Текст книги "Мир юных"
Автор книги: Крис Вайц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Джефферсон
Ой-ей.
После моего признания в любви Донна сначала растерянно моргает. Потом у нее делается такое лицо, будто она решила, что я пошутил, и хочет рассмеяться.
– Серьезно? – спрашивает.
Без волнений и восторгов, скорее озадаченно, словно я сознался, что люблю оперу.
Затем произносит: «Почему?»
Такого варианта я не предусмотрел. Был готов услышать: «Спасибо», или «Я не могу ответить тебе взаимностью», или «Я люблю тебя только как друга», или даже с пятипроцентной, скажем, вероятностью: «Я тоже тебя люблю, обними меня». Однако в любом случае я был уверен, что Донна поверит мне на слово.
Почему?
Никогда об этом не задумывался. Чувствую, да и все. Если бы начал анализировать… Потому что я хорошо знаю ее, а она – меня. Я видел ее До и После, в лучшие и худшие времена, в горе и в радости, в голоде и чревоугодии, в веселье и в бою, и так далее и тому подобное. Всегда прикрывал ее, а она – меня. Мне нравится с ней болтать, нравится о ней думать и хочется видеть ее каждый день.
Но нельзя же признаваться в любви такими прозаическими словами. Полагается говорить что-нибудь возвышенное. «Ты – огонь, который навсегда воспламенил мое сердце», или как-то так.
– Потому, – единственное, что приходит мне в голову на ее «почему».
Донна хмурится. Видимо, такой ответ не слишком ее устраивает.
– Ну, то есть ты, м-м, огонь в моем сердце.
– Что-что? Где я?
– А ты… ты не догадывалась?
– Ну… Я думала, может, ты меня хочешь. Замечала пару раз, как пялишься на мою грудь, но парни вечно так делают.
Зачем она это говорит? Хочет сменить тему? Грудь? Конечно, у нее красивая грудь, то есть могу себе представить, что красивая… Но я же не про грудь!
Удивительно, как можно кого-то любить и одновременно столько всего в нем ненавидеть. Донна вот, например, не умеет быть серьезной. Совсем. Никогда.
– Я не «парни».
– Ты – парень. Игрек-хромосома у тебя типа есть?
– При чем тут хромосома?! Зачем ты так?
– Как «так»? – спрашивает она.
– Уходишь от темы. Просто… скажи, что должна сказать, вот и все.
Я ее будто поучаю. Дурак! Все испортил.
– Почему это я должна что-то говорить?
– Ну, вообще-то ответить что-нибудь было бы вежливо.
Я начинаю выходить из себя. Странное чувство для человека, только что признавшегося в любви. Разбитое сердце – это я понимаю, но бешенство?
– Вежливо? Значит, я не самая вежливая твоя девушка.
Какая содержательная беседа, даже голова разболелась. Так, от моего признания Донна явно не в восторге. И от меня тоже. Иначе разговор принял бы совсем другой оборот. Иначе она сказала бы лишь одно: «Я тоже тебя люблю». Проще простого. Однако Донна цепляется к словам и лезет в драку.
Хотя… «не самая вежливая твоя девушка» может означать, что она все-таки рассматривает вариант стать моей девушкой, правильно? Мол, если бы не кое-какие разности характеров… Это обнадеживает.
Мы стоим и смотрим друг на друга. На шее Донны пульсирует жилка. Как хочется ее поцеловать! Может, так и надо было поступить? Если бы только Донна меня поощрила…
«Засада», сказал бы Вашинг.
Когда с улицы раздается пулеметная очередь, я чувствую чуть ли не облегчение.
* * *
Мы несемся на шум: читальный зал, зал каталогов, темная лестница.
За стенами идет разговор. Робкое «пиу-пиу-пиу» мелкокалиберного оружия, будто чье-то возражение, – и в ответ грозный рык крупнокалиберного М2, обрывающий все аргументы спорщика.
Но спор не прекращается.
В холл одновременно с нами влетает Питер. Я снимаю винтовку с предохранителя, переключаюсь на одиночные выстрелы.
Сквозь медные ажурные узоры входной двери видна Пифия: худенькое тело съежилось за пулеметом, ноги упираются в открытую оконную раму со стороны водителя. Стреляет она разборчиво, понимает – лишних патронов нет.
