Текст книги "Черная земляника: Рассказы"

Автор книги: Коринна Стефани Бий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Пасхальный ветер

Над долиной Роны пронзительно завывал резкий пасхальный ветер – фен. Налетит вот такой и встряхнет вас, точно стаканчик с костями, обдаст запахами горького дыма и золы от сожженной листвы, вихрем пыли и лепестками с персиковых деревьев из ближайших садов.

Молодой человек шагал по дороге, минуя редкие тополя – жалкие остатки некогда роскошной аллеи, ныне уничтоженной (не ветром, а людьми), а прежде в течение века щедро дарившей путникам свою тень и органный гул листвы. Жермен сошел с поезда на предпоследней станции, решив вернуться в город своего детства пешком. «Я так и так поспею домой вовремя. А пока что хлебну вволю родного воздуха, воздуха моего края, который не похож ни на какой другой; как же мне не хватало его за годы учебы!..» И тут он увидел, что навстречу ему движется фиакр. Чудной экипаж! – странновато он выглядел на дороге, по которой вихрем проносились автомобили, автобусы да грузовики.

Фиакр двигался медленно, как-то нерешительно, и Жермен заметил, что возница дремлет. Он громко окликнул его. Человек на облучке, клевавший носом, встрепенулся и сел прямо. Увидав его топорную багровую физиономию, Жермен приготовился было к потоку ругательств. Однако ничего такого не произошло.

– Извините, сударь, садитесь в экипаж, сударь!..

Молодой человек, крайне удивленный подобной учтивостью, растерянно медлил, и кучер заискивающе пробормотал:

– Садитесь же, сударь, место за вами.

Жермена явно принимали за кого-то другого.

– Я полагаю, вы ошиблись…

– Нет, сударь, я никогда не ошибаюсь. Вы или другой, нам все едино.

– А куда вы едете? – спросил Жермен, теряясь в догадках.

– Куда надо, туда и поедем, – проворчал возница неожиданно мрачно; от его недавней вежливости и следа не осталось.

– Но… Я-то шел в Сион, а вы – вы направлялись в другую сторону.

Кучер не понял его или, по крайней мере, сделал вид, что не слышит.

– Садитесь, говорю вам, не то опоздаем!

Жермен ступил на подножку фиакра; ветхая колымага накренилась и жалобно скрипнула. Странный возница, не глядя на седока, кинул ему плед. От фиакра исходил кислый запах вина и старой протертой кожи.

«Да он пьян в стельку!» – подумал Жермен, глядя, как кучер засуетился на своем облучке, яростно нахлестывая лошадь.

Впрочем, ярость эта не произвела никакого впечатления на несчастную клячу, которая по-прежнему двигалась неспешной трусцой. Кучер повернулся к студенту:

– Вы не пожалеете, что поехали со мной. Мадам Виктория велела во всем угождать вам. Своих клиентов она и вполовину так не балует!

Он сидел впереди, вырисовываясь темным силуэтом на сером небе, и говорил теперь с неожиданным достоинством. Ветер и тот избегал его, не осмеливался трогать; вместо этого он пробирался под крышу экипажа и надувал ее изнутри. Фиакр свернул на поперечную дорогу, ведущую к Роне. Там, между двумя холмами, на луговине, где клонились к воде плакучие ивы, виднелась деревушка.

Они остановились перед домом, на фасаде которого крупными коричневыми буквами было выведено:

«КАФЕ ДЛЯ ПУТНИКОВ»

«Ну, слава Богу, – подумал Жермен, – сейчас все и кончится. Я откажусь играть роль того, за кого меня приняли, выйду на шоссе и попаду в Сион как раз вовремя». И он выпрыгнул из экипажа. Но в тот же миг кучер втолкнул его в облупленный коридор дома, где к ним бросилась пожилая женщина. Она воскликнула:

– Ну, наконец-то приехал!

Она жадно вгляделась в него, кашлянула и сказала, как-то многозначительно:

– Я ждала тебя!

Молодой человек, хотя и заинтригованный, никак не отреагировал на это горячее приветствие.

– Робер, проводите его в малый салон!

Пресловутый салон являл собою мерзкую комнатенку с кроваво-красным полом, натертым мастикой поверх грязи, круглым столом, стареньким пианино, прикрытым вязаной салфеткой с помпонами, протертым креслом и несколькими стульями.

