Текст книги "Хайд"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 22

После того как главный констебль и Джеймс Локвуд покинули участок, Хайд вызвал к себе в кабинет Иэна Поллока. Теперь молодой сыщик переминался с ноги на ногу перед столом начальника и выглядел смущенным, словно не знал, с чего начать рапорт.

– В чем дело, Иэн? – спросил Хайд.

– Сэр?..

– Я вижу, вы собираетесь сказать мне нечто такое, что, как вам кажется, мне не понравится, поэтому давайте уже, не тяните.

Поллок шумно выдохнул.

– Мне не удалось найти подходящий наблюдательный пункт, откуда можно было бы хорошо рассмотреть всех, кто явится на сходку вместе с Коббом Маккендриком, сэр, – выпалил он.

– То есть вам не о чем доложить? – уточнил Хайд.

Молодой человек опять замялся.

– Я бы так не сказал, сэр. Поскольку укрытия, откуда можно было бы за ними проследить, так и не нашлось, я пошел на собрание. Если бы я не сделал этого, мне действительно не о чем было бы доложить.

– А теперь есть?

Поллок достал блокнот и принялся читать вслух свои записи. Кобб Маккендрик присутствовал на сходке, как и обещали авторы листовки. Всего в заброшенном здании железнодорожной компании собралось двадцать пять человек, и среди них были представители самых разных классов и слоев общества, что необычно для подобных мероприятий. Свою речь Маккендрик посвятил Арбротской декларации[41]41
  Арбротская декларация – послание папе Иоанну XXII от шотландской знати и духовенства, написанное на латыни в 1320 году, во время Первой войны за независимость Шотландии, после отлучения от Церкви избранного шотландцами короля Роберта Брюса и его сторонников. По сути, манифест об исконной независимости Шотландии, утверждающий принцип народного суверенитета. Автором послания считается Бернард из Линтона – аббат монастыря Святого Фомы в городе Арброте и канцлер Королевства скоттов.


[Закрыть] и истокам шотландского народа, заявив, что Акт об унии был «продажей Шотландии за английское золото». А в клятве из Арбротской декларации, которую он цитировал, говорилось, что, пока хотя бы сотня скоттов остается в живых, английскому владычеству не утвердиться в Шотландии.

Молодой констебль замолчал и, достав из кармана пиджака брошюру, протянул ее Хайду:

– Это раздавали всем на входе.

Хайд пролистал брошюру. На титульном листе было напечатано:

Арбротская декларация Клятва отречения,

ИЛИ КАК ШОТЛАНДСКИЙ НАРОД ПРОДАЛ СВОЙ ВОЛЬНЫЙ ДУХ ЗА ВОРОВАННЫЕ ПОБРЯКУШКИ ИМПЕРИИ

– Раздавали, говорите? – пробормотал Хайд.

– У двери стояла молодая женщина, по виду леди, весьма запоминающейся внешности. Она вручала такую брошюру каждому входящему.

Капитан кивнул.

– Вы присаживайтесь пока, Иэн, – сказал он и принялся читать текст.

Мы, народ скоттов, превратились в обеспамятевшего путника, не ведающего более, откуда и куда направляет он свои стопы. Истоки наши и обетованная цель пути забыты. Силимся вспомнить, кто мы такие, но помним неверно и в неведении своем отрицаем древнюю истину о собственном племени.

Мы вступили в дьявольский сговор с другим народом и продали свою исконную душу за выдуманное, ложное понятие о национальной самобытности. Мы купились на имперские побрякушки, уворованные в тех землях, где племена, необученные, неоснащенные должным образом и потому неготовые противостоять современным приемам и орудиям войны, каких сами они не имели, оказались бессильны дать отпор захватчикам.

Беспамятство всего шотландского народа не только сделало нас пособниками этого вселенского грабежа, но и заставило предать, отринуть собственное самосознание. Власть, которую мы нынче признаём как верноподданные, установилась не в результате насильственного захвата нашей земли, не через разорение и покорение нашего народа, но словом наших уст и делом наших рук. Этого было мало – тогда последовали акты об унии. Но лишь один документ стал отражением истинных чаяний скоттов, манифестом свободы и независимости шотландской земли и шотландского народа – Арбротская декларация.