К югу от нас рассредоточилась группа северных конфедератов – та самая, которая притащила свинью. Часть людей прячется за фасадом магазина в северо-восточном углу улицы, другие засели за каменной оградой на южном конце библиотечной площади. Палят из укрытий наугад – высовываться под пулеметный огонь боятся.
Пифия долго не протянет. Боеприпасы заканчиваются, а конфедераты скоро сообразят послать кого-нибудь в обход библиотеки и зайдут к ней с фланга.
Надо что-то делать.
Единственный выход – бросить «Чикиту» и увести Пифию в библиотеку.
Обычно я не такой храбрец. Если честно, вообще не храбрец. Но Пифия попала в переплет из-за меня, это ведь я взял ее с собой.
К тому же в глубине души я хочу, чтобы меня ранили. Ранили напоказ, не всерьез – лишь бы вызвать сочувствие Донны. Не самая лучшая подпитка для мужества, но что выросло, то выросло.
– Прикройте, – командую. – Вытащу Пифию.
Я слабо надеюсь – сейчас меня остановят. Но нет, ребята послушно кивают и бьют стволами дверное стекло, беря улицу под прицел. Теперь и правда придется идти.
Вдыхаю поглубже и открываю дверь. Остальные залегли, поливают конфедератов огнем. «Тра-та-та» наших автоматов не дает врагу в меня прицелиться.
– Пифия! – зову я.
В тот миг, когда я высунулся, у нее закончились патроны. По улице разносится металлическое «клац-клац». Пифия оглядывается на меня, глаза от страха огромные. Все вокруг застывает – именно так люди описывают минуту, когда они были на волосок от смерти. Время замедляет ход. А потом резко ускоряется, неся с собой лязг вражеского оружия.
– Вылезай из машины! – ору я.
И падаю на землю – пуля разбивает у меня под ногами ступеньку. Крепко прикладываюсь к камню локтями и коленками, дыхание перехватывает.
Из-за угла магазина выглядывает Скуластый. Машет своим людям – мол, вперед к тачке, дорога свободна. Я вскидываю винтовку, беру его на мушку, делаю глубокий вдох, выпускаю из легких часть воздуха, и в тот самый миг, когда собираюсь нажать на спусковой крючок, Скуластый меня замечает. И узнает.
Огнемет изрыгает в сторону «Чикиты» пламя, и пикап взрывается.
Оглушительный грохот. Взрывная волна едва не срывает мне скальп, сбивает прицел и чуть не вырывает винтовку из рук.
Палящий жар огня.
«Чикита» превратилась в обугленный каркас, пламя над ним пляшет на пару метров в высоту.
Несколько ближайших к машине конфедератов валяются на земле, прикрывая руками голову. Остальные потихоньку идут ко мне.
Пытаюсь встать. Не тут-то было. Руки-ноги не слушаются. Пальцы не в состоянии держать оружие.
Скуластый выглядывает из-за угла.
Наводит на меня прицел. Широкая ухмылка.
Тут кусок стены у него над головой взрывается мелкой крошкой, и равномерное «тра-та-та-та-та» от библиотечного входа загоняет конфедератов назад в укрытие. Меня тянут за воротник куртки, волокут по каменным ступенькам вверх к двери, от которой стреляет Донна. Мой спаситель – Питер, и его лицо смотрит на меня сверху вниз на фоне синего неба.
«Кого-то не хватает», – успеваю подумать я и теряю сознание.
Донна
Глаза Джефферсона закатываются. Я пугаюсь.
Питер у входа палит из «глока». Я и не думала, что он такой силач. Приволок Джеффа, как мешок с картошкой.
Питер. Ну как он?
Я. Ничего. Ничего. Вроде.
Ну и дела. Чем дальше, тем страшнее. Сначала потрепали на Юнион-сквер, теперь обложили здесь. Пифия погибла, Джефф в отключке.
А Умника вообще след простыл.
Питер. Уходят.
Сую под голову Джефферсону сумку и ползу к двери.
Конфедераты валят. Им, похоже, нужен был пикап. Он сгорел, а вместе с ним сгорел и их боевой запал.
Возвращаюсь к Джефферсону. Закрытые глаза двигаются, будто он видит сон; тонкая кожа век вздымается волнами.
– Чувак, – зову я, – просыпайся.
Ноль реакции. Придвигаюсь ближе.
Я. Очнись, Джефф. Пожалуйста.
Пожалуйста, не бросай все вот так.
