Текст книги "Не было нам покоя"
Автор книги: Коул Нагамацу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Коул Нагамацу
Не было нам покоя
Посвящается моей матери
1. Джонас
Всю дорогу до нового дома Джонасу Лейку казалось, словно в горле у него нервно бьют крыльями мотыльки. Отец сказал, что он может выбрать себе спальню в «Лэмплайт-Инн». Их было три, к каждой примыкала собственная ванная. Отец прислал Джонасу фотографии комнат в надежде вызвать у него энтузиазм.
Мама сказала:
– Он старается как может. Постарайся и ты.
Джонас отвечал короткими, но вежливыми сообщениями: «Круто», «Выглядит здорово», «Я подумаю».
Мама села за руль своего «Фольксваген Джетта». В багажнике лежал чемодан с одеждой Джонаса; ноутбук он положил в рюкзак. А все другие вещи оставил в своей комнате в доме мамы.
– Все твое будет ждать тебя дома, – сказала она. – Это по-прежнему твой дом.
Впрочем, вещей оставалось совсем немного: телевизор да постеры с видеоиграми, которые он сто раз срывал со стен и приклеивал обратно. Джонас понятия не имел, когда он вернется домой насовсем.
С этих пор ему предстояло чувствовать себя как в гостях в любом доме. Чем ближе они подъезжали к «Лэмплайт», тем дальше оставляли позади города-близнецы. Магазины по сторонам дороги сменились кукурузными полями; поток машин редел, пока они не остались на шоссе одни. Музыку по радио то и дело прерывали помехи, и Джонас задумался. Дом – это место, которое ты любишь? Или место, где ты живешь? И что происходит, когда эти два места не совпадают?
– Ну что ж, местная архитектура – это бездна своеобразия, – сказала мама.
К их чести, дома и правда были не такими одинаковыми и скучными, как жилые комплексы, которые они проехали раньше.
– Ага, – сказал Джонас. – Вроде того.
Когда они оказались на круговом проезде у «Лэмплайт-Инн», то увидели, что и у этого дома есть характер. Массивный коттедж с каменным сараем-каретником, увитым диким виноградом. Серые, зеленые и кремовые стены дома покрывал слой плесени (ее зелень была гораздо темнее). Узорная резьба на коньках крыши кое-где потрескалась, а где-то и совсем отсутствовала.
Дом выглядел славно и явно нуждался в заботе. Джонасу это понравилось. Отец уже объяснил ему, что когда-то здесь жила одна семья, потом из здания сделали постоялый двор, потом его забросили, а теперь дому возвращали жилой вид. Хотя над воротами по-прежнему красовалась вывеска – деревянный овал с вырезанной на нем старинной масляной лампой[1]1
Название коттеджа «Лэмплайт-Инн» (Lamplight Inn) переводится как «Отель «Свет Лампы». – Примеч. ред.
[Закрыть], – постояльцев гостиница больше не принимала. Это был частный дом. Более или менее.
Несколько жильцов все же остались, и они помогали с уборкой и другими делами по дому.
Мэтт Лейк вышел из дома и остановился на парадном крыльце. Сразу за ним показалась и его девушка, Ческа. Меньше года назад отец сообщил Джонасу, что они с Ческой решили съехаться. Мэтт ни разу не предложил познакомить Джонаса с ней, а Джонас и не просил. Родители развелись, когда он был еще маленьким, и он не думал, что ему когда-нибудь придется жить с отцом. Так что Ческа была ему совершенно безразлична. Теперь, увидев ее вживую, он осознал, что отец живет своей собственной жизнью и Джонасу в ней не место.
Мэтт представил всех друг другу. Речь его была торопливой, словно он выпил слишком много кофе. Мало того, он умудрился неловко пожать Джонасу руку, словно они не были знакомы. Ческа жизнерадостно поприветствовала Джонаса и его мать.
Обе женщины были стройными брюнетками с оливковой кожей. Шикарные женщины, однако шик Чески был особого рода. Сара Лейк предпочитала изящные лодочки, а Франческа Амато ходила босой. Сара носила юбку-карандаш и блузки ярких, естественных тонов. На Ческе было короткое платье-футболка в цветочек. Такое короткое, что Джонас отвел глаза, стараясь перестать таращиться на ее ноги.
