Текст книги "Синий костюм (СИ)"

Автор книги: Корин Холод

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Тебе пять лет. Ты стоишь перед выщербленным зеркалом и пытаешься понять, почему молодой, но уже начавший лысеть доктор сказал сегодня, что с тобой что-то не в порядке. Ты видел других детей, разговаривал с ними, и сейчас пытаешься разобраться: чем ты отличаешься от них?

Тощий? В этом доме сложно набрать вес: кормежка хоть и регулярная, но скудная. Да и не самого хорошего качества. Но ты не задумываешься над этим: тебе не с чем сравнивать. Ты просто понимаешь, что твоя худоба – не отличительная черта, и продолжаешь смотреть дальше.

Рыжеватые, вечно встрёпанные волосы, начинающие постепенно темнеть? Они не слушаются расчёски, но и это нормально. Ты видел здесь волосы всех цветов и совершенно разнообразной длины, особенно у старших ребят. Воспитатели давно отчаялись понять, как и где можно раздобыть такое количество красок для волос. Не то.

Тонкий прямой нос, подбородок, который с возрастом тоже будет узким и острым как нож, светло-зелёные водянистые глаза. Не то. По пять пальцев на руках и ногах, зубы, щёки, язык… не то. Ты с болезненным любопытством оттягиваешь резинку трусов, но и там тоже всё в порядке: ты не раз бывал в общей душевой и много чего насмотрелся и наслушался… не то.

В отчаянии ты вновь поднимаешь взгляд на зеркало, но в нём ничего не отражается. Нет твоей перепуганной физиономии, нет обшарпанного кафеля стен «умывалки», её желтоватых фаянсовых раковин и ржавых кранов, нет ничего. Только где-то в глубине зыбким маревом видятся тебе какие-то исходящие паром трубы, огромный бассейн с пузырящейся жидкостью и полная луна в дегтярно-чёрном небе.

В глазах темнеет, паника сменяется яростью, и ты, широко размахнувшись, бьёшь кулаком прямо в предавшее тебя зеркало. От боли в костяшках на мгновение становится легче, потом звон осколков превращается в бренчание бубенцов, и ты теряешь сознание. Но перед тем как погрузиться в нежные объятия небытия, в твоём рассудке начинает брезжить понимание: именно с этим связаны слова молодого доктора, имени которого ты пока не знаешь.

– Он явно далёк от нормы, но я постараюсь что-нибудь сделать…

Восемь лет спустя.

– Джозеф! Джозеф!

Маленькая светловолосая девочка, которую за голубые глаза и миловидное личико воспитательницы звали Ангелочком, вприпрыжку бежала по дорожке, усыпанной мелким гравием. Девочку не волновало, что маленький парк был не ухожен, что скамейки в нём красили в последний раз лет пять назад, а ремонтировали и того раньше, что он был отгорожен от внешнего мира высоким железным забором… На дворе стояло начало июня, вокруг была сочная, дурманящая пряным ароматом зелень, буйно цвели давно наплевавшие на отсутствие внимания люпины, и душа восьмилетней девочки была полна счастьем, какое только и бывает в столь юном возрасте. Это счастье не требует поддержки, дополнительных условий или стимулов. Оно требует только одного: чтоб им делились. Вот и сейчас Ангелочек бежала поделиться своим счастьем с тем, кого она всей своей детской душой считала другом. Да, он был старше, да, частенько огрызался на неё, когда она ему мешала. Но никогда не издевался по пустякам, не пренебрегал ею и никому не позволял грубо вести себя с ней. Он заботился о девочке, а она, в меру своих малых сил, старалась заботиться о нём. А ещё она прекрасно знала, где можно его найти в ясные дни, которыми погода не так часто радовала обитателей детского дома имени Александра Куина-младшего.

Вот и теперь она безошибочно выбрала тропинку в парке и припустила по ней с новыми силами, выкрикивая во всё горло:

– Джозеф! Джозеф, ты где?!

– Ну что ты орёшь? – недовольный голос раздался, казалось, из самого центра развесистого куста туи. Девочка чуть не споткнулась, крутанулась на пятках и бросилась на голос, раскрывая объятия:

– Джозеф, наконец-то я тебя отыскала!

