Текст книги "Особа (этнографический очерк)"

Автор книги: Коста Хетагуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Одежда

Ермолка из грубого сукна, из такого же сукна черкеска до колен с несколькими газырями, надетая прямо на голое тело, суконные штаны, такие же ноговицы, кожаные арчъита (обувь) с ремешковым переплетом и пучком мягкой шелковистой травы вместо чулок; кинжал, шапка, винтовка и пика в 1,5 сажени длиной с железным заостренным наконечником – вот все одеяние и вооружение молодого джигита времен особа. Нагрудник, а тем более целая рубаха составляли роскошь очень немногих, которые надевали их только по болылим праздникам, в торжественных случаях. Иногда у целой фамилии была всего одна рубаха или нагрудник; тогда пользовались ими по принятому порядку и даже давали их во временное пользование постороннему лицу в виде особенного одолжения. Бешмета теперешнего совсем не существовало; бурки были редки; короткий полушубок из овчины дополнял зимою наряд молодого осетина; длинные до самых пят и широкие тулупы были исключительной принадлежностью стариков. Наиболее бедные и зимою и летом ходили в тулупах, за неимением другой одежды.

Женщины одевались лучше: рубаха из бязи, синего или зеленого цвета, короткий бешмет из грузинской материи сурма и лаина, красные штаны пз грубой сила (тоже грузинской), черная повязка, из-под которой по щекам падали два вьющихся локона, белый коленкоровый платок, чувяки из телячьей кожи и такой же передник до колен. Девушка вместо повязки носила шапочку из разноцветных лоскутков и ровно подстриженный чуб вместо локонов.

Траурный наряд женщины составляли длинная рубаха из грубого черного сукна и черный платок. Шелк и серебро встречались только в свадебных и очень редко в погребальных нарядах.

Пища

«Съешь за ужином целый кардзын, если у тебя на завтра остается еще полкардзына», говорит осетинская поговорка, которую жители Нарской котловины охотно применяют в жизни. Кардзын – лепешка из ячменной, просяной или кукурузной муки, величиною с чайное блюдце, и до сих пор является главной пищей осетин. В Нарской котловине, как и вообще в горной Осетии, в силу климатических условий употреблялся до позднейшего времени исключительно кардзын ячменный, или, как его принято называть, «твердый». Приготовление его самое примитивное: просеянная мука разбавляется теплой водой с примесью небольшого количества соли; тесто тщательно мнется и сбивается в лепешки; последние подрумянивают на подогретой каменной плите (в железной оправе в виде стремени) и затем испекают в горячей золе. Такая лепешка с кусочком сыра или с чашкой сыворотки, хлебного кваса, а то и просто ключевой воды составляла обыкновенно обед и ужин взрослого осетина. Немаловажную роль в осетинской кухне времен особа играл и овес, из которого готовились три наиболее в народе популярные блюда: бламыхъ, хомыс и къалуа. Для изготовления этих яств овес предварительно варится в зерне, высушивается и идет в помол; мука просеивается и поступает на стол как кушанье. В первом случае в одной половине деревянной чаши кладется мука, в другую наливают квас; чашка снабжается ложкой; каждому предоставляется полная свобода разбавлять бламыхъ по своему вкусу. Комок липкого теста из тех же составных частей, предварительно мятый, идет в пищу под названием хомыс. Такое же тесто, только более густое, рассыпчатое, составляет третье блюдо – къалуа. Из ячменной солодовой муки пеклись лепешки под названием задын. Они на вкус несколько сладковаты, рыхлы, а главное, неудобоваримы. Пшеничные лепешки, пироги всевозможных сортов (с мясом, сыром, копченым салом и разною зеленью) были достоянием богатых. Бобы, горох, а позднее и картофель попадали в Нарскую котловину из Грузии и Южной Осетии и поступали в пищу в виде начинки пирога и приправы к дзарна (похлебка из ржаных, кукурузных и пшеничных зерен). Из этих же зерен приготовляли цакуы, поджаривая их в сухом виде в котелке или на плите. Похлебки со всевозможными приправами и различные виды киселя – цымга были в большом употреблении. Мясо появлялось только на свадьбах, поминках и в большие праздники. Поедалось оно с большой жадностью и без остатков, сколько бы его ни было. Редко кому удавалось заготовить себе на зиму лакомые копченки из необыкновенно вкусной здесь баранины, говядины и превосходной дичи (тур, олень, дикая коза, серна, лань). Чаще встречались подвешенными к потолку над очагом, завернутые в сальник, круги нетопленого сала и связки колбасы разной длины и толщины. Исключая мелких кур, в Нарской котловине не имелось другой домашней птицы. Яйца служили большим лакомством для детей. Огородов в Нарской котловине не было совсем; сады упоминались только в сказках. Дикорастущая зелень в сыром и вареном виде, орехи, ягоды и коренья разнообразили пищу осетин. Дикий мед служил лакомой приправой блюд. Из напитков осетины с особенным искусством приготовляли пиво, пользуясь дикорастущим хмелем, и арак – обыкновенную неочищенную водку в 20–30°, исключительно из ячменя. В двойной перегонке арак достигает до 60 и больше градусов и содержит незначительное количество сивушного масла.