Ческа небрежно зачесала волосы и подвела глаза черными стрелками. Отец рядом с ней смотрелся неуместно, словно ходячая реклама одежды для садоводов.
Джонас погрузился в свои мысли; звуки разговора превратились в фоновый шум. Затем, без дальнейших церемоний, мама вернулась к «Фольксвагену», съехала с подъездной дороги на шоссе и исчезла из его новой жизни.
Мэтт с Ческой провели Джонасу экскурсию по дому. Внутри затхло пахло сырой древесиной и старыми обоями. Джонас застывал у каждой двери ровно настолько, чтобы это промедление можно было принять за искренний интерес.
Ческа работала в магазине антиквариата, и в доме было немало необычных украшений. Растения по сторонам главной лестницы росли из голов фарфоровых кукол; у гостиной на страже стояла белая лошадка-качалка.
Джонас выбрал себе комнату, которая, по его мнению, представляла наименьший интерес для остальных: она лучше всего подходила для мальчика, который тоже никому не нужен. Грязно-зеленые обои отставали от стен по углам. С потолка свисала клетка, забитая разноцветными птичьими чучелами. Ческа украсила стены рисунками насекомых в рамках, которые она вырвала из какого-то старого учебника.
Мэтт с Ческой удалились, оставив его разбирать вещи и затворив за собой дверь. Закрываться на щеколду Джонасу не пришлось: искривленная рама держала дверь крепко.
Чемодан остался стоять посреди комнаты, а Джонас рухнул на кровать. Снизу чучела птиц казались просто круглыми разноцветными мячиками и напоминали систему крохотных планет.
Странно думать, что его отец живет в таком доме. Мэтт Лейк был тихоней. Джонасу нравилась громкая музыка: рэп и рок, от которых в груди разгоралось пламя. Мэтт слушал записи белого шума с названиями вроде «Бормочущий ручей» и «Летняя гроза». Он собирал огромные пазлы, которые – когда он еще жил с Сарой и Джонасом – захватывали половину стола в гостиной. Он ежедневно чистил зубы ниткой. Мэтт знал, как пользоваться секстантом, но скрутить сигарету? Это вряд ли. А вот Ческа, наверно, умела крутить самокрутки.
В ящик тумбочки, куда в работающих гостиницах обычно клали Библию, Ческа положила полное собрание работ Иеронима Босха. Джонас часами листал описания к картинам, и в его памяти не осталось от них ровным счетом ничего: попадая ему в мозг, слова увядали, точно сад, высаженный на стеклянном холме.
* * *
В «Лэмплайт» было семь спален. Та, в которой остановился Джонас, и еще две, которые он не выбрал. Там сейчас никто не жил. Ческа с Мэттом делили самую большую комнату, и у Джонаса не было никакого желания ее осматривать. Были еще двое постояльцев, которые помогали с уборкой, ремонтом, платой за коммуналку и налогами на недвижимость – так они оплачивали аренду. У обоих было по комнате. Первая, Одри, работала парикмахером и была с ног до головы покрыта татуировками. Познакомившись с Джонасом, она тут же обняла его. Джонас, ласковый и податливый не больше бродячей кошки, объятиям совершенно не обрадовался. Вторая, пожилая взъерошенная танцовщица по имени Диана, была явно старше Сары с Мэттом, но не настолько старой, чтобы казаться Джонасу бабушкой.
Итак, оставалась еще одна комната – с еще одной обитательницей. Джонас знал, что у Чески была дочь, его ровесница. По крайней мере, так сказал Мэтт. Ческа казалась на несколько лет младше Мэтта, так что вряд ли ее дочь могла идти в одиннадцатый класс. Мэтт, пытаясь успокоить Джонаса, сказал, что Ноэми Амато «расскажет ему, что к чему», словно сам Джонас не знал, что такое старшая школа.
Комната Ноэми была напротив его. Когда он только приехал, дверь в нее была закрыта, но теперь Джонас заметил, что ее приотворили. Джонас утрамбовал свою громадную застенчивость в небольшой комок и спрятал поглубже в мысли. Ему изо всех сил хотелось найти союзника своих лет. Джонас не был уверен, что приоткрытая дверь означает приглашение войти, поэтому он постучал. Его взгляд упал на резную дверную ручку в форме лебедя из белого металла. Он подумал, что, наверное, живущий за дверью человек мягок и деликатен. Как перышко. Как балет.