Навстречу ей с покосившейся скамейки, скрытой пахучей, маслянистой зеленью, поднялся высокий нескладный мальчишка. Поднялся, чтобы сразу же рухнуть обратно, осторожно придерживая повисший у него на шее груз, живой и возбуждённо болтающий ногами.

– Осторожно, Лина, – проворчал Джозеф, чуть отодвигаясь в сторону, чтобы девочка случайно не задела стоявшую на скамейке шахматную доску. – Откуда столько радости?

– У меня завтра день рождения! – звонко заявила Лина-Ангелочек, отпуская шею приятеля и усаживаясь рядом. – И мне надо что-нибудь подарить.

– Завтра же, а не сегодня, – пробормотал юнец, косясь на доску. – Вот завтра и приходи… а откуда ты вообще взяла про день рождения?

– Доктор Хью сказал, – безапелляционно отозвалась Лина. Таким тоном дети обычно говорят «папа сказал», но этой фразе было неоткуда взяться в стенах приюта. – Он сказал, что завтра будет «ровно шесть лет, как меня сюда привезли».

Последнюю фразу она произнесла, явно пытаясь спародировать кого-то с глубоким низким голосом, вызвав у собеседника улыбку.

– Ну, раз Хью сказал, значит, так и есть. Слушай, я рад за тебя, но ты можешь посидеть две минуты спокойно? Задачка не сходится.

– Хорошо, – кивнула девочка. Но всё же не удержалась и добавила: – Только доктор Хью просил спросить, пил ты сегодня таблетки или нет?

– Ещё нет, – медленно ответил её приятель, не отрывая взгляда от доски. На ней не хватало едва ли не четверти фигур. Недостающих офицера, двух всадников разных цветов, белого короля и нескольких пешек заменяли тщательно отшлифованные светлые и тёмные камешки. Лина помнила, как помогала их собирать, а потом – как её друг добывал запрещённый в детском доме нож, чтобы поставить на гладких боках нужные отметки. – Ещё нет, – повторил юнец. – Они мешают мне думать по-настоящему. Решу задачу и сразу приму. А теперь умоляю – не болтай.

– Ладно, Джозеф, – тихонько ответила Ангелочек и принялась ждать. Рядом с Джозефом – любого, кто пытался сократить это имя, ждала неминуемая драка, воспитателям же он по-иному просто не отзывался, – было очень уютно ждать. Лина не помнила, как и когда она познакомилась с этим странным, нелюдимым пацаном. Просто знала, что если мальчишки начинают дразниться «принцесской», или дёргать за косичку, или вдруг захочется сладкого, то достаточно найти Джозефа. И тогда хулиганы отстанут, а длинные ловкие пальцы приятеля изящным жестом достанут конфету из уха или прямо из воздуха. Главное – сильно не надоедать и уметь подождать, если Джозеф занят. Например, читает или, как сейчас, сидит над шахматной доской. Когда Ангелочек пыталась вспомнить, как же она в первый раз встретила Джозефа, в её памяти всплывал только вкус конфеты и обрывки разговора, доносившегося как будто из-за закрытых дверей. Двое мужчин спорили о чём-то, а заканчивалось воспоминание голосом доктора Хью, который произносил:

– Мальчику это будет только на пользу. Хотя – социопатия, отягощённая таким количеством патологий… время покажет.

Лина не знала, что такое «социопатия», но понимала, что ей хорошо рядом с Джозефом. А ему хорошо рядом с ней. В этом она была уверена.

Мальчик, которому ещё оставалось несколько лет до гордого самоназвания «юноша», тем временем вертел в руке пешку. Что-то не нравилось ему в этой задачке, что-то вызывало подспудное подозрение.

Здесь есть подвох. Как всегда и во всём.

В задумчивости Джозеф не услышал шагов по гравию, не заметил, как подобралась и сделала вид «самой-приличной-девочки-в-этом-пансионе» Лина. Он очнулся, только когда длинные, тонкие, но в то же время сильные пальцы с тщательно обработанными пилочкой ногтями мягко забрали у него пешку и сделали ход.

– Это называется «взятие на проходе», – произнёс глубокий баритон. Холёная рука довершила задачу, взяв пешку соперника и сделав ход конём. – Впрочем, я зову этот ход «подрезание пешки».

