Текст книги "Сад господина Ничке"

Автор книги: Корнель Филипович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Мама, смотри, что Блоха делает…

Щенок присел посередине комнаты, и на блестящем паркете образовалась огромная лужа, после чего, очень довольный тем, что ему стало легче, он стал носиться как угорелый, лаять и прыгать вокруг стола. Ничке увидел, что лицо его дочери внезапно изменилось, подкрашенные губы сузились и искривились, глаза заблестели. Хедди ринулась ловить щенка и, наконец, поймав его, стала тыкать мордочкой в лужу и бить. Щенок завизжал, но Хедди, крепко держа его за шиворот, продолжала осыпать шлепками мягкое бесформенное тельце. Эрика громко заплакала, покинутая на кушетке маленькая Хенни тоже заревела. Не выдержав, Ничке воскликнул:

– Перестань, Хедди, это же глупое создание!

– Оставь меня в покое, папа! Я знаю, что делаю.

Хедди наградила щенка еще одним шлепком, приговаривая:

– Этого нельзя делать, понимаешь, понимаешь? – Потом она вынесла скулящего щенка из комнаты и выкинула за дверь. Было слышно, как она кричит: – Здесь надо делать, понимаешь? Здесь собака делает, а не там, в комнате!

Эрика разревелась не на шутку; она сидела в кресле, головой упираясь в край стола, и громко рыдала. На столе громоздились картонные коробки, среди них была и круглая, в которой Хедди всегда привозила торт.

– Я пойду к машине, – сказал Рихард. – Может, и вы, папа, хотите посмотреть нашу новую машину?

– Пусть лучше папа возьмет Эрику и погуляет с ней в саду. А ты, Рихард, оставайся, ты мне здесь понадобишься. Эрика, прежде чем идти в сад, марш в ванную!

Девочка послушно встала и, заслоняя локтем заплаканное лицо, отправилась в ванную. Там она долго и старательно мыла лицо и руки. А господин Ничке Еышел на кухню, вынул запрятанную плитку шоколада и украдкой положил ее в карман. Эрика вернулась наконец из ванной, подала дедушке руку, и они вместе направились к двери, но тут их остановил голос матери:

– Эрика!

– Да, мамочьа!

– Ты причесалась?

– Нет.

– Обязательно причешись!

Эрика отпустила дедушкину руку, вернулась в ванную и вскоре возвратилась с гладко причесанными волосами. У нее были красивые светлые волосы с золотистым отливом. Для своих семи лет это была очень крупная девочка. Она еще раз подала дедушке руку, которая показалась ему совсем маленькой, и они вышли во двор. По пути к ним присоединилась Блоха. Она уже забыла о полученной трепке, радовалась обществу людей и была счастлива, что снова вернула их расположение. Блоха бежала впереди и время от времени останавливалась, оглядываясь и словно стараясь предупредить желания людей; однако она была еще очень молода и то и дело забывала о своих обязанностях. Вдруг она почуяла, что где-то неподалеку зарылся в землю зверек, преследуемый всем ее собачьим родом. Немного отстав, она погрузила нос в землю, принюхивалась и фыркала, рыла лапами и вновь пахала носом землю, забыв обо всем на свете. Эрика пошевелила рукой в ладони дедушки.

– Дедушка, смотри, что Блоха делает!

Они оба вернулись и остановились возле щенка, который так забылся в своем охотничьем азарте, что не обратил на них никакого внимания.

– Что она делает, дедушка?

– Наверно, почуяла крота.

– А что такое крот?

– Это такое животное, оно живет под землей. Вам не рассказывали о кротах?

– Нет, только о ласточках.

Беседуя таким образом, дедушка и внучка прогуливались по усыпанной гравием и тщательно расчищенной вчера дорожке. Солнце уже спряталось за мелкими неподвижными облаками, похожими на стадо барашков, но до конца дня было еще далеко. Щенок бегал взад и вперед, а потом остановился и, задрав голову, принялся лаять на вспорхнувшую у него из-под носа птицу.

– Сейчас дедушка покажет тебе фасоль, – сказал господин Ничке. Ему действительно хотелось похвалиться своей отличной фасолью, и вместе с тем он надеялся, что, может быть, при этом господин Копф увидит, какая у него красивая и большая внучка.