Хозяйство

В Нарской котловине, как и во всей горной Осетии, до сих пор сохранилось только частное землевладение. Покосы, пастбища и леса находятся в безраздельном пользовании отдельных фамилий, а пашни составляют собственность исключительно подворную. Значительная высота местности над уровнем моря, большое падение склонов и почти полное отсутствие чернозема делают занятие хлебопашеством возможным только при необыкновенно тщательном уходе за землей. Несмотря на это, ни один клочок ее, где только может рядом пройти пара быков и хоть на 1,5 вершка врезается соха, не остается здесь праздным. Пашня ежегодно по нескольку раз очищается от щебня, наносимого ливнями, тающим снегом и завалами, систематически удабривается навозом, и если есть какая-нибудь возможность, орошается искусственно. За отсутствием дорог и за полнейшей невозможностью, благодаря очень крутым подъемам, пользоваться телегой навоз в большинстве приходится доставлять из аулов на собственных спинах в особой плетенке – таскъ. Всходы стараются полоть не меньше двух-трех раз. Во избежание потравы, нивы, лежащие близ аулов, дорог и выгонов, обнесены каменной оградой. При всем этом рост хлебов редко достигает 3 четвертей, а урожай его, если он успевает созреть, если его не прихватило морозом, не выжгло солнцем, не смыло ливнем или шальным, разбушевавшимся потоком, если его не уничтожило, наконец, градом, – редко превышает сам-четыре. По окончании жатвы хлеб обыкновенно на санях (колес здесь раньше совсем не применяли, да и теперь редко встречающиеся здесь арбы могут двигаться только на очень ограниченном пространстве по долинам некоторых рек), а то просто волоком, на особых плетенках (в виде китайского веера из березового хвороста – махъи), стягивался в снопах к аулу, на гумно, и здесь его немедленно молотили. Молотьба производилась посредством нескольких голов рогатого скота, которых привязывали в ряд по радиусу круга, занятого разбросанными снопами, и погоняли так, чтобы они описывали концентрические круги; самой смирной корове отводилось крайнее место у центра, а самому бойкому бычку приходилось скакать по окружности. Скот весь был снабжен намордниками, не позволявшими лакомиться добром хозяина. Погонщик – обыкновенно подросток – очень хорошо следил за своей рогатой командой и, вооруженный хворостиной и плетеным веером, не позволял нарушать порядка и наваживать хлеб, вовремя подставляя веер. Солома и мякина складывались для зимнего корма; зерно очищалось, проветривалось, просушивалось, сортировалось и ссыпалось в смазанные плетенки – къуту, которые заранее распределялись по периодам продовольствия семьи до будущего урожая и на посев. Вскрытие къуту не в срок могло быть только по самой крайней необходимости. Мельницы – куырой – горной Осетии поражают своей малостыо и простотой конструкции. По внешнему виду они очень мало отличаются от деревенского курятника – низенькие до смешного двери и ни одного светового отверстия, если не считать многочисленных щелей в стенах, а иногда и в полу. Строятся они большею частью в один постав, составляют собственность отдельной семьи, а чаще целого союза родственников. Верхний жернов толщиною в 1,5–2 вершка и около 3/4 аршина в диаметре прикреплен к вертикальной оси, которая проходит сквозь нижний постав и под полом заканчивается чурбаком, к которому приделаны, в виде спиц, небольшие лопатки. Вода, сбегая по крутому, выдолбленному в бревне желобу, поступает в нижний этаж мельницы, ударяется о лопатки и приводит ось во вращательное движение. Ось поддерживается рычагом, который посредством ручки, идущей от него через пол в верхнее отделение, по мере надобности опускается или приподнимается, позволяя таким образом получать мелкую или крупную муку. Падение зерна из висячей конусообразной плетенки производится посредством деревянного молотка, приводимого в сотрясение движением верхнего жернова и передающего это сотрясение желобку, которым оканчивается устье плетенки. Приведение желобка посредством приспособленного для этого шнура в более или менее наклонное положение регулирует силу падения зерна.