Джонас ни разу не видел лебедей вживую и ничего не знал об их дурном нраве.
– Да? – раздался голос изнутри.
Джонас зашел в комнату.
О человеке можно многое сказать по тому, какими вещами он себя окружает. Пазлы и звездные карты Мэтта. Искусно стриженные кусты в саду Сары. Возрожденные к жизни старые игрушки Чески. Комната Ноэми была покрашена наполовину: темно-фиолетовая краска доходила до середины стен, где внезапно обрывалась небрежными мазками, словно кто-то охладел к цвету, не успев закончить ремонт. Комнату то тут, то там пересекали ряды бельевых веревок, на которых висели фотографии. Портреты девочек в простых белых платьях на фоне природы; причудливые изображения, на которых тонкие руки и ноги призрачно таяли в тумане; волосы парили над головами, словно девушки скользили под водой. В одном углу комнаты стоял безлицый манекен с надетым на голову черепом оленя.
Джонасу раньше не случалось заходить в девичьи спальни, и он понятия не имел, как им полагается выглядеть. Может, и не было никаких правил?
В седьмом классе он две недели «встречался» с Мелани Нельсон. За все это время они ни разу не разговаривали и даже не смотрели друг на друга. В итоге она его бросила. Сказала, что он какой-то слишком незаметный. Он не виделся с Мелани за пределами школы и, уж конечно, не бывал у нее в комнате.
В девятом классе он полтора месяца встречался с Эбби Пирс. В тот раз все было серьезнее: они ходили вместе в кино и другие общественные места, где вокруг были люди. Однажды она прислала ему свои фотографии в новом купальнике, где на фоне он видел ее комнату: пробковая доска, завешанная открытками от друзей, на которых он ничего не мог разглядеть. Впрочем, интересовало его на этих фотографиях нечто совершенно другое.
В прошлом году он встречался с Кэти Симмс. Четыре месяца – настоящий рекорд! Джонас однажды зашел к ней домой перед школьным балом, но ему пришлось прождать в гостиной, пока она не спустилась с лестницы в расшитом блестками платье. Они пропустили бал, вместо этого отправившись на вечеринку у Эммы Литтл. Вечеринка проходила в подвале, так что и там жилые комнаты он не разглядел. Они с Кэти напились легкого пива и целовались на диване, пока ее рот не стал напоминать на ощупь сырую курятину. Он понятия не имел, что было у Кэти в комнате.
У Ноэми по центру спальни стояла кровать с балдахином. Она задернула белесые полупрозрачные занавески, сквозь которые едва заметно, как сквозь мутный кварц, виднелся ее тонкий силуэт. Интересно, подумал Джонас, надо ли ему подойти ближе? Хочет ли она, чтобы он подошел? Он ничего не знал об этом человеке, бок о бок с которым ему предстояло жить, есть и ходить в школу. Вероятно, ей нравился фиолетовый цвет, хотя и не очень сильно. Может, она увлекалась фотографией и не стеснялась собственных странностей. Джонасу показалось, что она не такая дружелюбная и открытая, как ее мать.
– Я сын Мэтта, – обратился он к постели. – Джонас. Моя комната напротив твоей.
Занавески раздвинулись, открывая маленький, угловатый полумесяц лица, похожего на лицо Чески. Оливковый тон кожи и бездна веснушек, словно темные капли на асфальте в начале летней грозы. Владелица лица не улыбнулась, не привстала его поприветствовать. Откинув длинные волосы с глаз, она внимательно изучала его, будто он был новым пятном плесени на стене у двери. Тяжелый взгляд, закрытая поза.
Джонас почувствовал, что вторгся на чужую территорию.
Она сказала «привет» и продолжила молчать. Джонасу показалось, что ему никогда не будет места в ее жизни. Что бы он ни делал, он будет ей мешать.
– Крутой у вас дом, – сказал он.
– Мама будет рада это услышать. – Она скривила губы в улыбке, и на ее щеке появилась ямочка.
Губы у нее полные, слегка бантиком. Наверное, мягкие. Наверное, на ощупь не похожи на сырую курятину. Темно-каштановые кудрявые волосы.