Лина благовоспитанно сделала книксен и почти пропела:

– Доброго дня, господин директор.

Джозеф на мгновение отвлёкся от шахмат и чуть прикрыл глаза. Чуть выше запястья ухоженной руки начинался рукав синего с искрой костюма. Джозеф ненавидел «господина директора», и на то у него было много причин. Но самой главной и самой веской лично для мальчика оставался этот отвратительно-яркий, будто натёртый жиром наряд. Тем не менее, надо было открыть глаза, в очередной раз признать превосходство этого человека над собой, теперь ещё и в шахматах, и сказать…

– Доброго дня, господин директор.

– И вам доброго дня, дети. – Директор дома улыбнулся. Инвесторам, банкирам и прочим людям высшего света это выражение лица казалось открытым, добродушным и внушающим доверие. Но Джозефу и Лине на мгновение привиделась окровавленная пасть зверя со стёклами между зубов. Разве что для Лины стеклянными были сами зубы, а Джозеф подумал о вырванных с корнем оконных решётках и осколках, при этом застрявших в дёснах твари.

– Доброго дня, господин директор, – интонации Джозефа были холодны и спокойны.

Когда у тебя ломается голос, так легко списать всё именно на это.

– Надеюсь, я не помешал тебе в твоих шахматных изысканиях?

– Ни в коем случае, господин директор. Вы только поспособствовали моему развитию…

Господи, какая же корявая фраза… Шутка? Шутка всё исправит.

– Джозеф хотел сказать… – подала голос Лина, но юнец её оборвал:

– Я хотел сказать, что лучше шах и мат сейчас, чем мат и наказание, если кто-то узнает, что я опять нарушаю режим.

– А они узнают, Джозеф, – кивок головы и ещё одна удовлетворённая улыбка. – И доктор Хью узнает первым. Ты не только пропустил приём лекарств, но и игнорируешь необходимые процедуры.

Шутка, обернувшаяся проклятьем.

– Ни в коем случае, господин директор. Я…

– Ты принимаешь на себя дежурство по первым этажам, включая чистку и помывку всех поверхностей, на ближайшие три дня, – выражение лица мужчины сделалось серьёзным и торжественным. Лина втянула голову в плечи. – И я надеюсь, ты сам доложишь о своём проступке доктору Хью?

– Разумеется, господин директор.

Не допускать иронии в голос, только не…

– Я могу присмотреть за ним, господин директор!

Голос Лины потянулся горькой патокой, заиграл фальшивыми блёстками преданности… но человек в костюме ничего не заметил.

– Хорошо, Ангелочек. Но только точно? Я могу рассчитывать на тебя?

– И на воспитателей, конечно! – чётко отрапортовала Лина. – Я уже сказала им, что он здесь. За ним сейчас придут.

Джозеф привычно втянул голову в плечи, изображая страх. Ему уж точно было не привыкать к выходкам своей малолетной подруги.

– Ну хорошо, – смилостивился директор. – Но я прослежу.

Вслед за этими словами вновь раздался шорох гравия под начищенными ботинками, но на сей раз – удаляющийся.

– Ещё две минуты, – задумчиво произнёс Джозеф, провожая взглядом сине-сверкающую спину. – Я пойму, как он это сделал, и пойду на процедуры.

– Как скажешь, братец, – Лина потянулась, сделала танцевальное па, едва не рухнув носом вниз, и снова вспрыгнула на скамейку. – Всё равно я ему соврала.

– Как я тебя учил, – пробормотал под нос Джозеф, снова погружаясь в шахматы.– Спасибо, сестрёнка. Ты лучшая.

Лину не обманул отстранённый тон его голоса. Джозеф просто был сосредоточен.

«Он доиграет и снова скажет мне спасибо, – подумала она. – А может, и угостит…»

Четыре года спустя.

Ты медленно отнимаешь ладони от лица и пустым взглядом долго смотришь на них. Бледная кожа исчеркана розоватыми линиями, будто шрамами. Кто-то говорил тебе, что по ним можно читать судьбу. Кто-то… Нет, ты точно помнишь, кто это сказал. Это сказала она. Твоя первая женщина. Первый не лучик, а поток света в душу.

