Как аромат весны проникает сквозь дыры ветхого шатра, так на этих темных, покрытых пылью и потом лицах вдруг появляется как бы отблеск горящей восковой свечи. Иногда я отчетливо вижу, как задумчивое лицо вдруг словно освещается изнутри – видимо, человек вспомнил что-то очень хорошее… Мне же становится стыдно, и сердце сжимается от тоски и боли. О, если бы и ко мне спешил какой-нибудь мужчина, усталый после целого дня работы! И пусть нет у него в кармане ни пайсы, это неважно, – он сорвал бы цветок с куста и принес его мне! Ах, глупое мое сердце! Почему ты так не похоже на сердца других цыганок, которые вечно бродят из города в город и из дома в дом, у которых один муж – спутник жизни, – и многое множество других мужей – на одну ночь, на час. О, как для них все просто и легко… Муж цыганки сам одевает и украшает ее и отсылает искать любовника на одну ночь или час, а потом она с легким сердцем возвращается в шатер, словно продала не собственное тело, а очки или кольцо. Весь свой заработок она отдает мужу и мирно засыпает на его груди. А я? Почему я считаю свое тело частью души и не могу допустить его осквернения? О, слепое, жестокое, черное небо! Ты создало меня цыганкой, а в то же время не вложило мне в сердце свойственную цыганам любовь к переменам. Я, как деревце, хочу всегда оставаться на месте. На одном и том же месте хочу я встречать и весну, и осень, переносить и жару, и холод, а потом умереть и быть похороненной в той же земле».

Погрузившись в свои горькие думы, Лачи начала всхлипывать. Это была странная девушка. Все ее чувства и мысли были так несродни с той средой, в которой она жила! Она была так хороша собой, что не родись девушкой, она была бы, наверно, яблонькой или горной вершиной, покрытой снегом, или, может, коралловым дворцом морского царя. Но природа создала ее женщиной, а судьба или случай бросили ее в среду кочевников-цыган. А ведь природе, судьбе и случаю не знакомы жалость и чувство справедливости. И только силой человек может вырвать свое счастье из их цепких рук.

Глаза Лачи были полны слез, но она сжала кулаки и твердо сказала себе: «А все-таки я добьюсь своего!» Она отерла глаза и решила уснуть, как вдруг услышала шорох: кто-то бросал камешки в стенку шатра. Лачи села и прислушалась. Прошла минута, и вот кто-то тихо позвал из темноты:

– Лачи!

Она поднялась и вышла из шатра. Пред ней стоял Гуль.