Джонас стоял в дверях, не зная, куда деть руки. Сложил их на груди. Нет, странно как-то. Он что, всегда так складывает руки? Одну на другую? Куда бы их пристроить… Собственное тело показалось незнакомым, почти враждебным: пустыня, в которой негде укрыться. Он болезненно ощущал напряжение каждой мышцы.
– Тебе что-то нужно? – спросила Ноэми.
У нее был низкий, хрипловатый голос. Джонасу стало интересно: она всегда так разговаривает или, может, простыла? Вид у нее был здоровый, но ему не с чем было сравнить. Так или иначе, тембр ему понравился.
– Нет, – ответил он. – Просто зашел поздороваться.
– Ну, тогда спокойной ночи. – Она отпустила занавески и скрылась из вида.
Ошибиться было невозможно: ему приказали убраться из комнаты.
* * *
Мэтт пригласил Джонаса поужинать вдвоем в кафе «У Хильды». Мэтта тут знали: официантка назвала его по имени и, не спросив, что он будет заказывать, справилась о здоровье Чески. Отец взял со стойки у кассы туристическую брошюру и, как только они уселись, пододвинул ее через стол к Джонасу.
Шивери был маленьким городком на южном краю Миннесоты. Вернее, даже не городком, а «поселением без статуса муниципального образования». Это значило, что школьники из Шивери ездили учиться в соседний город, Гэлэкси.
Джонас полистал брошюру, пока ел (он заказал себе то, что обычно едят на завтрак). Ему стало даже как-то неловко, что Шивери надеялся чем-то привлечь туристов. Здесь была фабрика попкорна, которая поставляла в местный кинотеатр свой полный ассортимент. Да, кинотеатр тут был всего один, на семьдесят пять человек, вместо кресел зрителей сажали на старые диваны разных форм и расцветок. Еще Шивери мог похвастаться магазином для мастерских, где Мэтт Лейк закупал половину своих материалов, и хозяйственным, откуда поступала вторая половина. Отец Джонаса окончил философский факультет, но теперь делал двери и мебель на заказ.
Согласно туристической брошюре, больше всего Шивери славился люпинами: эти цветы всех оттенков розового и фиолетового заполонили собой город и вытеснили все прочие дикие растения. На кассе продавались открытки с изображением целого поля люпинов.
Наконец, была тут и река: она рассекала Шивери надвое и затопляла приречные долины «практически всегда». Это были слова Мэтта, а не брошюры. По берегам реки выстроились в ряд магазины с витринами в полный рост и прилипчивыми водорослями, что цеплялись за стекло после каждого дождя. Мэтт слышал, что однажды работникам почты пришлось развозить письма на каноэ. Джонас бы подумал, что отец слегка приукрасил события, но это было совсем не в духе Мэтта… если только Ческа не заразила его фантазерством.
– Звучит неправдоподобно, – сказал Джонас. – Ты сам-то в это веришь?
– Вот тебе еще нечто странное, во что я точно верю, – ответил Мэтт. – Несколько месяцев назад, уже после того, как я сюда переехал, так что это не слухи, один местный мальчуган утонул посреди леса, недалеко от «Лэмплайт».
Джонас нахмурился:
– А что, река туда дотекает?
– Нет. Поэтому и странно. – Мэтт разрезал свой гамбургер без булочки на аккуратные квадратные кусочки. – Десять тысяч озер, и все же он умудрился утонуть там, где и луж-то не бывает.
Джонас подергал кольцо в губе.
– Это какая-то загадка? Или задача на креативное мышление, что-то вроде той, про разбившийся самолет, когда спрашивают, где похоронили выживших? Не помню, как там дальше…
– Может, и так. Но это правда случилось.
Джонас пожал плечами.
– Сдаюсь. Не знаю, как такое решить. Как утопленник оказался в лесу?
Мэтт провел пальцами по пепельным волосам.
– Как там его звали… Миллер вроде. А по имени не помню. Может, Логан?
Отец не шутил. Джонас хотел было достать телефон и погуглить: «Миллер Шивери Миннесота утонул». Однако он не знал, как Мэтт относится к телефонам за едой. У Сары правила были просты: никаких телефонов. Это был первый на его памяти долгий разговор с отцом, поэтому Джонас решил не рисковать. Впрочем, беседа все равно не клеилась: Мэтт спросил, какие у него хобби (никаких), и ко времени возвращения в «Лэмплайт» Джонас уже забыл про загадку, которая не была загадкой.