– Фасоль? Которую едят?

– Да, съедобную. Вот здесь растет фасоль. Некоторые растеньица уже цветут, видишь? Потом из цветков вырастут стручки, а осенью дедушка соберет их, высушит, и в каждом стручке будет много белых зернышек.

– Как много фасоли! – удивилась Эрика, но ее реакция была слабее, нежели предполагал господин Ничке. – А что дедушка будет делать с этой фасолью?

– Ее можно будет есть.

– Мамочка покупает фасоль в магазине господина Вислитца.

– Вот видишь. А сейчас мама сможет столько взять, сколько ей нужно.

– Это хорошо. Я очень люблю фасоль. А остальную, что останется, можно будет продать и на эти деньги что-нибудь купить. Например, кемпинговый прицеп к машине, – фантазировала Эрика, сжимая дедушкину руку.

Ничке рассмеялся.

– Ты, говорят, не очень в ладах с арифметикой…

– Нет, отчего ж…

– Мама писала, что ты получила двойку.

– Ох, это потому, что у нас очень строгая учительница.

– Что, задача была очень трудная?

– А, это об одном… – сказала Эрика, высвободив руку, и поправила падавший ей на щеку локон, – об одном мальчике, который принес в класс яблоки из собственного сада и разделил их среди детей… Но я точно не помню, может, это была другая задача.

Они проходили мимо покрытых редкими маленькими листочками молодых деревьев.

– Ты видишь молодые деревья?

– Да.

– Они вырастут большими, и на них будет много плодов – сливы, яблоки, груши.

– Это хорошо.

– А вот здесь, смотри, возле дорожки, с обеих сторон, будут расти прекрасные цветы, большие и яркие, как в сказке. Они называются георгины.

– Когда они будут цвести?

– Когда ты приедешь на каникулы, они будут уже большие, а когда будешь уезжать, некоторые уже расцветут.

– Большие?

– Большие, красивые. А кусты будут такие высокие, что ты сможешь в них спрятаться.

– Сейчас здесь еще ничего нет…

– А дедушка их посадит только на будущей неделе.

Они замолкли, вокруг дома с его самой некрасивой стороны, где они шли, уже кое-где росли фиалки и ландыши, и Ничке хотелось, чтобы Эрика сама разыскала цветочки и собрала букет. Вдруг послышался шум открываемого окна, раздался голос Хедди:

– Эрика, ты хорошо ведешь себя?

– Да, мамочка!

– Где у тебя вино, папа?

– В кладовой. Сейчас я покажу тебе.

– Не беспокойся, я сама справлюсь. Оставайтесь в саду, пока я вас не позову. Минут через двадцать. Поняли?

– Так точно, поняли! – ответил Ничке, выпрямившись по команде смирно, потом они с Эрикой переглянулись и, тихо засмеявшись, отправились дальше. – Ты любишь цветы? – спросил Ничке, когда они приблизились к месту, где росли фиалки и ландыши.

– Да, очень люблю.

– А какие цветы любишь больше всего?

– Разные. Например, фиалки. Папа купил вчера маме букетик фиалок. Нет, не вчера, а позавчера.

– А ландыши любишь? – спросил Ничке, предчувствуя, что его исполненное радости сердце ждет еще большая радость.

– Тоже очень люблю.

– Тогда можешь собрать фиалки и ландыши, сделать букетик и подарить его маме.

Господин Ничке произнес это с гордостью, которая заставляет человека выпрямить спину, от которой напрягаются мускулы и даже крепнет голос, становясь более солидным и глубоким.

– Где фиалки и ландыши?

– Вон там, возле забора!

Эрика отпустила дедушкину руку, побежала к елочкам, наклонилась, и Ничке услышал ее радостный возглас:

– Дедушка, сколько здесь цветов!

– Собирай, собирай, сделай два красивых букета, – сказал Ничке. Он вынул сигару, обрезал конец и закурил.