Покос и доставка сена сопряжены с еще большими неудобствами. В Нарской котловине многие косят на таких крутизнах, что при всей ловкости и уменьи осетин держаться на них, косарю зачастую приходится прибегать к помощи веревки. Ведерко его для воды непременно снабжено ремешком с колышком, который при надобности вбивается в землю и таким образом удерживает его от падения в пропасть. Коса осетинская косит на обе стороны. Тщательно сгребая каждую былинку вилами и граблями, все сено сначала собирают в маленькие кучки для окончательной просушки. Небольшое ненастье – и от них очень часто не остается следа; мелкое шелковистое сено, как пух, разносится ветром по ущелью. Приходится как можно поспешнее складывать его в копны. Для этого заранее нужно заготовить необходимое количество махъи – веерообразных плетенок из березового хвороста. Плетенки доставляются на место покоса людьми на спинах, причем один взрослый рабочий может поднять зараз только 3–4 плетенки. На этих плетенках сено складывают небольшими копнами, скрепляя их свитыми из того же сена канатами. Если позволяет местность, то копны по возможности скорее стягиваются волоком на дно ущелья, откуда уже доставляются в аул на санях волами. При менее благоприятной местности, когда путь по дну ущелья не представляет соответствующих удобств, тогда плетенки с копнами располагаются группами на безопасных от снежных завалов местах, на гребнях ложбин, и там оставляются до зимы. После нескольких завалов, когда дно ущелья заполняется сплошь глубоким и плотным слоем снега, когда скат в ущелье принимает совершенно гладкую снежную поверхность, осетины задолго до рассвета выходят из аула и, местами прибегая к помощи плетеных лыж, шестов и посохов с железными наконечниками, с большим искусством добираются до места расположения копен, покрытых уже зачастую таким глубоким снегом, что никакой опытный глаз не определит их присутствие под поверхностью снега. Их приходится разыскивать шестом, и достаточно, конечно, найти одну копну, чтобы по известному их числу и расположению легко отыскать остальные (располагаются они всегда правильными рядами). Каждый ряд, копен в 8-10, дружной работой лопатами совершенно высвобождается из-под снега, сдвигается несколько ниже по направлению спуска и прочно сцепляется ремнями. Затем к каждому ряду становится по два человека, которые стягивают копны к спуску. Как только копны начинают двигаться своею тяжестью, один из них вскакивает на вторую от начала копну, а другой на предпоследнюю и импровизированный поезд с быстротой молнии несется в бездну ущелья. Такая работа не обходится, конечно, без несчастий. Чаще всего достается второму «кондуктору», которому необходимо иметь большую ловкость, чтобы вовремя и удачно вскочить на свою копну, которая в это время стремительно мчится мимо него. В том случае, если снега не везде достаточно и не все переправы сглажены надлежащим образом, приходится прибегать к помощи саней. В первом случае к каждой плетенке с копной припрягается по одному волу.