Для тех, кому нужно освежить память, вот что там говорится:

«Нам ведомо от древних, передавших сие знание, что среди прочих достойных народов слава о нашем собственном народе, о скоттах, гремела громко и повсеместно. Скотты вышли из Великой Скифии, прошли Тирренское море и Геркулесовы столбы, надолго поселились в Испании среди племен диких и свирепых, но нигде не покорились они ни единому народу, даже самому варварскому. Двенадцать же столетий спустя после того, как народ Израилев пересек Красное море, скотты выдвинулись дальше на запад и живут там поныне. Первым делом изгнали они оттуда бриттов, затем изничтожили пиктов и продолжали оборонять свои земли от норвежцев, викингов и англов, одерживая победы многократно и сохраняя владения баснословными усилиями; и предания былых времен гласят, что не позволяли они с тех пор никому себя поработить».

Однако сейчас, в наш новый век, мы забыли свою историю, отреклись от обетов, данных самим себе. Мы по собственной воле отказались от свободы и приняли рабство, отсутствием коего когда-то гордились. И главное – мы забыли самый священный обет Декларации:

«Покуда хоть сотня из нас жива, ни за что и никогда не склоним мы главы перед англичанами, не примем их владычества. Ибо не славы ради, не за богатство и почести ведем мы битву, но за одну лишь свободу, кою любой достойный муж может отдать лишь вместе с самой жизнью».

– Любопытно, – сказал Хайд, закрывая брошюру и кладя ее на стол. – А сам по себе что за человек этот Маккендрик? Ему удалось произвести на вас впечатление, констебль?

– По правде говоря, еще как удалось, – кивнул Поллок. – Внешность у него весьма примечательная, и оратор он превосходный. О таких говорят «магнетическая личность». Но если от всего этого абстрагироваться, речь его была по сути вполне предсказуемой.

– Я так понимаю, его доводы вас не убедили?

– Мне кажется, мы… я имею в виду, мы, шотландцы, не вполне такие, как он описывает. Или, по крайней мере, сейчас мы стали другими. Я не вижу здесь такого отчаянного стремления к независимости, как в Ирландии, куда менее самостоятельной. Империя, которую так презирает Маккендрик, Шотландии многое дала.

– Угу, – промычал Хайд. – Он также не скрывает, что мы и сами многое взяли, а потому история имеет право судить нас на тех же основаниях. Скажите, насколько далеко он зашел в своих разглагольствованиях? Не было ли в его речи призывов к неповиновению властям или мятежу с националистическими лозунгами?

– Нет, – покачал головой Поллок. – Он всего лишь попросил распространять эти идеи по мере сил, чтобы увеличить количество их сторонников на выборах.

Молодой человек замолчал, и эта пауза снова показалась Хайду слишком многозначительной.

– Продолжайте, Иэн. Вы же хотите еще что-то сказать?

– Просто у меня возникло ощущение, что это было нечто большее, чем обычная подпольная сходка оппозиционеров или маргинальных националистов. Компания там собралась чересчур разношерстная. Люди из самых разных слоев. Лицо одного из них – определенно джентльмена – мне показалось знакомым, но не могу вспомнить, где я его встречал. Если честно, большую часть времени он стоял ко мне спиной, и я не очень хорошо рассмотрел его лицо. По-моему… я не уверен, но, может быть, он известный художник или писатель. И еще та девушка, которая встречала людей у входа… Как я уже сказал, судя по манерам и одежде, она принадлежит к высшему обществу. Кроме того, я не мог отделаться от мысли, что, не будь меня там, собрание проходило бы совсем иначе.

– Думаете, в вас заподозрили полицейского?