Господин Ничке шел медленно, останавливался, иногда наклонялся, чтобы вырвать неизвестно откуда взявшийся сорняк, который на этом месте настойчиво возрождался из каких-то дремавших под землей неисчерпаемых запасов зла, восхищался новыми красивыми листьями благородных растений и радовался их победе над злом – победе, для которой он, Ничке, так много потрудился. Он остановился на минутку возле живой изгороди, отделявшей его владения от сада господина Копфа, и заглянул к соседу, но того нигде не было видно. Потом посмотрел на Блоху, гонявшуюся за белой бабочкой, которая не обращала на щенка ни малейшего внимания. Обманывая его и искушая, она взлетала, снижалась, словно бы теряя силы, и снова взлетала. Блоха лаяла и скулила от злости, а Ничке улыбался. Он ясно представлял себе, как собачонка жаждет добычи и как ей хочется схватить ее зубами! Но вот бабочка поднялась высоко-высоко и исчезла за деревьями. Так как все это происходило на месте, где должны были быть посажены кусты орешника, Ничке вспомнил о шоколадке с орехами у себя в кармане. Он подошел к Эрике, постоял минутку, глядя на маленькие ручки, срывавшие среди густой травы фиолетовые цветочки, и тихо позвал:

– Эрика…

– Что, дедушка?

– Ты любишь шоколадки с орехами?

– Да, очень люблю, – ответила Эрика, подняв голову и наградив Ничке удивленным, словно бы недоверчивым взглядом.

– Только не говори маме, а то она рассердится…

– Не скажу.

– Спрячемся здесь, за беседкой. Ладно?

– Ладно.

Вот так Ничке совершил это маленькое преступление и сделал Эрику своей сообщницей. Они стояли, спрятавшись за беседкой, опираясь спиной о покрашенные зеленой краской доски. Ничке вынул из кармана шоколадку и медленно развернул обертку, на которой были так хорошо изображены лесные орехи. Он отломил кусочек и угостил девочку. Эрика набила рот и потянулась за следующей долькой. Ничке тоже взял кусочек.

– Правда, хорошая шоколадка? – спросил он.

– Отличная!

Они съели еще по кусочку, потом Ничке сказал:

– Дедушка сейчас вытрет тебе платочком щечку, чтобы не было видно.

Они снова берутся за руки и идут дальше как ни в чем не бывало.

– Тебе нравится мой сад, Эрика?

– Очень, – говорит Эрика и, проглотив последнюю дольку шоколадки, продолжает с большим оживлением: – Здесь столько цветов, и деревьев, и разных растений, к все время видишь что-то новое, и Блохе есть где побегать, у нас дома надо все время выходить с ней на прогулку.

Господин Ничке чувствует, как маленькая ручка, словно живой зверек, червячок или жучок, трепыхается в его ладони. Он слышит голос Эрики:

– Мамочка говорила, что когда дедушка умрет, то все-все достанется нам – и дом, и сад, и деревья… Это правда?

Ничке останавливается. Не выпуская руки Эрики, он бессмысленно смотрит перед собой. Вот за живой изгородью соседский сад; в глубине его сквозь молодую листву виднеется затененный деревьями дом, точнее, стена дома с деревянной, покрашенной в коричневый цвет решеткой, на фоне которой торчат похожие на разветвления канделябра распяленные ветки карликовых яблонь. Еще глубже, уже менее отчетливо – хотя у Ничке хорошее зрение, – сквозь густую зелень мелькают серые стены и темно-красная черепичная крыша виллы судьи Тренча. Он говорит:

– Конечно, Эрика. Каждый человек должен рано или поздно умереть. Я тоже умру и в могилу все это с собой не заберу.

Ничке снова чувствует легкое движение руки Эрики в своей ладони:

– А когда дедушка умрет?

– Не знаю, деточка. Наверно через несколько лет. Во всяком случае, скоро, я уже довольно старый.

Разговор этот не принес Ничке особого огорчения. «Это моя родная дочь, мое собственное дитя так рассуждает обо мне в своей семье», – с полным хладнокровием подумал он. И вдруг почувствовал, как что-то сдавило ему сердце, а потом горло, как глаза неожиданно наполнились жгучей влагой и по щеке из правого глаза медленно покатилась слеза. Ничке услышал отчетливо доносившийся грохот колес электропоезда; вагоны промчались один за другим, и снова наступила тишина. Однако ясная, красочная картина мира, на которую минуту назад он так спокойно взирал, вдруг совершенно потускнела, и господин Ничке был вынужден достать носовой платок.