Оказавшись в этой ловушке, Жермен не стал садиться, а выглянул в окно, прикидывая, как бы сбежать отсюда. Сквозь оконные занавеси он видел крыши амбаров и золотистые склоны холма. В комнате стояла затхлая духота, такая невыносимая, что он горько пожалел о теплом дыхании фена и бросился к двери.

Но кучер, преобразившийся в официанта, загородил ему проход широким подносом, на котором красовались бутылка и два стакана. Тщательно прикрыв за собой дверь, он подошел к столу и поставил на него принесенное со словами:

– Здесь вам будет хорошо, не правда ли, сударь?

Он придвинул к столу ветхое кресло, так, чтобы оно находилось напротив стула для Жермена, и вышел.

Молодой человек понял, что ему придется пить в компании либо этого типа, либо старой дамы, и рассердился на собственную бесхарактерность: «Да за кого же, черт подери, они меня принимают?» Но тут кучер вернулся: он забыл постелить скатерть; с неуклюжим усердием он снял со стола поднос, поставил его на стул, развернул белую скатерть и, водрузив поднос на прежнее место, добавил к нему еще пару тарелок, ножи и вилки.

– Теперь уж она скоренько пожалует! – сказал он с хитрым видом, не глядя на гостя, словно решил вложить в свое сообщение как можно больше загадки.

На сей раз Жермен был приятно удивлен.

«Неужто меня ждет любовное свидание?» – подумал он. Но радость его была недолгой: в комнату вошла давешняя старая дама. «Значит, это все для нее!» – разочарованно подумал юноша. Женщина, однако, не села в кресло, а скромно разместилась на стуле.

– Как прошла поездка? Ты не слишком устал?

– Э-э-э… нет, – промямлил он.

– Наверное, интересно снова вернуться в родные места?

– Что да, то да!

Мало-помалу в чертах старухи Жермену начала чудиться другая женщина, гораздо моложе этой. Ее морщины казались теперь фальшивыми, седые волосы выглядели как-то неестественно. Подлинно красивыми и живыми были у нее только глаза. Они расширялись по мере того, как он глядел в них, становились блестящими и нежными. Да еще и рот: губы уже не складывались в горькую старческую гримасу, как в первый миг их встречи, а розовели, улыбались.

– Ах, мне грустно, очень грустно жить одной, без тебя, – сказала она. – Но тебе ведь так хотелось ехать учиться…

«Ага, значит, меня принимают за студента; ну что ж, это недалеко от истины!» И Жермену стало чуточку легче.

Кучер принес на подносе ростбиф и хлеб. Он почтительно налил вино в стаканы и молча ретировался.

– Наверное, тамошняя жизнь совсем не похожа на нашу! – продолжала женщина.

– Да нет, меньше, чем кажется, – отвечал он наугад.

И с аппетитом принялся за еду. Дорога и это странное приключение вконец изнурили его. Но ел он один.

Женщина молчала. Сперва он не придал этому значения. Но вдруг заметил, что она слегка придвинулась к нему, а ее рука, ее старая рука, гораздо более старая, чем глаза и губы, увядшая, испещренная коричневыми пятнами, с узловатыми пальцами, медленно подползает к его собственной. Временами она замирала, как будто интересуясь чем-то другим, но неуклонно придвигалась все ближе и ближе. Эта рука словно жила отдельной, самостоятельной жизнью, жизнью какого-то хищного зверя. Испугавшись, он хотел спрятать свою под стол. Но поздно! Зверь уже схватил его кисть и свирепо сжал ее. Сжал так сильно, что Жермен вскрикнул. Лицо женщины страшно исказилось. Ненормально расширенные глаза помутились, с трясущихся губ срывались какие-то невнятные слова.

Но тут в комнату вбежал возница. Схватив старуху за обе руки, он потащил ее к двери. Она подчинилась, неожиданно покорная, сникшая.

Когда он вернулся в комнату, Жермен, бледный, как смерть, уже стоял. Он наконец понял.

– Так она сумасшедшая?

– Ах, сударь, если б вы знали!.. Но такое с ней первый раз. Ей-богу, впервые! С чего бы это?