Поллок озабоченно нахмурился:

– Необязательно полицейского, просто увидели во мне чужака. Я пришел туда с листовкой, то есть фактически с приглашением, как и все остальные, но мне почему-то кажется, что, если бы там были только свои, вечер развивался бы по-другому. Впрочем, я, конечно, могу ошибаться, у меня нет рационального объяснения этому предположению, скорее чутье подсказывает.

– Иногда чутью можно доверять, констебль Поллок. У вас есть еще что добавить к рапорту?

– Да, сэр. Больше всего меня насторожили трое мужчин. Они стояли в задних рядах и как будто не слишком внимательно слушали выступление Маккендрика, но задержались в здании, когда остальные разошлись.

– И чем именно они обратили на себя ваше внимание?

– Не знаю, сэр. Они выглядели… целеустремленными, что ли. Как будто пришли туда по очень важной причине. А еще в их облике было что-то опасное.

– Бандиты?

– Возможно, но мне почему-то показалось, что они имеют отношение к армии. У одного был уродливый рубец через все лицо, и что-то мне подсказывает, что заработал он его скорее на поле брани, чем у барной стойки или в темном переулке.

Хайд кивнул с улыбкой. Поллок определенно обладал полицейским чутьем и наблюдательностью, как капитан и предполагал с самого начала.

– И вы говорите, эта троица задержалась после сходки?

– Да, – ответил Поллок. – Как и тот хорошо одетый джентльмен. Я стоял на улице за углом, в укрытии, пока они не показались на крыльце. Обменялись парой слов и разошлись в разные стороны – Маккендрик с джентльменом в одном направлении, троица в другом. Я проследил за Маккендриком и джентльменом до гавани. Там они сели в кэб, то есть я их потерял.

– Да, негусто, – покачал головой Хайд.

Поллок заулыбался:

– Я остался на парковке для кэбов, сэр, подумав, что это обычное место стоянки для того кучера, который их увез на хэнсоме. Так и оказалось. Он вернулся минут через сорок. Я сказал ему, что работаю в полиции, и спросил, куда он доставил Маккендрика и второго мужчину. Прошу прощения, сэр, я понимал, что тем самым могу выдать себя – слух о полицейском дойдет до Маккендрика, и он узнает об установленном за ним наблюдении, – но подумал, что риск того стоит.

– Так вы все же узнали, куда они поехали?

– Кэбмен высадил их на углу жилого дома в районе Стокбридж, а точнее, у входа в подвал дома, и сказал, что у спутника Маккендрика имелся ключ от подвала, но было непохоже, что он там живет. Когда кэбмен уже разворачивался, чтобы вернуться в Лейт, он заметил третьего джентльмена, вошедшего в подвал, – у того тоже был ключ. Кэбмену показалось странным, что люди попадают в дом таким образом, а не через главный вход с улицы.

– Вы добыли точный адрес?

– Только название улицы, сэр, но кэбмен заверил меня, что сможет показать тот дом, если нам понадобится. Я записал все подробности насчет того места с его слов.

– Хорошо. Добавите их к рапорту, когда мы вернемся.

– Вернемся, сэр?..

– Нас ждет прогулка за город.

Глава 23

– Что вам известно о Фредерике Баллоре, сэр? – спросил Поллок.

Они с Хайдом ехали в полицейском бруме; застекленные окна впереди и по бокам давали широкий обзор, и оба пассажира наблюдали, как городской ландшафт постепенно переходит в сельский. Сыпал мелкий дождик, густая водяная взвесь висела в воздухе, приглушая свет и краски лотианской местности.