– Почему мы здесь стоим? – спросила Эрика.

– Дедушке попало что-то в глаз, – ответил он, вытирая платком щеку.

– Наверно, сажа из трубы. Когда мы с папой идем на прогулку через мост над железной дорогой, мне тоже очень часто попадает соринка в глаз, и папа тогда вынимает ее платочком. Позвать папу?

– Не нужно, я уже вынул, – сказал Ничке и снова взял Эрику за руку.

Как раз в этот момент их окликнули:

– Дедушка, Эрика, мы ждем вас!

На крыльце, опершись о железные перила, стояли рядом Хедди и Рихард. Рихард был в темном костюме. Хедди в фиолетовом, с золотыми нитями платье. Хедди говорила что-то мужу, снимая и складывая при этом яркий, разноцветный фартук. Ничке с досадой обнаружил, что его правый глаз по-прежнему слезится и, что хуже всего, он никак не может с этим справиться.

– Дедушке попала в глаз сажа, – доложила Эрика.

– Уже все в порядке, – откликнулся Ничке, еще раз вытер глаз и спрятал платочек в карман.

– Блоха, Блоха, домой! – позвала Эрика.

– Не зови ее, пусть остается в саду, – сказала Хедди.

В столовой, как обычно после полудня, царил полумрак. На столе, покрытом белой скатертью, были расставлены тарелки, рюмки, стаканы и бутылки. Хедди поставила на стол все, что купил в городе Ничке, и все, что сама привезла: жареных цыплят, салат с майонезом, какую-то рыбу, сыр, фрукты. И, как всегда, посередине стола красовался огромный ореховый торт с горящими свечками. Ничке не нужно было их считать, он знал, что их должно быть шестьдесят две; Хедди не могла забыть, сколько ему лет. Ничке подумал, что, пока свечки горят, не надо зажигать электрического света. Их маленькие желтоватые, мигающие и колеблющиеся при малейшем движении огоньки дают вместе довольно много света. Они отражаются в окнах, в зеркале и придают фарфору и стеклу торжественный блеск, а их запах напоминает детство.

– Как ты все красиво устроила, Хедди, – сказал Ничке.

– Эрика, иди вымой руки. Папочка, прошу к столу. Рихард, налей всем по рюмочке!

Госпожа Рауш хлопотала в квартире и, с подчеркнутым усердием наводя чистоту, толковала на различные темы, но главным образом о том, какой беспорядок бывает в доме после посещения гостей. Ничке же побывал в саду, сейчас он завтракал в своей комнате и размышлял о разных вещах. Он все еще находился под впечатлением утренней прогулки в саду; день был погожий, теплый, и воздух казался удивительно мягким и нежным, в нем как бы чувствовалась же близость летней поры – того полного расцвета, к которому неизменно стремится вся природа. Ничке проснулся сегодня в плохом настроении. Позавчера, пожалуй, он выпил многовато водки и вина. «Черт возьми, какие у этих молодых крепкие головы и здоровые желудки! Рихард выпил столько же, сколько я, а на следующий день сел за руль автомобиля». Ничке содрогнулся при одной мысли об этом. А у него, когда он сегодня утром проснулся, печень, сердце и желудок, не говоря уже о голове, весьма ощутимо дали себе знать. Но какой воздух окутал его со всех сторон, как только утром он вышел в сад! У него было такое чувство, будто он вошел в животворный, целебный источник.

– В вашем возрасте и на вашем месте я бы себя больше берегла, – сказала госпожа Рауш, намекая на окурки и пустые винные бутылки.

– Что значит – в моем возрасте, госпожа Рауш? Совсем недавно, всего-навсего позавчера, вы называли меня молодым мужчиной! – возразил Ничке.

– В чем-то вы еще молоды, а в чем-то уже нет, – загадочно ответила госпожа Рауш и прошмыгнула за его спиной к открытым дверям балкона, чтобы вытряхнуть тряпки. Ничке почувствовал при этом запах жидкости для мойки окон, который ему был приятен.