2. Ноэми
Ноэми не знала никого, кого бы выгнали из школы. Когда Мэтт сообщил ей, что именно по этой причине его сын переедет к ним, в ее голове сложился образ Джонаса Лейка – задиры и бунтаря. Ей не нужна была причина, чтобы относиться к нему с неприязнью (незнакомцы ей в принципе не нравились), но эта яркая деталь сделала задачу еще проще. Она представляла его похожим на Гэтана Келли. Сам Гэтан только каким-то чудом удерживался в школе, и это значило, что Джонас был еще хуже. Настоящий кошмар. Любой другой бы забеспокоился от перспективы такого соседства, но только не Ноэми. Она не боялась шестнадцатилетнего мальчишку, и ей было безразлично, сколько зубов он выбил в драках. Ноэми решила, что будет обращаться с ним как можно холоднее, чтобы ему не пришло в голову, что он тоже может называть «Лэмплайт» своим домом.
Однако Джонас оказался тощим и долговязым: такой вряд ли смог бы кого-то побить. На своего бледного очкарика-отца он тоже не был похож, но что-то общее в их манере она заметила, пока Джонас смиренно стоял у ее двери, нервно перебирая пальцами и зардевшись от смущения. От того, что он не показался ей неприятным, Ноэми невзлюбила его еще сильнее. Пирсинг губы, который, наверное, должен был придать Джонасу опасный вид, со своей задачей не справлялся.
Мало-помалу Ноэми смирилась с существованием Мэтта: он радовал ее маму. Однако Джонас свалился к ним как снег на голову, и все из-за собственного ребячливого поведения. Ну уж нет, такого она прощать не собирается.
– А я все равно хочу с ним познакомиться, – сказала Лайл.
Ноэми и ее лучшая подруга Лайла Андерсон сидели на каменной скамье перед магазином коктейлей на берегу. Девочки каждый раз заказывали одно и то же: клубнично-банановый смузи с йогуртом для Лайл и клубничный с киви без йогурта для Ноэми. Они болтали о том о сем, не касаясь лишь смерти Миллера. Обычно сплетничали о людях, которые им не нравились.
В последние выходные перед началом учебного года таким человеком стал новый сосед Ноэми.
Лайл заткнула пальцем трубочку и подняла из стакана небольшую пирамидку розовой гущи.
– Не верю, чтобы такой миляга, как Мэтт, мог воспитать плохого сына. Откуда нам знать, почему он надавал по черепу какому-то парню? Может, мне напомнить тебе, как ты в первом классе поставила фингал Гэтану Келли? Может, и Джонаса выгнали за что-то такое.
– Может, мне напомнить тебе, что Гэтан Келли – грязный извращенец, который распускает руки? За одно это его стоило бы избить.
Во время перемены он стал дразнить Лайл за белобрысые брови и ткнул пальцем ей в лоб. Ноэми не выдержала и вмазала кулаком под его собственную, темную, бровь. Она не раз видела, как он вытаскивал стулья из-под других мальчишек и лепил жвачку в косы девочкам. По отношению к Лайл она такого допустить не могла.
– Я тебя не осуждаю. Мне нравится вспоминать, как ты вырубила его одним ударом.
– А Мэтт жует громко, – сказала Ноэми.
– Да, ты уже говорила.
– Ты знаешь, как я ненавижу эти звуки ртом. – Ноэми сжала стакан, и крышка слетела с него с легким хлопком. – Мэтт мне нравится, но все равно не могу сидеть рядом, когда он ест. Очень бесит, особенно когда живешь с человеком в одном доме. Может, Джонас и нормальный, но у него точно есть бесячие привычки.
– Да ты просто ищешь повод, чтобы к нему плохо относиться.
Лайл шумно втянула смузи и осклабилась во весь рот.
– Очень по-взрослому.
– Блин! – Лайл прижала ладонь ко рту. – Холодный! – пробормотала она сквозь пальцы. – Зубы свело.
– Так тебе и надо.
– А ты переживаешь, что он фильтр для воды забудет наполнить на ночь или что?
Лайл села, поджав под себя ноги. Сквозь огромные дыры на джинсах торчали острые коленки.