– Насколько удалось выяснить, у него нет криминального прошлого, – отозвался Хайд. – Но если взять на веру его репутацию, то отсутствие арестов у этого господина – чистое везение, а не признак законопослушности. В письменном отчете частного сыщика, нанятого Джеймсом Локвудом, говорится, что Баллор был вовлечен во множество скандалов, в основном из-за сексуальных авантюр под видом разного рода мистических сеансов. Но с именем Фредерика Баллора связаны и более темные делишки. Возможно, не обошлось без уголовщины. Больше всего меня обеспокоили слухи о том, что одно время он занимался торговлей оружием для «Ирландского республиканского братства». Но об этом человеке столько противоречивых баек рассказывают, что трудно определить, каким из них можно верить. – Хайд замолчал, потому что карету затрясло на ухабах – это был сигнал о том, что они выехали за черту Эдинбурга с его мощеными улицами. – Так или иначе, – снова заговорил он, когда брум более или менее выровнялся на рессорах, – сейчас нас должен беспокоить один конкретный вопрос, связанный с этим человеком и находящийся в нашей юрисдикции, а именно: куда исчезла Элспет Локвуд? В том доме на западной оконечности Нового города, который Баллору в конце концов пришлось покинуть, похоже, был попросту бордель, а все эти сеансы или мистические сборища, которые он там устраивал, являли собой оргии. Поговаривают – без доказательств, однако, – что там творились дичайшие непотребства и противоестественные акты между людьми одного пола. Некие свидетели намекают также на выманивание денег – мол, помимо черной магии, там были в ходу такие фокусы, как шантаж. Но открытых обвинений никто не выдвигал, улик не предоставлял, а потому полиция не могла вмешаться напрямую. И как раз в ту пору, когда Баллор жил в Эдинбурге, Элспет Локвуд с ним и сошлась.

– Вы думаете, он правда как-то связан – прямо или косвенно – с исчезновением мисс Локвуд?

– Это, констебль Поллок, я и собираюсь выяснить…

Моросящий дождь прекратился, но неуклюжие угрюмые тучи и не думали расползаться с бессовестно серого неба. Теперь карета катила по открытой местности – с обеих сторон тянулись пустоши, на которых изредка возникал какой-нибудь одинокий коттедж. Два раза кучер-констебль останавливал экипаж, чтобы свериться с картой.

– Не переживайте, Маккинли, – подбодрил его Хайд, отодвинув переднее стекло. – Полагаю, тот, кого мы ищем, нарочно обустроился в таком месте, которое трудно найти.

Вскоре ландшафт за окнами брума снова изменился – и без того редкие, скопления деревьев вовсе перестали попадаться, а кустарники и дикие травы разрослись, так что местность выглядела теперь еще безрадостнее. Было в ней что-то гнетущее, тусклое, бесприютное, и земли эти явно пустовали очень давно – карета проехала мимо торчащих из пригорка, словно гнилые зубы, руин заброшенной деревеньки. Отдельные домишки встречались на пути все реже и реже – низенькие, вросшие в землю и по большей части необитаемые. Наконец Маккинли сказал Хайду через плечо:

– Мы вроде на месте, сэр…

Через окна брума Хайд увидел, что они проезжают между двумя каменными покосившимися столбами, на которых когда-то, вероятно, висели ворота, но теперь их не было. На одном столбе красовалась закопченная металлическая табличка с вытравленным названием «КРУННАХ». Чуть дальше грудой черных бревен-костей валялись останки сгоревшей сторожки. Дорога стала неровной, и Хайда с Поллоком немилосердно подбрасывало на сиденье, пока карета тряслась на ухабах и ее рессоры подвергались жестокому испытанию.

По мере приближения к цели Хайда все сильнее охватывало странное, всепоглощающее чувство. Это было чувство нарастающей нереальности происходящего и назревающей угрозы, но капитан точно знал, что оно не имеет отношения к его недугу и не служит предвестием эпилептического припадка. Источник находился не в его больном мозге – на сей раз ощущение угрозы пришло извне, из того места, к которому сейчас подъезжала карета. Чутье подсказывало Хайду, обычно не склонному к подобным фантазиям, что они приближаются к средоточию величайшего зла.

Странное чувство усилилось еще больше, когда в поле зрения показались сам «Круннах» и его окрестности.

Дорога, по которой ехала карета, огибала небольшой холм-друмлин. На холме рос огромный старый тис – кривобокий, узловатый, будто скрученный подагрой. Но поражал он не столько возрастом и размерами, сколько тем, что был единственным крупным деревом в пределах видимости.