Вернувшись, госпожа Рауш сказала:

– Все хорошо и прекрасно, пока человек здоров. А, не дай бог, заболеет – сразу сказывается и возраст и одиночество…

Ничке промолчал. Если бы госпожа Рауш только знала, о чем он сейчас подумал. А Ничке как раз думал о том, что госпожа Рауш довольно симпатичная, чистоплотная, трудолюбивая женщина и что он вполне мог бы на ней жениться. Назло Хедди и Рихарду, которые только и мечтают о том, чтобы он поскорее умер. А может, не обязательно сразу жениться, можно, не давая никаких обещаний, сначала просто сблизиться, но так, чтобы госпожа Рауш чувствовала, что их связывает нечто большее, чем еженедельное вознаграждение за уборку. Для начала выпить вместе на кухне по рюмочке оставшейся настойки, потом какая-нибудь шуточка, одна, другая, и – кто знает, может, она как раз и ждет этого? Ведь брак с ней… Но тут Ничке вдруг подумал, что может иметь сколько угодно женщин и помоложе госпожи Рауш, стоит только пальцем поманить. «Вот бы Хедди вытаращила глаза, когда б узнала, что я женюсь! А что, разве я не имею на это права? Глупости! Кто смеет запретить мне делать то, что под конец жизни мне на пользу? Вот бы у них вытянулись физиономии, если б они узнали, что после смерти „любимого дедушки“, дом, сад и все остальное, о чем они кое-что знают – хотя и не все, – не достанется им целиком…» Ничке кончил завтракать и был в отличном настроении. Госпожа Рауш как раз убирала спальню, и оттуда доносился ее голос:

– За примером недалеко ходить. Ваш сосед еще три дня назад был здоров, а теперь лежит в постели.

– Какой сосед?

– Ну, господин Копф.

– Что вы говорите! Откуда вы знаете?

– Мне сказала госпожа Циммер, она убирает у господина Копфа, как я у вас.

– Возможно. Вот уже несколько дней его не видно в саду.

– Не возможно, а наверняка. Даже врач был, не помню его фамилии, пожилой такой, не то знакомый, не то товарищ господина Копфа еще с войны.

– А что случилось с господином Копфом?

– Кажется, аппендицит.

– Если аппендицит, его взяли бы в больницу.

– Не знаю. Только это случилось неожиданно, как всякая беда.

Госпожа Рауш продолжала свои рассуждения о человеческих судьбах, но Ничке ее не слушал. В этот момент, неизвестно почему, он подумал о совершенно ином – о человеке в тирольской куртке с костяными пуговицами, которого в последнее время довольно часто видел прогуливающимся взад и вперед по улице. Человек этот вел себя «подозрительно», как говорят, когда имеют в виду преступников или тех, кто за ними следит. Таким людям, хотя они и стараются быть похожими на обычных прохожих, это редко удается. Обычно они лишь притворяются, будто ведут себя как простые смертные, и от этого их движения, поступки, жесты становятся какими-то искусственными или даже фальшивыми. Ничке окончил завтрак, закурил папиросу и, не подходя к окну, из глубины столовой внимательно осмотрел улицу. Подозрительного субъекта сегодня не было, однако через некоторое время Ничке увидел другого типа, который тоже вел себя как-то странно. Ничке решил поразвлечься. Вынув из шкафа бинокль, он направил его на человека, стоявшего в этот момент спиной к нему на другой стороне улицы. Человек обернулся, и Ничке увидел, что это молодой мужчина, самое большее лет тридцати, с непокрытой головой и прической ежиком. Мужчина медленно вынул из кармана пачку сигарет, закурил, отогнал рукой дым, потом тупо уставился на сигарету, стряхнул пыль с рукава и снова повернулся к Ничке спиной. Он стоял, опираясь руками о низкую ограду, отделявшую от улицы сад и старую запущенную виллу, в которой жил владелец антикварного магазина некий фон Демерацки с женой. На калитке висела дощечка с надписью: «Сдается комната, справки от 7 до 9 вечера, телефон…» – и какой-то номер. Ничке не помнил какой. Всякий раз, направляясь в город, он проходил мимо этого участка и теперь никак не представлял себе, что там могло быть любопытного. Спрятав бинокль в шкафу, среди шляп и шарфов, он почувствовал известное сострадание к этому человеку, которому приходится все время выдавать себя за кого-то другого.