– Меня ты постоянно ругаешь за «энергичное жевание». Значит ли это, что ты меня ненавидишь?
Ноэми шумно цыкнула.
– Про ненависть я и не говорила. Я просто не настроена дружить с Джонасом.
– Это я уже слышала.
Лайл выудила телефон из голенища своего сапога и начала листать галерею.
– А теперь о важном. Я тут подумала, а не покрасить ли мне волосы.
Она повернула экран и показала Ноэми фотографии девушки с локонами цвета травы.
– Они у тебя светлые. Думаю, получится.
– Это я и сама знаю. – Лайл, закатив глаза, взбила платиново-светлую челку. – Просто хотела посоветоваться на случай, если ты планируешь фотосессию и новый цвет к ней не подойдет.
В десятом классе Ноэми обнаружила в себе страсть к фотографированию. Одна из учительниц заметила ее талант и одолжила ей профессиональную камеру, гораздо дороже тех, что могли бы себе позволить Ноэми с Ческой.
В основном она фотографировала пейзажи, делала автопортреты и портреты Лайл и Эмберлин Миллер. Было у нее и несколько снимков Чески. Девушки совершали набеги на гардероб Чески и часами торчали в комиссионном, выбирая наряды. Ноэми красила и причесывала подруг сама, но всегда с ними советовалась. Когда Ноэми в конце года принесла фотоаппарат учительнице обратно, учительница сказала, что может одолжить его на целое лето.
– Тебе не нужно мое разрешение, чтобы красить собственные волосы, Лайл.
– Ну да. Не, я знаю. Но подумала, вдруг будет выбиваться на фоне пейзажей, поэтому и спросила.
– Да нет, будет нормально. Сама покрасишь?
– Собиралась попросить свою стильную подругу, которая во всем этом разбирается.
– Эмберлин?
– Не угадала.
В стакане Ноэми плескался один сок, испещренный клубничными семенами.
– Но если серьезно, поможешь мне покраситься?
– Конечно. Но давай у тебя? Мне до смерти надоело дома.
– Тогда завтра! – пропела Лайл.
Внезапно полил дождь. Лайл заспешила к своему «Шевроле», но Ноэми не успела ее догнать: у нее под ногами пробежал рыжий кот и спрятался под скамейкой, на которой подруги только что сидели.
В «Лэмплайт» жили два кота: пятнистый Розенкранц и полосатый серый Гильденстерн. Лишь они двое могли соперничать с Лайл за звание лучших друзей Ноэми. Не обращая внимания на ливень – это был грибной дождик, который все равно вот-вот должен был прекратиться, – Ноэми низко склонилась и заглянула под скамейку.
– Ты что делаешь? – позвала Лайл.
Высунувшись из окна машины, она держала над головой пластиковый стаканчик, словно тот мог защитить ее от капель.
Взгляд кота застыл на прыгающих кудряшках Ноэми. Зрачки расширились. Розенкранц с Гильденстерном обожали играть с ее волосами, и она привыкла к тому, что коты то и дело вцеплялись ей в локоны. Она потрясла головой, и завитки затанцевали.
Ноэми хотелось зарыться носом во влажный золотисто-рыжий мех и вдохнуть запах животного. Что-то в нем было знакомое… Мех напоминал ей волосы Линка. Если бы у Линка были темные волосы, как у нее самой, это было бы совсем другое дело. Этот цвет был повсюду: земля в терракотовых горшках «Лэмплайта», ветви кизила на газоне, влажные от росы, темный лак для дерева, что хранился в каретнике, и то, как этот лак выглядел на панелях белого дуба. А вот цвет волос Линка попадался редко, поэтому сложно было его не заметить. Лиса, перебегающая дорогу ранним утром. Белесый налет на сушеной моркови.
* * *
Даже после смерти Линк не переставал писать Ноэми. Сообщения приходили с другого номера – не с того же, что при его жизни. Номер высвечивался как «Неизвестный».
Впервые это случилось в июне, вскоре после похорон, на которые она не пошла. Гэтан Келли пришел в школу с выбритым на виске бранным словом. Может, Гэтан так оплакивал смерть друга? Ноэми это казалось очень странным. Она стояла в толпе других учеников и наблюдала, как двое учителей волокут его в кабинет директора, где он орал пьяным голосом про то, что в уставе школы нигде не говорится, какие слова позволено выбривать ученикам на голове. У Гэтана были и другие друзья, но Линк был самым близким – и единственным, кто мог его хоть как-то успокоить. Ноэми подумала, что без Линка Гэтан может пуститься во все тяжкие.