И он мрачно оглядел Жермена.

– Верно, очень уж вы на него похожи, прямо одно лицо! – добавил он.

– На кого, черт возьми? На кого я похож? – завопил Жермен.

– На ее сына. Теперь-то я могу вам рассказать. Он погиб двадцать лет назад, как раз на Пасху. Когда сходил с поезда… Поезд его и переехал. Он учился в другом городе. И вернулся к матери на каникулы. Всё, как сегодня.

– Ужасно…

– А я всегда ездил встречать его на вокзал… И всегда в это время дул фен, а тут еще вы с ним похожи, как две капли воды!

– Но зачем, зачем вы меня привезли сюда?

– Она так и не поверила в его смерть. И каждый год посылала меня встречать его с фиакром… И всякий раз я подбирал кого-нибудь по дороге. Старался брать помоложе да почище, а нет, так первого встречного! Она была довольна, и гость тоже – еще бы, дармовой ужин! А мадам Виктория сидела себе рядышком да любовалась на него, вот и все дела. Потом он уезжал. Кому от этого плохо?!

И он указал молодому человеку на дверь.

– А вы его будто оживили, уж слишком похожи. Мне и то все время чудилось, что это он самый. Прощайте!

– Прощайте, – сказал Жермен.

И пасхальный ветер вновь захватил его в свою мощную длань, мгновенно стерев сходство с зыбким призраком былого.

Красная маска

Привратница, день и ночь сидевшая со своим вязаньем в вестибюле пансиона «Бенджамента», чтобы следить за входом и выходом, уронила под стол одну из спиц. Она нагнулась за ней, но ничего не увидела. Спица, должно быть, угодила в щель между деревянными половицами. Женщина встала, вынула из петель вторую спицу и, держа ее в руке, на четвереньках полезла под стол, чтобы с ее помощью достать пропажу.

Маленькая девочка улучила этот момент, чтобы выскользнуть на улицу. Она бесшумно прикрыла за собой дверь.

Долину уже затянула вечерняя мгла. Сперва девочка очутилась в ужасно скользком проулке, где тротуар был покрыт толстой ледяной коркой. Ей тоже пришлось, как привратнице, встать на четвереньки, – правда, на руках у нее были толстые шерстяные варежки, а на ногах теплые сапожки из тюленьей шкуры.

Очень скоро она добралась до улицы с «дровами». Ах, что за улица! – да есть ли другая такая же на свете?! Где еще можно увидать столько срубленного дерева, дерева, обожженного морозом и солнцем, дерева, которое скоро сгорит в огне?! Поленья, кругляки, целые стволы, брус. Их штабеля достигали окон второго этажа, и малышка зачарованно разглядывала это великое множество срезов розовато-рыжие луны и квадраты. Нарядные резные наличники на фасадах почти полностью скрывались за ними. Между двумя шале иногда обнаруживалось узкое черное пространство, где на миг вспыхивала белая дуга лошадиной упряжки. Сколько же лесов понадобилось, чтобы выстроить такую улицу? Сколько древних лесов, где обитали медведи, и рыси, и люди, которые убивали зверей стрелами из своих луков? Два или три таких лука красовались под стеклом в пансионе «Бенджамента»; их нашли в леднике – конечно, слегка помятыми, слегка перекошенными, но все еще гладкими, отполированными рукой человека в том месте, где она касалась дерева.

Так думает маленькая девочка, только что убежавшая из пансиона «Бенджамента» – здания из бетона и желтого лакированного дерева, построенного в нижнем конце деревни. Ей восемь лет, у нее такая нежная тонкая кожа, что мать присылает ей из Парижа крем для лица. На нем уже золотится несколько веснушек, и в их соседстве ее серые глаза кажутся еще более прозрачными. Из-под шапочки свисают очень длинные волосы, они прикрывают ей плечи, словно золотистая пелерина. «Мы заплетем их в косы, – сказала госпожа директриса, – и они станут похожи на витые булочки, какие едят у нас по воскресеньям». Но девочка сказала «нет», и ее волосы оставили в покое.