В этот день Ничке поработал в саду несколько часов. Он полол, копал, окучивал, а потом умылся, пообедал дома остатками того, что осталось после именин, и, положив в сетку бутылку вина и кусок торта, отправился навестить больного соседа. Калитка была открыта, но у входной двери Ничке пришлось ждать довольно долго. Наконец он услышал шарканье шлепанцев и голос Копфа:

– Кто там?

– Это я, ваш сосед, Ничке.

– А, очень приятно. Заходите, пожалуйста…

Копф был в пижаме и халате, но не выглядел больным.

– Пожалуйста, проходите. Прошу меня извинить, но я снова лягу в постель, прошу вас, не обращайте на это внимания. Садитесь, пожалуйста. Поговорим, – болтал Копф, снимая халат. Он лег в постель и прикрылся одеялом.

– О, я вижу, у вас тут целый арсенал! – воскликнул Ничке, осматриваясь. На одной из стен, напротив кровати, висели винтовки, охотничьи ружья, сабли и штыки. Ничке не особенно хорошо в них разбирался, но ему показалось, что это еще вполне пригодное к употреблению оружие.

– Скорее музей, господин Ничке, просто небольшой музей, – улыбнулся Копф, блеснув при этом своими великолепными здоровыми зубами.

– Такой винтовки я никогда не видел, – заметил Ничке, снимая со стены первый попавшийся экземпляр. – Как игрушечная. Малого калибра.

– Это японская винтовка, так называемая арисака, калибр шесть и пять десятых образца тысяча девятьсот десятого года.

– Они применяли их во время войны?

– В первую мировую войну.

– Совершеннейшая игрушка.

– Выглядит безобидно, а своя сила у нее есть. Очень хорошее оружие, если можно назвать хорошим то, что несет смерть… – сказал Копф, снова сверкнув зубами.

– А это как будто ковбойская?

– Вы угадали. Это винчестер. В первую мировую войну их завезли сюда американцы.

– Заряжается снизу?

– Вот именно, и потому очень непрактичен и в окопе и в укрытии. Надо всякий раз поворачивать его боком. Из винчестера хорошо стрелять стоя или из седла. Впрочем, его быстро сняли с вооружения и заменили спрингфилдами.

– О, это я узнаю – это наш почтенный маузер…

– Семейное сходство. Это дед того, которого вы знаете. Образец тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года…

– В общем, в случае чего вы сможете выдержать и месячную осаду.

– Да, только где взять боеприпасы? Ведь это уже устаревшее оружие.

– Да, – повторил господин Ничке. – Но что же вы, дорогой сосед, решили болеть в такую погоду? Чем лежать в постели, лучше пойти в сад.

– Конечно, лучше, – сказал Копф, конфузливо улыбаясь.

– Ну, так выпьем по рюмке – и айда с кровати! – решительно заявил Ничке, вынул из сетки вино и поставил бутылку на стол.

– О, большое вам спасибо! Только к чему, господин Ничке, такие расходы?! Я ведь не пью!

– Не пьете, не курите… Какие же радости остаются у вас в жизни?

– Ну, мои дела не так уж плохи. Кое-какие удовольствия все же еще остаются. У меня очень способные внуки. Старший учится в химическом институте, младший кончает гимназию, у него большие способности к живописи. Он даже стихи пишет. Как-нибудь покажу… – сказал Копф.

Ничке пододвинул стул к постели больного.

– Ну, ладно, шутки шутками, но что все-таки с вами, господин Копф? Что-нибудь серьезное?

– У меня, знаете, желудок пошаливает.

– Врач был? – спросил Ничке, взглянув на лекарства в цветной упаковке, какой-то пузырек с каплями и зеленую жидкость в стакане.

– Был, но медицина плохо разбирается в болезнях. Дал мне что-то болеутоляющее, но разве это лечение? Я, господин Ничке, уже давно сам лечусь травами.

– Травами? – удивился Ничке.

– Да, травами.

– Я не особенно верю в такое лечение, – сказал Ничке, разглядывая Копфа.