Хайд постучал в переднее стекло и окликнул кучера:

– Останови-ка здесь ненадолго, Маккинли.

– В чем дело, сэр? – спросил Поллок.

– Идемте со мной, Иэн, – велел Хайд, распахивая дверцу и выходя из кареты. – Хочу взглянуть поближе…

Капитан поднялся по склону невысокого холма до самого тиса. Поллок следовал за ним. Оба окинули взглядом низину и чашеобразную впадину с не очень ровным ободком. Прямо напротив друмлина, где они стояли, у дальнего края низины высился на другом пригорке большой особняк.

Дом, судя по виду, насчитывал не один век; рядом с ним стояли относительно новые постройки – конюшни. На расстоянии «Круннах» – при всей его внушительности и уединенности – показался Хайду не таким уж грандиозным, как он себе воображал. Дом был высок и растянут в длину, он словно состоял из множества неравновеликих частей, которые, по-видимому, достраивались в разные времена. На углах дома высились круглые башни – одна была увенчана похожей на ведьмин колпак конической крышей в стиле шотландских баронов[42]42
  Стиль шотландских баронов – архитектурный стиль с характерными средневековыми элементами, появившийся в XVI веке.


[Закрыть] на вершине у остальных были четырехугольные мансарды, соответствующие, по-видимому, изначальному архитектурному плану.

Но, кроме дома, внимание Хайда привлекло кое-что еще: в самой середине чашеобразной впадины, на равном расстоянии от их наблюдательного пункта и от «Круннаха», стоял черный монолит. Капитан с неприятным холодком отметил, что этот вкопанный в землю вертикально продолговатый камень кажется центром всей композиции, точкой притяжения – как будто границы низины были очерчены вокруг него, а дом и тис на противоположных ее краях поставлены как молчаливые зрители.

– Оно очень древнее, – сказал Поллок.

Хайд, обернувшись, увидел, что молодой полицейский, положив ладонь в перчатке на шероховатую, узловатую кору древесного ствола, разглядывает, запрокинув голову, раскидистые ветви.

– Похоже на древо скорбей, – проговорил Хайд, – и сдается мне, мы на вершине общинного холма.

– Что, сэр? – не понял констебль.

– Древами скорбей называли одинокие деревья, стоявшие в особых, священных местах веками, а то и тысячелетиями. Они могли расти на пустоши, в полном уединении, как этот тис, – в давние времена ветер закинул сюда семечко, и питательных соков на макушке пригорка хватило лишь на одноединственное растение, – или среди других деревьев, но отделенные от них какой-нибудь естественной, природной преградой. – Хайд обошел вокруг тиса, тоже рассматривая ветви. Одна из них – толстая, крепкая – вытянулась над его головой под прямым углом к стволу.

– Вы что-то ищете, сэр? – спросил Поллок.

Хайд вздохнул и усмехнулся:

– Совпадения, Иэн, совпадения. Видите ли, древа скорбей назывались так еще и потому, что здесь часто вершились скорбные дела – эти деревья служили виселицами. Людей вешали на ветвях и оставляли гнить.

– По закону вешали? – уточнил Поллок. – По решению суда?

Хайд кивнул:

– В давние времена, до появления более цивилизованной и отлаженной системы правосудия, общинные холмы были местом сходов, на которых обсуждались вопросы, касавшиеся всего племени. И нередко вопросы эти имели отношение к чьей-то жизни и смерти. А еще раньше древа скорбей использовались в кельтских ритуалах. Если на клан обрушивались беды, люди собирались под сенью таких деревьев – стенали, жаловались богам на свои скорби…

– Вы ведь подумали о повешенном над рекой Лейт, да? – спросил Поллок.