Именно тогда пришло первое сообщение, словно Линк следил за тем, что происходит в школе.
НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР
Приглядывай за Гэтаном.
Ноэми огляделась, пытаясь понять, у кого из окружающих в руках телефон.
Кто это?
Я бы и его попросил за тобой приглядывать, но он и так это делает.
Ваш номер заблокирован. Кто это?
Я скучаю по тебе.
Почему она подумала про Линка? Конечно же, это был не он. Однако она про него подумала.
Перестань меня разыгрывать.
Когда ответа не последовало, Ноэми испытала разочарование.
На уроке искусств ее отчитали за то, что она сидела в телефоне. Ноэми ничего не могла с собой поделать: она то и дело заглядывала в экран, все читала и перечитывала эти несколько сообщений. По дороге домой в школьном автобусе она опять спросила (хотя новых сообщений не было с восьми утра):
Ты кто?
Линк.
Она прижала палец к экрану рядом с его именем и таращилась на буквы, пока они не потеряли всякий смысл. Кто-то хотел, чтобы она поверила, будто ей пишет Линк. Вряд ли у этого кого-то был доступ к его телефону. Если хочешь притвориться Линком, писать с его номера было бы куда логичнее, не так ли? Значит, это не его сестра Эмберлин. Такое было вполне в духе Гэтана, но, когда пришло первое сообщение, его уводили к директору.
Нет, я серьезно. Кто ты?
Прости.
Кто бы ей ни писал, это был дебильный поступок, и она так и сказала.
Это ужасная шутка. Чего ты хочешь?
Меня убили.
Ты хочешь сказать, что это я виновата в смерти Линка?
Я бы никогда такого не сказал.
Ноэми допросила полиция, хотя они с матерью уехали в Миннеаполис на художественный фестиваль в те выходные, когда умер Линк. Когда копы рассказали ей, что случилось, она в буквальном смысле слова рухнула на колени. Совсем как в кино. До этого Ноэми не верила, что чувства могут захватить ее настолько, что ноги откажутся ее слушаться.
Автобус подъехал к ее остановке, и она вышла. Вместо того чтобы пойти домой, Ноэми пересекла поле и направилась к лесу. Она не перестала ходить в лес даже после того, как там умер Линк, хотя ее прогулки туда стали реже и короче.
Тогда кто в этом виноват?
Сложно объяснить.
Ноэми загуглила «Сообщения с незнакомых номеров», но чем дальше отходила она от дороги, тем слабее становилась сеть, а потом и вовсе заглохла.
Держись подальше от этого леса.
Она остановилась.
Где ты?
И здесь, и не здесь. Я не знаю.
Ноэми развернулась и побежала обратно к дороге, думая с облегчением, как хорошо, что она сегодня надела удобную обувь. Очутившись дома, она прошла в розовый сад, опустилась на колени и положила телефон в землю. По краю трубки осторожно проползла гусеница, но, когда он загудел, так же медленно удалилась.
Прости меня.
Я хотел, чтобы ты знала, что я рядом. Мне кажется, ты на меня злишься.
Я даже не знаю, кто ты!
Сердце колотилось о ребра, и кожу покалывали тревожные иглы.
Я утонул в озере.
Ноэми побежала в дом. Мэтт мыл кисти в раковине, Одри сидела в гостиной и смотрела телевизор. Не обращая внимания на их приветствия, Ноэми взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь спальни. Было еще светло, но она зажгла свет и задернула прозрачные занавески на окнах. Очутившись за сеткой балдахина, она снова посмотрела на экран. Еще одно сообщение.
В озере в лесу.
В лесу нет никакого озера.
Не притворяйся.
Может, Линк кому-то рассказал про их невозможное озеро? Однажды оно просто появилось из ниоткуда, и маяк там тоже был. Иногда оно простиралось вдаль, точно океан, и тогда на другой стороне не было видно деревьев. Он пообещал, что будет держать озеро в тайне, но Ноэми могла представить, как он случайно проговаривается Эмберлин или Гэтану. И все же сообщение отправил не Гэтан…
Это Эмберлин Миллер?