Молнией мелькает мысль. «Поцелуй его». Картинка. Наши губы соприкасаются, вспыхивает искра жизни.
Почему бы и нет?
Не успеваю – Джефф кашляет, перекатывается на бок и осторожно приподнимается.
Еще бы чуть-чуть, приятель, и…
Джефферсон. Пифия?
Тишина. Питер вытирает слезы.
Питер. Нет ее больше, старик.
Джефферсон крепко зажмуривается, будто не хочет впускать в себя эту новость.
Джефферсон. Где Умник?
Я. Не знаю.
Джефф встает, выглядывает через дверь. На лице пляшут огненные блики от горящего пикапа. Джефф долго смотрит на машину, будто надеется, что из-под обломков вылезет Пифия. Возвращается к нам – краше в гроб кладут.
Джефферсон. Давайте перекусим. Потом отыщем Умника и пойдем домой.
Питер. А журнал как же?
Джефферсон. Хрен с ним, с журналом.
Быстро жуем в холле, рядом со своими пожитками. Говорить особо нечего.
Я думаю о признании Джефферсона в читальном зале.
Сперва я не знала, что ответить. Не может Джефф любить меня по-настоящему – что бы это ни значило! Знал бы меня получше – точно бы не мог. Джефф такой идеалист, а я – ущербная. В нем, наверное, просто еще адреналин после стычки на Юнион играл.
И вообще – видеть, как он умрет? Может, я больная, может, должна была понять, как много Джефф для меня значит – но в голову лезло только одно: нет смысла кого-то любить, если скоро его потеряешь. Трусость? Не знаю.
Джефферсон все высматривает, не вернулись ли конфедераты.
Питер. Ты не виноват.
Джефферсон. А кто тогда виноват?
Я. Она сама захотела поехать.
Джефферсон. А я захотел вылечить Хворь. Так что мы оба – идиоты.
Он сует недоеденное вяленое мясо в сумку и поднимается.
– Подай кувалду. – Джефф просовывает ее в ручки двери, чтобы та не открывалась.
Питер. Может, оставишь кого-нибудь тут на страже?
Джефферсон. Больше никого нигде оставлять не будем.
Кажется, он сейчас заплачет, но нет, только шмыгает носом и поворачивает к лестнице.
Я жду – со страхом? с надеждой? – что Джефф снова станет набиваться мне в напарники. Может, сумею объяснить ему мое поведение в читалке. Может. Однако он уходит один. Я плетусь с Питером.
Я. А не лучше держаться вместе?
Джефферсон отмахивается. Видать, хочет быть от меня подальше.
Короче, статью – или документы, или что там еще – мы больше не ищем. Ищем Умника. И способ добраться домой.
Кранты.
Обшариваем нижний этаж, держим связь с Джеффом по рации. Зовем Умника – тишина.
А тот небось запал на схему какой-нибудь молекулы и так увлекся, что нас не слышит. Если он даже на грохот долбаной перестрелки не явился, куда уж нам до него доораться.
На втором этаже – тоже голяк. Не нашел Умника и Джефферсон на третьем.
– Пусто, – искаженным голосом сообщает рация.
Говорю Питеру, что волнуюсь за Джеффа.
Питер. В смысле?
Я. Боюсь, он с катушек слетел.
Питер. Когда последний раз из-за тебя кто-то погибал?
Я. Э… никогда.
Питер. Вот-вот.
Кругом темно – только редкий свет с улицы в комнатах, где есть внешние окна.
Без электричества обычное городское здание – просто скопище прямоугольных пещер с несколькими дырами в каждой. Библиотека – целая система туннелей.
Но у меня – ура! – есть очки ночного видения; в свое время мы разжились ими в полицейском участке, нашли у штурмовиков в шкафчиках. Жуткое устройство с двумя окулярами, причем светит только один, поэтому я похожа на робота-циклопа. Через эту штуку мир напоминает страшнющий псевдодокументальный ужастик.
У Питера снаряжение не такое впечатляющее – маленький налобный фонарик, который дает хоть немного нормального света. Без него я была бы как слепой котенок, – мои очки совсем без света работать не умеют.
Я. Он же не виноват.
Питер. Это ты ему скажи. (Медленно ползем вдоль стен.) Джефферсон – мастак париться. Будет винить себя.
Последние слова отскакивают эхом, справа обнаруживается дверной проем. Заходим. Огромное помещение, шагов сто, наверно; столы, картины на стенах, какие-то перегородки. Что за место такое? Через очки все выглядит ядовито-зеленым и черным.