В первые дни ей давали санки, так как она еще не умела ходить на лыжах. И ей пришлось гулять с детьми младшего возраста. Они пересекали по мосту речку с очень черной водой, над которой кружил дозором ястреб; снег блестел и переливался на солнце. Дети съезжали на санках с горы, но ей было скучно с этими малышами, которые кричали и переговаривались на разных, непонятных ей языках.

Она принялась разглядывать маски. Сперва одну. Ряженый бежал по улице и, приметив девочку, спрятался за углом амбара. В одной руке у него желтая трость. Другой он придерживает за подбородок свое второе, деревянное лицо. Его шуба перепоясана коровьим ошейником с боталом. Девочка подходит ближе, но человек снова отбегает, звеня своим колокольцем. На голове у него пышный парик из светлой овечьей шерсти; ноги до колен обмотаны старыми тряпками. Девочка подстерегает его на углу дома с другой стороны: ей хочется еще раз увидеть эту черную образину с двумя рядами нарисованных зубов. Ага, вот и он! Она смеется, ей совсем не страшно. Но он поворачивается и бежит от нее прочь.

– Это он меня испугался! – говорит девочка.

Но тут она встречает другого. У этого маска куда более злющая: на широкой деревянной личине торчит длинный горбатый нос, свирепо таращатся круглые белые глаза, а рот, раззявленный до ушей в дьявольской ухмылке, усажен настоящими коровьими зубами. Он тоже держит свою маску за низ рукой в варежке и приплясывает, чтобы привязанный сзади колокольчик звенел погромче. На спине у него горб, из-под овечьей шубы высовывается старый дождевик, а на ногах сапоги.

Девочка осмотрела все это внимательнейшим образом; ей становится чуточку страшновато, когда он внезапно начинает неуклюже скакать перед ней по снегу и его парик из барсучьего меха подпрыгивает и хлопает его по голове. Он не так робок, как тот, первый, он не бежит от нее, а она не понимает, чего ему нужно. Он разочарованно сникает и медленно взбирается по обледенелым ступеням на галерею. Она идет за ним. Снежные хлопья лениво порхают в воздухе; девочка высовывает язык, и они медленно садятся на него. Она пробует их, сосет:

– Как вкусно!

Ей трудно поспевать за ряженым, но она не теряет его из виду, ведь это ЕЕ ряженый, и она сердится, когда другие ребятишки карабкаются по перилам галереи амбара, чтобы полюбоваться им. Она хочет, чтобы он принадлежал ей одной, хотя чуточку побаивается. Стоит ему обернуться и взглянуть на нее или присесть со странным криком, как она замедляет шаг. Но вот он исчез. Зашел в хлев.

Она толкает половинку двери, ведущей в теплый сумрак с приторным запахом навоза. Ряженый стоит перед нею; он снимает свою широченную деревянную маску и обнажает лицо. И тогда она видит милого юношу с кроткими голубыми, чуть косящими глазами, небольшим носом и странным ртом, немного похожим на рану.

– Тебе сколько лет? – спрашивает она.

– Восемнадцать.

Отложив маску, парень скидывает свою звериную шкуру, потом плащ и мешок с сеном, изображавший горб; девочка видит на руке, с которой он снял варежку, резной перстень из металла «под серебро».

– Мне нужно подоить корову, – говорит он.

И вешает все свои одежки на гвоздь. Теперь на нем только вязаный свитер и саржевые брюки; он садится на смешную низенькую одноногую скамеечку.

– Это твоя корова?

– Нет, моей тетки. Сам я приезжаю сюда только на зиму. А весной спускаюсь на равнину, к французам, работаю у них садовником.

Он улыбается ей, и от глаз у него во все стороны разбегаются симпатичные морщинки.

– А ты часто рядишься?

– Да, когда есть время. Но в здешних местах мужчины обленились и редко надевают маски. Это, мол, утомительно…

– Разве маски тяжелые?

– Да, тяжелые.

– Мне хотелось бы посмотреть еще.

– Скоро они спустятся оттуда, сверху! – сказал он, указывая в оконце на лес, который теперь совсем почернел. – А мне нужно доить.

Он приник головой к коровьему боку и принялся сжимать соски, из которых с треньканьем забрызгали в ведро белые струйки.

– Хочешь молока? Вон возьми чашку.

Он кивком указал ей на алюминиевую кружку, висевшую на гвозде рядом с его одеждой ряженого, и налил в нее молока.