Казалось, будто под его загорелой или смуглой от природы кожей был еще слой кожи землистого цвета. Копф, если к нему присмотреться поближе, действительно выглядел больным и осунувшимся. Слегка приподнявшись и опираясь на локоть, он с оживлением заговорил:

– Ведь человек – продукт нашей земли, не так ли?

– Это, конечно, верно.

– И всякое добро и зло, каким слепой рок наделяет человека, тоже рождено на нашей планете?

– Пожалуй…

– Значит – и болезни? Не с луны же они свалились?

– Безусловно.

– Ну, а раз на этой земле есть болезни – значит, должно быть и лекарство от них.

– А может, не обязательно?

– Нет, обязательно!

– Я не так уверен в этом, как вы.

– Значит, вы считаете, что на этом свете только зло имеет все права, а добро должно ему подчиняться?

– Этого я бы не сказал. Но что вы считаете добром?

– Добро – это то, что для человека хорошо и полезно.

– То, что для одного человека хорошо, для другого может быть плохо, – сказал Ничке, бросив выразительный взгляд на коллекцию оружия на стене.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Но дело не в том. Согласитесь, однако, что болезни – это для каждого человека плохо.

– Бесспорно.

– А раз так, то от каждой болезни где-нибудь на земле должно быть лекарство.

– Вы оптимист!

– Так же, как от огня – вода, от кислоты – щелочь, а от яда – противоядие.

– Ах, если бы знать, что человеку помогает и что вредит! Ведь существует столько болезней, против которых медицина совершенно бессильна.

– Природа, господин Ничке, природа – вот она, наша неиссякаемая аптека. Если бы не травы, я со своим желудком уже давно был бы на том свете. Но я еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году познакомился на фронте с одним эльзасцем, который научил меня разбираться в травах. Если бы вы только знали, что это был за человек! К сожалению, он в тысяча девятьсот семнадцатом году погиб под Аррасом. Как сейчас помню, это случилось в чудесный апрельский день. После него достался мне блокнот с рецептами лекарств из трав. Я его берегу, как Евангелие. Как-нибудь покажу вам.

– А я, господин Копф, предпочитаю, чтобы в случае воспаления легких меня лечили пенициллином, а не лекарственными травами…

– Ага, вот вы и попались! А что такое пенициллин?

– Кто его знает? Кажется, какой-то грибок.

– А гриб, господин Ничке, растение.

– Вы правы, – согласился Ничке; в ботанике он был не очень силен. – Ну, тогда давайте закурим эту травку! – сказал он, доставая папиросы.

– Благодарю вас, я не буду.

– А вам не помешает, если я закурю?

– Курите сколько угодно, раз уж вам своего здоровья не жаль. Эта травка, к сожалению, ядовитая. Бывают и такие. Посмотрите, где-то там должна быть пепельница!

Ничке отправился на розыски пепельницы в указанном Копфом направлении, и, поскольку ею редко пользовались в этом доме, он обнаружил ее в самом неожиданном месте – где-то за занавеской, на подоконнике. Впрочем, это была не совсем обычная пепельница. Она была сделана из рассеченной вдоль артиллерийской гильзы и украшена венчиком из винтовочных и пистолетных пуль различного калибра. Ничке лишь по окурку сигары догадался о назначении этого странного предмета.

– Что за удивительная пепельница, – сказал он, снова усаживаясь на стуле у постели больного.

– Это я от скуки сделал в тысяча девятьсот пятнадцатом году, под Френом.

– Неужели под Френом было так скучно?

– Когда там бывало затишье, это было настоящее затишье, иногда оно длилось целую неделю. Но когда начинались бои, это уже был сущий ад.

И это все, что он мог сказать о битвах во Франции, о битвах, вписавших славные страницы в историю немецкого оружия? Ничке знал о них по литературе и по рассказам. Ад – да, такое определение повторялось в каждой книге и в каждом воспоминании. Но, судя по тому, что Ничке знал о тех временах, это было, пожалуй, похуже ада. Люди утопали по пояс в грязи, перемешанной с кровью и испражнениями, и зарывались, как черви, в исковерканную артиллерийскими снарядами землю, в которой человеческие кости смешались с человеческим мясом, мозгами, внутренностями. Но у самого Ничке было совсем другое представление о битвах во Франции; они казались ему чем-то необыкновенно возвышенным и вместе с тем отвратительным, так и хотелось сказать, нужник героев! А этот от скуки мастерил пепельницы! Интересно все же, что он за человек, что у него за душой?