Я. Джефф признался мне в любви… Эй, Умник! Ты тут?
Питер. Что?! (Слепит меня своим фонарем на лбу.) Подруга! Чего ж ты молчала?
Я. Вот говорю. Убери фонарь, а? У меня щас глаза вылезут.
Питер. А ты? Что сказала? Что сделала? Дала ему?
Я. Чего? Нет! Не та, короче, обстановка.
Питер. Эх, подружжжка! Говорил я тебе, страшно интересное это занятие – вылазка из лагеря. Ну и?
Его лица мне толком не видно, но я и так знаю, что одна бровь сейчас поднялась домиком.
Я. Ну и ничего.
Питер. Ты его не любишь?
Я. Я больше этого слова не признаю. Любовь, она типа из прошлого. Когда были свидания, ужины, походы в кино, свадьбы, дети и всякое такое. Любовь, блин, штука вечная. А мне сколько осталось? Два года?
Питер (чуть ли не орет). Так в этом же и романтика! (Злится.) Не сечешь? Конец света! Только сейчас и влюбляться. Когда еще-то?
Я. Нет. Сейчас все просто в ужасе, вот и врут себе, что кого-то любят. А сами даже значения слова не понимают.
Питер. Да какая разница? Хватит стоять в сторонке. Игра почти кончилась.
Я. Ну-ну, приятель. Ты прям мужик!
Питер. Закройся. «Значение слова»! Значение слова – само слово. Важно его сказать! Он по тебе точно сохнет.
Я. Кто?
Питер. Уф, ну ты и паршивка! Значит так, не хочешь его сама – отдай мне.
Я. На здоровье.
В груди вдруг как-то странно бумкает. Ревность? Еще чего.
Перед нами вырастает человек в белом балахоне.
Я визжу – ладно, да-да, визжу, как девчонка – и шарахаюсь назад. Питер тычет в него стволом и орет: «Стой, где стоишь! Не двигайся!»
Он не двигается. Совсем. Как мертвый.
Черт! Это манекен! В каком-то балахоне.
На груди – знак: черный крест на красном фоне. Костюм супергероя? Но на голове… белый остроконечный колпак.
Наряд куклуксклановца.
Я. Смотри!
Питер. Вижу. Какого хрена?
Я оглядываюсь. Ага, это не столы, а стенды. Значит, тут выставочный зал. Мы с Питером расходимся, обшариваем витрины. Мне попадается копия Корана и фото коленопреклоненного Малькольма Икса. Приятное у него лицо.
Питер. Ого, я, кажись, нашел черновик Декларации независимости.
Я. Ха-ха.
Питер. Серьезно!
Я. А-а.
В следующей витрине лежит мятая бумажка. На ней отпечатано на машинке:
О да, братец, в самую точку! Раньше жизнь была прекрасна, а теперь – отстой. Что толку расти и колоситься, если так и так подохнешь? Здорово этот Элиот подметил. С другой стороны, когда живешь в апокалипсисе, все типа обретает смысл. Если тебя бросили, по радио почему-то крутят песни только про твою дурацкую беду.
Может, разбить стекло и спереть умного Элиота? Для Джефферсона. Ему нравятся длинные невразумительные стихи. Нет, как-то это… нехорошо, хотя создатели выставки уже и умерли.
Питер. Ух ты, всегда мечтал о собственной копии Библии Гутенберга.
В витрине перед ним лежит толстая книга.
Я. Эта книжка есть на картинах наверху.
Питер. На «И-бэй» за нее отвалили бы немало.
В самом конце стены в разукрашенной коробке – игрушки.
Те самые игрушки.
Я хватаю Питера за руку.
– Чего? – дергается он.
А потом, кажется, понимает.
Но, конечно, не до конца. Он ведь не читал целый год сказки Чарли.
Чарли, мой маленький братик, моя обезьянка в пижаме с «Молнией Маккуином». Теплый после ванны, пахнет фруктами. На круглом лбу – крошечный шрам от «встречи» с кофейным столиком; пальчики скользят вверх-вниз по моей спине, барабанят аккорды, пока я читаю вслух истории про Винни-Пуха. Глазенки Чарли бегают по строчкам, но лишь для виду.