Она была старше тебя, тощего, нескладного подростка, покорившего её своими шутками. Ты учил новые фокусы ежедневно, только чтоб она улыбнулась. Ты научился петь своим почти не проломавшимся, высоким голосом. Ты втайне брал уроки танцев у старших учеников. Старый парк подвергался твоим набегам за цветами настолько часто, что клумбы превратились в голые холмики. И ты добился того, чего так страстно желала твоя душа и к чему так стремилось тело. И когда ты выдохнул ей в ухо самое прекрасное из имён и добавил к нему три величайших и простейших слова на свете, она не рассмеялась. Потому что это не было шуткой. Она ответила тебе. Потянулась к тебе. А теперь её не стало.

«Она жива!»

Сердце срывается в галоп, пальцы сжимаются в кулаки.

Но её больше никогда не будет с тобой…

Холод отравленного лекарствами разума заставляет руки безвольно задрожать.

«Я выйду отсюда! Я выйду, найду её, и мы снова встретимся!»

Её увезли в Европу. Тебе не вырваться отсюда. Ты никому не нужен и так и останешься один.

«Лина! Я нужен Лине. Ангелочек никогда не отворачивалась от меня. Она поможет мне!»

Ты сам оттолкнул её, когда она начала ревновать тебя к твоей любви.

«Она вернётся! Она всегда возвращается!»

Даже если так… она тоже уйдёт. Её заберут у тебя.

«Нет. Не «заберут». Заберёт».

Сердце успокаивает свой безумный бег, а в разуме блистают молнии мыслей, отражаясь от ненавистной синей ткани костюма-тройки.

Да. Заберёт. Он заберёт у нас всё. Лину, наши шахматы, нашу жизнь, как уже забрал наше настоящее имя и её.

«Наши?»

А ты только сейчас понял, что никогда на самом деле не был один?

Ты отрываешь взгляд от рук, обводишь им вокруг себя и наконец-то понимаешь, куда тебя завела твоя боль. Желтоватые раковины, ржавые краны, обвалившийся местами кафель и зеркало на стене. Зеркало, которое манит тебя. Ты подходишь и, как много лет назад, осторожно заглядываешь в его недра. Тебя встречает широкая улыбка на длинном тонком лице и ледяные глаза цвета бутылочного стекла.

Ну здравствуй.

Губы не шевелятся, но ты слышишь голос и понимаешь, что этот голос твой. Или… почти твой.

«Ты….»

Я подсказывал тебе твои шутки. Я хранил тебя и помогал тебе. Я раздумывал с тобой над шахматами. Я лучше. Сильнее. Быстрее. Умнее. Я – это ты, каким ты можешь стать. Твоя мечта, твои надежды и чаяния.

– Сколько же я не пил таблетки?.. – бормочешь ты, лихорадочно пытаясь вспомнить, когда в последний раз их видел.

О, ты будешь их пить. Исправно и начиная с сегодняшнего дня.

– Зачем?

Тебе надо понять, что я прав. Что тебе не обойтись без меня. Что боль, которую ты испытываешь сейчас, – это лишь прелюдия к тому, что обрушится на тебя в финале.

– Это значит, ты исчезнешь?

Разумеется. У меня свой резон: мне надо спрятаться. От «Господина Директора», от доктора Хью, от Лины, которая вот-вот найдёт тебя…

– Откуда ты знаешь?!!

Это знаю не я. Это знаешь ты. Ты можешь гораздо больше, чем представляешь себе. Но…

Отражение хихикает, и рот его растягивается ещё шире – шире, чем это кажется в принципе возможным.

Для того, чтобы понять свою силу, тебе надо окончательно её лишиться. Так что пей свои таблетки, мальчик. Пей и надейся, что когда-нибудь ночью откроется окно и Питер Пэн заберёт тебя в страну счастья. А когда ты поймёшь, что я нужен тебе, что ты должен стать по-настоящему сильным… ты всё сделаешь правильно.

Безумный хохот теряется где-то под потолком умывальной, и скрип двери стирает его последние отголоски.

– Джозеф? – в повзрослевшем голосе Лины стеклянным мотыльком бьётся боль и тревога. – Как ты? У тебя всё в порядке? Я еле тебя нашла.