– А может, вы все-таки не откажетесь от рюмки вина и кусочка торта? – спросил Ничке.

– Нет, торт ни в коем случае. А какое, простите, вино?

– Красное, хорошее.

– Ну что ж, могу только пригубить за компанию, – сказал Копф. Он спустил ноги с кровати и попытался найти домашние туфли.

Ничке взял его за руку и заставил снова лечь. Он склонился над ним и тихо, заговорщицким тоном произнес:

– В каждом порядочном немецком доме есть кухня, верно?

– Есть…

– А в каждой кухне должен быть буфет.

– Есть и буфет, господин Ничке…

– А в буфете тарелки, тарелочки, рюмки и так далее, словом, все, что полагается…

– Вы очень любезны, господин Ничке, – прошептал Копф, осклабившись, однако выражение лица у него было несколько озабоченное.

– Положитесь на меня и лежите спокойно, хорошо?

Ничке направился на кухню и в старом дубовом буфете со множеством всевозможных украшений, ящиков и отделений легко нашел все, что надо. Кухня была оборудована богато, хотя и старомодно – кто же теперь пользуется ручными кофейными мельницами, ступками, метелочками! Все содержалось в чистоте, блестело и сверкало, из чего можно было заключить, что у госпожи Циммер такая же страсть к чистоте и порядку, как у госпожи Рауш. Одно лишь здесь было неприятно – запах. Казалось, будто где-то гниет картошка и кислая капуста. Вернувшись в комнату, Ничке откупорил бутылку и наполнил рюмки.

– Ну, за ваше здоровье, дорогой сосед! За ваше скорейшее выздоровление. Ведь время идет, а раоота в саду стоит!

– За ваше здоровье, дорогой господин Ничке.

Копф едва пригубил рюмку, Ничке выпил до дна.

– А где вы обедаете? Я не заметил, чтобы вы ходили в ресторан.

– Я не питаюсь в ресторанах. С моей диетой это было бы сложно. К тому же, люблю точно знать, что я ем.

– Вы сами себе готовите?

– Да.

– Восхищаюсь вами.

– В этом нет ничего особенного. Только немного практики.

– А что вы готовите?

– Главным образом овощи. Иногда сделаю яичницу-глазунью, к ней немного моркови, брюссельской капусты, кусочек цветной капусты. Ем то, что у меня под рукой, вернее, что принесет мне госпожа Циммер – она убирает и стирает у меня, очень симпатичная женщина. А вчера, например, у меня был шпинат из собственного огорода.

– У вас уже есть шпинат? – Ничке вовремя удержался, чтобы не выразить удивления, и добавил: – Да, действительно, уже пора.

– О, шпинат у меня уже целый месяц. Я посадил его ранней весной в таком месте, где земля была теплой и удобренной. А поливал отстоявшейся водой.

– Что у вас еще есть хорошего в огороде?

– Салат.

– Так я к вам приду на салат…

– Пожалуйста.

– Я шучу. У меня тоже есть салат, только в нынешнем году он что-то не удался. – Ничке нарочно сказал «в нынешнем году». Ему было неприятно признаться, что только теперь, в шестьдесят лет, он впервые начал выращивать салат.

– Салат, должен вам сказать, очень любит влагу. Веда, вода и еще раз вода. Ну, и легкая почва. Легкая, но не бедная. У вас, кажется, салат уже зацвел?

– Один зацвел, другой не очень вкусный, горчит.

– Наверное, в почве слишком много азота и фосфора?

– Да, я, пожалуй, перестарался. Ну, а что у вас еще есть? – спросил Ничке и подумал про себя: «Этот дьявол понимает толк и в оружии, и в огородничестве, и в лекарственных травах. Интересно, в чем он плохо разбирается?…»

– Да так, ничего особенного. Редиска, лучок. Через несколько дней должна поспеть кольраби. А может, уже есть, я давно не заглядывал в огород.

– Вот редиска у меня хорошо уродилась.

– А у меня не очень. Компосту было маловато.