– Очень вкусное, – сказала девочка. – И пенок нет. Там, у них в пансионе, в молоке всегда пенки.

– Неужели они разрешили тебе гулять одной по деревне? – удивленно спросил парень.

– Да, чтобы посмотреть на ряженых.

– Ну, тогда беги скорей на площадь, пока совсем не стемнело. Ряженые наверняка туда придут.

Девочка опять с трудом одолела скользкий уклон проулка и, выйдя на главную улицу, прошла по ней несколько шагов. Улица была почти безлюдной. Только несколько парней покуривали сигареты, сидя на высоких облучках саней, стоящих вдоль стены. «Они тоже ждут их», – подумала девочка. К фонтану, с ведром в руке, шла женщина, которая с любопытством взглянула на нее.

Подняв голову, девочка увидела ряженых. Целых трое! Она затаила дыхание при виде одной из масок – красной. Две другие были – ничего особенного, такие она уже встречала в разных городах. Но у этого ряженого, в середине, было огромное красное лицо, а тело скрывалось под козлиной шкурой, черно-белой, с длинной шерстью, и никаких колокольчиков. Вот он уже совсем рядом с ней, нагибается…

Она попыталась увидеть его глаза, но в крошечных черных дырочках было пусто. Может, он следит за ней через другие отверстия, те, что под носом, – узкие ноздри, походившие на пару бойниц? Нет, и там ничего не видать. Этот ряженый не держит свою маску за подбородок, его руки свободны, они торчат из рукавов вывернутого наизнанку пиджака с рваной подкладкой. Он протягивает ей одну из них с тихим мычанием. Девочка пугается этой грубой лапы в лохмотьях. Она отступает.

– Nein! – говорит она.

Но он все тянет к ней руку, и она догадывается, что это приветствие. Тогда она дает ему свою.

– Ты красивый! Schӧn, schӧn! [2]2
  Красивый (нем).


[Закрыть]

Ряженый поклонился и со вздохом распростер руки.

– Schӧn! – повторила девочка.

Она подняла палец, чтобы потрогать его нос, крючковатый, огненно-красный. Ряженый снова нагнулся к ней. Этот нос ее буквально зачаровал.

Тем временем двое других шумно фехтовали на палках, тряся головами, казавшимися странно маленькими для их длинных сухопарых тел, облаченных одно в серый плащ, другое в спортивный облегающий костюм бордового цвета. На их картонных масках, купленных, вероятно, на деревенском базаре, сияло выражение радостной непроходимой глупости, никак не сочетавшейся с ловкой точностью движений.

Однако их заигрывания деревенских паяцев не интересовали девочку. Ее глаза были прикованы к Красной Маске. Ряженый отдал ей еще один поклон, но тут же бесцеремонно отвернулся и стал разглядывать улицу, по которой они спустились в деревню.

Тогда только девочка взглянула на его спутников. Они прыгали, падали, кувыркались по снегу, опять вскакивали и с треском сражались палками. На их личинах застыла идиотская самодовольная радость. Она вновь обернулась к Красной Маске.

Ряженый все еще смотрел на верхний конец улицы. Девочка заметила под шкурой черные вельветовые брюки и башмаки, подбитые гвоздями. Мимо них прошли под руку молодая девушка и старушка. Внезапно ряженый бросился к девушке, размахивая рукой в грязной шерстяной варежке. Девушка испуганно завопила, пытаясь спрятаться за старуху, которая потащила ее прочь, но на щеке у нее остался всего лишь легкий мазок сажи.

Ряженый повернулся к девочке и что-то глухо промычал. Она неотрывно глядела на эту ужасную маску, восхищенная почтительным вниманием, какое проявлял к ней странный персонаж. Он указал пальцем на землю, потом нарисовал в воздухе маленький кружок.

– Да, – сказала она.

Он взял ее за руку, и они пошли вверх по улице. Здесь мостовая тоже сплошь заледенела и даже слегка мерцала под светом только что зажженного электрического фонаря, висевшего на фасаде одного из шале.

Две другие маски разочарованно смотрели им вслед. Потом они пересекли площадь и исчезли за дверью маленького кафе.