Нет.
Гэтан Келли?
Это Линк.
Линк умер.
Ага.
Можешь мне позвонить?
Нет.
Линк бы мне не отказал.
Прости.
Но иногда я тебе отказывал.
* * *
Все выходные Ноэми старательно избегала Джонаса. Утром накануне новой четверти она зашла на кухню и обнаружила, что сын Мэтта Лейка пьет молоко прямо из коробки. Джонас стоял перед холодильником в трениках и белой футболке с круглым вырезом.
На его лице отразилось удивление, но отнюдь не стыд, который она ожидала увидеть: как-никак, его только что застукали за пусканием слюней в общую еду.
Он поздоровался.
– Вообще-то это молоко пьют все в доме, – ответила она.
Джонас вытер рот запястьем и с искренним любопытством поглядел на упаковку, словно выискивая слова: «НЕ ПИТЬ ИЗ ГОРЛА».
– Ты права. Прости. Я привык жить с мамой, а она не пьет молоко.
Ноэми как раз подумывала, не пригласить ли его поехать в школу вместе с ней и Лайл. Теперь об этом не могло быть и речи. Она фыркнула и принялась шумно стучать дверцами кухонных шкафов, потом включила на полную мощность кран, давая Джонасу понять, что по его милости ей придется есть овсянку на воде.
Собираясь следующим утром в школу, она утешала себя мыслью, что Джонасу придется ехать на автобусе, а значит, встать и выйти из дома ему надо намного раньше. Направляясь вниз, она заглянула к нему в комнату. Розенкранц лежал поверх стопки футболок на кровати. Ну и предатель. Она разбудила спящего кота и позвала, а потом подняла с покрывала и чисто из принципа отнесла в коридор.
В такую рань не спал только Мэтт, хотя ему-то как раз не нужно было вставать по будильнику: он работал из дома и сам выбирал, когда начинать.
– Привет школьникам. На автобус не опоздала?
Он приподнял брови над кружкой с изображением Лувра, которую Ческа купила сто лет назад, когда проводила семестр за границей.
– Права дают в шестнадцать, так что меня отвезет Лайл.
– А, точно.
Он поставил кружку на подставку и повозил ею по поверхности стола, который сам когда-то сделал.
– Видимо, Джонас был не в курсе, – задумчиво сказал он. – Ушел на автобус совсем недавно. А мог бы прокатиться с вами.
Ноэми, избегая его взгляда, склонилась над низким кухонным шкафчиком, чтобы достать оттуда тостер.
– Зато со всеми познакомится по пути.
– И то правда. Кстати… ты не знаешь, за что просит прощения наше молоко?
– Что?
Ноэми выпрямилась, так и не найдя тостер.
На столе перед Мэттом рядом с полупустой миской стояла упаковка хлопьев и пакет молока.
– Нет, не это. – Он кивнул на стол. – В столе стоит еще одно, вот оно-то и извиняется.
Ноэми потянула за стальную ручку. Да, так и есть: на верхней полке стояла свежая упаковка двухпроцентного молока, точь-в-точь как оскверненная Джонасом, только свежее. На упаковке значилось фломастером: «Я Чистое, Честное Слово! Прости!»
Каждое слово начиналось с большой буквы, словно это был газетный заголовок. Рядом с восклицательным знаком красовался улыбающийся смайлик. Ноэми не знала почерк Джонаса, но это было и не нужно.
– Понятия не имею. Наверное, это Диана. Ты знаешь, она любит все одушевлять.
Нет уж, это молоко Ноэми пить не станет. Джонас поступил правильно, купив новую пачку, но это-то ей почему-то и не нравилось. Выходило, словно это она была неправа.
* * *
Школьный год только начался, и поэтому даже ребята с машинами приехали в школу достаточно рано, чтобы догнать пассажиров автобуса в спортзале. Там обычно ждали, когда приедут все автобусы, учеников пересчитывают, а потом отпускают в классную комнату. Обычно водители подгадывали так, чтобы им не приходилось ждать в зале. К следующей неделе они с Лайл тоже будут так поступать. Но сегодня они приехали раньше необходимого и выслушали все полагающиеся комплименты свежеокрашенным волосам Лайл и украшениям Ноэми ручной работы (собранным из деталей от старых Барби).