Особенно жестоким бичом для горной Осетии являются снеговые завалы. Сколько потрясающих рассказов существует о них в народе, сколько несчастных случаев, повторяющихся из года в год!

Во многих аулах после выпадения снега и в ожидании завала прекращается иногда на целую неделю всякое сообщение с другими аулами, скотину перестают выгонять на водопой, для нее приходится оттаивать в котлах снег. Есть аулы в горной Осетии, жители которых в продолжение зимних месяцев совершенно не отлучаются из своих жилищ. Несмотря на такую осторожность, страшная стихия ни одну зиму не обходится без человеческих жертв. Жертвою завалов делались неоднократно целые аулы со всеми постройками и движимым имуществом.

При описанных обстоятельствах в Нарской котловине немыслимо, конечно, заниматься скотоводством в широких размерах. Лошадь, пара малорослых быков, столько же мелких коров, несколько десятков овец и коз составляют крупное хозяйство. Большая же часть жителей имеет не более двух голов рогатой скотины и несколько коз. Осетины, имеющие только по одному быку, вступают между собой в товарищества – цадамбал на время производства работ, а не имеющий совсем рабочей скотины возмещает прокат пары быков с сохой или с санями каким-нибудь личным трудом; впрочем, безвозмездное пользование чужой рабочей скотиной и хозяйственными орудиями было прежде в обычае. Всю долгую зиму скотина питается тощим кормом – соломой с примесью сена.

Если оттепель обнажает южные склоны гор, то овцы и козы пользуются подножным кормом и тем дают возможность рассчитывать на благополучный исход зимы для всей скотины. С падением последних завалов, самых опасных и разрушительных, сдирающих при стремительном сползании верхние покровы горных скатов, устанавливается уже более правильное пользование подножным кормом. В каждом ауле или даже совместно в нескольких нанимаются на все лето два мальчика-пастушка 11–12 лет, которые ранним утром отправляются со своими стадами на общие фамильные пастбища. Кормятся и ночуют пастушки поочередно у всех хозяев.

Навоз из-под крупной скотины приберегается для удобрения, а из-под мелкой – на топливо в виде плиток кизяка.

Из молока с начала лета приготовляют известный осетинский сыр, а осенью – сбивают масло, которое сейчас же растапливается, сливается и хранится в глиняной посуде. Сыворотка поступает в пищу и в рассол для хранения сыра, а сыр и масло по возможности стараются расходовать так, чтобы их хватило до великого поста. Для масленичной недели сохраняется особая порция этих продуктов, которая ни в коем случае не может быть расходована раньше времени.

Овечья шерсть и козий пух идут на приготовление сукна; овчина – на шубы; козловая и телячья шкуры поступают на приготовление мешков, бурдюков, женских передников и чувяк; воловья – на ремни и мужскую обувь.

Лошадь была прежде роскошью. Она применялась только для верховой езды и перевозки вьюков. Ни мясом, ни молоком, ни кожей ее не пользовались. Осел встречается редко. Не в большом авантаже и свинья, которая также встречается редко и держится всегда на привязи; только под новый год почему-то предпочиталось заколоть, вместо барана, свинью; к этому времени каждый старался получше откормить свою свинью. Из домашней птицы в Нарской котловине, как я уже говорил, встречались только мелкие куры и то в ограниченном количестве.