А ряженый в красной маске все поднимался вверх по улице об руку с девочкой, которой ужасно нравилось скользить вниз по льду, таща его назад. Он удерживал ее (какой же он сильный!), даже приподнимал и нес так, что ее ноги не касались земли или только слегка загребали снег носками сапожек.

– Я лечу! – радостно визжала она. – Я ангел!

Но вот они подошли к четырехэтажному дому, взобрались по деревянной лестнице и вошли в большой зал. Там играли на аккордеоне, танцевали пары, а когда музыка умолкала, все рассаживались по скамьям, стоявшим вдоль стен, – парни с одной стороны, девушки с другой.

Красная Маска вышел с девочкой на середину зала. Аккордеон как будто поперхнулся, но тут же заиграл по-прежнему, и все они принялись весело кружиться, громко стуча каблуками об пол.

Вдруг крепкие руки взметнули девочку к потолку так высоко, что голова ее задела гирлянду из бумажных цветов, потом ее спустили пониже и прижали к жесткой козлиной шкуре. Тут ей удалось разглядеть между маской и одеждой мужской подбородок и краешек шеи. Кожа – молодая, ярко-розовая, как будто человек распарился или рассердился, – была покрыта нежным рыжеватым пушком.

Но вальс уже кончается. Даже аккордеонисту и тому надо когда-нибудь выпить! О, разумеется, сейчас ему нальют, но сперва подносят стаканчик Красной Маске. Ряженый мотает головой, однако виночерпий настаивает; тогда он хватает стакан и подносит его к губам девочки. Та пьет. Забрав у нее стакан, ряженый поворачивается лицом к стене, приподнимает тяжелую деревянную маску и одним махом выпивает до дна.

И снова улица, только теперь уже совсем стемнело. Мужчина по-прежнему держит ее за руку. Девочка снимает шапку и метет ею по снегу. Ряженый смеется. Очутившись перед какой-то черной лачугой, он отряхивает от снега свои башмаки с гвоздями и проходит в дверь, таща девочку за собой.

У камина сидит высокая старуха; голова ее чуть ли не до глаз замотана фиолетовым платком с длинной бахромой.

– Это ты? Кого ты там привел?

Она говорит на языке, который девочка не понимает, и пристально вглядывается в нее своими подслеповатыми глазками.

От влажных юбок старухи идет пар и запах бараньего сала.

– Никак она из пансиона?

Ряженый не отвечает.

– А ну, быстро отведи ее туда, где взял! Быстро, слышишь, ты, дурень ненормальный!

И старуха машет руками, гоня их прочь. Ряженый крепче сжимает руку девочки, но не двигается с места. Мать пристально смотрит на него. Наступает молчание. Она делает было движение, чтобы отобрать у него малышку, но тут они выходят.

Они идут за околицу по занесенной снегом тропинке. А снег все падает и падает. В темноте он не виден, но его холодные перышки летают вокруг и щекочут щеки и нос.

Они шли долго, вернее, ряженый шел долго, потому что он нес ее на руках. Девочка решила отблагодарить его, поцеловав, но куда его поцелуешь? Не в деревянную же щеку! Она отказывается от своего намерения и засыпает.

Проснулась она, когда он положил ее на сено. Она вдыхает душный, пьянящий аромат:

– Здесь пахнет летом. Ты тут живешь?

Но ряженый не отвечает, он поет в темноте, а вернее, выводит мелодию без слов. Раскидав сено, он устраивает в нем пещерку и стелет в глубине одеяло.

– Что ты делаешь?

Но он все напевает. Мелодия звучит то грустно, то весело, то опять грустно. Внезапно он хватает ее в охапку и валится вместе с нею в разрытую нору.

– Ой, ты мне больно сделал! – кричит девочка.

Тогда он укладывает ее на себя, нежно обнимает, натягивает на нее край одеяла. Так ей лучше, даже гораздо лучше и приятнее. Подняв руку, он наваливает сверху сено на них обоих.

Но откуда повеяло на нее этим теплым ветерком? Откуда взялось это дыхание с запахом вина? Девочка теряется: ведь у Красной Маски не было никакого дыхания… Она протягивает руку, и пальцы ее встречают живое лицо.

– Ой, это уже не ты! – говорит она.