Он смышленый мальчик, хотя с чтением не спешит – думает, если научится, я брошу ему читать. Боится оставаться ночью один и просит «совета, как бы поскорее уснуть». Поэтому иногда я провожу ночь в его кроватке – в окружении плюшевых игрушек и запаха безгрешности. Щечки у Чарли мягкие и свежие; он прижимается ко мне, как утопающий моряк, и забрасывает глупыми вопросами, пока не заснет.
Поднимаю очки на лоб, привыкаю к тусклому свету Питерова фонарика. В витрине полукругом сидят плюшевые зверюшки – старые, замусоленные и залюбленные до облысения. Пух, Иа-Иа, Тигра, Пятачок. Настоящие. Прототипы книжных. Кто-то когда-то говорил мне, что они хранятся здесь, а я забыла.
И меня уносит, окутывает прошлое. Прыжки из засады, жаркие обнимашки. Щекотка, поцелуи и заурядные страхи. Верните мне его!.. Я сдаюсь. Хочу к Чарли, в вечную тьму, отыскать его там, прижать крепко-крепко и укрыть ото всех бед.
Питер. Пошли. (Тянет меня.)
Я. Куда?
Питер. Ребята ждут.
Вытираю глаза и опускаю очки на место.
Еще полчаса брожения в темноте – и мы натыкаемся на дверь с надписью: «Южное хранилище». За ней лестница.
Внизу бесконечный этаж – размером с городской квартал, не меньше, – с металлическими полками. Полки, полки, полки… Миллионы книг, все знания мира.
Я. Прям как в «Обители зла».
Питер. Клево. Я попал в видеоигру.
Я (в тысячный раз). Умник!
Ничего.
И вдруг – шорох.
Питер. Слышала?
Я. Нет. Да. Увы.
Я. Джефферсон? Ты где? Прием.
Рация пищит и трещит, слов не разобрать.
И снова тишина. Прочесываем весь этаж – пусто. Находим только очередную лестницу вниз и попадаем в такое же точно помещение с длиннющими каньонами книжных полок.
На четвертом – или пятом? – этаже с полками снова раздается шорох.
Питер. Твою мать.
Я. Сматываемся?
Питер. Умник! Хорош фигней страдать, выходи!
Шорох за спиной.
Я (в рацию). Джефферсон?
Вдруг он спустился за нами? Ответа нет.
Сердце стучит как бешеное. Металлический привкус во рту.
Между стеллажами мелькает что-то черное. Быстро мелькает – не разглядишь.
Я. Кто здесь? Стреляю без предупреждения!
Впереди шлепается на пол какая-то железка. Цилиндр. Раздается хлопок.
Мы пятимся, и тут эта штука взрывается. Вспышка – очки усиливают ее в сто раз, и яркий свет бьет мне в глаза.
Сдираю очки с головы, только уже поздно. Теперь я вижу лишь сплошные зеленые пятна. Зову Питера, но ничего не слышу; холодный воздух царапает глотку.
Я оглохла и ослепла.
Кто-то хватает мой карабин, я лягаюсь, молочу кулаками, в кого-то попадаю. Чья-то рука пережимает мне горло. Удар под коленки – и я валюсь на пол. Сверху давят – кажется, человек пять-шесть, – вжимают лицо в пол, заламывают руки за спину. Я визжу и кусаюсь. На голову мне нахлобучивают вонючий мешок. Поднимают меня на ноги. Вырываюсь – и получаю под дых чем-то тяжелым. Больно, блин! Тело обмякает.
Звуков я не слышу, только шум в ушах; ничего не вижу, не понимаю, где выход, где я и куда меня тащат.
* * *
Так, ладно. Включи мозги. Это, наверно, была светошумовая граната. Руки связаны, похоже, кабельным хомутом – когда его затягивали, я почувствовала пластиковые зубчики. Крепкий, черт! Пробуешь разорвать – только сильней впивается в кожу.
Может, за нами следом пробрались конфедераты? Не вяжется. Кругом было темно, хоть глаз выколи, и напали на нас неожиданно. Нет, это кто-то подготовленный и хорошо укомплектованный. Значит, отлично тут все знает. А значит…
Кто-то здесь живет.
Библиотеку облюбовали призраки.
Вот почему здесь так чисто. Здание обитаемо.
Меня ведут вверх по лестнице. Считаю: восемь пролетов, четыре этажа. Повороты направо-налево, длинный коридор, опять налево. И – дуновение воздуха. Улица?