Детство

Несмотря на то, что отец и мать мои принадлежали к «сильным» и «большим» фамилиям в Нарской котловине, а отец, помимо того, был офицером русской службы, я все-таки родился в «яслях», в хлеве. И навряд ли во всей Нарской котловине найдется кто-либо, кто до меня, да и много позднее меня, родился не в хлеве. Объясняется это тем, что в Нарской котловине времен дсоба совершенно не было другого более удобного, изолированного помещения для этого величайшего акта природы. За несколько недель до родов женщина, хотя не всегда, освобождается от тяжелых работ, а в период ожидания совершенно отделяется от семьи. В наиболее уютном и чистом хлеве разводится огонь и делаются необходимые приготовления. Приглашается опытная бабка и устанавливается постоянное дежурство из взрослых девушек и женщин – родственниц роженицы.

Весть о появлении на свет ребенка мужского пола встречается в семье и всеми родными с величайшей радостью. Со всех сторон являются с поздравлениями, и радостное событие обыкновенно сопровождается пиршеством. Мальчики-подростки иногда целые зимние ночи дрогнут у дверей хлева, чтобы перехватить первую весть о рождении мальчика и первыми же явиться с нею к ближайшим родственникам новорожденного и получить подарок за первое известие о «рождении хорошего мужчины» (хорз-лаггураггаг). Рождение девочки встречается далеко не так радостно и, конечно, без раздачи подарков. Через неделю после родов больную обыкновенно переводят в хадзар и укладывают в угол у входа.

Там она лежит до полного выздоровления. К тому же времени делаются приготовления «к укладке ребенка в колыбель и приобщению роженицы к очагу» – эти обряды были чисто женским праздником. Мужчины, обыкновенно молодежь, принимали в нем только то участие, что предоставляли на выбор матери несколько придуманных ими имен для новорожденного мальчика, за что им высылалось на двор небольшое угощение.

В начале июля каждая семья, которая в продолжение года имела приращение мужского пола, считает своей обязанностью отпраздновать обильно и угостить наибольшее число родственников и соседей, это называется «справлять миску» (кахцганан). Название такое праздник этот получил, вероятно, потому, что мать новорожденного обходила всех своих по отцу и по матери родственников с чашей (миской), собирая всевозможные подарки и припасы для этого праздника.

Если мать занята и не может покормить и унять своего ребенка, то предоставляется всем, кому угодно, возиться с ним, покачать колыбель, подержать малютку на руках и пр. Лишает этого права осетинский этикет только отца малютки. Только в самом интимном кругу (жены и детей) или с глазу на глаз позволительно отцу дать волю своим чувствам и понянчить, приласкать детей. Если осетина-отца в прежние времена случайно заставали с ребенком на руках, то он не задумывался бросить малютку куда попало. Боязнь быть заподозренным в неумении скрывать своей любви к детям доходила до того, что многие отцы не произносили никогда даже их имен. С моим отцом, когда он был еще ребенком, случилось следующее. На крыше четырехэтажного здания мать оставила его под присмотром отца. Ребенок, переползая с места на место, очутился у самого края крыши. Еще момент – и он теряет равновесие. Дед, однако, успел наступить ему на рубашонку, и мальчик повис над пропастью. Пока на крик ребенка не сбежались заметившие эту сцену соседи и не подняли его, верный традициям, дед стоял, как вкопанный, и не сделал ни одного движения, чтобы освободить своего первенца от опасного положения. Я не помню, чтобы отец назвал меня когда-нибудь по имени. Говоря обо мне, он всегда выражался так: где наш сын? не видал ли кто нашего мальчика?

Росли дети в громадном большинстве случаев грязными, полунагими, полуголодными. Девочек из хорошей семьи сватали очень часто в колыбели. Дети, конечно, об этом ничего не знали до времени и росли беспечно до 8-9-летнего возраста, когда мальчику поручали пасти ягнят, а девочке нянчить грудных детей и помогать по хозяйству матери.