Он снова жалобно мычит. Девочка касается этих стонущих губ, зубов за ними – зубов мужчины.

– Я тебя не знаю!

Но он прижимает ее к груди, и она узнает козлиную шерсть, которая лезет ей в глаза и ноздри. А он, схватив в горсть ее волосы, приподнимает их и водит по своему лицу. Наступает тишина, потом он снова тихо и жалобно мычит.

Двумя пальцами он касается шейки девочки под затылком; пальцы спускаются ниже, под рубашку, между лопатками (их еще называют «ангельские крылышки»).

– Ой, ты меня щекочешь!

Девочка со смехом отбивается.

– Мне жарко!

Он помогает ей снять свитер и неловко дергает замок молнии на лыжных брючках. Но у него ничего не выходит, и девочка не может стащить их. Тогда он замолкает и принимается целовать ее щеки и плечи. Девочке странно это касание жестких губ; они давят ей на лицо, но больно не делают. И все же она отворачивается:

– Фу, как от тебя пахнет!

Потом она спрашивает:

– А куда ты подевал свою красную маску?

Руки мужчины спускаются еще ниже по спине, так туго натягивая пояс брючек, что он режет ей живот; они похожи на двух юрких зверьков – эти странные руки, что ощупывают теперь ее ягодицы. Девочка смеется. Но все-таки кричит:

– Пусти меня!

Пояс прямо-таки перерезает ей живот, она яростно отбивается. Руки оставляют ее в покое, но человек, лежащий под ней, хрипит, как будто его душат.

Ей страшно. Что с ним? Только что он дрожал и дергался, а теперь лежит, как мертвый. Ой, а вдруг она тоже сейчас умрет?!

Наконец она засыпает. Мужчина, вероятно, тоже спит, во всяком случае, он храпит. Сквозь редкий покров сена пробивается серый свет.

В этот миг девочка слышит звон – мерный звон колокола. Человек под ней зашевелился и привстал, вслушиваясь. «Что это такое?» – спросила девочка. Она увидела рядом с собою сухой цветок – скабиозу, еще хранившую нежно-сиреневый цвет; одновременно она взглянула на мужчину. Она не знала его – этого человека с рыжеватыми волосами и бледным лицом, сидевшего к ней боком.

Но вот он повернул голову, и она ужаснулась: у него был только один глаз. Она вскочила, чтобы убежать, но ноги ее запутались в сене. Мужчина как-то странно смотрел на нее своим единственным глазом и молчал. Девочка хотела закричать, но, сглотнув слюну, почувствовала жгучую боль в горле.

Вдруг дверь сарая отворилась.

Первым опасливо вошел крестьянин, за ним какой-то важный господин, одетый по-городскому, жандарм и, наконец, полная дама.

– Слава Богу, жива!

Все они бросились к девочке. Она снова попыталась заговорить, но только закашлялась и указала на горящее горло. Ее укутали шалью, а жандарм тем временем перерывал сено, сердясь, что ничего не находит.

– Он, верно, ушел, – сказала дама (это была директриса пансиона «Бенджамента»).

Боже, что это? Подняв головы, они увидели нечто висящее под потолком.

– Он повесился!

На потолочной балке болталась огромная черно-белая шкура, увенчанная красной маской. Похоже, Красной Маске пришел конец.

Но тут крестьянин, выругавшись, потянул за одеяло:

– А ну, давай выходи! – скомандовал он.

И человек высунул из сена свою пунцовую физиономию – точь-в-точь загнанная крыса. Девочка не в силах была перенести вид этого лица и в ужасе уткнулась в юбку директрисы, которая и сама перепугалась до смерти.

– Его три года назад лягнул мул, – сказал важный господин. – Пришлось удалить ему глаз.

Ряженый все еще сидел по пояс в сене, оторопело глядя на людей.

– Они все здесь слишком много пьют! – презрительно сказала директриса.

– Когда мы вернемся, я ее осмотрю, – шепнул ей врач.

И, обратясь к девочке, спросил:

– Он тебе сделал больно? Что он с тобой делал?

– Ничего, – ответила та.

На улице уже не блестело, как накануне. Снег падал всю ночь, и теперь шале, разбросанные по склону горы, выглядели черным узором на его белом пушистом ковре.