Хайд пожал плечами:

– До того как его привязали к дереву над Лейтом, он долго болтался в петле в другом месте. Возможно, в таком, как это. – Капитан снова окинул взглядом тис, который целился в небо скрюченными пальцами-ветками, затем досадливо качнул головой: – Просто пытаюсь ухватиться за любую зацепку. – Он кивнул констеблю в сторону ожидавшего их брума, и полицейские пошли обратно, вниз по склону холма. Хайд указал на камень в центре низины: – Похоже на то, что здесь было место общинных сходов задолго до того, как этот старый тис пустил корни. Так или иначе, пора нам пообщаться с хозяином «Круннаха».

Поблизости дом казался более зловещим, чем издалека, когда Хайд смотрел на него с другого края низины. Пока карета катила по изгибавшейся дугой подъездной дороге, у него было время получше разглядеть древний менгир, и гнетущее ощущение зла, сгустившегося в чашеобразной впадине, от этого лишь усилилось.

Не успели Хайд и Поллок подойти к портику «Круннаха», входная дверь открылась, и навстречу им вышел слуга. Поллок при виде его слегка поежился, и хотя во внешности слуги не было ничего общего с обликом капитана ни в чертах лица, ни в фигуре, Хайд узнал в реакции молодого сыщика то же инстинктивное отвращение, которое он сам внушал людям своим присутствием.

Слуга явно был чужестранцем. Необычно низкого роста, но при этом мощного сложения, коренастый человек с диковинными чертами лица не произнес ни слова – только слегка склонил голову, затем отступил в сторону и жестом пригласил гостей войти в дом.

– Мы хотим потолковать с вашим хозяином, – обратился к нему Хайд, когда они остановились в холле. – Вы можете сказать мистеру Баллору, что приехал капитан Хайд из полиции Эдинбурга?

Чудной маленький человек покачал головой, приложил палец к губам и протянул руку. Хайд в ответ дал ему свою визитную карточку.

– Он что, немой? – спросил Поллок, когда слуга оставил их одних.

– Похоже на то.

Хайд окинул взглядом холл. Если когда-то он и производил ощущение величия, то сейчас это ощущение было странным образом сопряжено с гнетущим духом запустения и аскетизма. Бледная штукатурка потрескалась и пожелтела от времени; внушительная лестница с дубовыми ступенями вела на второй этаж, на стенах висели картины, написанные маслом. Газовых рожков не было – вместо них из стен через равные промежутки торчали канделябры из кованого железа, а в центре большого овального стола стояла приличных размеров масляная лампа. С обветшавшим, траченным временем интерьером контрастировал огромный армуар – изысканный шкаф в готическом стиле; он высился возле одной из стен, поблескивая отполированным красным деревом и позолотой.

Картины, висевшие в холле, казались довольно неожиданными в подобном месте, но вместе с тем почему-то на удивление хорошо сочетались с обстановкой. Некоторые сюжеты были весьма сомнительными, не сказать пошлыми – этюды обнаженного женского тела, – однако выполнены они были с таким изрядным мастерством и талантом, что возникало впечатление, будто в них есть нечто большее, чем эротическая составляющая. Все композиции были темными, мрачными и зловещими; обнаженная человеческая плоть выглядела поразительно живой и уязвимой на пурпурно-черном фоне.

Одна картина привлекла особое внимание Хайда: голый человек, неестественно выгнув спину и запрокинув голову с искаженным от ужаса лицом висел над землей. Его окружили, тоже поднявшись в воздух без крыльев, три зловещие фигуры – льнули к нему, хотели растерзать. На каждой из мучительниц обнаженного мужчины был остроконечный головной убор, похожий на дурацкий колпак из бумаги для пристыжения нерадивых учеников, но очень длинный. Этот головной убор назывался coroza — испанские инквизиторы надевали такие на приговоренных к смерти ведьм.

– Господи, – пробормотал Хайд, обращаясь не столько к Поллоку, сколько к самому себе. – Это же Гойя…

– К сожалению, нет, – прозвучал у полицейских за спиной глубокий, поставленный голос с едва заметным то ли шотландским, то ли ирландским акцентом.