Толкают в деревянное кресло.
Стаскивают мешок – и я снова вижу.
Мы в читальном зале. Питер сидит слева, связан, как и я.
Читаю по его губам: «Ты слышишь?» Мотаю головой – нет.
Справа – слава богу! – Джефферсон, его прикрутили к стулу желтыми нейлоновыми веревками. Ни оружия, ни рюкзаков не видно.
За нами наблюдают – именно наблюдают – человек двадцать. Лица мучнистые, одежда мешковатая. Да, библиотека, конечно, не курорт; огромные помещения, куча переходов. По сравнению с улицей тут холодно. А головы у этих типов и подавно мерзнуть должны – потому как бритые наголо. Не самое приятное зрелище. Я бы даже сказала – жутковатое. И доморощенные татуировки на мордах их тоже не украшают.
Джефферсон с ними разговаривает, но я ничего не слышу. Уши так и заложены.
Надеюсь, болтают они о чем-нибудь хорошем.
Джефферсон
– Привет, – говорю я. – Меня зовут Джефферсон. А вас?
Ничего лучше в голову не приходит. Возмущаться и угрожать не время, учитывая, что я привязан к стулу.
Питер и Донна ничего не слышат; видимо, пострадали от взрыва светошумовой гранаты пятнадцать минут назад.
Досталось, похоже, всем. Один из Призраков скрючился, ухватившись за промежность. Парня, которому я саданул винтовкой в лицо, не видно.
Захватчики просто смотрят на нас. За окном опускаются сумерки, свет синеет. Я спрашивал, кто они и чего хотят, но ответа не получил. Сидят в своих лохмотьях и ждут.
Знаки у них на лбу, по-видимому, что-то означают. Греческие буквы. Роюсь в памяти. Ищу глазами парня с буквой, похожей на «а».
– Альфа? – спрашиваю.
Тишина.
Наконец раздается: «Да». Первое произнесенное слово. Все смотрят на нарушившего молчание.
– Твое имя? – продолжаю я.
– Мое новое имя, да.
– А со старым что случилось?
– То же, что и со всем остальным. Оно умерло.
– Ясно… А меня зовут Джефферсон. Вы здесь живете?
Он кивает.
– Значит, мы вторглись в ваши владения. Простите. Мы не знали. – Стараюсь говорить доброжелательно и разумно.
– Теперь знаете, – раздается ответ.
– Да уж. Послушай, мы с радостью пойдем своей дорогой. Отдайте наши вещи, и мы исчезнем. Рассказывать о вас никому не будем.
Молчание.
– Зачем вы сюда пришли? – спрашивает Альфа.
– Искали кое-какую информацию.
Услышав «информация», призраки дружно кивают и хмыкают. Волшебное слово?
– Какую информацию? – интересуется Альфа.
– Медицинский журнал, – говорю я. – Один мой друг считает, там есть кое-что про Хворь.
Девушка с необычной буквой «в» на лбу – бета – поворачивается к Альфе и шепчет ему что-то на ухо. Тот кивает.
– Вы слышали, что в библиотеке живут призраки? – продолжает расспросы он.
– Слышали, – признаю я. – И теперь понимаем, что это значит. Ну вы нас и напугали!
– Здесь и правда живут призраки – в известном смысле. Видишь ли, это все, что осталось от цивилизации. Величайшее хранилище информации – мудрости – в мире. Наша задача – его оберегать.
– Понятно.
– Сомневаюсь. Что будет, если мы вас отпустим, а вы расскажете всем: библиотека свободна, иди и захватывай?
Не нравится мне ход его мыслей.
– Мы никому не расскажем. Просто хотим уйти.
Бета вопросительно смотрит на Альфу, тот кивает.
– С вами был кто-нибудь еще? – вступает она.
Впервые с нами заговорил кто-то, кроме Альфы.
– Да. – Надеюсь, я принял правильное решение. – Парень по имени Умник. Он пропал.
Альфа кивает.
Подходит ко мне и достает из чехла на бедре тонкий нож.
Заходит мне за спину.
– Бог один, – заявляет Альфа. – Имя ему – Информация.
Мысленно я уже чувствую прикосновение лезвия к своей шее. Сейчас мне перережут горло. Кровь пропитает футболку, воздух со свистом вырвется из легких…
Альфа разрезает пластиковый кабель-наручник, раздается щелчок, и мои руки получают свободу.