– Спасибо, что пришла, Ангелочек, – мягко говоришь ты. – Боюсь, мне нужна твоя помощь.

– Что с тобой? Ты какой-то…

– Мне необходимы мои таблетки, – обрываешь её ты, до конца не понимая, чего больше у тебя в душе: страха или предвкушения. – Идём, тебе влетит, если тебя найдут здесь.

– Хорошо… – неуверенно тянет Лина, пропуская тебя вперёд. – Идём к доктору Хью?

– Да. Только ты постой на стрёме. Я хочу послушать, о чём они говорят с директором.

– А откуда ты знаешь, что у него директор?

– Простейшая шахматная задачка. – Ты стараешься удержать губы, чтоб они не растянулись шире положенного и не превратились в оскал. – С людьми это тоже работает.

Ангелочек молчит, и в её молчании глухо скрежещут боками друг о друга обеспокоенность и настороженность.

Вы проходите обшарпанными коридорами, затем Лина остаётся у угла. А ты осторожно крадёшься к слепому тупику, который заканчивается застеклённой дверью с чёрной надписью по трафарету: «Доктор Хьюго Стрейндж».

– Он только-только начал стабилизироваться! – голос доктора Хью настигает тебя ещё по пути, настолько громко он звучит. – У мальчика появилась зацепка за реальность. Он обходился без лекарств почти два месяца, и…

– И за это вы получите взыскание, дорогой доктор, – эти мягкие интонации ты узнаешь даже во сне. – Мне плевать на ваши социальные эксперименты…

– Социологические исследования психики.

– Мне плевать! Он должен принимать необходимые лекарства. Он опасен для людей. И он никогда не выйдет отсюда. Разве что в Аркхэм. Таковы условия его содержания и воля тех, кто отдал его нам.

Ты коротко и сухо стучишь в дверь, после чего распахиваешь её. Всё, что тебе было нужно, ты уже услышал.

– Что вы здесь делаете, мистер Кейн? – даже отвратительный синий костюм не способен сейчас поколебать твоего прекрасного настроения, замешанного на ржавых иглах, битом стекле и кислоте из пастей чудовищных тварей. Тем более, что одна из них сейчас обращается к тебе.

Отличная шутка…

Так шепчешь ты про себя, а вслух произносишь, обращаясь к человеку в очках и халате:

– Я пришёл за моими лекарствами, доктор Хью.

Три года спустя.

Лину забрали месяц назад.

Она долго шутила по поводу новой фамилии и новой семьи, мол, теперь её королевское происхождение оценено по достоинству, пусть и с лишним слогом в конце. Но при этом всё время с тревогой заглядывала в глаза лучшего друга.

– Как ты теперь тут без меня? – спросила она в последний день, когда все документы были уже готовы, а нехитрый скарб собран в новенький чемодан.

– Я найду тебя, – ровным тоном ответил Джозеф слегка невпопад. – Чего бы мне это не стоило, рано или поздно, так или иначе, я найду тебя.

– Мы уезжаем в Бладхэйвен. – неуверенно протянула Лина. – Это, конечно, не так далеко от Готэма, но…

– Ничего страшного, – он честно постарался ободряюще улыбнуться, но губы будто свело судорогой. – Остался всего год, потом я стану совершеннолетним, и директор не сможет больше меня здесь удерживать.

– Я буду ждать, – серьёзно ответила Лина, потянулась к нему и чмокнула в уголок губ. – Будь осторожнее, ладно? И не забывай принимать лекарства.

– Ни за что. До свидания, Ангелочек.

– До свидания, Джозеф.

В тот вечер, когда Лина покинула стены детского дома, Кейн впервые за три последних года смыл свои таблетки в унитаз. Обмануть медсестру было несложно: ему уже начали доверять без излишних проверок вроде заглядывания в рот и прочей ерунды.

Месяц спустя Джозеф вернулся туда, где для него всё началось. К старому выщербленному зеркалу, повешенному вместо такого же, разбитого пятнадцать лет назад.

Его встретил холодный взгляд и хищная ухмылка, но теперь они не вселяли в него страх или отвращение. Только надежду и радость.

Ты готовился. Всё это время.