Хайд и Поллок обернулись. Рядом с вернувшимся слугой стоял мужчина лет сорока пяти, которому и принадлежала реплика. Одет он был в костюм с черным бархатным смокингом и кроваво-алым жилетом. Если не считать, что один глаз хозяина «Круннаха» был скрыт за черной шелковой повязкой, его можно было бы назвать красивым. Хайд также мысленно отметил неестественно черный цвет волос.

– Это работа копииста, – продолжал Фредерик Баллор. – На самом деле оригинал, известный под названием «Полет ведьм», гораздо меньше. Гойе это полотно в свое время заказала герцогиня Осунская, и оно по-прежнему принадлежит благородному семейству. Однако я не ожидал, что эдинбургскому полицейскому будет знакомо творчество Гойи.

– А я не ожидал увидеть столь мастерски выполненную копию в загородном доме, гниющем в лотианской глуши, – отрезал Хайд.

Баллор усмехнулся:

– Похоже, мы оба умеем удивлять. Кстати, благодарю за комплимент в адрес моего человека, Горки Саласара. – Он указал на низкорослого слугу. – Это Горка сделал копию, которая вас так восхитила.

Хайд, и правда удивленный, кивнул слуге и получил в ответ ничего не выражающий взгляд.

– Видите ли, – продолжал Баллор, – Горка Саласар – кагот. В стране басков, откуда он родом, каготов еще называют аготаками. Будучи таковым, он принадлежит к касте неприкасаемых, представителям которой запрещается жить, работать, молиться, есть и каким бы то ни было образом взаимодействовать со всеми, кроме себе подобных.

– То есть ваш слуга – цыган? – не понял Хайд.

– Нет, ни в коем случае. Происхождение каготов, а также причины, по которым они были отвергнуты обществом, – вопросы спорные, но каготы определенно не имеют никакого отношения к цыганам. Каготы живут на севере Испании, на западе Франции и в Бретани, больше нигде в Европе их нет, и уж точно они не селятся на востоке. Во всех перечисленных мною землях они изгои, им запрещается даже пить из тех же фонтанов и входить в церковь через те же двери, которыми пользуется остальное население.

– Но почему? – спросил Поллок. – Почему их сделали изгоями?

Баллор рассмеялся:

– Видимо, из суеверия и суеверия ради. Никто не помнит, когда это началось, но гонения на каготов, должно быть, продолжаются тысячу лет. Одни считают, что это потомки прокаженных, другие видят в них отродье вестготов, совершавших разбойные набеги на чужие земли, а кто-то и вовсе причисляет их к сарацинам. Некоторые даже верят, что каготы ведут свое происхождение от древнего народа гномов, населявшего Европу изначально, еще до прибытия сюда кельтов, – того самого народа, который стал частью наших мифов и легенд. – Он взглянул на Саласара, чье необычно непривычное лицо хранило бесстрастное выражение. – Помимо прочего, каготам запрещены все виды деятельности, кроме нескольких, потому они остаются искусными ремесленниками, работающими исключительно с камнем, деревом и железом. Подумайте только, каково это – обладать даром живописца, таким, как у Саласара, и не иметь права им пользоваться. Так что, по сути, я стал его спасителем, покровителем и благодетелем.

– А как он попал к вам на службу? – спросил Поллок. – Он же испанец, да?

– Горка Саласар не испанец и не баск, он принадлежит к народу, которому отказывают в праве называть землю, где они родились, своей родиной. И эта несправедливость вызывает живейший отклик в моем сердце. Я некоторое время провел в Стране басков, во многом похожей на былые владения кельтов, и встретил там Горку. Да не введет вас в заблуждение его немота – он наделен выдающимся интеллектом, прекрасно понимает испанский, французский, английский и свободно читает на этих языках. – Баллор замолчал и указал в сторону гостиной. – Впрочем, я уверен, что вы нанесли мне визит не для того, чтобы порассуждать об искусстве и этнологии. Прошу вас, джентльмены, проходите, присаживайтесь и поведайте, чем я могу вам помочь.