В 13–14 лет мальчик становился помощником отца во всех отраслях хозяйства, а к 16 годам свободно управлял сохой, владел топором, серпом и косой. С этих же лет он делался «взрослым», с правом голоса, членом семьи; с этого возраста он мог вступить и в брак.

Девочка до 13–14 лет тоже должна была пройти всю незамысловатую школу домашнего хозяйства и женского рукоделия, чтобы стать женою своего суженого.

Счастливая пора детства сокращена была здесь до минимума и лишена к тому же и сколько-нибудь интересных игр и развлечений. Кроме неизменной, кажется, у всех народов, куклы – чындз (невестка), девушки могли развлекаться еще чуть ли не единственной женской игрой в пять камешков – дыччыта. Игра ведется на полу, одной рукой, и состоит в раскладывании и схватывании четырех камешков в те небольшие промежутки времени, пока подброшенный пятый камешек не пойман той же рукой. Проделав это при различных расположениях камешков, игрок перекладывает все пять камешков на верхнюю поверхность кисти той же руки, а затем обратно в ладонь; число схваченных ладонью камешков заносится в счет выигранных очков.

Для забавы в присутствии юноши, от которого хотят якобы скрыть содержание беседы, у девушек принят свой, так называемый «девичий язык» – чызджыты 'взаг, отличающийся от обычной речи тем, что к каждой согласной букве прибавляется гласная или некоторые слоги повторяются по два раза.

Мальчики располагают большим разнообразием игр и развлечений: сошки, чиж, лук, метанья камня пращом, бег, катанье на коньках, борьба, купанье, рыбная ловля, устройство капканов для ловли воробьев и т. п.

Танцами наши предки занимались, видимо, не особенно охотно, так как дошедшие до нас виды этого развлечения очень не сложны; они были скорее выражением экстаза пирующих мужчин, чем развлечением молодежи. Девушки танцевали очень редко, а женщины совершенно не принимали участия в танцах, исключая разве расходившейся на свадьбе своего внука старушки.

Пение также было достоянием главным образом взрослого поколения и притом мужского. Это положение могло бы быть даже правилом без исключения, если б его не нарушали юные 11-12-летние пастушки. Эти крошки, уходя с раннего утра за своим послушным стадом в горы, поднимаясь с ним по крутым скатам, карабкаясь по грудам скал, огибая повисшие над бездной утесы, ползая, как муравьи, над черной пропастью и, наконец, сладко разваливаясь на самом гребне горных высот, не могли, конечно, в этом постоянном одиночестве и созерцании величия и красот окружающей природы избегнуть могучих чар поэзии. Немногосложные, но полные неизъяснимой прелести переливы звонкого детского голоса далеко разносятся по чистому упоительному воздуху, пробуждая далекое эхо и теряясь в тысячеголосом шуме водопада, затерявшегося во мгле глубокого ущелья. С приближением к аулу юный певец замолкает, и уже никакая радость не может заставить его повторить свою любимую песнь при взрослых слушателях. Обычай не позволяет петь девушкам и женщинам. Требование это нарушается, однако, вдали от жилья, где-нибудь на мельнице, в лесу, за сбором ягод, орехов, кореньев и пр.; в полном уединении от мужчин, в своей исключительно женской компании, расходившиеся на свободе молодые осетинки очень охотно отдаются этому развлечению. Надо заметить, что девушка, даже при этих обстоятельствах, не принимает в нем участия. Песни так же, как танцы, очень ограничены по числу, разнообразию мотивов и содержанию.

Сказки составляют достояние обоих полов и всех возрастов. Они многочисленны, разнообразны и художественны: они всегда служили одним из самых приятных времяпрепровождений.

Игра на двух– и двенадцатиструнном фандыр (род скрипки и арфы) и длинные повествования под их аккомпанемент были исключительной привилегией наиболее даровитых мужчин. Эта отрасль народного творчества особенно любима и полна прелести.