– Люди – это несложно. Когда ты спокоен, тих и рассудителен, за ними проще наблюдать. Кто-то любит девочек. Кто-то мальчиков. Кто-то выпить, кто-то покурить, кто-то ширнуться, а кто-то… поиграть в шахматы. Главное – запоминать, а если не можешь – записывать.

И ты запоминал и записывал. Умница.

– Нет. Не «ты». Я.

Это значит, ты наконец-то понял, что тебе нужно?

– Я понял это давно.

Смех родился где-то под диафрагмой и чёрно-зелёной лавой рванулся наружу.

– Тупой здоровяк Соломон, отнюдь не тупой силач Альфонсо, ядовитая языком и разумом Айви, ненавидящий всё и вся сирота Кобблпот… их десятки в этом доме. Десятки, подмявшие под себя почти все те сотни, что живут здесь. Каждый из них будет счастлив вырваться на волю и раствориться в мутных водах Готэма. Чтобы когда-нибудь вновь поднять голову. Но уже по-настоящему.

И что стоит на их пути?

– То же, что и на нашем. Точнее, «тот». Ты обещал, что мы с тобой станем сильнее.

Тонкие длинные пальцы с искусанными в кровь костяшками робко коснулись полированного стекла. Замерли на несколько секунд, отдёрнулись и нырнули в боковой карман форменных брюк. Когда они вновь появились на свет, в них была зажата опасная бритва с перламутровой ручкой. Украсть её из кабинета доктора Хью было не так сложно.

– Спасибо, – проскрежетал Джозеф. – И да, мне начинает надоедать имя, данное мне другими. Конечно, у меня вот-вот получится узнать настоящее… Нет, всё равно не нравится. Шутка может получиться несмешной. Шутка. Хм. Джо-зеф Ке-йн. Шутник. Джо-кер. Джокер. Стоило столько лет учиться играть в шахматы, чтобы закончить картой из колоды. Са-мой-силь-ной-кар-той, – пропел он и расхохотался высоким скрипучим смехом. И в ответ на его безумный хохот из-за стен школы отозвался гром. С моря к Готэму приближался ураган.

Бунт в детском доме имени Александра Куина-младшего вспыхнул разом и одновременно во всех отделениях – что женских, что мужских. Ураган «Венди» обрушился на побережье, лишив света и связи большую часть Готэма и предместий, и отключение электричества стало сигналом к восстанию.

Это больше походило на бунт в тюрьме или клинике для опасных безумцев. Первыми погибли охранники: молодые парни с остро отточенными столовыми ножами ориентировались в темноте куда лучше них. И прекрасно знали, куда и как ударить, чтобы человек умер мгновенно: уроки биологии не прошли даром. Воспитателям и воспитательницам повезло меньше. Их смерть растянулась на несколько часов, и это время стало самым страшным в их жизни.

Вакханалия насилия и кровавого веселья, подобно пьяной летучей мыши, рваным полётом носилась под сводами старого особняка. Но задолго до того, как рухнули сорванные с петель ворота детского дома, пала последняя твердыня этого заведения: кабинет директора.

Это произошло просто, даже слишком просто по мнению Джокера. Два дюжих молодца, стоявших у входной двери, были совершенно неспособны драться без света, а дубинки и электрошокеры оказались бессильны против короткого, но невероятно острого лезвия в умелых руках. Замок же не выдержал и трёх пинков.

– Мистер Кейн! – голос директора был, как и всегда, звучен и мягок, но губы посерели и дрожали. – Сюда уже едет полиция, и ваши действия…

Джокер не дал ему договорить. Скупым коротким движением бритва рассекла директору голосовые связки. Ещё несколько быстрых выпадов, и руки, пытавшиеся зажать рану, повисли плетьми, подрезанные в сухожилиях, – лишь слегка трепетали пальцы в бесплодных попытках остановить кровотечение.

– Ты будешь умирать ещё минут пятнадцать, – доверительным тоном сообщил человек, которого некогда звали Джозеф Кейн. Деловито огляделся, взял со стола тяжёлую медную чернильницу в форме рыцаря, державшего чашу, и разбил директору коленные чашечки. Выждал с минуту, наслаждаясь судорогами жертвы и шипением воздуха из разрезанной гортани.

«Так вот, что такое беззвучный крик. Красиво…»

– Но у тебя есть небольшой шанс закончиться быстрее, – всё тем же мягким тоном произнёс Джокер и расхохотался. – Тебе есть чем писать: и чернил, и крови тут предостаточно. Мне нужен номер ящика с моим личным делом. Тогда я перережу тебе сонную артерию, и ты умрёшь быстро. Либо… За эти пятнадцать минут можно успеть сделать с тобой ещё многое. Да и кровотечение на шее я могу остановить. Ну так что? Моргни, если согласен, что ли? Веки-то я тебе пока не отрезал.

Ужас и бессилие во взгляде директора сменились животной паникой. Он заморгал так часто, что движения «мистера Кейна» стали для него чёткими и раздельными, как при свете стробоскопа. Тот вновь рассмеялся, аккуратно переместил человека в синем костюме за стол, положил его руку на полированное дерево и обмакнул указательный палец правой руки в быстро набегавшую кровь.

– Пишите-пишите. И аккуратнее, вы же знаете, какое наказание за скверный почерк у нас в школе? Где наша стальная линейка?

Холёный ноготь, выпачканный густо-алым, вычертил на столешнице маленький крестик. Помедлил, будто собираясь с силами, и добавил к нему три вертикальные полоски.

– Чёртова дюжина, – процедил Джокер. – Символично. Ты посиди пока здесь. Не смей бежать… Ах, да.

Он обернулся к картотеке и, насвистывая немудрёную мелодию, принялся потрошить ящик за номером тринадцать.

– Остальных я сам найду, не переживай, – бросил он не оборачиваясь. – Впрочем, ты и так… не переживёшь. Но мне было лень искать именно себя. Есть в этом что-то от мастурбации, не находишь? Хотя твои поиски в этой области ограничиваются использованием круглых сирот обоих полов от двенадцати до четырнадцати… Бедный Кобблпот так страдал. Так-стра-дал… Вот оно!

Джокер извлёк из ящика довольно пухлую картонную папку.

– Ну что, посмотрим, кому же я обязан появлением на этот скорбный свет…

Он осёкся. Первый же лист со свидетельством о рождении открыл ему больше, чем Джозеф Кейн мог предполагать.

– Ты-не-зас-лу-жи-л, – звонко выделив последний звук произнёс Джокер и наконец обернулся. Директор был мёртв. Взгляд остекленевших глаза был направлен на бывшего подопечного, и в расширенных зрачках навсегда застыл ужас. – С-скотина, – процедил молодой человек. – А я-то думал, что веселье только началось. Впрочем… – он вновь посмотрел на лист, запечатлевший его настоящие имя и фамилию. – Не так уж я и не прав. Мы будем долго веселиться. История болезни меня не интересует, а вот это я приберегу.

Он с мясом выдрал вклеенный в дело лист, на котором витиеватым почерком значилось:

Мать:

Неизвестна.

Отец:

Томас Уэйн.

Имя, данное при рождении:

Джонатан Уэйн.

Джокер ещё раз взглянул на мёртвого директора. Густая кровь изменила омерзительно-синий цвет, превратив его в фиолетовый, а разрезы на плечах и локтях придали одеянию невероятно стильный вид.

«Я сделал его красивым? Забавно!»

– Вы поспособствовали моему развитию, – Джонатан Уэйн шутливо поклонился трупу. – Мне нравится ваше нынешнее одеяние, и пожалуй, со временем я его у вас позаимствую. Но не оставлять же вас голым в такую-то погоду? – Он подошёл к окну и распахнул его. Невдалеке под бичами молний в кромешной тьме корчился Готэм. – Значит, Уэйны? – Голос Джокера сорвался в смех. – Ну что ж, папа, любовь и ненависть – это родственные чувства, не так ли? Тебе ли не знать.

Он в который раз вернулся взглядом и мыслями к трупу и его костюму.

– С другой стороны… – бывший ученик подошёл к бывшему директору и заглянул ему в глаза. – Простуда тебе точно не грозит, так ведь? А я устал от этих тряпок. Разве что цвет должен смениться целиком.

Джокер широко улыбнулся и достал бритву.

– А теперь – подрезание пешки…